Текст книги "Чайки возвращаются к берегу. Книга 2"

Автор книги: Николай Асанов

Соавторы: Юрий Стуритис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

4

В Дзинтари машина Балодиса заехала во двор каменного особняка. Двухэтажное здание с лоджиями, балконами и полукруглым подъездом, сад перед домом, пряно пахнущий увядающими цветами и опавшими листьями, – все вызывало ощущение покоя.

Но яркий свет, пробивавшийся сквозь опущенные шторы, показывал, что спокойный этот дом полон жизни.

Лидумс и Балодис вышли, шофер достал из багажника вещи и пошел следом.

Они поднялись по широкой лестнице и повернули направо, где находились жилые комнаты, отведенные для них.

– Если можно, побыстрее, приведи себя в порядок после дороги, – сказал Балодис.

– Хорошо! – ответил Лидумс. – О черт, опять я зарос бородой! Где у тебя бритва?

Балодис достал электрическую бритву.

Через некоторое время в дверь постучали. Вошел один из оперативных работников полковника Балодиса и сообщил:

– Вас ожидают в гостиной!

Балодис и Лидумс последовали за ним.

В гостиной Лидумс увидел генерала Егерса, полковника Вавина из центрального аппарата КГБ, особенно интересовавшегося деятельностью отдела «Норд» английской разведки, двух сотрудников полковника Балодиса, организовавших когда-то группу для посланцев «Норда». В сторонке, у столика с магнитофоном, ожидал приказов адъютант генерала.

Лидумс по-военному кратко отдал рапорт генералу Егерсу о том, что специальное задание Комитета государственной безопасности по разработке деятельности отдела «Норд» английской разведки выполнено и что он возвратился на Родину в составе шпионской группы, заброшенной противником на территорию Латвии.

Егерс поблагодарил Лидумса за смелость и находчивость при выполнении задания и поздравил с благополучным возвращением на Родину. Потом он крепко расцеловал Лидумса. Стоявшие поодаль от Егерса трое других участников встречи окружили Лидумса, приветствуя и поздравляя его с успехом в этой опасной и трудной операции.

Молодая пышноволосая девушка-латышка принесла кофе и коньяк. Все расположились у невысоких полированных столиков. Генерал предложил:

– По-моему, нам лучше послушать рассказ товарища Вэтры в непринужденной дружеской обстановке. А для того чтобы ему не повторяться при следующих встречах, запишем нашу беседу на магнитофон. Присутствие стенографистов всегда несколько смущает разговаривающего. Позже товарищ Вэтра прослушает запись, и, если окажется, что он что-то забыл сказать, запишем отдельно. Наши техники дополнят сегодняшнюю беседу его дополнительными воспоминаниями, и получится полная картина отчета. Вы согласны, Викторс?

– Да, это, пожалуй, лучше всего. Если бы мне пришлось самому писать мой отчет, я попросил бы месяц на выполнение этого задания!

– Это вам еще предстоит проделать в Москве. А сейчас слушаем вас, товарищ Вэтра!

Лидумс начал свой рассказ с того, как впервые высадился с катера Клозе в Западной Германии два года назад…

Как и всякий художник, он обладал той феноменальной памятью на краски, цвета и лица, которая позволяет, раз увидев предмет или человека, затем восстановить его на рисунке или в картине с полным соблюдением индивидуальной формы и всех частностей, хотя эти частности остаются не замеченными при обычном поверхностном взгляде. Он взял с одного из столиков несколько листов бумаги и карандаши и, рассказывая, быстро набрасывал какие-то рисунки. И на листах появлялись все новые и новые лица. Тут были Хельмут Клозе, вице-адмирал, руководивший десантными операциями, затем появились Нора, Большой Джон, Малый Джон, Маккибин, полковник Скотт, неизвестный господин в визитке, Силайс, Жакявичус, Ребане… Иногда он откладывал карандаш, умолкая на мгновение, пригубливал кофе, затем снова брал в руки карандаш и через несколько минут показывал окружающим очередной набросок.

Генерал Егерс объявил перерыв. Все подошли к столику, за которым сидел художник, и принялись с удивлением рассматривать его карандашные наброски.

Во время перерыва переменили ленту на магнитофоне. Это как бы настроило Лидумса на иной лад: теперь он сам спрашивал. Он хотел узнать, как возникла идея с подменой шпиона Тома оператором-чекистом, которая так помогла ему в Англии.

– Тома и Адольфа надо было арестовать, чтобы укрепить вашу легенду о всемогуществе Будриса, без которого всякий английский шпион в Латвии обязательно провалится. А потом, когда нам стало ясно, что вы переживаете тяжелые дни в Лондоне, мы воспользовались его передатчиком, – сказал генерал Егерс.

– Как же это мой друг полковник Балодис не предупредил меня, что будет помогать мне через английские передатчики? – улыбнулся Лидумс. – Можете представить, в каком положении я оказался? Английские шпионы лепят дезу, мне передают их стряпню на консультацию, а я сижу над этими радиограммами и думаю, что ответить моему начальству – Маккибину и полковнику Скотту?

– Признаться, я в этом в известной мере виноват! Не мог предусмотреть все, что случится с нашим посланцем в Лондоне, – покаялся улыбающийся полковник Балодис. – Я, кажется, переоценил английскую разведку, думал, они сами разберутся, что вместо Тома на радиопередатчике работает наш сотрудник, а они так обрадовались выходу лже-Тома, что просто завалили его вопросами. Мне пришлось подключить к этому делу еще несколько человек, чтобы удовлетворить запросы англичан. Ну, а когда я совсем выбился из сил, пришлось обращаться к помощи самого Лидумса: помнишь, дорогой друг, радиограмму, адресованную тебе?

– Это где Янко пишет моим почерком? Еще бы! Она меня так выручила тогда… А главное, мой противник Ребане был вынужден замолчать. И больше уже никогда не повышал голос… И группа Будриса сразу стала вне подозрений. Мне даже было немного жаль англичан, когда полковник Скотт собрал всех своих помощников и объявил, что на передатчике Тома работают чекисты! Видели бы вы, как вытянулись их лица! А там еще присутствовал некий крупный деятель, от которого, по всей видимости, зависит если не само их существование, то, во всяком случае, все денежные воспомоществования!

– Товарищ Вэтра, опишите его, пожалуйста! – попросил генерал.

– Я попробую нарисовать…

Все умолкли, кое-кто подошел к столику Вэтры, наблюдая, как из-под его карандаша появляется длинное, похожее на лошадиную морду лицо англичанина.

Генерал долго разглядывал законченный рисунок.

– Вам не приходилось видеть его лицо на фотографиях в газете? – спросил он.

– Похоже на то, что этот человек не любит «паблисити»…

– Еще бы! Это помощник премьер-министра Англии, несменяемый при любом правительстве, будь оно консервативным или лейбористским, как сейчас. Он координирует действия всех разведок страны: военной, морской, военно-воздушной, контрразведки и службы внутренней безопасности. У нас в Комитете хранится его портрет…

Снова все заулыбались внезапности этой ситуации: разведчик из Комитета госбезопасности Советского Союза встретился лицом к лицу с одним из главарей английской разведки!

– Подумать только, а я не попросил у него автографа! – жалобно покаялся Лидумс.

Когда взрыв веселья несколько поутих, генерал Егерс предложил перейти в столовую.

– Там мы продолжим беседу, но уже в частном порядке, если так можно выразиться.

Вэтра попросил разрешения пройти к себе.

Когда он возвратился в столовую, в руках у него был складной спиннинг в замшевом футляре и коробка красного дерева с набором великолепных блесен и искусственных бабочек, кузнечиков, мормышек – всего того, что заставляет биться сердце любого заядлого рыболова. Он протянул все это хозяйство генералу Егерсу и произнес торжественным голосом:

– Начальник отдела «Норд» английской секретней службы мистер Маккибин просил меня передать этот подарок вам лично!

Под общий смех генерал принял подарок, спросил:

– Как это произошло, товарищ Вэтра?

– На прощание Маккибин устроил мне ужин, который был назван им вечером змей и должен служить нам паролем для связи. На вечере он спросил, какими пристрастиями обладает мой непосредственный начальник? Естественно, он имел в виду неуловимого руководителя «национально мыслящих» латышей Будриса. Но поскольку «Будрис» имя собирательное, а моим непосредственным начальником являетесь вы, я вспомнил, что вы отличный рыболов, и сказал об этом. Оказалось, что у мистера Маккибина то же самое хобби! И он перед моим отъездом в качестве подарка передал мне для вас лучшее украшение из своей коллекции…

Егерс улыбнулся, сказал:

– Ну что ж, пусть подаренный нами мистеру Маккибину чернильный прибор с изображением Лачплесиса будет стоять на его письменном столе как памятник его карьере разведчика, а его подарок напоминает, что в наших водах все еще водятся опасные хищные рыбы, которых можно поймать только на искусно выполненную блесну.

– Карьеру-то он сделал, товарищ генерал! – дополнил этот спич Вэтра. – Секретарь Маккибина мисс Нора перед моим отъездом передала мне под секретом, что перед предстоящей отставкой Маккибина королева, по представлению «Интеллидженс сервис», за исключительные результаты, достигнутые отделом «Норд», особенно в последние годы, в разведывательной работе против советских прибалтийских республик, наградила его орденом… В наградной реляции Маккибина добрую половину занимало описание его «ратных» дел, совершенных по чистой иронии судьбы с помощью начальника одного из ваших отделов полковника Балодиса! Так что прошу вас наложить взыскание на полковника за то, что он способствовал возвышению одного из наших злейших врагов!

И снова все засмеялись.

За окном давно уже текла безлунная ночь, а здесь еще только начинался веселый праздник. Первый тост произнес Егерс: за возвращение славного разведчика из долгого и трудного путешествия без визы.

После тостов Балодиса и полковника Вавина Егерс встал снова и провозгласил свой второй тост: за подругу Вэтры-Лидумса Анну, которая всегда верила в благополучное возвращение мужа после выполнения специального задания, за возвращение к ней!

Вэтра почувствовал невольное волнение. Егерс сказал свой тост так, что было понятно, он совсем недавно, может быть сегодня днем, разговаривал с Анной! И что-то произошло с нею, если он так уверенно говорит, что Анна ждет мужа…

Как же возникло противоречие между прямым словом генерала и уклончивым – Балодиса? Кто из них прав?

Он с некоторой неловкостью спросил генерала, давно ли тот видел Анну?

Оказалось, что Егерс довольно часто видится с Анной. Как он объяснил, полковник Балодис, которому была поручена забота о жене отсутствующего товарища, оказался чрезмерно занят… Да и постоянные требования англичанами всевозможных сведений могли бы менее спокойного человека довести до отчаяния. А Балодису приходилось перемешивать правду с ложью почти ежедневно, притом делать это так, чтобы в одном случае и ложь выглядела правдой, как было с передачами Петерсона, а в другом – и правда казалась ложью, как было с передатчиком Тома и Адольфа. В конце концов Балодис был вынужден обратиться к генералу с просьбой освободить его от забот об Анне.

Анна и сама поняла, что Балодиса тяготят встречи с нею, вероятно, обиделась и стала холоднее относиться к старому другу мужа. Вот тогда-то она и познакомилась с Егерсом, с его семьей, и особенно близко с женой генерала. «У женщин, – улыбнулся генерал, – всегда найдутся общие интересы…»

А потом выяснилось, что Анна переживает творческий кризис. Сначала речь шла о частных неудачах: не приняли такой-то рисунок в издательстве; отказались выставить картину на весенней выставке года; не включили в списки делегатов на съезд художников; отклонили проспект оформления нового журнала. Генерал пытался помочь художнице по мере сил, побывал даже в Союзе художников, но там ему ответили прямо: Анна Вэтра исчерпала свою манеру письма и стала повторяться. Если она не найдет в себе сил переломить свой сентиментализм, условность рисунка и его статичность, ее ожидает довольно бесславное существование «обиженного», «непонятого» таланта.

Вот тут Егерс и предложил неожиданную атаку на «позиции» Анны.

Как-то летом он пригласил Анну Вэтра в гости на дачу. Приехало довольно много друзей генерала и один крупный художник из Москвы. Разговор невольно коснулся позиции художника в социалистическом государстве. Анна ринулась в бой, отстаивая право художника на свободу творчества. Поначалу ей показалось, что слушатели относятся сочувственно к ее горячей речи. Но едва она закончила свою первую эскападу, как послышались возражения. То, что у ее друзей вызывало бурные аплодисменты, здесь подверглось тщательному анализу. Без насмешки, но и без принятия на веру каждого слова «пророчицы» нового искусства. Дальше – больше: у генерала оказалось около десяти картин Анны, купленных им сначала из любопытства, а потом и просто из желания помочь художнице. Генерал предложил проиллюстрировать точку зрения художницы ее полотнами и рисунками. Анне было неудобно отказаться. Произошел довольно бурный спор об истоках ее творчества, достоинствах картин. И общая оценка оказалась не в пользу художницы.

Анна, по словам Егерса, довольно долго противилась. До самой осени она работала в своей мастерской, почти нигде не бывая. От бывших друзей отошла, а друзья эти, именовавшие себя новаторами в искусстве, из обиды, что ли, начали распространять слухи о том, что Анна исписалась. Так возник полный разрыв с прошлым. В то же время Егерс постарался показать в настоящем свете работу мужа Анны. Он ей откровенно рассказал, что Вэтра находится на очень опасном участке борьбы. Не затрагивая подробностей, он ввел Анну в тот мир тайной войны, которая ведется против Советского Союза. И Анна поняла, что длительное молчание мужа вынужденно, что в нем нет и намека на утрату нежности к ней и к семье, что, может быть, он находится так далеко, что до него не дойдет ни одна ее строка… Так произошел еще один перелом в ее смятенной душе.

Вэтра выслушал этот рассказ молча. Он боялся слов. И тогда Егерс спросил:

– Вы не возражаете, если мы утром пригласим Анну на завтрак к нам сюда?

У Вэтры перехватило дыхание: за эти три с половиной года он видел Анну три раза, и каждая встреча была тяжелее предыдущей. Но теперь он выходил из игры, начиналась новая жизнь, в которой было возможно все: работа, семья, счастье…

Ужин затянулся до глубокой ночи. У Вэтры оставалось еще много вопросов, а завтра он должен был вылететь в Москву: полковник Вавин уже передал ему приглашение генерала Голубева. И Вэтра все возвращался в недавнее прошлое:

– Как была проведена «акция» с Петерсоном? Признаться, когда англичане сообщили мне, что Петерсон убит под Ригой во время сеанса радиопередачи, я был страшно обеспокоен. Во-первых, в глазах англичан смерть Петерсона неминуемо должна была привести к провалу всей группы Будриса. А если это так, то возвращение в Латвию не состоится, и мне придется искать другие пути на Родину. Только полученное от Будриса сообщение о подробностях «гибели» Петерсона несколько успокоило англичан. Кроме того, англичане знали из предыдущих сообщений Петерсона, что Будрис приказал ему раз и навсегда готовить и зашифровывать свои сообщения в одном месте, а затем, взяв с собой только шифровку, выходить на радиосеанс. После того как Будрис подтвердил, что шифры и кодовые таблицы обнаружены им на конспиративной квартире Петерсона в Риге, англичане несколько успокоились. Но тут же начали специальное служебное расследование: почему сеансы Петерсона оказались столь длительными, что его рация была запеленгована? Выяснилось, что радисты английского центра держали Петерсона в эфире, требуя в ряде случаев из-за метеорологических помех, как они потом объяснили, повторения многих цифровых групп, которые не успевали за ним записывать. Радисты были наказаны, а Большой и Малый Джоны строго предупреждены Маккибином. Тогда же Маккибин попросил Будриса временно сократить связь по радио. Но расследование подтвердило вину англичан в гибели Петерсона и еще больше укрепило репутацию Лидумса, который не однажды предупреждал «Норд», что опасность пеленгации в Латвии чрезвычайно велика…

Еще неприятнее для Лидумса было узнать, что англичане отдали Будрису приказ об уничтожении психически неполноценного Эгле. Окончание этой радиограммы «Бог да благословит Латвию!» после приговора к смерти ни в чем перед англичанами не повинного человека ошеломило Лидумса. Только мысль о том, что Будрис никогда не выполнит этот приказ, удержали Лидумса от резких, а возможно и опрометчивых, поступков. Хотя Лидумс и не знал, как Будрис поступит с больным, но был убежден, что выход будет найден. И с удовольствием прочитал радиограмму, в которой Будрис утер нос англичанам, заявив, что транспортирует больного обратно в Англию.

– Кстати, что это за мешок бросили в лодку от твоего имени, полковник? – вдруг спросил он Балодиса.

– А, это книги! Маккибин попросил меня прислать новые книги латышских издательств. Ну я и выполнил!

Вот тебе, кстати, список этих книг!

Вэтра читал улыбаясь: то были книги о советском строительстве в Латвии, стенограммы заседаний Верховного Совета республики в пяти томах, двухтомник «Национальная политика Советского Союза» и несколько романов о рабочем классе Латвии…

– Да, эти книги не доставят большой радости Маккибину, – проговорил он, возвращая список Балодису.

– Ну что же, товарищи, пора и отдохнуть! – сказал Егерс, взглянув на часы. Было два часа пополуночи.

Вэтра невольно подумал: завтра Анна будет здесь! Найдут ли они общий язык?

5

Утром, когда Вэтра брился, в дверь постучали, и адъютант генерала с порога сказал:

– Товарищ Вэтра, к вам приехали!

Викторс, как был, с намыленной щекой выскочил в переднюю.

Может быть, эта непосредственность, эта намыленная щека, эта самобрейка в руке сломали тот лед, что заморозил душу Анны. Она вскрикнула и вдруг упала в объятия мужа, которого считала то мертвым, то забывшим ее.

Он повел ее в комнату, помог снять пальто, сказал: «Прости, я сейчас!» – и бросился добриваться, смывать мыльную пену. Почему, собственно, именно сегодня он решил побриться по-старому, самобрейкой? Надоела, что ли, эта никогда не снимаемая по-настоящему щетина, шершавость кожи? Или просто захотелось вспомнить прошлое?

Когда он вышел из ванной, жена уже казалась спокойной, с любопытством рассматривала чужую комнату. Она взглянула на него и подумала: он все такой же мужественный, сильный, может быть, несколько суровый. Она разглядывала его исподтишка, словно боялась или еще не доверяла, чувствуя в то же время его силу, под защиту которой ей так хотелось наконец укрыться после трудной одинокой жизни…

Он тоже исподволь разглядывал ее, изменившуюся от этой самостоятельной жизни. И странная жалость тронула его сердце, когда он заметил морщинки на ее всегда гладком и спокойном лице, смятение в больших голубых глазах, странную смесь женской мягкости и почти мужской резкости в движениях. Вот она села, закинув ногу на ногу, привычным движением вставила сигарету в длинный мундштук, щелкнула зажигалкой, а потом вдруг опустила голову, так что стал виден затылок под сколотым узлом волосами, заговорила робко, просительно:

– Ты вернулся насовсем?

И это детское «насовсем», и робость позы, к которой так не шла сигарета, и короткий боязливый взгляд исподлобья – все было от двух разных женщин: его милой робкой Анны и той другой, которая умела ранить его душу, притворяться непонимающей, бессердечной, донимать его ревностью и завистью.

Он тихо попросил:

– Выйдем отсюда, на взморье сегодня, кажется, тепло…

Она кивнула согласно, поднялась, ожидая, когда он поможет ей надеть пальто, подождала, пока он оделся.

У двери они встретили адъютанта, который шел пригласить к завтраку. Вэтра попросил не ждать их.

Они долго брели по твердому, зализанному осенними прибоями песку вдоль тихого города, из которого ушла шумная летняя жизнь, разговаривая. Говорила в основном Анна – о себе, о своих метаниях, неудачах, а он слушал, остерегаясь и советовать, и осмеивать ее неудавшиеся дерзания.

Нашли маленькое кафе, в котором было пусто, но зато все обрадовались неожиданным посетителям. И кофе оказалось превосходным, и свежие булочки с маслом были горячими, и по рюмке коньяку нашлось для продрогших на ветру посетителей. И опять все было хорошо и напоминало давние-давние времена, когда им, молодым еще, не устроенным после долгой войны, каждое удовольствие казалось необыкновенным. Анна спросила:

– Ты можешь теперь вернуться домой?

– Нет, я еще должен поехать в Москву…

– А… оттуда домой?

– Да.

– Это… не опасно? Я помню, после войны ты так долго ходил с вооруженными спутниками…

– Тогда я был еще на войне. Теперь я просто дома.

– Я могу поехать с тобой?

Он вдруг вспомнил совет Маккибина – легализоваться! И сказал:

– Я уезжаю в Москву сегодня. Если бы ты подобрала два десятка моих полотен, пусть и не самых лучших, и привезла их мне в Москву, мой путь домой был бы в два раза короче!

– Ты хочешь выставиться в Москве?

– Это, пожалуй, лучший вариант, – рассудительно ответил он. – Мои бывшие хозяева, вероятно, станут наблюдать за мной, пусть не сами, пусть чужими глазами. Но для них я должен остаться тем, кого они знали.

– Опять опасность, всегда опасность! – грустно произнесла она.

– Я действительно принадлежу к числу тех, кто заключил контракт на все пятьдесят лет объявленных и необъявленных войн, – напомнил он. – Но теперь я ухожу в резерв.

– Хорошо, я сделаю это. Но хоть позвонить по телефону ты иногда сможешь?

– Теперь, думаю, да!

– Я приеду по первому сигналу.

– Нам пора возвращаться, генерал ждет нас.

– Пожалуйста, не так скоро, – жалобно сказала она. – Я еще не привыкла к тебе, новому, чужому, а ты уже торопишь меня!

– Хорошо, мы пойдем так же медленно, и я буду слушать тебя.

– А о себе ты когда-нибудь расскажешь? – робко спросила она.

Он засмеялся, ответил:

– В одной стране действует закон: через тридцать лет после любого события все документы об этом событии извлекаются из архивов и предаются гласности. Но вот странность: к этому времени почему-то оказывается, что большинство документов исчезло! Начинаются расследования, споры, обвинения, но документов-то все-таки нет! Боюсь, что к тому времени, когда я смогу что-либо рассказать тебе, это будет уже неинтересно никому, кроме разве что наших детей!

Ее поразили последние слова: о детях. Она вдруг спросила:

– Ты в самом деле хочешь, чтобы у нас были дети?

– А ты? – прямо спросил он.

– Теперь – да! – так же просто ответила она. И пожаловалась: – Я иногда думаю, что, если бы они были, ничто не разъединило бы нас – ни ссора, ни недоверие…

– Кроме приказов генерала Егерса и полковника Балодиса! – засмеялся он.

– Важность этих приказов я бы не оспаривала! – улыбнулась и она.

И это было как мир.

Вечером Вэтра вылетел из Риги в Москву. Его никто не провожал. Самолет шел специальным рейсом, вне расписания. Вместе с ним летели два человека – полковники Балодис и Вавин.