Текст книги "Карабарчик. Детство Викеши"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Ты, поди, голодный?

– Да не сыт, – усмехнулся горько незнакомец и провёл рукой по давно не бритой щеке.

– Ступай за нами! – заявил решительно Янька и, пропустив вперёд себя Кирика с Делбеком, зашагал за матросом.

Вечером гостю стало плохо. Лицо его горело, как в огне, он часто прикладывал руку к затылку, где была ссадина.

– Должно, раненый, – высказал свою догадку Кирик.

Ночью ребят разбудили крики больного. Матрос сполз с нар и пытался встать на ноги. Он размахивал руками, рвался вперёд и только перед рассветом затих.

Янька и Кирик тихонько вышли за дверь.

– Страшно! – Кирик вздохнул. – Должно, хороший человек: о бедных всё говорил, драться с богачами звал… Давай лучше посидим здесь, – предложил он приятелю.

Ребята уселись у порога и говорили о матросе до тех пор, пока не уснули.

Два дня больной не приходил в себя, и Кирик с Янькой ни на минуту не оставляли его.

Как-то на рассвете Кирик проснулся и увидел, что матрос пытается подняться на ноги. Кирик толкнул Яньку. Тот открыл глаза и спросил:

– Дяденька, тебе, поди, пить охота?

Матрос молча кивнул головой. Зачерпнув из казана воды, мальчик подал её незнакомцу. Тот с жадностью припал к кружке. Напившись, спросил:

– Чей ты?

– Я тюдралинский, Прокопия Ивановича сын. Тятя с немцами дерётся.

Больной понимающе кивнул головой.

– Ты, поди, есть хочешь? Мы сейчас тебя накормим и напоим. Только у нас чаю нет, пьём бадан[24]24
  Бадан – многолетнее травянистое растение. Его листья употребляются в Сибири как чай.


[Закрыть]. Шибко пользительный! – затараторил Янька.

– Ну, вскипяти.

– А он, – Янька показал на Кирика, – вроде как брат мне приходится. Только он алтаец, а я русский.

– Вот и хорошо! – сказал матрос и внимательно посмотрел на ребят.

Накормив матроса, Кирик и Янька долго о чём-то шептались, потом в смущении посмотрели на своего гостя.

– Что, ребята?

– Вымыться бы тебе горячей водой надо…

– А где её взять?

– А у нас есть казан. Мы живо вскипятим… Кирик, – заторопился Янька, – ты сбегай за хворостом, а я принесу воды.

Через час довольный матрос, полушутя, говорил:

– Ну, други, устроили вы мне баню неплохую! А вот скоро в тайге будет такая баня богачам, что нагишом повыскакивают в лес.

На следующий день, когда стемнело, около избушки послышался конский топот. Схватив карабин, матрос направился к двери.

– Не стреляй! Это Темир, хозяин избушки, – предупредил Кирик.

– Кто такой?

– Охотник.

Матрос поставил карабин в угол и вышел. Соскочив с коня, Темир смело подошёл к незнакомцу.

– Здравствуй!

Матрос протянул руку.

Сначала разговор между ними не клеился. Осторожный Темир больше молчал. Но, пока ребята готовили чай, взрослые разговорились.

– Большое у тебя хозяйство, Темир?

Охотник улыбнулся.

– Буланый конь, Мойнок и ружьё.

– Почему живёшь так бедно? Разве ты не хозяин этой тайги, этих гор? – рука матроса описала полукруг. – Ведь ты посмотри, какое богатство здесь! Пастбища, реки, леса. Разве мачехой стала тебе тайга?

– Нет! – решительно ответил Темир. – Нет, – повторил он. – Тайга мне, как родная мать, и я люблю её, как сын. Но завладели ею Сапок, кривой Яжнай и Зотников.

– Кто они?

– Сапок – теньгинский старшина, Яжнай – местный бай, Зотников – богатый заимщик.

– А ты, сын тайги, бродишь, как чужой?

Темир опустил голову.

– Что же мне делать? – Темир с надеждой посмотрел на собеседника.

– Пойдём со мной.

– Куда?

– Куда поведу, – улыбнулся матрос.

– Разве нам по пути?

– Конечно. С большевиками тебе по пути.

– Кто они?

Матрос приподнялся и, положив руку на плечо охотника, сказал проникновенно:

– Это, Темир, люди, которые хотят, чтобы ты был хозяином тайги, чтобы ты жил лучше…

– Вот это здорово! – не спуская глаз с незнакомца, прошептал Янька. – Дяденька, а дяденька, а ты откуда? – спросил он матроса.

Матрос назвал себя и рассказал свою историю.

Коммунист-сибиряк, он был направлен в Кузнецк для связи с местной организацией большевиков.

Во время одной из поездок в Горный Алтай Печёрский. так звали матроса, был схвачен кулаками и посажен в острог… С помощью верных людей ему удалось бежать в тайгу. В перестрелке с кулаками Печёрский был ранен в голову и несколько дней брёл по тайге наугад. С ним были ружьё, карта и компас. При переправе через горную речку он потерял компас, и карта стала уже не нужна. Матрос заблудился. Недели две жил охотой, а потом патроны вышли. Началась старая болезнь – лихорадка. Обессиленный, он спустился в ущелье, но выбраться из него не мог. Там-то и повстречал ребят…

И у Темира нашлось что рассказать матросу. Он поведал ему об организованном им отряде, который рос с каждым днём.

Последующие события развёртывались с необычайной быстротой. Из Мендур-Сокона, захватив с собой отцовские ружья, старые берданки, ушли в горы Амат, горбатый Кичиней, Дьалакай и старый Амыр. Из Усть-Кана в отряд Темира пришёл пастух Алмадак и ещё двое алтайцев.

Но не дремали и богачи. Огарков и Тужелей сколотили банды из местных кулаков.

Евстигней Зотников обнёс заимку высоким частоколом и в помощь Чугунному принял трёх беспаспортных бродяг:

– Документы мне ваши, ребята, не нужны. А ежели нагрянут стражники, укрою. Работа будет лёгкой: лежи и карауль хозяйское добро.

– От кого караулить-то? – прогудел один из бродяг – детина огромного роста, одетый в грязный ватник, и его бесцветные глаза уставились на Евстигнея. – От кого караулить? – повторил он.

– От недобрых людей, – брови Зотникова сдвинулись. – От тех, кто идёт против царя-батюшки.

– Да ведь его-то нет! – бродяга хрипло рассмеялся, зажимая рот, пахнущий чесноком и водкой, и подвинулся к Зотникову. – Нельзя ли косушечку?

Зотников сунул руку в карман и вынул револьвер.

– Ежели ещё одно слово молвишь про царя-батюшку, голову снесу!

– Но-но, не пугай! – остальные босяки подвинулись к Евстигнею. – Не таких видали.

Зотников быстро окинул взглядом широкий двор. Чугунного не было. Отступать нельзя. Заложив револьвер за спину, он шагнул к ближнему бродяге:

– Вот тебе, Савватеюшка, на первый случай! – и, размахнувшись, ударил его рукояткой револьвера.

Бродяга упал. Остальные с восхищением посмотрели на Евстигнея.

– В атаманы бы тебя, Евстигней Тихонович, шибко ты смел! В убивцы годишься. Мы бы с тобой не пропали, – хихикнул один из них.

Савватейко, точно побитый пёс, поднялся с земли и протянул руку хозяину:

– Дай на косушку. Орёл ты, Евстигней!

– Да и вы, вижу, не курицы, – усмехнулся заимщик.

Пьяный Савватейко жаловался друзьям:

– Одолел нас Евстигней. Думал, попятится, а он, на-ко, хлоп тебя! Хорошо, что по голове не ударил, – оловянные глаза пропойцы, не мигая, уставились в одну точку. – Теперь скажи Евстигней: «Савватейко, лезь в огонь», – полезу!

– На, выпей! Поди, душа горит, – протягивая Савватейке недопитую бутылку, произнёс один из бродяг.

– Горит, братцы! – дробно стуча зубами о горлышко посуды, Савватейко выпил и, повеселев, отбросил бутылку в сторону. – Ложки, братцы!

Бродяги достали почерневшие от грязя ложки, и тишину зотниковского двора огласила их частая дробь.

 
Ух! Ходи, изба, ходи, печь,
Хозяину негде лечь!
 

Гулянка продолжалась до утра. Над тайгой поднялось солнце, осветило деревья, поиграло зайчиками на окнах зотниковского дома и медленно стало сползать во двор, где у крыльца лежали мертвецки пьяные караульщики.

Вечером Евстигней вместе с новым телохранителем выехал на Тюдралинскую дорогу.

Проехав с полкилометра, они догнали человека в солдатской шинели.

Забросив котомку за спину, человек шёл торопливо и только оглянулся на стук копыт.

– Эй, служивый, дорогу!

Солдат стал на обочину, и Зотников узнал в нём своего бывшего работника Прокопия Кобякова. Натянув поводья, Евстигней приподнял картуз:

– Моё вам почтение!

– Здравствуйте, – сухо ответил Прокопий.

– Домой идёшь?

– Да.

– А как же с войной до победного конца? – язвительно спросил Евстигней.

– Пускай воюют те, кому этот конец нужен.

– А тебе разве не нужен?

– Нет, – ответил через плечо Прокопий. – Проезжайте. Пеший конному не товарищ, да и я тороплюсь, – и, отвернув давно не бритое лицо от Евстигнея, он сошёл с дороги.

– Мой бывший работник. По лицу вижу, что большевик, – пояснил Евстигней Савватейке, кивая в сторону Прокопия.

– Дать ему встряску? – бродяга придержал коня.

– Сейчас не стоит. Посмотрю, что будет дальше, – махнул рукой Зотников.

… К вечеру в избе Кобякова собрались односельчане – фронтовики. И, когда на востоке заалела яркая полоска света, гости Прокопия стали расходиться по домам.

На следующий день в Тюдралу из Яргола пришёл матрос. Рядом с ним шагали Янька и Кирик. Поодаль, обнюхивая заборы, бежал Делбек.

– Показывай свою хату, – сказал матрос Яньке и тот помчался вперёд.

Печёрский подошёл к избе Прокопия и, окинув взглядом заречье, где ютились алтайские аилы, постучал в дверь. Па стук выглянула Степанида. Увидев на Кирике матросскую бескозырку, она улыбнулась.

– Будущий моряк Балтийского флота, – кивнул матрос в сторону Кирика.

Прокопий вернулся под вечер. Поцеловал ребят и, освободившись от их объятий, радостно протянул руку Печёрскому:

– Слышал о тебе, слышал!

А назавтра приехал Темир с усть-каноким пастухом Алмадаком.

Снова пришли фронтовики. В избе стало тесно…

Часть вторая

Глава первая

В один из солнечных зимних дней над Тюдралой понеслись тревожные звуки церковного набата. Всё село пришло в движение: скакали верховые, шли пешие, скрипели колёсами таратайки, ржали кони. На маленьких лохматых лошадях, густой колонной, к центру села двигались с Темиром алтайцы.

Группа фронтовиков, во главе с Прокопием и Печёроким, вышла на площадь с красным знаменем. Позади шагали Кирик и Янька. Сегодня Степанида надела на них новые рубахи, нарядила точно на праздник. Прокопий махнул звонарю, и тот умолк. Солнце заливало село, голубые горы и леса и, сверкая на льду реки, отражалось в окнах избушек.

Народ прибывал. Со стороны заимки Зотникова на окраину Тюдралы выскочил всадник. Покружил вороного коня и, подняв его на дыбы, яростно ударил нагайкой. Сверкнули на солнце серебряные накладки седла. Повернув лошадь, всадник бешеным галопом помчался обратно. Среди деревьев замелькали его богатая шуба и нахлобученная шапка, опушенная мехом выдры. Это был кривой Яжнай. Рано утром, объезжая зимние пастбища, он не нашёл на месте пастухов и, узнав, что табунщики и чабаны уехали вместе с Темиром в Тюдралу, поскакал туда. При виде тысячной толпы народа бай струсил и погнал своего коня на заимку Зотникова.

Митинг открыл Прокопий.

– Товарищи! Буржуазное правительство пало! – говорил он. – В стране утвердилась власть рабочих и крестьян. Трудовой народ стал хозяином своей судьбы. Только через Советы мы придём к счастливой жизни. Да здравствует отец и учитель мирового пролетариата – Ленин!

По площади, точно вешний поток, прокатился гул голосов; он нарастал откуда-то издалека и превращался в могучий рокот:

– Слава Ленину!

– Да здравствует власть Советов!

– Смерть мироедам!

После Прокопия выступил Печёрский, за ним – Темир. Говорил он по-алтайски. При упоминании Сапока и Яжная лицо его мрачнело и озарялось улыбкой радости, когда он называл русских братьев – Печёрского и Прокопия.

В этот день тюдралинцы выбрали свой первый Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов с председателем Прокопием Кобяковым.

Военным комиссаром отряда самоохраны был избран Иван Печёрский, его заместителем – Темир.

Но враги советской власти не дремали.

Вечером на заимку Зотникова приехали Сапок, Аргымай и кривой Яжнай. Ночью же сюда на взмыленном коне прискакал Ершов – бывший царский офицер. Его сопровождал Огарков.

Евстигней и все присутствующие при виде Ершова поднялись с мест.

Когда забрезжил рассвет, гости Зотникова разъехались в разные стороны. Провожая Ершова, Евстигней задержал его на крыльце.

– Как же держаться с большевиками?

– Тише воды, ниже травы, постарайся втереться к ним в доверие, – и, наклонившись к уху хозяина, Ершов прошептал: – Скоро так нажмём на коммунистов, что кровь из них ручьём брызнет! – глаза Ершова сверкнули. – А сейчас притихни. Съезди завтра в Тюдралу, в сельсовет. Так, мол, и так, я, Евстигней Зотников, стою за социализм, – Ершов зло усмехнулся, – а поэтому отдаю, мол, в общее пользование маральник. Понял? – Видя, что хозяин нахмурился, Ершов похлопал его по плечу. – Потом мы его вернём. Всё будет в порядке, – и, вскочив на коня, исчез в предутреннем тумане.

Евстигней явился в Тюдралинский сельсовет. Долго шарил глазами по стенам и, не найдя иконы, опустился на лавку.

– Зачем пожаловал? – спросил сурово Прокопий.

Зотников не спеша погладил окладистую бороду, проговорил вкрадчиво:

– Значит, теперь и показаться нельзя? А ежели, к слову доведись, я сочувствующий советской власти, можешь ты меня гнать?

– Ну хорошо. Говори, зачем пришёл?

Евстигней крякнул:

– Желаю свой маральник в общее пользование передать.

– Хорошо. Завтра пошлю комиссию, маральник примем. Ещё что?

– Бумаги мне никакой не надо. Только запиши где-нибудь, что Евстигней Зотников желает строить… как его… этот самый… – Евстигней наморщил лоб, – социализм, – медленно произнёс он незнакомое слово, слышанное от Ершова.

– Всё? – с трудом сдерживая гнев, спросил Прокопий.

– Ещё желаю отдать старую собачью доху, что купил на ярмарке в Бийске, и комолую корову. Ещё… – видя, как побледнел Прокопий, Зотников умолк и в страхе попятился к дверям.

– Вон отсюда! – Прокопий грохнул кулаком по столу и, схватив шапку Зотникова, швырнул её вслед хозяину: – Паразит!

Вскочив на лошадь и не оглядываясь, Евстигней помчался во весь карьер к заимке.

Через некоторое время в Мендур-Сокон, в сопровождении Темира и Кирика, приехала русская девушка.

– Наш фельдшер, – объявил Темир Мундусу. – Завтра освободим один из аилов, где она будет жить и принимать больных, а сегодня пусть заночует у нас.

Мундус вынул изо рта трубку и, кивая головой девушке, приветствовал её по-алтайски:

– Каменный твой очаг пусть будет крепким, пусть будут у тебя кучи пепла и толокна!

Это значило, что он желает приезжей спокойной, счастливой жизни в стойбище.

Наутро, надев белый халат, фельдшерица стала обходить аилы. Переводчиком ей был Кирик. Зашли к снохе слепого Барамая, Куйрук.

Куйрук неохотно поднялась навстречу.

Девушка окинула взглядом бедную обстановку аила и спросила Куйрук о здоровье. Куйрук отодвинулась от гостьи, пробормотав что-то невнятное.

– Что она говорит?

– Она говорит, – запинаясь, начал Кирик, – что русским лекарям не верит.

– А кому же она верит?

Кирик перевёл вопрос, по Куйрук, бросив палочку, которой она ковыряла пепел в очаге, отвернулась и не отвечала.

– Скажи, чтобы она вскипятила воду в казане, – сдвинув брови, строго оказала фельдшерица. – Я через полчаса зайду.

Фельдшерица и Кирик вышли из жилья.

В соседнем аиле нудно плакал ребёнок и раздавался сердитый женский голос.

У самого входа топтался привязанный телёнок. Фельдшерица погладила его по блестящей спине и повернулась к сидящей старухе. Та оказалась словоохотливой. Кивнув головой на люльку, вернее, на небольшую деревянную колодку, где перехваченный ремешком лежал ребёнок, она рассказала, что внучка Урмат день и ночь не даёт ей покоя.

Фельдшерица подошла к люльке, развязала ремешки и приподняла девочку. Дно колодки было мокрое и грязное. Фельдшерица переложила девочку на сухую одежду и сказала старухе, чтобы та выбросила колодку за дверь. Вымыв ребёнка, девушка вернулась в аил Темира и попросила дать ей помощницу. Потом вместе с двоюродной сестрой Темира, Танай, опять направилась к Куйрук.

Хозяйка, сидя у кипевшего казана, косо поглядела на вошедших и отрицательно покачала головой:

– Нет, своё счастье смывать не буду.

Лишь после долгих уговоров энергичной Танай удалось вымыть женщину.

Провожая девушек, Куйрук провела рукой по чистому лицу и раскрыла в улыбке беззубый рот.

Прошло несколько дней.

В аил белокурой девушки Сарыкыс – так стали звать фельдшерицу – всё чаще и чаще стали заходить жители Мендур-Сокона.

Следом за фельдшерицей в стойбище приехал бойкий паренёк. Остановил лошадь недалеко от аила Барамая и, не слезая с тележки, крикнул хозяев. Вышла Куйрук. Не выпуская длинной трубки изо рта, спросила:

– Чего тебе?

– Где живёт Темир?

Женщина показала.

Паренёк повернул лошадь и сопровождаемый лаем собак подъехал к аилу охотника.

Дверь открыл Мундус. Посмотрел добрыми старческими глазами на приезжего, оказал приветливо:

– Проходи, гостем будешь. Карабарчик, помоги выпрячь лошадь.

Возле таратайки приезжего уже толпились ребята, разглядывая с любопытством странный груз.

Приезжий снял полог, которым были закрыты книги и широкие листы бумаги, и весело позвал ребят.

– Ну, карапузик, неси-ка вот это в аил! – он передал пачку книг одному из мальчиков.

Тот неумело взял её в руки; бечёвка, которой была связана пачка, соскочила, и книги рассыпались.

Запахнув рваную шубёнку, мальчик присел на корточки перед раскрывшейся книгой и с любопытством стал разглядывать рисунки.

Рядом опустились на землю другие ребята.

На рисунке была изображена большая голова с длинными усами и широкой бородой. Из ноздрей и изо рта страшилища дул сильный ветер, пригибая степной ковыль. Перед головой на могучем коне сидел всадник с обнажённым мечом.

– Уй! – мальчик обвёл глазами своих товарищей и поманил Кирика к себе: – Кто нарисован?

– Яжнай.

Глаза ребят заблестели.

– А это? – мальчик показал на богатыря с обнажённым мечом.

– Темир.

– Уй! – радостно воскликнули ребята.

– Это сказка знаменитого русского поэта Пушкина, – объяснил приезжий и стал собирать книги. – Вот скоро откроем избу-читальню, я вам буду читать много хороших книг… Тебя как зовут? – обратился паренёк к мальчику, который уронил книги.

– Бакаш. Я бы ту страшную голову палкой стукнул!

– Айда-ка, подойди! Вот какой ветер изо рта дует, конь едва стоит, – заметил один из ребят.

– А я бы сзади подошёл да по затылку! – не сдавался Бакаш.

– Ишь ты, какой хитрый! – улыбнулся приезжий.

Вечером вернулся Темир. С ним было трое русских.

– Это плотники, отец, – сказал он Мундусу. – Поставят большую избу для Сарыкыс. Там она будет принимать больных. Потом баню построят и избу-читальню.

На помощь плотникам пришли все жители стойбища. От старших не отставали и ребята. В лесу застучали топоры. С треском валились могучие лиственницы. Очистив деревья от сучьев, их волокли на лошадях в Мендур-Сокон.

Строительство амбулатории и избы-читальни подходило к концу. Пока плотники заканчивали потолок и крышу, Костя – так звали избача – занялся с ребятами уборкой помещения. В глубине маленькой сцены повесили портрет Ленина и украсили его молодыми ветками пихты.

В день открытия избы-читальни к мендур-соконцам приехал Прокопий с сыном. Кирик повел Яньку по стойбищу показывать новостройки.

Из тайги прибыли нарядно одетые пастухи и охотники. Мендур-соконцы тоже принарядились. Даже Бакаш выглядел франтом. Новая меховая шапка с кистью из кручёного шёлка закрывала его густо намасленные чёрные волосы. На ногах мальчика были мягкие, без каблуков, алтайские сапоги. Хотя шуба была не по росту и Бакаш часто наступал на её длинные полы и рукава, опускавшиеся до самой земли, зато это была праздничная шуба, которую он надел первый раз в жизни.

Торжество открыл Прокопий. Он рассказал о партии большевиков, которая принесла счастье народам, освободив их от кабалы купцов, помещиков и баев.

Потом на маленькую сцену вышел сказитель. Усевшись на узорчатую кошму, он провёл по струнам топшура и запел:

 
…Думы твои глубоки,
Счастье наше – Ленин.
Стремлений твоих высоких
Народ не забудет, Ленин.
Мудрость твоя нетленна,
Народом любимый Ленин.
Ты бедных из байского плена
К жизни вывел, Ленин.
Ты бить врагов научил
Бесстрашно и смело, Ленин,
Дорогу нам осветил
К коммуне твой гений, Ленин.
 

Люди вскочили с мест, захлопали.

Молодёжь открыла танцы и игры. Фельдшерица с Костей плясали «казачка». Сестра Темира – черноглазая Танай – кружилась с молодым охотником Аматом. Ребята вместе с Кириком и Янькой играли у реки в лапту. Прокопий и старики сидели в аиле Темира, разговаривая о делах, пили крепкий чай с маслом и солью.

Над тайгой висело ласковое полуденное солнце и, бросая яркие лучи на деревья, как бы радовалось вместе с людьми новому, что принесла в Горный Алтай советская власть.

На следующий день Янька, взяв с Кирика обещание, что он вскоре приедет в Тюдралу, простился со своим другом.

В тот месяц в Мендур-Соконе произошло ещё одно важное событие. Как только плотники закончили баню и уехали домой, сноха слепого Барамая, Куйрук, вместе с Танай пошла в жарко натопленную баню и, вымывшись, бросила в предбаннике платье вдовы, которое она не снимала с плеч несколько лет. Одевшись, как и все русские женщины, провожаемая любопытными взглядами соседок, она направилась к своему аилу.

– Куйрук нарушила закон наших предков, – говорили старухи.

– Злой дух Эрлик пошлёт на нас несчастье. Беда! – вздыхал Уктубай. Это был немолодой суеверный алтаец, служивший раньше пастухом у Яжная.

Но молодёжь прониклась уважением к смелой снохе Барамая и помогала ей в домашней работе.

Однажды, проходя мимо аила Бакаша, Кирик услышал лай собак и остановился. На возу, который тащила медленно шагающая по дороге лошадь, он увидел незнакомого мужчину. Тот заметил мальчика, помахал ему рукой и стал поторапливать лошадь. Когда воз поравнялся с Кириком, мальчик разглядел несколько ящиков, закрытых брезентом.

– Где найти Темира? – спросил приезжий.

Кирик ответил, что охотник сейчас в Тюдрале и вернётся только к вечеру.

– Ну хорошо, я подожду его около аила.

Темир в этот день вернулся поздно. Приезжий уже спал, и его решили не будить.

Рано утром, когда солнце ещё пряталось за горы, отец Темира разбудил приезжего:

– Айда чай пить! Темир скоро опять уедет.

Мужчина быстро соскочил с телеги и вошёл в аил.

Узнав, что гость работает в Усть-Кане продавцом и приехал на стойбище с товарами, Темир оказал Кирику, чтобы он оповестил жителей.

Мальчик позвал Бакаша, и они вдвоём быстро обежали аилы.

Первой пришла сноха Барамая – Куйрук. За плечами у неё висел мешок с овечьей шерстью. Сбросив его на землю, женщина показала рукой на иголки.

– Сколько тебе? – спросил продавец.

Куйрук взяла две иголки, пришпилила их к кофточке и, вытряхнув шерсть из мешка, направилась домой.

– Эй, постой! – крикнул продавец.

Куйрук остановилась.

– Зачем шерсть бросила?

– Как зачем? Ты мне две иголки дал, а я тебе – шерсть.

– Да разве можно так! – развёл продавец руками. – Разве две иголки мешок шерсти стоят?

– Купец Мишка Попов всегда так брал, а тебе мало? – женщина помрачнела.

Продавец улыбнулся.

– Сейчас подсчитаем, сколько стоит мешок шерсти. Дай-ка сюда.

Куйрук подала порожний мешок. Продавец сложил в него шерсть и, взвесив, стал щёлкать на счётах.

– За шерсть тебе полагается пять метров ситца, осьмушка чаю и три иголки. Будешь брать?

Куйрук недоверчиво посмотрела на продавца: «Смеётся, наверное». Но, увидев улыбающегося Темира, повеселела и, забрав покупки, быстро зашагала к аилу.

Торговля шла бойко. Народ прибывал. Мундус, Барамай и горбатый Кичиней купили табаку и соли. Бакаш принёс в шапке четыре яйца, которые он выпросил у матери, и получил взамен красивый рожок с красными и голубыми линиями. Сунув его в рот, Бакаш извлёк нежный звук. Глаза музыканта так и сияли от радости. Выбравшись из толпы, он важно зашагал к своему аилу, не переставая трубить, но вскоре вернулся и купил блестящий, из жести, пистолет и две коробки бумажных пистонов. Бережно взял свою покупку, взвёл курок и, вложив пистон, направил дуло пистолета в стоявшего рядом с ним Кичинея.

Тот сделал испуганное лицо и попятился от мальчика:

– Уй, боюсь!

Когда раздался выстрел, Кичиней упал под дружный хохот односельчан.

Глава вторая

Наступила весна 1919 года. День и ночь, не умолкая, шумели бурные реки Алтая. Буйно поднимались травы, яркое солнце согнало с междугорий последний снег. Жители Тюдралы и Мендур-Сокона приступили к севу.

Но над Горным Алтаем собрались грозные тучи.

…Глубокая полночь. В сельсовете светит огонёк. Склонившись над столом, пишет что-то Прокопий. Его усталое, давно не бритое лицо кажется старым. Много забот. Недавно он получил известие от Ивана Печёрского: молодая Советская республика находилась в опасности. Предстояла тяжёлая борьба с контрреволюцией.

На Сибирь надвигались белогвардейские полчища злейшего врага трудового народа Колчака.

Поднимали голову местные кулаки.

Прокопий потравил свет в лампе и зашагал по комнате. Нет, он не один. Сегодня были Темир, Алмадак и несколько большевиков из стойбищ. Приходили фронтовики-коммунисты.

Прокопий не знал покоя. Вместе с Печёрским он объезжал ближайшие сёла и деревни, создавая мощный партизанский отряд.

– Не быть белякам на советской земле! Не задушить им волю трудового народа, его стремление к свободе и счастью! – говорил он. Простые люди слушали Прокопия, и в их сердцах закипала ненависть к заклятым врагам.

Оставив плуги и бороны, взялись за винтовки жители гор. Ушли в партизаны фельдшерица и весёлый паренёк Костя.

Иван Печёрский принял командование сводным отрядом партизан. Связным у него был Янька.

Печёрский подарил мальчику казачью шашку. Правда, она была великовата, но зато с ней Янька выглядел настоящим кавалеристом.

Кирик вместе с Темиром, Мундусом и Кичинеем охраняли маралов на бывшей заимке Зотникова.

В Мендур-Соконе остались лишь женщины и дети.

Однажды на стойбище нагрянула банда Яжная. Налётчики сожгли избу-читальню, разгромили амбулаторию и баню. Когда бандиты ускакали, Бакаш припал к лежавшей на овчинах избитой бандитами матери.

– Мама, я уйду из Мендур-Сокона! – сказал он сквозь слёзы.

– Куда? – женщина с трудом приподнялась и посмотрела на сына.

– К Алмадаку, в партизанский отряд.

– Не примут тебя – ещё мал. Да и где искать отряд – тайга большая. Иди лучше к Темиру на маральник. Будешь помогать дедушке Мундусу и Кичинею.

Через несколько дней, когда мать поправилась, Бакаш ушёл на бывшую заимку Зотникова, но Темира там уже не застал. Его вызвал к себе Прокопий Кобяков.

Охотник приехал в село в полдень.

– А, Темир! – обрадовался Кобяков. Крепко пожав алтайцу руку, приступил прямо к делу:

– Вот что, Темир. На днях отряд Абраменко разбил банду кривого Яжная. Но главарь бежал и, по донесению людей Печёрского, направился через Тигирецкие белки в Казахстан. Так ли это, неизвестно. Ясно одно: он скрывается в тайге, и его нужно перехватить. Мы поручаем это тебе как коммунисту, хорошо знающему район Тигирецких белков. Если Яжнай не один, немедленно сообщи нам. Я подготовлю отряд.

– Завтра же отправлюсь в путь, – ответил Темир.

– Один?

– Нет, с Кириком.

Прокопий молча прошёлся по комнате.

– Повторяю, задание сопряжено с опасностью, значит, не для мальчика. Кстати, сколько ему теперь лет, тринадцать?

– Тринадцать, – подтвердил Темир и, боясь возражений Кобякова, сказал с теплотой: – Прокопий Иванович, хотел бы я брать Кирика или не хотел, он всё равно от меня не отстанет. К тому же Кирик – неплохой стрелок, и его помощь будет мне нужна для связи с вами.

– Так, – проговорил в раздумье Прокопий. – Ну, что ж, лишних людей сейчас нет. Пусть будет по-твоему. Только будь осторожен, – Кобяков вышел в соседнюю комнату и вынес оттуда лёгкий карабин. – Передай Кирику от меня в подарок. Вот и патроны, – Прокопий вытащил из ящика стола тяжёлую коробку с патронами.

Темир погладил гладкий ствол карабина.

– Лучшего подарка для Кирика не придумаешь, – с благодарностью промолвил он. – Мальчик давно мечтает о карабине… Да, чуть было не забыл! Кирик просил узнать, где сейчас Янька.

– Янька теперь связной в отряде Печёрского. Помнишь матроса?

– Ну как же? – глаза Темира потеплели. – Где его отряд?

– На Усть-Канской дороге сдерживает натиск Ершова.

Сообщив Кобякову план розыска Яжная, Темир собрался уходить. Прокопий его не задерживал.

– Зайди к Степаниде, она о тебе соскучилась, – сказал он, пожимая на прощанье руку Темиру.

Стоял тёплый вечер. Шумел Чарыш, и за рекой мычали коровы. Улица была пустынна. Отвязав коня, охотник направился к избе Кобякова.

Степанида встретила его радостно. Напоила чаем, долго расспрашивала про Кирика.

– Стосковалась я по нём, хотя бы на денёк приехал. Да и Янька дома не бывает, – вздохнула она.

– Время такое, – ответил Темир, – некогда по домам сидеть. Тайга горит, тушить надо.

– Скорее бы расправиться с бандитами!

Поговорив с Темиром о домашних делах, Степанида пожаловалась:

– Не знаю, что с Делбеюом делать. Держу всё время взаперти – как бы не убежал к Яньке в отряд. Мужу сейчас не до него. Взял бы ты, Темир, собаку к себе. Пускай поживёт на ферме.

– Ладно, возьму. Мойнок болен, остался на стойбище, пусть его пока Делбек заменит.

Закурив, он вышел вместе с хозяйкой из избы и направился к сарайчику, где был закрыт Делбек.

– Поберегись! – отодвигая засов, крикнула Степанида.

В тот же миг из сарая выскочила лохматая собака и, узнав Темира, чуть не сшибла его с ног. Радостно повизгивая, пёс метнулся к Степаниде и лизнул её в лицо.

– Вот леший, прямо одурел, – сказала она.

Через полчаса, приторочив ружьё и патроны к седлу, охотник выехал на ферму.

Огненным шаром висит над зелёным морем палящее июльское солнце. В междугорьях пахнет сыростью, пряным запахом прелых трав. Чуть журча, бьют, растекаясь, холодные родники.

Далеко, точно застывшие на месте кучевые облака, видны Тигирецкие белки. К ним в сопровождении огромной сибирской овчарки спешат два всадника.

Это Темир и Кирик. Они бродят по тайге в поисках Яжная. В полдень, когда путники переезжали вброд горную речку, они, наконец, наткнулись на след, который тянулся вдоль берега по направлению к Тигирецким белкам. Соскочив с лошади, Темир стал внимательно его рассматривать. След был крупный и принадлежал, видимо, человеку, обутому в русские сапоги.

– Если прошёл алтайский охотник, зачем ему тяжёлые сапоги? – размышлял вслух Темир. – А вот и второй след. Кирик, ты видишь? Ого! Их трое. Смотри правее! – живо проговорил охотник. – Шаг третьего то короче, то длиннее. А вот здесь, у обрыва, человек думал: идти ему вперёд или повернуть обратно. По-моему, это прошёл Яжнай и с ним ещё двое. Видишь, следы повернули вправо, – охотник вытер рукавом потный лоб. – Там проходит горная река, она берёт начало с ледников. Бандит, наверное, решил идти берегом, мимо «пещеры злых духов». Это хитрая лиса! Он знает, что алтайцы из-за страха перед Чулмусом – злым духом – побоятся приблизиться даже к окрестностям пещеры.

– А в пещеру попасть можно?

– Конечно! Она имеет два хода: с северной стороны и на южном склоне. У южного входа есть площадка. На неё можно спуститься с горы по верёвке.

– Страшно!

– Опасно: можно каждую минуту свалиться вниз.