Текст книги "Книга птиц Восточной Африки"

Автор книги: Николас Дрейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

4
Дрозд оливковый

К тому времени как мистер Малик добрался до ПРИВАТа, почти все остальные были уже на месте и внимательно осматривали окрестные заросли на предмет наличия птиц. Мужчина в солнечных очках и с золотым браслетом (а также золотой цепочкой на шее, как только сейчас заметил мистер Малик) стоял вместе с новичками-туристами и показывал куда-то на дерево, но прервал разговор, едва мистер Малик вылез из машины.

– Малик! Ты ли это?

И все разом встало на свои места. Гарри Хан.

При длительной ремиссии человек считает себя здоровым, пока болезнь не напомнит о себе. Точно так же для мистера Малика обстояло дело с Гарри Ханом. Впервые мистера Малика прихватило в одиннадцать лет. Он, как и Гарри Хан, был новичком школы Истленд. Их определили в один класс, и как-то само собой предполагалось, что два новых ученика («новых голубка»: слабый отголосок жаргона привилегированных английских школ) подружатся. Но этого не произошло. Мистер Малик, точнее, просто Малик для учителей и учеников, был мальчик застенчивый и прилежный, а Гарри Хан… как бы поточнее описать? Он был экспансивный, но не наглый. Задира, но не вредный. Шутник, но не злой. Он хорошо и без усилий учился, легко сходился с ребятами, прекрасно играл в регби и умело управлялся с крикетной битой и мячом. Именно Гарри Хан тайком пронес в дортуар электрический тостер, именно он прятал под матрасом радио, чтобы слушать по Би-би-си ночные субботние передачи, и приобщил младших (и кое-кого из старших) мальчиков к другим ночным развлечениям. Он даже умел танцевать рок-н-ролл. Благодаря всему этому он обрел невероятную популярность, но в то же время на протяжении семи лет был настоящим проклятием для мистера Малика. Ибо Гарри Хан, как всякий хохмач, искал того, над кем можно хохмить. И нашел в первое же утро.

Конечно, Гарри Хан, если его спросить, и сегодня утверждал бы, что ни капельки ни в чем не виноват. При этом история вроде бы такова. Два новичка, кое-как пережив первую ночь, чистили зубы в умывалке, собираясь в столовку. Мать мистера Малика упаковала в чемодан сына решительно все по школьному списку, в том числе прекрасную новую пластиковую сумочку на молнии. В принципе, она предназначалась для губки, которая как раз не требовалась, поэтому в сумочке лежали другие умывальные принадлежности: фланелька для умывания («с четко обозначенной фамилией учащегося»), расческа, зубная щетка. По списку полагалась и зубная паста, но вот ее-то мать и забыла. Мистер Малик заметил это упущение накануне вечером, но постеснялся попросить пасту у экономки или у мальчиков. Он почистил зубы пустой щеткой, от души надеясь, что никто ничего не заметит. А утром, немного осмелев, решился одолжить пасту у другого новичка – Хана.

– Валяй, старина, пользуйся.

Малик заглянул в умывальную сумочку Хана – атласную, стильную, с надписью «Пан-Ам», – взял тюбик, выдавил пасту на щетку и принялся тереть зубья. Хм-м, какая странная – не мятная. Он потер еще. Совсем странно – не пенится, жирная. Через секунду мистер Малик уже припал к раковине – рот горел огнем – и отплевывался что было сил. Гарри Хан у своей раковины тоже согнулся пополам, но не от боли, а от хохота: выяснилось, что Малик взял не пасту, а мазь от микоза стопы, которую Хан накладывал три раза в день. Это привлекло внимание ребят, и веселье стало всеобщим. Что, в свою очередь, привлекло внимание экономки. Она потащила бедного Малика в амбулаторию, где его заставили полоскать рот медицинским спиртом и на всякий случай вкатили мощную дозу ипекакуаны.

Как думаете, Гарри Хан нарочно так поступил? Он клялся, что нет, и экономке, и педсовету. Но это, в сущности, не имело значения: все мальчишки считали, что нарочно, и говорили: классный прикол.

Еще была история с крикетом. Мистер Малик его обожал, но играть ни черта не умел. Руки не оттуда росли. Как он однажды признался Хану, крикетная бита у него в руках начинала жить собственной жизнью, причем задавшись единственной целью: ни в коем случае не попасть по мячу, но исколотить все окрестные пни и как следует наподдавать самому Малику. Мяч Малик бросал как девчонка, а его любимым местом на крикетном поле были ступеньки павильона, где он сидел с блокнотом на коленях и записывал счет. Это он умел как никто. Аккуратненькие бледно-голубые линейки, хорошенькие маленькие значочки. В общем, он безмерно удивился, когда, проучившись всего три недели, увидел на доске объявлений свою фамилию в списке крикетной команды колледжа. Два дня прошли в мучительных переживаниях, а после мистер Малик набрался смелости и спросил капитана о причинах такого выбора.

– А, Малик! Слышал про тебя, слышал. Говорят, в старой школе играл лучше всех? Рад, что теперь ты с нами.

– Нет, капитан, я…

– Ладно, ладно, Малик, не скромничай. Хан мне про тебя рассказал. Ты для нас – самое то.

– Но я…

– Да не бойся ты! После лета все мы малек не в форме. Это ерунда. Давай-ка, подгребай завтра на поле, посмотрим, что ты за фрукт.

Назавтра после тренировки капитан заверил Малика, что нисколько не сердится. Но очень, очень расстроен. Есть только один способ научиться хорошо играть в крикет, Малик: не врать, не хвастать и ничего из себя не изображать. Это по определению. Но он и правда не сердится. А то, что Малику целую неделю придется оставаться на два часа после занятий, вовсе не наказание, а урок на будущее. Он ведь все понимает, да? Мистер Малик кивнул: да. И, поразмыслив, решил не просить, чтобы на игре ему позволили записывать счет в тетрадку.

И наконец, прозвище. Гарри Хан мастерски их придумывал. Еще не кончился первый семестр, а все учителя уже получили от него новые имена, смешные и на редкость прилипчивые. Директор школы мистер Гопал, ранее – и для учителей, и для учеников – обыкновенный Дир, превратился в Гопу (что особенно забавно, если вы понимаете суахили).

Пракеш Кадка, с детства высокий и тощий, всегда был Аистом, но с легкой руки Гарри Хана трансформировался в Долбалу, и в школе появилась глупая игра: разбегаться при его появлении с криками: «Атас, а то Долбала задолбает!» Безобидный добряк Пракеш очень этому огорчался. Что же касается мистера Малика, то он вдруг обнаружил, что стал Домкратом.

На первый взгляд Домкрат – кличка вполне нейтральная. Довольно легко произносится, не имеет дурацких ассоциаций, а также издевательских или скатологических рифм. Даже тот, кто владеет суахили свободно, не найдет в Домкрате скрытого смысла. Однако смысл был, и мистер Малик за долгие школьные годы успел свое прозвище возненавидеть. Он просто мечтал от него избавиться и, в частности, поэтому так радовался отъезду в Лондон. Через три с половиной года, вернувшись в Кению, он с облегчением узнал, что Гарри Хан покинул Найроби и ненавистная кличка уехала вместе с ним. Но вот теперь Гарри Хан вернулся.

5
Краснобрюхая древесная утка

– Малик! Сколько лет, сколько зим! Давненько не виделись. Давнее-е-енько.

Мистер Малик, не зная, что еще делать, улыбнулся.

– Ха, узнаю друга – как обычно, пришел последним. Только не говори, что по дороге любовался видами.

Мистер Малик любовался чем угодно, только не видами. Благодаря перевернувшейся матату[2]2
  Матату – кенийская «маршрутка».


[Закрыть] на Лангата-роуд.

Гарри повернулся к друзьям-туристам:

– Ну, кто был прав? Гарри – или, как всегда, Гарри? Велли-роуд, вот где надо ездить. Кстати, Малик, ты пропустил кое-что интересненькое.

– Опять забыл, Гарри, как она называется? – спросил турист с бородой.

– Как, Роз? – в свою очередь спросил Гарри.

Роз Мбиква обернулась.

– Красный кардинал, мистер Малик, – сказала она с легким акцентом, который ему так нравился. – Самец. Жаль, вы не видели.

– Да, – подтвердил Гарри, – настоящий красавец.

И опять мистер Малик улыбнулся. Он так давно мечтал посмотреть на красного кардинала, маленькую птичку необыкновенной расцветки. Ладно, в другой раз. Зато, о счастье, Гарри Хан, похоже, забыл о «Домкрате».

«Приют восточноафриканского туриста» – повсеместно известный под именем ПРИВАТ – считается единственным местом в Найроби, где подают местную фауну. Где еще в Африке – и в мире – вы можете днем увидеть на свободе десять разновидностей дичи, а вечером отведать ее мясо? Жираф, зебра, два-три вида антилоп, гну, буффало, крокодил, страус, цесарка, черная утка – все это есть в меню. Местные жители ходят сюда редко. Кенийцы любят мясо, но мало кто из них готов выложить за ужин шестьдесят американских долларов. И вообще, на мясо из буша смотрят с презрением. Вот курица, козлятина и говядина – это вещь. Впрочем, дорогу в ПРИВАТ покажет всякий: прямо по Нгонг-роуд, сразу за старым аэродромом.

Однако двадцать или тридцать человек, сгрудившиеся сейчас у ресторана, собрались здесь не ради еды. Просто ПРИВАТ расположен между равниной и лесом, в зоне, облюбованной птицами. Чуть дальше по шоссе находятся казармы Первого и Второго артиллерийских батальонов, а пустырь между ними и рестораном площадью в несколько акров обнесен забором (с разной степенью солдатского усердия). За забором – многолетние скопления мусора. По глубоким ямам, обыкновенно полным воды, видно, что отсюда что-то вывозили – гумус, а может быть, глину. Все вокруг заросло акациями и сорняками, среди которых торчит десяток-другой высоких деревьев, непонятным образом избежавших топора и не пошедших на растопку. Словом, место, едва ли достойное упоминания в путеводителе.

Голос Роз Мбиква опять заглушил все разговоры, которые успели завязаться между участниками экскурсии.

– Да-да, спасибо, Мэттью. Друзья, вы заметили: два канюка прямо над нами? Причем, как видите, один – в светлой фазе, а другой – в темной… А вот… батюшки мои… неужели синеголовая нектарница?

Все головы повернулись к чудесной крохотной птичке, деловито запускавшей клювик в оранжевые цветки какого-то растения.

– По-моему, зеленоголовая, Роз, – сказала Хилари Фотерингтон-Томас, с прищуром глядя в бинокль.

– Да-да, конечно, – тут же отозвалась Роз. – Зеленоголовая нектарница. Синеголовка – и так далеко на востоке, это было бы странно. А вот и пламенный ткачик. – Она повторила: – Пламенный ткачик. Невероятно красивая птица.

– Действительно, – откликнулся Гарри Хан. – Почти такая же красотка, как вы, Роз.

– «Такая же красотка, как вы, Роз?» – Мистер Малик, ранним утром завтракавший на веранде, медленно отпил растворимого кофе. – Красотка?

С птичьей экскурсии минуло уже сорок восемь часов, и все это время злополучный комплимент не шел у него из головы. Мистер Малик вздохнул, отставил чашку. Опять вздохнул. Затем, после секундной паузы, взял карандаш и блокнот. Рядом лежали два банана – его завтрак, покуда не тронутый. На обложке блокнота, куда мистер Малик записывал все на свете, был грубовато нарисован шариковой ручкой опознавательный знак – черный орел. Мистер Малик чуть подался вперед и сделал пометку вверху на чистой странице: за сегодняшнее утро пока шесть. Знакомый звук заставил его обернуться. Из-за желтой плетистой розы (его самой любимой) на углу дома появилась маленькая фигурка. Человек пятился, взмахивая метлой: ш-шух, ш-шух, ш-шух.

– А, Бенджамин. – Мистер Малик улыбнулся, его внезапно озарило. – У меня для тебя работа.

У деревенского мальчика Бенджамина уже была работа, и она его вполне устраивала. Он подметал двор и дорожки дома номер 12 по Садовой аллее: каждое утро срезал десяток самых лишних, с его точки зрения, веток с какого-нибудь дерева или куста, приматывал к палке бечевкой, а потом за день истрепывал до основания о траву и бетон. Раз в месяц Бенджамин забирался по лестнице на крышу и выметал грязь из водосточных желобов. Собранный мусор он относил к обочине шоссе, разводил небольшой костер и сжигал. Вдоль улиц жилых кварталов Найроби тянутся бесконечные вереницы костерков. Запах Найроби – это запах гари.

Мистер Малик показал Бенджамину блокнот. Вверху страницы красовался частокол из коротеньких палочек.

– Я провожу одно исследование. Про птиц. – Мистер Малик поднес чашку к губам, еще чуть-чуть отпил для вдохновения и поставил чашку на стол. – Мне понадобится твоя помощь. Сегодня я буду работать дома. А тебя попрошу побыть возле меня – подметать не нужно. Каждый раз, когда я скажу «хагедаш», ты будешь ставить отметку в блокноте, вот здесь. Понял? Пока за утро я слышал хагедаша… давай-ка подсчитаем… шесть раз.

Бенджамин приставил метлу к стене, взял блокнот и сосчитал палочки, аккуратно распределенные по первой строке листа. Мистер Малик слегка подался вперед.

– Хагедаш, – сказал он, а затем, после короткой паузы: – Точнее, два. Запиши.

Бенджамин нарисовал две палочки. Мистер Малик проверил, кивнул, одобрительно улыбнулся.

И у Бенджамина, и у вас наверняка возник вопрос: что за бред? А вы еще к тому же, скорее всего, не знаете, что хагедаш – это такой ибис, большой, коричневый, с длинными ногами, длинным кривым клювом и отвратным, пронзительным голосом. Хагедаши огромными стаями сидят на деревьях в самых зеленых районах Найроби, и в этой части света их характерный крик – одна из главных нот предрассветной симфонии. Разумеется, хагедашей можно слышать в любое время дня, но мистер Малик считает вовсе не их крики. И не проводит орнитологическое исследование. Мистер Малик лжет.

И вот парадокс: мистер Малик лжет, потому что он – самый честный человек на весь свой «Асади-клуб».

6
Пурпурная камышница

Клубная жизнь в Африке уже не та, что прежде. Раньше мужчина – белый – проводил в клубе половину жизни. В северной части города это был клуб «Матайга», в южной – «Карен». Каждый вечер после работы и по выходным со своей мемсаиб (а в каникулы с детьми, вернувшимися из Англии) мужчина шел в клуб – второй дом для тех, кто не хочет сиднем сидеть в четырех стенах. Но теперь по некоторым причинам в Африке не так много белых – мемсаиб и того меньше, – и пусть по нынешним временам в клубы «Матайга» и «Карен» может вступить всякий, хоть черный, хоть белый (ну, не то чтобы всякий, но вы понимаете, о чем я), клубы все равно совсем не те, что когда-то.

Потому что дела там больше не делаются. Они делаются в Сити, в безликом белом здании с темными стеклами, у входа в которое торчат два здоровенных детины в тесных, расшитых галуном униформах и черных очках. Они стоят неподвижно, чуть заметно кивая немногочисленным избранным, которых знают и пропускают внутрь, а прочих решительно игнорируют. Кого они впускают? Очень богатых, очень влиятельных и красоток. И что такое после этого «Асади-клуб»? Весьма и весьма неплохое местечко.

Именно сюда идут не белые, не черные, а смуглые мужчины, именно сюда они шли, едва приехав в Африку из Индии, чтобы помогать белым мужчинам строить железные дороги, а после – основывать колонию. Сюда они ходят по сей день. В «Асади-клубе», основанном в 1903 году под девизом Spero meliora,[3]3
  Надеюсь на лучшее (лат.).


[Закрыть] кипит жизнь. Каждый будний вечер стоянка забита сверкающими «мерседесами» и БМВ. Зеленое сукно четырех бильярдных столов (в «Матайге», увы, осталось всего два) пестрит белыми и красными шарами; пустые бокалы обмениваются у барной стойки на полные с той быстротой, на какую только способны бармены. Дед мистера Малика был одним из основателей «Асади-клуба», отец почти сорок лет – его секретарем, а для самого мистера Малика после смерти жены клуб сделался вторым домом. Здесь всегда обменивались новостями и сплетнями, и именно сюда после целого дня безуспешных попыток выкинуть из головы Гарри Хана направился мистер Малик, дабы выяснить об этом человеке все что можно. Патель наверняка будет в курсе. Или Гопес. Те действительно оказались в курсе, но, узнав все, что хотел, мистер Малик попутно вляпался в дурацкую историю с хагедашами.

– Ерунда! – воскликнул мистер Гопес.

Мистер Малик, держа в руке запотевший бокал холодного «Таскера», сел в кресло и потянулся за попкорном с чилли.

– Чушь собачья.

Мистер Гопес читал «Ивнинг ньюс».

– Ну уж, А. Б., ну уж, – донеслось с другой стороны стола бормотание мистера Пателя.

– Нет, правда. – Мистер Гопес шлепнул газету на стол и взял свой бокал. – Не понимаю, откуда они это взяли?

Мистер Патель улыбнулся в приятнейшем предвкушении очередного спора. Осталось понять о чем. Об очередном высказывании президента (непременно чушь), очередной газетной передовице (почти непременно чушь), какой-нибудь зарубежной новости (обычно из жизни британской королевской семьи и, как правило, чушь)? Или – ведь сегодня среда – о колонке «Птицы одного полета» (бывает, что чушь, но редко)? Мистер Патель взял брошенную газету и сразу наткнулся на короткую заметку в нижней части страницы. Оказывается, датские ученые, исследовав пищеварительный тракт человека, обнаружили, что за сутки тот испускает газы в среднем сто двадцать три раза.

– Понятно теперь? – возмущенно вопросил мистер Гопес. – Чушь. Бредятина. Так пердеть невозможно – даже после бобов с карри моей дорогой тещи.

– Ну-у, – протянул мистер Патель, – я даже не знаю.

За долгие годы знакомства с А. Б. Гопесом мистер Патель выяснил, что эти простые слова – верный способ заключить пари. С чувством, похожим на то, что испытывает в мышеловке кусочек сыра, заслышав далекий писк, он ждал, когда его друг произнесет следующую фразу.

– Не знаешь? – Пара довольно-таки внушительных бровей взметнулась к потолку. – Не знаешь?! А ты пораскинь мозгами. Сто раз! Да во всем человеке столько воздуха нет! К концу дня будешь как выжатый лимон. Верно, Малик?

Мистер Малик пил уже вторую бутылку «Таскера» и успел ощутить некоторое вольнодумство. Полагалось ответить: «Хм-м». Вместо этого получилось: «Хм-м?»

– То есть?

– Все не совсем так, А. Б. Насколько я понимаю, газы не содержатся внутри, а вырабатываются организмом.

– Вот именно! – выкрикнул мистер Патель. – А я вам о чем? И потом, кто их знает, как у них все устроено, у этих датчан? О чем, спрашивается, мы говорим, о полноценном выхлопе? Или о жалком микроскопическом датском деликатесе?

– Допустим, о чем-то среднем, стандартном. Но чтобы больше ста раз на дню? Чушь и враки.

Именно этого момента и ждал мистер Патель.

– А я утверждаю, что не враки.

Мистер Гопес поставил бокал на стол и обратил к мистеру Малику взгляд, говоривший: наш друг – болван. Имбецил. Мистер Гопес молча отпил виски с содовой. Надо все-таки попробовать вправить мозги несчастному придурку.

– Патель, старина, подумай головой. В сутках двадцать четыре часа. Сто двадцать три раза – это больше чем пять раз в час, чаще, чем раз в двенадцать минут. Немыслимо. Противоречит здравому смыслу.

– Раз в двенадцать минут и сорок девять секунд, если уж быть до конца точным, А. Б. Только здравый смысл тут ни при чем – верно, Малик? Здесь нужны не теоретические рассуждения, а практическая проверка.

Мистер Малик не говорил ни слова. Если молчать, шанс еще сохраняется.

– Ты что, собираешься лично подсчитывать? – Брови мистера Гопеса почти уползли со лба. – И хочешь, чтобы тебе поверили? А во сне как будешь считать?

– Во сне? – переспросил мистер Патель и, помолчав, добавил: – Проблема. – Он помолчал еще, будто бы размышляя. – Знаю! – сообразил он наконец. – Надо спросить Тигра.

О нет, подумал мистер Малик, только не это.

«Тигр» Сингх – чемпион клуба по бильярду, снукеру, висту и на протяжении целых одиннадцати лет, пока не подвело колено, бадминтону – считался непререкаемым авторитетом по спортивным вопросам. А в «Асади-клубе» еще и по любым пари. На Тигра можно было положиться. Если делались ставки, он честно подсчитывал, кому что причитается, вел записи и покупал всем пиво на доход, который обычно образовывался в результате его деятельности. Вне стен клуба Тигр зарабатывал на жизнь, подвизаясь адвокатом. Сейчас его призвали от бильярдного стола, он внимательно выслушал обстоятельства дела, а после сказал:

– Ну-с, джентльмены, amoto quaeramus seria ludo.[4]4
  Шутки в сторону, вернемся к серьезным вещам (Гораций, лат.). Хотя Тигр и обожает латынь, но обращается он с ней вполне вольно, вставляя ее к месту и не к месту.


[Закрыть] В голову сразу приходят два вопроса. Во-первых, как это подсчитывали датчане? А во-вторых, что стоит на кону?

– Что касается первого, – ответил мистер Гопес, подтягивая к себе газету, – понятия не имею, сам посмотри. Что же до второго… – Он достал из кармана бумажник. – Давайте решим. Десять тысяч?

Это уже просто глупость, подумал мистер Малик.

Мистер Патель тоже вытащил бумажник.

– Десять так десять.

Тигр выставил вперед ладони:

– Стоп, стоп, стоп, господа. Уберите кошельки. (Наконец-то разумные слова.) Прежде чем делать ставки, надо кое-что прояснить. Итак, А. Б., на что ты ставишь десять тысяч шиллингов?

– Я утверждаю – бьюсь об заклад, – что датские дурни думали не головой, а… тем, откуда пердят. Ни один нормальный человек за день больше ста раз из себя не выдавит.

– А я, – заявил мистер Патель, – утверждаю, что выдавит.

– Вот так. Очень просто.

– Ничего подобного, А. Б., не просто, – не согласился Тигр. – Очевидно, что это утверждение – гипотезу – необходимо проверить. Но даже оставляя в стороне техническую сторону вопроса – как считать, датским пердометром? – мы все равно приходим к проблеме определений. Что считать единицей газоиспускания? Выражаясь нашим языком, communi consilio.[5]5
  Единое мнение (лат.).


[Закрыть] Надо выработать концепцию.

Не дожидаясь ответа (я уже говорил, что он адвокат?), Тигр продолжил:

– И что еще более важно, как проверять результаты? Надеюсь, вы понимаете, о чем я? Кому мы готовы поверить на слово?

Три лба нахмурились, задумчиво поджались три пары губ.

– При наличии третьей независимой стороны… – пробормотал Тигр.

Три пары карих глаз дружно обратились к мистеру Малику.