Текст книги "Книга птиц Восточной Африки"

Автор книги: Николас Дрейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

21
Черноспинный пегий сорокопут

Я упоминал, что мистер Малик редко говорит о своем сыне Радже. Но не объяснил почему. Радж умер далеко не ребенком, не от падения с лошади и не от лихорадки, подхваченной от укуса москитов на мангровых болотах. Раджа не стало в тридцать три года, и его унес СПИД. А пока он умирал, мистер Малик испытывал не любовь и сострадание, но отвращение и глубокий стыд.

К моменту смерти сына мистер Малик уже около трех лет знал, что его чудесный мальчик – гей. Тот сам, набравшись храбрости, сказал об этом. И как же мистер Малик отреагировал на признание своего отважного сына, который, как они с женой всегда видели, немного отличался от других мальчишек? Он велел Раджу убираться, сгинуть с глаз, никогда больше не осквернять порог его дома. Что он за мужчина, если открыто признается в таком извращении? Какой позор! Прочь, гремел мистер Малик, полыхая праведным гневом, ты мне не сын, не моя плоть и кровь, ты недостоин носить мое имя. Радж ушел, но гнев и ужас не переставали жечь грудь мистера Малика. О, как он себя жалел! Ведь он не только потерял сына, но и лишился внуков, лишился возможности передать по наследству фабрику, как его дед и отец. А еще он потерял лицо: ведь конечно же, несмотря на его молчание, все всё знают.

Знал ли Радж в момент признания, что болен СПИДом, или заразился им позже, бог весть, но через какое-то время до мистера Малика дошло известие о его смерти. И что же сталось с гневом, стыдом и жалостью к себе, разрывавшими грудь мистера Малика? Они исчезли, испарились, потухли, как свеча под порывом ветра. Мистер Малик очнулся и горестно осознал, что наделал. И что поправить уже ничего нельзя. Сын умер, и какая теперь разница, кем он был – гомосексуалистом или нет, кого он любил – мужчин или женщин? Поздно брать назад свои упреки, просить: вернись домой. Поздно надеяться сорвать слова прощения с прекрасных холодных губ. Мистер Малик вдруг понял, что его жена никогда не поступила бы так жестоко. Он не говорил о сыне от стыда – но не за него, а за себя. И печалился не о собственных потерях, но о том, чего лишил своего сына.

Тем мокрым февральским днем, на пятые сутки после похорон, развеивая прах Раджа по старому кладбищу, мистер Малик обвел взором могилы и понял: пусть для его сына все кончено, но кое-что все-таки сделать можно. Сколько молодых людей и девушек умирают сейчас в одиночестве, без любви и поддержки? Столько, как вскоре выяснилось, что нельзя и вообразить.

Если бы людей миллионами уносил грипп, оспа или, скажем, бубонная чума, об этом, возможно, говорили бы. Но про СПИД в приличном кенийском обществе по тем временам не принято было даже упоминать, в основном из-за очевидных ассоциаций с гомосексуализмом. В Кении, как слишком хорошо знал мистер Малик, не существовало сыновей-геев и дочерей-лесбиянок. Однако желаемое не всегда соответствует действительности, и болезнь косит без разбора. Мистер Малик нашел место, где умер сын: длинную темную палату на задворках больницы Аги Хана. Там, рядами на кроватях, матрасах и даже на голом полу, лежали скелетоподобные молодые мужчины и женщины – нетрадиционной ориентации и обычной, одинокие и семейные, всякие. Возможно, среди них был и тот, кто любил Раджа и кого любил он. За больными почти не ухаживали, навещали редко. Очень скоро мистеру Малику стало известно, что как минимум одна такая палата есть в каждой больнице Найроби.

Мало кто из умирающих знал, как зовут маленького, смуглого, лысеющего толстячка, который приходит по утрам в четверг и субботу посидеть с ними рядом, подержать за руку, погладить по лбу, шепнуть доброе слово. Но любой согласился бы, что в его присутствии и даже после его ухода чувствовал себя немного спокойнее. Так любовь, в которой было отказано Раджу, нашла путь ко многим забытым сыновьям и дочерям, хотя мистеру Малику, разумеется, это служило не слишком большим утешением.

Однако сегодня его цель – не предаваться воспоминаниям, а наблюдать за птицами. Мистер Малик вышел за ограду кладбища и побрел по парку. У фонтана он сел на бетонную скамью и за каких-нибудь двадцать минут увидел семнадцать новых видов птиц, в том числе черноспинного пегого сорокопута, красноухого мотылькового астрильда (поистине роскошного в плюмаже цвета ляпис-лазури) и стайку красногорлых амадин. Справедливо ли это название, думал мистер Малик, если малиновая полоса через все горло отличает только самцов? Впрочем, многие птицы названы в соответствии с особенностями какого-то одного пола, как правило, мужского. Например, у астрильд: красные «уши» характерны лишь для самцов. Самцы пернатых, как правило, большие щеголи и певуны. Мистер Малик услышал, а затем увидел на высоком бамбуке маленькую темную птичку, на фоне яркого неба казавшуюся не темно-синей, а угольно-черной, но не узнать эти ноги было просто невозможно. Красноногая вдовушка. Тоже наверняка самец: у самок совершенно иное оперение, они больше похожи на воробьих. Тут внимание мистера Малика привлек необычный, в две ноты, свист. Неужели Telophorus nigrifrons? Никогда раньше он не слышал их в городе.

Свист доносился с низкого дерева, росшего неподалеку, среди густых зарослей, что тянулись вдоль тропинки. Поднявшись, мистер Малик пошел на звук и через пару ярдов, еще не определив, откуда он идет, заметил человека, приближавшегося с другой стороны. Вот черт – птица может испугаться и улететь прежде, чем он ее опознает. И тропинка совсем узкая, двоим не разминуться. Ладно, ничего, он сделал всего несколько шагов. Надо вернуться на скамейку и пропустить прохожего, а там как получится. Мистер Малик обернулся – и увидел, что человек направляется к нему. И следом еще двое. Какие-то парни.

Мистер Малик решил, что лучше не сопротивляться и не кричать, тогда его, вероятно, не тронут. Он молча полез в карман и протянул парням бумажник. Один из грабителей молча его принял. Потом ткнул пальцем в бинокль, висевший на шее мистера Малика:

– Это тоже.

Вздохнув, мистер Малик начал снимать через голову тесемку и почувствовал, что у него из рук тянут блокнот. Мистер Малик воспротивился. Это – единственное свидетельство его наблюдений! Не станет же комитет, тем более Гарри Хан, верить ему на слово. А сегодняшний улов – целых семнадцать видов – может сыграть решающую роль.

– Для вас там ничего интересного, – поспешно сказал мистер Малик.

Молодой человек, передавая блокнот сообщнику, ответил:

– Мы уж, бвана,[14]14
  Господин.


[Закрыть] – его губы при этом слове чуть изогнулись в улыбке, хотя глаза остались холодными, – как-нибудь сами разберемся. Лучше давай показывай, что у тебя еще в карманах?

Мистер Малик вытащил ручку и носовой платок, стараясь не звенеть ключами. Не хватает только бегать в поисках слесаря, чтобы открыть машину.

– Что это за звуки? – лукаво спросил парень, державший блокнот. – Слышишь, брат?

– А как же. Дзинь-дзинь.

Мистер Малик опять полез в карман брюк и достал ключи:

– Держите. А теперь, пожалуйста, отдайте блокнот. Там всего-навсего список птиц. Сами убедитесь.

Вор внимательно рассмотрел схематично нарисованного черного орла на обложке, затем открыл блокнот и изучил записи, сначала как положено, потом вверх ногами.

– Птиц, говоришь? А зачем?

– Это… мое хобби. Люблю наблюдать за птицами. Вот. – Мистер Малик показал на бинокль.

Парень посмотрел на свои трофеи: блокнот, ключи.

– Вам он очень нужен? Очень-очень?

– Да. Но это не ценная вещь, просто необходимая.

– Тогда, старичок, давай договариваться.

– В каком смысле?

Парень помотал ключами перед мистером Маликом:

– Допустим, ты нам покажешь свою машину. А я отдам тебе твой блокнот.

Глупость какая. Если показать им машину, ее угонят. А так, может, еще и нет – они же понимают, что, едва выбравшись отсюда, он сразу позовет полицейского. Они действительно думают, что он согласится на их нелепое предложение? И что блокнот ему дороже машины? Мистер Малик посмотрел на грабителя, на ключи в одной его руке, на блокнот в другой и буркнул:

– Согласен.

Старый зеленый «мерседес» стоял напротив главного входа. Они вчетвером вышли из парка, перешли дорогу. Парни открыли машину, сели, завели мотор.

– Блокнот!

Мистер Малик беспомощно смотрел вслед своему «мерседесу», увозившему трех грабителей в сторону города. Парни хохотали как гиены, а один, высунув руку из окна, нагло размахивал блокнотом.

22
Горлица

– Вот тебе раз, – сказал мистер Патель вечером, когда мистер Малик вошел в клуб. – Ты что, приехал на такси?

Мистер Малик действительно взял такси до клуба от полицейского участка на Хааретуку-роуд, где провел добрую часть дня. У него ушло полчаса, чтобы дойти туда, и три часа – чтобы подать заявление о грабеже. Он, в общем-то, не ждал от полиции никакой помощи – если не за что взыскать штраф, там теперь почти не интересуются преступлениями, – но что еще остается добропорядочному гражданину? Затем он отправился домой за паспортом (сорок минут пешком – в полиции предлагали позвонить родным, но мистер Малик не хотел беспокоить Петулу), а после на такси поехал в банк сообщать о краже бумажника со всеми кредитками (всего-то два с половиной часа). Затем пришлось возвращаться в полицию, чтобы они занесли в базу номера украденных карт (два часа, сущие пустяки). Зайти домой перед клубом времени не осталось.

Мистер Малик заказал пиво и коротко рассказал о событиях дня.

– Решительно не понимаю, зачем было обращаться в полицию? – недоумевал мистер Гопес. – Эти грабители сами небось полицейские. Подрабатывают между дежурствами.

– Ладно, чего теперь, все позади, – сказал мистер Патель. – Доставай-ка лучше блокнот.

– Они и его отобрали, – признался мистер Малик.

– А как же птицы? – ахнул мистер Патель.

– Птицы? – переспросил мистер Гопес. – Как будто больше переживать не о чем. Беднягу обчистили чуть не догола – деньги, кредитные карточки, машина, – а у тебя птицы на уме?

– Ну прости, А. Б., что я такой… в общем, неправильный. Значит, блокнот тоже сперли? Ну ничего, ничего… что-нибудь придумаем.

Повисла тишина, которую нарушило появление Тигра.

– Привет, Малик! Что, Хана еще нет? – Он поглядел на часы: – Еще пятнадцать минут. Ну, Патель, сколько скальпов на поясе нашего воина?

Мистер Малик за пару минут ознакомил Тигра с самыми яркими моментами своего дня, ослепительнейшим из которых была кража блокнота.

– Что же, тогда давай вспоминай. Aequam memento rebus in arduis servare mentem.[15]15
  Храни присутствие духа и в затруднительных обстоятельствах (лат.).


[Закрыть] Сколько их было приблизительно?

– Помню, что насчитал семнадцать. Но теперь уже точно не уверен, что видел Telophorus nigrifrons. Слышал, это да, но…

– Хм, сложная ситуация, очень, очень сложная… Попробуем сообразить, что гласят правила. В них сказано что-нибудь о блокнотах, мистер Патель?

– По-моему нет, Тигр. Надо посмотреть.

– И где вообще Хан? Если он сейчас не появится…

В этот миг на улице завизжали тормоза, а в клубе возбужденно загомонили – прибыл Гарри. Он вошел в бар, размахивая исписанными листками бумаги с грифом отеля «Хилтон». Ему немедленно рассказали о неприятностях, постигших мистера Малика, и объяснили, какие трудности возникают из-за потери блокнота.

– Трудности? Какие трудности? Раз Малик говорит, что видел семнадцать видов, значит, так есть. Какие проблемы?

– Видишь ли, Хан, требуются названия, – сказал мистер Патель. – Чтобы все было по правилам и мы знали, что он их действительно видел и они действительно новые. Я должен внести их в список.

– Малик обязательно все вспомнит. Постепенно. Кстати, о списке…

Гарри Хан сунул мистеру Пателю листки гостиничной бумаги.

– Сколько, Гарри? – крикнул кто-то от барной стойки.

Гарри Хан повернулся лицом к залу:

– Разумеется, комитет еще должен перепроверить, но по моим прикидкам… сколько же точно? Семьдесят четыре или семьдесят пять?

Прекрасный остров Ламу превзошел ожидания даже Джорджа и Дэвида. В аэропорту Мэнда-Айленд, буквально в нескольких ярдах от трапа, они подверглись бомбардировке со стороны шпорцевого чибиса, а потом, шагая по бетонным плитам к зданию аэровокзала, едва ли не спотыкались об аметистовых короткохвостых скворцов. Над полем за взлетной полосой низко летали деревенские ласточки. Перед входом в вокзал в густых, свисающих до земли ветвях бугенвиллеи чирикали и ссорились ткачики. Две пары горлиц, сидевшие неподалеку на телефонных проводах, печально укоряли их своим четырехнотным воркованием. По дороге на остров Ламу, из лодки, они видели шесть видов чаек и крачек, а также скопу, которая носилась над водой, быстро касаясь ее поверхности когтями и ловко выдергивая серебристую рыбу. В небе кругами медленно парил коричневый с белым браминский коршун.

Найти и нанять на все утро маленькую моторную рыбацкую лодку оказалось совсем не трудно. Из-под ее холщового навеса они наблюдали за белыми цаплями, бродившими по воде, за бакланами и змеешейками, сушившими крылья по прибрежным кустам. Нашим натуралистам повезло: был отлив, и лодочник охотно отвез их к южной оконечности острова, где на грязевых отмелях кормились болотные птицы – красноножки, большие улиты, средние кроншнепы, камнешарки, песочники, золотистые ржанки, морские зуйки. В первые же три часа им удалось записать пятьдесят семь видов.

– Гарри, старина, мы напали на золотую жилу! – воскликнул Дэвид.

– А я, кажется, проголодался, – сообщил Джордж.

– Ланч, – сказал Гарри, – за мой счет.

Вторая половина дня, пусть и не такая активная, оказалась не менее продуктивной. После долгого обеда в отеле «Петлейз» путешественники растянулись на траве под старой городской стеной. Стрижи над их головами разрезали голубой воздух крыльями, похожими на турецкие ятаганы.

– Евразийские стрижи, большие, – констатировал Джордж, прикрывая глаза одной рукой, а другой указывая на небо, – а те, что поменьше, это малые.

– А две птицы пониже, Гарри, с гораздо более узкими крыльями, наверное, пальмовые стрижи. И… батюшки мои! Смотри-ка, Джордж.

Они нацелили бинокли на птицу, которая вначале показалась им большим евразийским стрижом.

– Твое мнение?

– Ты прав, Дейво. Горло! Видишь, Гарри?

– Да, яркое-белое. Кто это?

– Стриж Горуса. В путеводителе говорится, что обычно они не встречаются так далеко на севере, однако ошибиться трудно.

Итак, стриж Горуса, несколько видов ласточек, обычных и городских, стайка африканских колпиц, которые пролетели в вышине плотной буквой «V», вытягивая вперед свои похожие на банджо клювы… Наступил момент, когда Джордж, Дэвид и Гарри сочли, что заслужили право до отъезда просто поваляться на траве. На момент возвращения с острова – так, чтобы успеть на паром до аэропорта, – итог дня составил семьдесят четыре вида.

– Неплохо, неплохо, – пробормотал Джордж. Они уже зарегистрировались и ждали посадки в самолет. – Но знаете, чего мне не хватает для полного счастья? Красной щурки.

Быстрая карминная молния стремительно снялась с перил контрольной башни, на секунду зависла в воздухе, с лету подхватила какое-то насекомое и медленно заскользила обратно на свое место.

23
Белый пеликан

И почему европейские исследователи, попадая в Африку, первым делом стремятся все переименовать? Что это: невинный каприз или обычная глупость? Слава богу, люди в этой части земного шара обретаются минимум три – плюс-минус копейки – миллиона лет. Странно думать, что за такой срок они не заметили у себя под носом ну, например, водоем – к тому же преогромный. Насколько? Да больше озера Мичиган, Тасмании, Коннектикута, Массачусетса, Вермонта и Род-Айленда вместе взятых! Водоем так велик, что люди, расселившиеся по берегам, даже называют его по-разному. Но доктор Ливингстон наплевал на это с высокой вышки. Ему и в голову не пришло выяснить у местных жителей, как именуется гигантское озеро в верховьях Нила, он просто взял и окрестил его в честь старейшины племени белых обитателей маленького острова на другом краю света. В результате для нас озеро называется Виктория. Ну и как по-вашему, это наивно или глупо? Я, право же, не могу решить.

Вечером, в «Хилтоне», Гарри – с семьюдесятью пятью «скальпами» острова Ламу на поясе – сидел вместе с Дэвидом и Джорджем и разрабатывал новый маршрут.

– Надо двигать на запад. – Джордж, не отрывая глаз от разложенной на столе карты, медленно отпил глоток «Джонни Уокера».

– На запад, говоришь? – задумчиво повторил Гарри. – И далеко ли?

– До упора. На озеро Виктория. Уж чего-чего, а птичек там завались.

– Фламинго, например, – сказал Дэвид, листая путеводитель.

– Большие и малые.

– И наверняка пеликаны?

– Белые, а если повезет, то и розово-спинные.

– А еще?..

– Аисты, цапли, журавли, пастушковые, утки, гуси…

– Виктория, девочка моя! – провозгласил Гарри. – Я по тебе уже скучаю.

Итак, на третий вечер соревнования Гарри Хан вернулся с огромного африканского озера, колыбели реки Нил и великой загадки для человечества, со списком птиц длиною (по осторожным прикидкам мистера Пателя) не меньше чем в сорок восемь новых видов. В клубе ликовали – и слегка тревожились: без четверти восемь, а от мистера Малика ни звука. Конечно, он теперь без машины, но все же опаздывать совсем не в его привычках. Где же он?

А он не вставал рано и не спешил на самолет в Кисуму, город у великого озера в сердце Африки. Не нанимал машины с шофером, не подъезжал к месту, где река Нзиоа изливает свои воды в упомянутое озеро, и не видел фламинго (больших и малых), пеликанов (белых и пестрых), аистов (черных, белых, седлоклювых, лодкоклювых, желтоклювых, разинь). Равно не видел мистер Малик желтоклювой утки, черной утки и уток древесных, бурой и белощекой, как и хохлатой чернети, белоспинной савки и тридцати других видов птиц, еще не отмеченных в его списке. С точки зрения наблюдений за кенийскими птицами день мистера Малика, в общем и целом, пропал зря.

Не знаю, как в случае угона автомобиля поступили бы вы, но я, учитывая, что на кон поставлена возможность обвить рукой талию женщины моей мечты, пошел бы и арендовал другой. В Кении это дорого, но тем не менее доступно, – в конце концов, ведь разъезжает же Гарри Хан в арендованном красном кабриолете. Однако мистер Малик лишился не только автомобиля, но и бумажника, а вместе с ним – водительских прав.

Я уже вскользь упоминал, какая это волынка – заявить в Найроби о преступлении. Но на получение водительского удостоверения уходит поистине вечность. У меня у самого кенийские права. От заполнения соответствующих документов до извещения о том, что они готовы, прошло ни много ни мало пятнадцать с половиной месяцев; как говорят знающие люди, «всего лишь». Замена прав считается делом третьестепенным, но без них, увы, не дают машину напрокат… Хотя, разумеется, мистер Малик всегда мог обратиться за помощью к Богу.

Я с детства воспитывался в стенах англиканской церкви, но Бога узнал лишь в Кении. С ним меня познакомил мой друг Кеннеди. В моем найробийском доме не было телефона, а я с ужасом узнал, что некоторые из знакомых, тоже недавно приехавшие, ждут установки вот уже десять месяцев – и пока безуспешно.

– Если хочешь, переговори с Богом, – предложил Кеннеди. – Вот номер.

Этот номер я набрал с его аппарата. С седьмого раза нас соединили (помню, я тогда изумился теософической коннотации числа семь, но потом узнал, что именно столько попыток в среднем необходимо, чтобы куда-то дозвониться в Найроби).

– Алло, – сказал Бог, и это стало для меня откровением. Ибо его голос был ровно такой, как должно, – божественный. Я рос с европейским образом Бога – почтенный белокожий старец с бородой – и никогда не задумывался о его голосе. Какой он? Как у раввина, Папы Римского, Орсона Уэллса?

Я радостно узнал, что у Бога глубокий баритон и речь выпускника Оксбриджа. Он говорил совершенно так, как подобает Богу англиканской церкви, что, надо сказать, сразу меня успокоило. Позже мы встретились в его большой, с чудесной мебелью, квартире в паре шагов от Саут-парад. «В загородном доме у меня, конечно, просторней», – не преминул заметить Бог. Ему оказалось слегка за тридцать, он был обаятелен, чернокож и к тому же гей. И за определенную мзду (пожертвование? подношение?) он умел сделать так, чтобы телефон мне поставили через неделю.

– Естественно, а как же, – сказал Кеннеди, услышав об этом. – Чудны дела его, неисповедимы пути.

Сей скромный дискурс в историю телефонных и личных божественных откровений призван объяснить следующее: мистер Малик, если б захотел, мог попросить о помощи моего либо иных богов и ускорить процесс получения новых водительских прав. Он мог бы, если б захотел, объяснить ситуацию в прокатной фирме – и узнал бы, что за весьма умеренную дополнительную плату там готовы закрыть глаза на отсутствие необходимых документов. Но мистер Малик не стал так поступать потому, что он – как мы уже знаем – человек честный.

Ложь способна завести человека очень далеко, но быть честным тоже, мягко говоря, непросто. Когда знакомый показывает вам фотографию новорожденного внука, восклицая: «Нет, скажите, правда, он прелесть?» – а вы про себя думаете: «Ну, если недавно освежеванная макака – прелесть, тогда конечно», достанет ли у вас храбрости произнести это вслух? Когда близкий и дорогой мне человек в очевидном восторге крутится передо мной в новом платье, за которое, без сомнения, выложено состояние, и при этом спрашивает: «У меня в нем очень большая попа?» – смогу ли я ответить: «Да»? Нет. Так же и мистер Малик. Конечно, он не бывал в столь затруднительных положениях, как я, – покойная миссис Малик, подобно многим женщинам в Африке, не разделяла странных современных взглядов на пропорции женского тела – однако младенческих фотографий за долгую жизнь навидался немало и лгать все же умел. Тем не менее, невзирая на редкие уступки малодушию, он считал, что стопроцентная честность – лучшая политика, и в делах слово его было – закон. Если он говорил: куплю или продам по такой-то цене», то по ней покупал или продавал. Обещал поставить товар в определенной спецификации – и поставлял, причем иногда даже в лучшей; говорил: «сделаю» – и делал.

Мистер Малик прекрасно знал, как устроен мир. Табачную компанию «Весельчак», как и любую другую, нужно было каждый год перерегистрировать, получать разрешение на экспорт в министерстве торговли и на растаможивание – в министерстве финансов. Следовало также опасаться иммиграционной службы, которая, как известно всякому кенийскому предпринимателю, запросто может прикрыть любой бизнес, осуществив выборочную проверку на предмет использования нелегальной рабочей силы, – и теми же полномочиями, кстати, обладает департамент национальной безопасности. Фабрику мистера Малика могло закрыть и министерство здравоохранения, всего лишь заподозрив у кого-то из сотрудников инфекционное заболевание из официального перечня. По закону, фабрику ежегодно должны были проверять отдел охраны труда найробийского городского совета и санэпиднадзор, а полиции при желании вообще ничего не стоило задушить мистера Малика придирками. Он старался неукоснительно соблюдать правила, однако хорошо понимал, что закон – не дышло, что любые собранные бумажки легко «потерять» и что телефонная городская сеть и прочие сколько-нибудь властные структуры работают по двум каналам – официальному, принимающему документы, и неофициальному, дающему документам ход. И человек, который хочет, чтобы его дело не затерялось под сукном и законы были истолкованы в его пользу, всюду должен платить. Мистеру Малику это страшно не нравилось – потому, собственно, и родилась колонка «Птицы одного полета». Мистер Малик хотел разорвать порочный круг коррупции, душившей свободу и справедливость в Кении. Но таков, увы, был порядок вещей. Впрочем, одно дело – бизнес, и совсем другое – обычная жизнь. Мистер Малик не желал давать взятку за новые права или незаконно арендовать машину с переплатой. Что он, святее Папы Римского? Слишком принципиален? Неисправимо упрям? Просто не от мира сего? Думайте как хотите.

Но так ли, иначе ли, в понедельник утром мистер Малик все еще был без колес.