Текст книги "Загадка архива"

Автор книги: Николае Штефэнеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Таинственный звонок

Утром следующего дня Эмиль пришёл на работу раньше, чем обычно. Он хотел хорошенько подготовиться к встрече с бывшей костюмершей Беллы Кони, назначенной на этот день. Из разговора с Ириной Добреску-Нягу он понял, что, хотя прошло столько лет, и беседы о происшедшей тогда драме начинаются в довольно нейтральном тоне, по ходу дела они приобретают оттенок актуальности, что заставляет всех причастных к делу быть осторожными, старательно взвешивать свои слова и поступки. Поэтому он тоже решил быть осторожным и постараться придать будущим встречам как можно более непринуждённый характер.

Он перелистал досье, извлёк из него показания костюмерши, заказал две чашечки кофе, ставшие уже традиционными, и стал ждать Ану, которая не замедлила явиться В положенный срок.

– Убийца выиграл ещё один день! – воскликнула она, входя в кабинет.

– Но потерял часть спокойствия и уверенности, которые может быть, набрался за прошедшие годы, – ответил Эмиль, помогая ей снять пальто.

– Думаешь?

– Чем больше приближается день истечения срока давности, тем он должен становиться беспокойнее и нетерпеливее. Его напряжение растёт обратно пропорционально течению времени, остающегося до этого момента, – заявив Эмиль.

– У меня такое впечатление, что убийца и думать забыл о «деле Беллы Кони».

– Кто его знает? Что касается меня, то я жду, что он что-нибудь сделает… Совершит какую-нибудь неосторожность, которая его выдаст.

– Если уже не совершил её, – подхватила Ана его идею.

После этого краткого обмена мнениями сотрудники вернулись к начатому разговору.

– Ты имеешь в виду визит Филипа Космы к Ирине Нягу? – спросила Ана.

– Да! Может быть, он зашёл туда случайно… А может быть – с определённой целью. Мне что-то не слишком верится, что он просто шёл мимо и узнал Ирину, увидев её у ворот дома. Она так изменилась!

Это замечание Аны предупредило ошибку, которую готов был сделать и Эмиль.

– По фотографиям судить нельзя… Люди, видевшие друг друга, запоминают обычно самые главные черты – нечто особенное, свойственное данному человеку, принадлежащее только ему и не меняющееся ни со временем, ни с возрастом, в то время как те, что знакомятся по фотографиям, с трудом замечают эти индивидуальные черты, особенно по прошествии многих лет, – размышлял Эмиль. – К тому же, судя по словам Ирины Нягу, с тех пор они ещё встречались.

Эмиль понял, что, не учтя всех этих обстоятельств, он чуть было не сделал слишком поспешный вывод.

– Скажи лучше, как твой любимый актёр? Не забыл он роль, увидев, как внимательно ты за ним следишь? – продолжал он после небольшой паузы.

– Во всяком случае, играл он прекрасно и роль… не забыл. Может быть, он оставил это на тот вечер, когда в театр придёшь ты! – тем же ехидным тоном ответила Ана.

– Не вчера мы сделали небольшую ошибку… – начал Эмиль, не обращая внимания на колкости своей сотрудницы.

– Я тоже заметила, – прервала его Ана. – Перед встречей с Ириной нужно было лучше изучить её прежние показания. В досье оказалось что-нибудь новое?

– Нет. Пока! Разве что – интересная история с заядлым любителем кофе. Я расскажу тебе о ней позже. А сейчас, я думаю, нам следует полистать показания костюмерши на предмет посещения и, может быть, разговора с ней.

Эмиль передал Ане страницы и попросил её прочесть их вслух. Пока Ана читала, Эмиль, усевшись в кресло, внимательно следил за ней, в то же время протирая стёкла своих очков, которые запотевали, казалось, сами собою.

Диалог между Паулем Михэйляну и бывшей костюмершей протекал нормально, хотя в глаза бросался задиристый тон женщины и то и дело выплывающая на поверхность ненависть, которую она питала к танцовщице.

«– Ваше имя?

– Будто вы меня не знаете?

– Прошу отвечать на вопрос.»

Ана остановилась, глядя на Эмиля.

– Но откуда костюмерша знала Михэйляну?

– Вероятно, со времени той кражи… Ведь Михэйляну вёл следствие.

Ана продолжала читать:

«– Моё имя Елена Фаркаш.

– Возраст?

– Тридцать пять лет.

– Замужем?

– Да; четверо детей.

– Когда вы узнали о смерти танцовщицы?

– Нынче утром.

– Как, через два дня?

– Я уезжала в Брашов. У меня заболела мать.

– Но об этом писали все газеты!

– Я не читаю газет. Их читает мой муж, и потом рассказывает мне всё самое важное. Он же сказал мне и о смерти мадам Дины, когда я вернулась из Брашова.

– И как вы приняли это известие?

– Как мне его принять? Пожалела её, так, по-человечески. Мол, бог её простит… Но я её простить не могу! Она опозорила меня, несправедливо заподозрив в краже браслета. А что касается её смерти… я такой конец для неё и предвидела…

– Что вы хотите этим сказать?

– Да что мне говорить, кроме того, что все знают… Что она получала горы букетов и столько же писем с угрозами. Некоторые писали ей, что изуродуют её серной кислотой, потому что простой смерти для неё мало…

– Можете вы назвать кого-нибудь из тех, кто ей угрожал?

– Ведь вы лучше меня знаете, господин комиссар, что люди, которые такое пишут, никогда не подписываются. Мадам Белла просила меня, чтобы я даже и не давала ей этих писем, а рвала их в клочки, а то они портят ей настроение.

– Кто же ей угрожал, по вашему мнению?

– Как кто? Жёны тех, которые посылали цветы.

– Всё же, не могли бы вы сказать мне что-нибудь более конкретное?

– Конкретное? Как я могу сказать что-нибудь конкретное, когда через уборную мадам каждый вечер проходили десятки мужчин? Так исчез и тот браслет, из-за которого Вы… помните, как меня допрашивали?.. Потому что верили только ей!

– Если бы я верил только ей, сейчас вы были бы в тюрьме… И потом, речь ведь идёт не о браслете… Прошу вас вернуться к существу вопроса.

– Значит, меня обвинили в том, что я воровка, а сейчас эта несправедливость никого не интересует?

– Если вы постараетесь вспомнить, вы признаете, что никто не называл вас воровкой… а с тем делом – повторяю – покончено…

– Нет, не покончено. Случилось так, что вы поступили по справедливости и не арестовали меня. Но подозрение осталось, как пятно. А если с таким человеком случается несчастье, полиция тут как тут, просвечивает его, находит пятно и… начинается “лечение”!.. Впрочем, ведь вы знаете всё это даже лучше, чем авторы детективов.

– Извините, но мы удаляемся от сути дела. Ответьте: кто посещал её в вечера, предшествующие смерти? Назовите те имена, которые вы знаете…

– Я помню, что, кроме других, у неё были господин Джордже Сырбу, господин Филип Косма, господин Джелу Ионеску…

– А звонить ей звонили?

– Да, многие…

– Я имею в виду какой-нибудь особенный звонок, который взволновал бы её, расстроил… – настаивал следователь.

– Да, был один таинственный звонок.

– От мужчины или от женщины?

– От мужчины. Я знаю, потому что это я подняла трубку.

– И вы утверждаете, что этот звонок её расстроил?

– Я ничего не утверждаю, когда имею дело с полицией.

– Госпожа Фаркаш, я попросил бы вас отнестись к делу серьёзнее. Мы на следствии, а не в кафе…»

– Наконец-то! – удовлетворённо воскликнул Эмиль. – Наконец-то господин следователь возмутился! Если бы он и теперь не сделал этого, я бы решил, что он из дерева!

Ана бросила на него беглый укоризненный взгляд. Потом продолжала:

«– Господин комиссар, прошу вас поверить, что я женщина серьёзная и не шучу, тем более что речь идёт о жизни особы, которую я знала и у которой служила. Но на некоторые вопросы я, ей богу, просто не знаю, что ответить… Вы спрашиваете, что она сделала после того, особенного звонка. Но она ведь вечно играла, так что трудно было понять, рассержена ли она, испугана или ещё что-нибудь в этом роде…

– Хорошо! Тогда расскажите мне, как она вела себя в тот вечер, когда ей позвонили.

– Прежде всего, она прикрыла трубку рукой и разбранила меня за то, что я позвала её к телефону. Потом закатила глаза и начала: “Ох, господи боже мой, как он мне надоел!”. Примерно так было дело…

– Не узнали ли вы случайно голос?

– Нет… Но всё же он показался мне знакомым… Сейчас, когда вы меня спрашиваете, я будто вспоминаю тембр… Будто я его где-то слышала, но не знаю, где и когда…»

Эмиль думал, что следователь будет настаивать, попробует помочь женщине вспомнить, и нетерпеливо ждал следующего вопроса. Но… ничего подобного! Следователь резко свернул в сторону:

«– В тот вечер госпожа ушла из театра одна?

– Она никогда не уходила одна. В тот вечер, как бы это сказать, в её последний вечер, её провожал господин капитан кавалерии Серджиу Орнару.

– Какое-нибудь письмо, из тех, в которых ей угрожали, у вас сохранилось?

– Я ведь сказала вам, что мы сразу же их рвали на клочки. Сначала читали, чтобы посмеяться, а потом рвали».

Последовало ещё несколько незначительных вопросов.

– Ну, что скажешь? – спросил Эмиль, когда сотрудница кончила читать.

Ана пожала плечами.

– Только одно: расследование комиссара Михэйляну, кажется, имеет чисто… информативные цели. Не понимаю, почему он не попытался углубить, уточнить некоторые вопросы, которые казались довольно-таки важными.

– Таково и моё впечатление. Но гляди-ка: выплыл новый персонаж – господин капитан кавалерии…

– Давай наметим вопросы, которые нужно задать бывшей костюмерше! – предложила Ана.

– Сначала послушаем, как защищается господин капитан кавалерии. На этот раз читать буду я, – сказал Эмиль, открывая досье на допросе Серджиу Орнару.

После обычных вводных вопросов следователь приступил прямо к делу:

«– Когда вы узнали о смерти госпожи Беллы Кони?

– В то самое утро, когда её нашли мёртвой. Из газет. Появился специальный выпуск.

– И что вы сделали?

– То, что может сделать человек в таких обстоятельствах: позвонил к ней домой.

– С кем вы говорили?

– С камеристкой, которая совсем потеряла голову…

– Вы помните, о чём говорили с камеристкой?

– Не понимаю, почему вы задаёте мне такие вопросы! О чём можно говорить, когда несчастье разражается, как гром среди ясного неба и касается существа, к которому в так привязаны. Удар был тем более сильным, что вечер накануне её смерти я провёл вместе с Беллой.

– Развлекались в “Альхамбре?”

– Да. После того, как кончилось её выступление.

– И потом проводили её домой?

– Конечно.

– И вошли к ней?

– Нет, не вошёл. Белла извинилась и сказала, что не может меня принять, так как ждёт человека, с которым должна обсудить очень важные вопросы, связанные с наследством. Я сделал вид, что поверил ей, хотя ни на минуту поддался её уловкам и был уверен, что она меня обманывает.

– Вы думаете, что она никого не ждала?

– Повторяю: я был и остаюсь в этом уверен! Тем более что Белла измышляла подобные объяснения очень часто и произносила с обезоруживающей наивностью… Если она хотела от кого-нибудь избавиться, она была в состоянии сказать, что её ждёт президент Америки…

– Такой уж она была странной, эта дама?»

Эмиль остановился, вопросительно глядя на Ану.

– Вопрос вполне естественный… – ответила девушка. – Следователю кажется странным отношение танцовщицы к человеку, которого она, кажется, любит.

– Похоже, что это хочет сказать и Орнару, – согласился Эмиль и прочёл его ответ:

«– Извините, господин следователь, но вы плохо знаете этот мир… мир артистов кабаре. Я узнал его хорошо и сожалею…

– И всё же вас нисколько не удивило, что в такой час вашу подругу ждёт лицо, которое вам даже незнакомо?

– Зная её капризы, я ничуть не удивился, тем более что нередко я сам был лицом, которого она ждала именно в такой час! – цинично ответил Орнару.

– Куда вы пошли после этого?

– А-а, понимаю… Я должен доказать свои алиби.

– Я не ставлю вам ловушек… Но моя профессия обязывает меня выяснить все неясные положения.

– К моему счастью, перед самым её домом я встретил приятеля, с которым и отправился в бар.

– Почему вы говорите “к моему счастью”, господин Орнару? – потребовал разъяснения комиссар.

– Ну как же… во-первых, ещё до того, как я был вызван к вам, я узнал из газет, что нахожусь в числе счастливых кандидатов на… виселицу. То есть, извините, у нас ведь не применяется это устаревшее оружие… Печать, господин комиссар работает быстрее вас… Вы должны это признать. У этих репортёров много воображения и не меньше остроумия.

– А во-вторых?

– Ах да, я сказал во-первых… Итак, во-вторых, господин следователь, могу вам сообщить, что если бы не нашёлся другой дурак, который её убил, может быть, сегодня это сделал бы я.

– У вас были для этого основания?

– Да. Одно, которое в данном положении могло бы послужить, как вы это называете, “побудительной причиной преступления”… нужно вам знать, господин комиссар, что кто хоть раз был близок с прекрасной Беллой, в том уже затаился возможный убийца по страсти, так что…»

Эмиль проверил алиби: один из друзей Серджиу Орнару, гуляка, как и он, случайно проходил по улице и увидел Орнару в машине, перед домом танцовщицы.

«– Мотор был заведён? – спросил комиссар свидетеля.

– Что?»

– Он хочет выиграть время, известный трюк! – сказал Эмиль, на минуту прерывая чтение. Потом продолжал:

– «А, как же, машина была на ходу.

– Раньше вы сказали, что машина стояла перед домом.

– Стояла – это просто такое выражение… Просто я хотел сказать, что она была перед домом, и я увидел её, когда она уже пошла.

– Вы видели, как Белла Кони выходила из машины?

– Нет… я не видел, как она выходила, но видел, как она звонила у двери…

– Звонила?

– То есть… Я не рассмотрел… Я видел, как она стояла наверху, у входа. Но не могу сказать, звонила ли она или собиралась вынуть ключ.

– В доме был зажжён свет?

– Свет? Я не заметил».

Эмиль бросил отпечатанные на машинке страницы.

– Сразу видно, что свидетель врёт! Удивляюсь, почему Пауль Михэйляну не попробовал прижать его к стенке. Хотя бы ради собственного удовольствия. Как можно выпустить такую редкую птицу? Видно, что как только дело стало интересным, он тут же отпустил этого «деус экс махина», изобретённого, может быть, Орнару.

– Ты и в самом деле думаешь, что это лжесвидетель? – удивилась Ана.

– Не знаю, что и сказать… Я прежде всего спросил бы Орнару про «Кольт 32».

– Почему?

– «Кольт 32» – это не женское оружие… Ведь мы не в Техасе! Белла Кони, конечно, могла носить в сумочке дамский револьвер типа небольшого шестимиллиметрового Браунинга… Но во всяком случае не ковбойский кольт! – ответил Эмиль. Было ясно, что ему страстно хотелось перечислить все известные ему виды оружия, но он воздержался. Капитан мог знать об этом кольте больше других, – сказал он в заключение.

– Во всяком случае, алиби капитана Серджиу Орнару было признано.

– И при том слишком легко! – решил Эмиль. И добавил: – Если бы он чуть поприжал этого господина, приятеля капитана, он мог бы вытянуть из него, что угодно!

– Как это – что угодно?

– Хм-м-м… Не знаю… Посмотрим!

– Итак, о чём мы будем спрашивать Елену Фаркаш? – повторила Ана свой первый вопрос.

– Кроме этого таинственного телефонного звонка, других вопросов я не вижу. Может быть, она знает ещё что-нибудь, чего тогда не хотела сказать… Попытаемся прощупать её и в связи с анонимными письмами. Похоже, что бывшая костюмерша знает об этом больше, чем показала.

При каждом допросе появляется какой-нибудь «неизвестный», окружённый тайной! – вздохнула Ана. – «Неизвестный», выходивший из дому в час ночи, «неизвестный», позвонивший артистке и испугавший её, «неизвестный», написавший угрожающее письмо…

– Пока что их трое. А может быть, это всё один и тот же.

– Вполне возможно!.. Ну что ж, пошли! – поднялась Ана.

– Пошли!

– Ты известил Елену Фаркаш?

– Нет… я хочу сделать ей сюрприз.

– Да, приятный сюрприз! – пробормотала Ана и, открывая дверь комнаты, изобразила встречу с Еленой Фаркаш: «Знаете, мы из милиции… Мы занимаемся…» Конечно, она примет нас с распростёртыми объятиями!

Было десять часов утра. Сотрудники отдела ОСДЭ направились к Национальному театру.

В театральной мастерской

Елену Фаркаш они нашли в её мастерской, в студии Национального театра на площади Амзей.

Хотя ей не могло быть больше пятидесяти пяти лет, выглядела она очень старой. Лицо в морщинах, волосы совсем седые; на самом кончике носа торчали пресвитерские очки, стёкла которых не скрывали глаз, очень красных из-за требовавшей кропотливого труда профессии.

На женщине был накрахмаленный белый халат, на ногах – домашние тапочки. Она была погружена в работу. Рядом, держа в руках начатые или ещё не законченные парики, сидели три девушки. Самая младшая, лет пятнадцати, расчёсывала почти готовый парик.

Они были так заняты, что даже не услышали стук в дверь, так что Эмилю и Ане пришлось войти без приглашения.

Лишь теперь все повернули к ним головы.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила Елена Фаркаш.

– Мы хотели бы… Хотели бы оторвать вас на несколько минут… – с самым кротким выражением лица начал Эмиль.

– Я на части разрываюсь, никак не поспеваю! – воскликнула женщина. – Но в чём дело?

– Лучше бы нам поговорить в более уединённом месте. Не почему-нибудь, но мы хотим расспросить вас о вещах, которые не могут интересовать этих девушек… да к тому же мы оторвём их от работы.

– От работы вы нас и так отрываете, – пробормотала мастерица. Эмиль сделал вид, что не расслышал.

Дав девушкам несколько указаний в связи с париками, над которыми они работали, Елена Фаркаш перешла в соседнюю комнату, где у неё было что-то вроде собственного кабинета, и, поправляя на носу очки, взглянула на незваных гостей.

– Чем могу быть полезна?

– Знаете… она – студентка юридического факультета… последнего курса… – начал Эмиль.

Но так как мастерица стояла, скрестив руки и ничем ему не помогая, остановился.

– Я пишу работу о… старых уголовных делах. То есть, по криминалистике… – добавила Ана.

Женщина всё ещё не понимала. Она нервно пожала плечами и резко заметила:

– Меня интересуют только пьесы и персонажи, для которых я должна делать парики.

– Мы хотели бы, чтобы вы сказали нам несколько слов о случае, которому были свидетельницей! – уточнил Эмиль. – Речь идёт о Бёлле Кони.

– Свидетельницей? Я?.. Ох… Эта сумасшедшая танцовщица? – в сильном удивлении воскликнула Елена Фаркаш.

– Именно!

– Боже мой! Что это вам вздумалось? – перекрестилась женщина. – Почему вы не оставите мертвецов в покое?

Эмиль и Ана смущённо переглянулись, делая вид, что не понимают вопроса хозяйки.

– Я рассчитываю на вашу любезность… Данные, которые я могу получить от вас, могут оказаться очень важными для моей дипломной работы, – быстро подхватила Ана.

– Помните ли вы историю танцовщицы? – спросил Эмиль, делая вид, что не замечает волнения мастерицы.

– Как же мне не помнить? Такие вещи не так-то легко забываются! К тому же, меня обвиняли в краже её браслета. Господи, какой стыд! – воскликнула Елена Фаркаш, которая явно ещё сердилась на актрису за это несправедливое обвинение.

– Но ведь прямо вас никто не обвинял, – попытался успокоить её Эмиль.

– Разумеется! Но они даже в газете написали, что меня подозревали! Я чуть работу не потеряла! Хорошо, что ей никто не поверил, все знали, что она сумасшедшая.

Ещё одно открытие! Ана не ожидала, что такое старое обвинение ещё может вывести кого-нибудь из себя. Говорят, что время стирает всё, но поведение Елены Фаркаш доказывало обратное. «Её очень огорчило это подозрение», – подумала Ана, вспоминая фразу из заявления мастерицы: «У меня ведь четверо детей!» Эмиль прервал ход её размышлений:

– В конце концов было сказано, что актриса потеряла свой браслет по дороге, – попытался он успокоить женщину. Однако следующее её заявление снова насторожило обоих:

– Нет, она его не потеряла! Я знаю, что его украли, – настаивала мастерица.

– То есть как это – знаете?

– Это Нягу, электрик, украл его.

– Какой Нягу?

– Как какой? Любовник камеристки.

– Тот, за которого она вышла замуж?

– Точно! Я была уверена, что украл он, но не хотела настаивать. Пусть лучше думают, что она его потеряла, а то, если продолжать эту историю, они могли бы извлечь на свет божий ещё кто его знает сколько гадостей. Я не поручилась бы, что в деле не была замешана и камеристка.

– Но ведь камеристка познакомилась с Нягу только во время следствия, – нащупывал почву Эмиль.

– Это она пусть скажет своей бабушке! – засмеялась мастерица.

– Они были знакомы давно? – Эмиль с нетерпением ждал ответа.

– А то нет! Месяца два… Камеристка… как же её звали? Глядите-ка, забыла!

– Ирина Добреску.

– Да… Ирина… – облегчённо вздохнула мастерица, которая явно не в состоянии была бы продолжать рассказ, если бы не вспомнила это имя. Значит, однажды вечером Ирина пришла в кабаре… Белла Кони подготовила новый номер и пригласила её тоже. Мы все были за кулисами. И этот электрик… Нягу… Они всё время шептались. Он и Ирина… Потом я своими ушами слышала, как она сказала ему, чтобы он пришёл к госпоже на квартиру, починить какие-то там выключатели и утюг. И ещё что-то… Когда кончилась вся эта шумиха, года через два-три, один молоденький парнишка, обучавшийся при Нягу, сказал мне, что тоже слышал в тот день, как он разговаривал с Ириной. Значит, я не ошиблась.

Эмиль был весь внимание. Казалось, кража браслета начинала как-то связываться с убийством актрисы. Во всяком случае, было ясно, что Ирина Нягу лгала. Почему?

Эмиль решил пойти дальше; он начал задавать новые вопросы, связанные с показаниями Елены Фаркаш.

– Среди ваших показаний я прочёл об анонимных письмах, о телефонном звонке… Кстати, вы так и не вспомнили, кому мог принадлежать тот голос?

– Нет. Не смогла! И поверьте, что я часто мучилась этим. И со временем всё сильнее, потому что каждый раз переживала всю историю заново и каждый раз, казалось, снова слышала этот прямо загробный голос. Но сколько бы я ни пыталась определить, кому он принадлежит, – всё напрасно! Словно каким-то чудом он терял свой знакомый мне тембр… Вы мне верите?

– Конечно… Почему бы мне вам не верить?.. Вы сказали, что с тех пор не раз переживали эту историю заново. А не появился ли в связи с этим какой-нибудь новый элемент? То есть… вы понимаете, что я хочу сказать? – спросил Эмиль, опасаясь, как бы её не сбило с толку слово «элемент».

– Очень хорошо понимаю… Нет, я не вспомнила ничего нового. Кстати, вы знаете, говорили даже, будто это я её убила, чтобы отомстить за то, что она обвинила меня в краже. Боже упаси! Хорошо, что этому никто не поверил!..

Эмиль заметил, что мастерица никак не может забыть случай с браслетом и возвращается к нему, о чём бы ни заходила речь.

– У неё было много друзей?

– Ха, друзей… Да, много…

– В то время – кто был ей всех ближе? – поинтересовался Эмиль. – Разумеется, если вы это помните.

– Я ведь сказала, что помню всё! Значит, кто был ей всех ближе? Прежде всего, у неё были близкие «явно» и близкие «тайно».

– Не понимаю, – бросил Эмиль.

– Э-э… не понимаете! Ну, знакомые – друзья, с которыми она «показывалась на людях» и другие, о которых она молчала, как могила.

– Как звали тех, с которыми она показывалась?

– Так ведь… их тогда называли: актёр, депутат, капитан, директор ресторана «Альхамбра» и кто-то ещё… Ах да! Тот самый старик, который подарил ей этот несчастный браслет! Пападат!

«Опять браслет!» – подумал Эмиль и поспешил перейти к новому вопросу.

– А из тех, о которых она молчала, как могила, вы никого не могли бы назвать?

– Вы не знали Беллу Кони! Вокруг неё были только самые высокопоставленные люди. И о них никто ничего не знал.

– В своём тогдашнем показании вы заявили, что в свой последний вечер мадам Белла Кони уехала из театра с капитаном Серджиу Орнару.

– Да, с ним, он и сам так показал.

– У них была связь?

– Ну… связь… – многозначительно покачала головой мастерица. – Связь у неё была со многими… Артистка кабаре, чего же вы хотите? Считалось, что она талантлива! А красива она была, это уж точно! Как статуя! – с искренним восхищением воскликнула женщина. – Но теперь, что же… теперь всё это в прошлом.

– У вас никогда не было подозрения о том, кто бы, например, мог быть убийцей? – поинтересовалась Ана.

– Конечно было… Многие! Я каждый вечер слышала в уборной такое, что другому доведётся услышать разве что раз в жизни. И угрозы, и шутки, и всё, что угодно.

– Вы слышали, чтобы кто-нибудь угрожал ей прямо?

– Капитан Орнару, например, и не однажды. Да и актёр, маэстро Джордже Сырбу, сказал ей однажды вечером: «Дорогая Белла, наверное, я тебя убью, ты уж не обижайся!» Вы не знаете его, маэстро Сырбу. Он, даже когда сердится, всё равно говорит: «дорогая», но со всем тем может послать вас к чёрту.

– А Белла Кони что ответила?

– Она? Засмеялась. Засмеялась, как обычно… У меня всё время было впечатление, что она и над своей жизнью издевается. Удивляюсь, как она не думала, что ей ведь нужно растить дочку…

– Я слышал, что девочке живётся хорошо.

– Ну уж, хорошо… без матери, без отца… Чего уж тут хорошего!

– Я хочу сказать, что у неё есть всё необходимое.

– Я тоже слышала… её одна женщина удочерила… Вышивальщица или что-то в этом роде…

– А вы эту женщину знаете?

– Откуда мне её знать? – удивилась мастерица.

– Извините… я думал, может быть, это была какая-нибудь знакомая мадам Беллы…

– Никакая она не знакомая… Насколько мне известно даже и не родственница… Совсем неизвестная женщина.

– А как она появилась, эта неизвестная? – Эмиль наконец вслух задал вопрос, который столько раз задавал себе мысленно.

– Бог её знает! Говорят, она взяла девочку из приюта…

Слово «приют» напоминало Ане вопросы, которые обязана была задать она.

– Значит, девочку отправили в приют?

– Так ведь… кто же бы стал за ней смотреть? – пожала плечами бывшая костюмерша.

Появление этой женщины, которая словно с неба свалилась и вдруг взяла к себе девочку, всегда казалось Эмилю подозрительным. Он всё время спрашивал себя, что это за персонаж – не родственница, не знакомая, которая появляется как раз в момент драмы и берёт к себе Дойну? Но слова мастерицы, казалось бы, разъясняли дело. «Если только женщина взяла Дойну из приюта…»

Разговор прервала одна из учениц, которая вошла, чтобы попросить у мастерицы совета относительно изготовляемого парика.

Эмиль и Ана встали.

– Мы пойдём, у вас много дела…

– И ещё какого дела!.. Вы и не знаете, какое это проклятое ремесло! Перебрать целый парик, волосок к волоску… Когда я отсюда выхожу, я света белого не вижу… Честное слово!

– Красивый парик, – сказала Ана, глядя на тот, что принесла помощница мастерицы.

– Это для королевы… Если вам нравится, я могу сделать и вам… Только принесите волосы… у меня нет… Когда вам надоест ваш цвет волос, лучше надеть парик, чем краситься. Краска убивает волосы! – со знанием дела объясняла женщина.

– Да… да… я как-нибудь зайду…

– Пожалуйста… только не в самые горячие дни… Когда мы готовим, например, Шекспира, у меня просто глаза на лоб лезут!

* * *

…Когда они вышли из мастерской Елены Фаркаш, было уже около двенадцати. На небе собирались тучи. Люди торопливо шли по улицам, убегая от надвигающегося дождя. Ана молчала, задумавшись.

– Что с тобой? – спросил Эмиль.

– Ничего… Я всё удивляюсь, как некоторые люди могут таить обиду всю жизнь!

– Это особый случай…

– Как бы то ни было… до сих пор у неё уже должно было пройти…

– Ведь она продолжала жить в той же среде, это и заставляло её всё время вспоминать о своей неприятности, – попытался оправдать мастерицу Эмиль.

– Но она говорила так, словно её обвинили в краже не двадцать лет тому назад, а сегодня!

– Может быть, это было единственное более или менее значительное событие в её жизни. Ведь она сама призналась, что с тех пор не раз переживала его снова… Держу пари, что каждый раз, когда она встречается с Джордже Сырбу, он говорит ей что-нибудь по этому поводу…

– Возможно, – ответила Ана. – И всё же нельзя так зло говорить о человеке, умершем двадцать лет тому назад, что бы он тебе ни сделал. Нужно учитывать обстоятельства…

Эмиль взглянул на неё краешком глаза. Конечно, Ана думала сейчас об обстоятельствах, приведших к смерти её отца. Он один знал, какое глубокое понимание и подлинный гуманизм проявила она по отношению к людям, которые невольно способствовали созданию того безвыходного положения, в которое он попал тогда.

– Всё же мы узнали кое-что новое… – сказал Эмиль, чтобы отвлечь её от грустных мыслей.

– Не слишком-то много.

– Мы и не можем рассчитывать на многое по прошествии стольких лет.

– Ты, конечно, имеешь в виду прямые угрозы капитана кавалерии и моего любимого актёра? – спросила Ана.

Эмиль засмеялся, вспомнив, каким тоном «продекламировал» актёр свою угрозу.

– Ты смеёшься над моим любимым актёром? – притворилась Ана обиженной.

– Нет! Разве я смею! – сказал Эмиль и добавил другим тоном: – Но мы узнали, что мастерица прямо обвиняет Нягу в краже браслета.

– Ведь Ирина нам это сказала… Её мужа заподозрили первым.

– Да, но Ирина Нягу скрыла от нас тот факт, что она знала электрика раньше.

– Может быть, это просто навязчивая идея мастерицы.

Эмиль вспомнил, с какой настойчивостью повторяла Ирина, что познакомилась с Нягу во время следствия после смерти актрисы.

– Значит, можно сказать, что Ирина Нягу, урождённая Добреску, нас обманула.

– Или хотела это сделать, – поправила его Ана.

– А с какой целью?

– Может быть, она ещё тогда так сказала, чтобы её не заподозрили в краже браслета, – предположила Ана.

– Хорошо… Но сейчас-то ей зачем врать? Из-за обвинения в воровстве, выдвинутого двадцать лет тому назад… Кстати, об этом она упомянула лишь вскользь…

И Эмиль снова вспомнил о своих наблюдениях, сделанных во время разговора с Ириной. Когда, почти против её воли, зашёл разговор о краже, женщина начала запинаться, останавливаться на каждом шагу, взвешивать каждое слово… Именно поэтому он и сказал ей, уходя, чтобы она разыскала его, если вспомнит что-нибудь новое.

– А о том, что Нягу кто-то звонил в тот день в театр? – снова спросил Эмиль.

– Вероятно, назначали свидание.

– Где? – спросил Эмиль, и по его тону было ясно, что ответ для него очень важен.

– Где? – пожала плечами Ана. – Может быть, в театре, может быть, в кино… а может быть… в доме артистки.

– Может быть, в доме, – повторил как бы про себя Эмиль и принялся монотонным голосом распутывать нить своих догадок: – Электрик мог уйти из театра только после окончания спектакля. Значит, почти одновременно с Беллой Кони. Я сказал «почти», потому что артистка обычно задерживалась: нужно было разгримироваться, может быть, выпить стаканчик с очередным поклонником…

– Ты хочешь сказать, что в тот час, когда было совершено преступление, Нягу находился в доме артистки?

– Вполне возможно.

– И убил её, чтобы отомстить за обвинение в краже! – воскликнула Ана тоном, о котором нельзя было сказать наверное, шутливый он или серьёзный.

– Ну, не совсем так…

Эмиль хотел что-то добавить, но, заметив, что они подошли к большому зданию, на первом этаже которого находилась кондитерская «Нестор», резко остановился. Несколько мгновений он колебался, потом взял Ану за локоть.