Текст книги "Загадка архива"

Автор книги: Николае Штефэнеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Nicolae Ştefănescu
Enigma din arhivă
Николае Штефэнеску
Загадка архива
Перевод с румынского Елены Логиновской

Найти преступника…

– Итак, нам предстоит найти преступника, совершившего убийство двадцать лет тому назад, – улыбнулся капитан Эмиль Буня, поправляя очки с толстыми стёклами.

– Ничего не может быть легче! – воскликнула его сотрудница, Ана Войня. – Надо надеяться, что на месте преступления сохранились какие-нибудь следы… может быть, отпечатки пальцев…

– Наверняка! Если только с тех пор не прошёл дождь и не смыл их, – подхватил её шутку Эмиль. И продолжал тем же тоном: – Особое внимание – цветочным грядкам во дворе, может быть, на них сохранились следы ботинок.

– Значит, там есть и двор?

– И окно. Убийца влез в окно, и в окно же вылез, хотя ему проще было выйти в дверь, – объяснил Эмиль.

– Значит, это был человек суеверный! – произнесла Ана тоном, возвещающим важное открытие, которое наверняка приведёт к обнаружению убийцы.

– Потрясающее предположение! – притворно восхитился Эмиль.

– Не забыть взять лупу, чтобы внимательно обследовать подоконник… Если он ещё существует, этот подоконник, как, впрочем, и это окно, и этот дом, и эта улица… – уже серьёзно сказала Ана.

– Если ещё существуют люди, причастные к этой драме… Если…

* * *

Ведь всё это произошло двадцать лет тому назад.

Ана Войня, двадцатипятилетняя девушка, недавно закончившая Юридический факультет, машинально взглянула на календарь, стоявший на письменном столе Эмиля. Было 3 июня 1963 года.

– Мы должны поторопиться. – сказал Эмиль, заметив её взгляд. – Через несколько дней истечёт двадцатилетний срок со дня совершения преступления, и дело будет прекращено за давностью.

– Через десять дней, – подсчитала Ана.

– Через девять! – уточнил Эмиль, отрывая листок календаря.

– Опять забыл оторвать листок! – пожурила его Ана.

– Разве это такое уж преступление? – покаянно спросил Эмиль.

– На этот раз не такое уж большое, ведь раньше ты опаздывал на целые недели.

– Значит, через девять дней убийца или убийцы смогут спать спокойно.

– Я думаю, что в определённом смысле убийца уже получил наказание, – задумчиво проговорила Ана. – Целых двадцать лет не знать покоя, вздрагивать при каждом стуке в дверь, поминутно оглядываться, проверяя, не следят ли за тобой, взвешивать каждое слово, чтобы не проговориться! Кошмар! Может быть, убийца или убийцы, кто бы они ни были, предпочли бы отсидеть несколько лет в тюрьме, чем жить в этой вечной тревоге.

– Как юрист, ты не хуже меня знаешь, что именно по этой причине закон, из соображений гуманности, предусматривает прекращение дела по истечении определённого срока, если преступник – или преступники – не пойманы. Считается, что виновный – или виновные – достаточно пострадали.

– Не говоря уже об угрызениях совести! – продолжала, скорее про себя, Ана.

– Если, конечно, таковая у убийцы была, – самым серьёзным тоном отозвался Эмиль.

Он подошёл к стене и открыл встроенный в неё шкаф с железными дверцами, по краям которых виднелось множество красных сургучных пятен. Комната была меблирована просто, здесь было лишь самое необходимое: письменный стол, два кресла и упомянутый выше шкаф, в котором хранился архив отдела ОСДЭ, как его нарекла Ана, то есть «Отдела списанных дел Эмиля». В шкафу хранились папки с делами уже прекращёнными производством или подлежащими прекращению. Многие из них лежали здесь уже долгие годы, и на них отложилось немало пыли. Страницы папок скрывали судьбы целой армии лиц, обвинявшихся в совершении преступлений; одни из них получили справедливое наказание, а другие, по разным причинам, ускользнули от него. Наконец, в отдельных случаях «виновные» – жертвы юридической ошибки – ждали своей реабилитации. За весь этот архив отвечали работники отдела, состоявшего из капитана Эмиля Буня и штатской служащей Аны Войня.

Их сотрудничество началось несколько месяцев тому назад, когда Ана Войня впервые переступила порог кабинета Эмиля Буня, требуя возобновить дело, связанное с событием на вилле «Олень», в котором был замешан её отец. Ана только что окончила тогда Юридический факультет и не хотела начинать свою карьеру юриста, не доказав прежде невиновность своего отца, в которой она была уверена. Эмиль, который сначала колебался, в конце концов согласился возобновить расследование; они прокрутили назад плёнку событий и с помощью логических заключений, возникших на основе новых доказательств, сумели установить истину и доказать невиновность отца Аны, Петре Войня, обвинённого в преступлении, в котором он не был замешан. Оправдание, хоть и запоздалое, – отец Аны уже умер – было всё же небезразлично с этической точки зрения.

По выяснении «дела Оленя» Эмиль посоветовал Ане поступить юристом в милицию и работать с ним вместе в отделе «раскапывания мертвецов», как он говорил в шутку.

Сначала Ана отказалась:

– Разве я для того целых пять лет потела в институте, чтобы вытаскивать на свет божий запылившихся архивных убийц? – ответила она, полушутя-полусерьёзно.

– Конечно нет! Ты потела для того, чтобы всю жизнь сидеть в четырёх стенах, в кабинете какого-нибудь предприятия, скажем «Икс», и распутывать его спор, скажем, с кооперативом «Друзья слепых», – отплатил ей той же монетой Эмиль.

– А почему бы и нет? – пожала плечами Ана. – Зачем умалять благотворную для человечества роль этого кооператива? – без всякой задней мысли добавила она.

Однако Эмиль понял это, как злой намёк. Покраснев, он резко сорвал с себя очки и начал старательно, механическими движениями вытирать стёкла. Ана по-приятельски похлопала его по плечу и шутливо заключила:

– Ладно, маэстро, я подумаю.

Через несколько дней они встретились снова, ибо Эмилю нужно было сообщить ей «нечто чрезвычайно важное». По правде говоря, это «чрезвычайно важное» сообщение было лишь предлогом для новой встречи с Аной: Эмилю просто захотелось увидеть девушку и предпринять новую попытку убедить её работать с ним вместе. Для этого он подготовил список из нескольких пунктов, раскрывавших важность дел руководимого им отдела и призванных разжечь интерес Аны к этой работе. Этические проблемы, которые ставила работа в его отделе и которые должны были оказаться для Аны определяющими, заключаясь в следующем:

1. Истина нередко попирается из-за безразличия, злонамеренности или некомпетентности отдельных людей.

2. Из-за судебной ошибки невиновный может понести незаслуженное наказание.

3. Жертва ждёт, что за него отомстит правосудие.

4. Виновный свободно гуляет по улицам города среди честных людей.

Ана задумчиво посмотрела на него.

– Ну что ты сомневаешься? – засмеялся Эмиль. – Ведь ты не можешь отрицать, что мы неплохо поработали вместе над нашим первым делом?

– Тогда было другое. Речь шла о моём отце, – не вполне уверенно ответила Ана.

– Но подумай: ведь и другой человек или другие люди тоже ждут оправдания, – воодушевляясь, возразил Эмиль.

Ана отказалась категорически, но, может быть, лишь из духа противоречия, потому что на следующий день она явилась в Главное управление Милиции и подала официальное заявление с просьбой принять её на работу в отдел Эмиля Буня.

Таким образом, «дело Беллы Кони» было вторым случаем, которым они занимались вместе.

Медленно и торжественно, словно совершая некое таинство, Эмиль вынул из шкафа пухлую папку, положил её на стол и, похлопав по ней ладонью, в шутку заключил:

– Вот она, загадка, которая будет разрешена двумя знаменитыми следователями.

Лёгкое облачко пыли поднялось в воздух и тут же рассеялось. Оно казалось знамением из далёкого прошлого, которое, преодолев расстояние в двадцать лет, хотело напомнить, что не следует ворошить старые тайны или, напротив, что необходимо рассеять пыль, осевшую за многие годы на папках, в которые были заключены неразрешённые дела, связанные с человеческими судьбами.

– Венгерка? – спросила Ана.

– Нет, румынка. Белла Кони – её театральный псевдоним. Она была чем-то вроде артистки кабаре: немного пела, немного танцевала, но больше выставляла напоказ свои формы, – с видом знатока сообщил Эмиль.

– В Бухаресте?

– Да, в баре «Альхамбра». Шикарное заведение, куда проникнуть можно было лишь с большими деньгами и с рекомендацией какого-нибудь старого клиента.

– Вероятно, там были и азартные игры, – предположила Ана.

– Настоящий игорный дом, со своими шулерами. И, конечно, отдельные кабинеты. Впрочем, в результате расследования по делу танцовщицы игорный дом был закрыт.

– Как видно, кое-какими данными мы всё же располагаем, – заметила Ана.

– Да… кое-какими, но не более того, – отозвался Эмиль.

– Короче говоря: за девять дней мы должны поймать убийцу, – подытожила Ана.

– Короче говоря – да! – улыбнулся Эмиль.

Он снял очки и протёр стёкла. Без очков он почти ничего не видел. Все предметы казались ему движущимися тенями. Кстати, из-за своей близорукости он очень редко привлекался к оперативным действиям. Но начальство, ценя его выдающуюся наблюдательность и, в то же время, способность к анализу и обобщениям, держало его в управлении, чтобы использовать в требующей особой тщательности работе по повторному расследованию старых, не решённых в своё время дел. Начальник Эмиля, полковник Оровяну, постарался убедить его в том, что это работа исследователя, своеобразного археолога времени. Эмиль приступил к работе без особой убеждённости, но после успешного разрешения «дела Оленя» его авторитет возрос. Он и сам стал связывать большие надежды с созданным специально для повторных расследований новым отделом. Сначала он был в нём и начальником и подчинённым. Теперь положение изменилось. У Эмиля была помощница, что-то вроде собственного Ватсона.

Капитан надел очки, и предметы вновь обрели свои привычные очертания.

Ана открыла папку, едва прикасаясь к ней, чтобы не испачкаться.

– Ты это читал, знаешь, что там такое? – спросила она.

– Да! – ответил Эмиль. – Читал. Но само дело я знаю уже давно. Когда я готовил свою дипломную работу, мне пришлось полистать газеты того времени. Случай довольно странный, в своё время он вызвал в печати большой шум.

– Дина Коман, – прочла Ана.

– Её настоящее имя, – пояснил Эмиль, вновь садясь на свой стул.

– Это и есть жертва? – спросила Ана, вынимая из папки фотографию и внимательно разглядывая её.

Дина Коман была красивой, даже очень красивой женщиной. Пышные золотистые волосы, тело, которое можно назвать «прекрасным», и большие бархатистые глаза, оттенённые чёрными ресницами, сразу же завоёвывали публику. В папке было много фотографий, представляющих танцовщицу в разных позах: в открытом платье с блёстками, почти полностью обнажавшем вовремя танца сияющее бело-мраморное тело, в платье с пышной юбкой, из-под которой едва выглядывал кончик серебристой туфельки, или в обтягивающем костюме, подчёркивавшем её формы, когда во время танца она оказывалась в объятиях партнёра. Затем следовало несколько рабочих фотографий: Дина Коман, она же Белла Кони, на полу в своей квартире, мёртвая. Ещё одна фотография – в морге, и ещё одна – тело танцовщицы, покрытое белой простынёй. Простыня полностью скрывала тело, и вы не улавливали ничего из его былой красоты: с тем же успехом это могло быть тело уродливой старой женщины, что вызывало у вас размышления о тщете жизни и смерти. Ещё больше к подобным размышлениям располагала загадочная улыбка танцовщицы, которую запечатлел фотограф-профессионал и которую уловил, кажется, и фотограф-криминалист на окаменевшем лице мёртвой.

Другая фотография знакомила с квартирой танцовщицы: барский особняк и двор, окружённый железной решёткой; комната, в которой была найдена убитая, и детали этой комнаты, среди которых – столик с двумя кофейными чашечками. То, что фотограф-криминалист с таким вниманием остановился на этом столике и так тщательно запечатлел его для вечности, показывало, что две чашечки должны были сыграть важную роль в разрешении этой загадки.

В папке были также фотографии, зафиксировавшие отпечатки пальцев, некоторые из принадлежавших жертве вещей и наконец – предмет, который положил конец её жизни, – «Кольт 32». Затем следовали протоколы, заключение судебно-медицинской экспертизы, показания свидетелей, заключение следователя и т. п.

– Красивая женщина! – сказала Ана, закрывая папку. Потом вынула из сумочки маленький белый платочек и тщательно вытерла им свои изящные длинные пальцы.

– Да, красивая… – пробормотал Эмиль, думавший совсем о другом.

– Когда же начнём? – спросила Ана.

– Но… по-моему, мы уже начали. Пыль, осевшая на этой папке, уже начала рассеиваться, – произнёс Эмиль, гордый своей метафорой. И так как Ана продолжала невозмутимо рассматривать папку, сухо кашлянул, смущённый тем, что она не оценила его остроумия. Затем продолжал более серьёзным тоном: – Уже начали. Папка была открыта, фотографии вынуты, первые вопросы заданы…

– Преступление или самоубийство? Вот новый вопрос, – размышляла Ана.

– О, нет! Этот вопрос уже разрешён. Было твёрдо установлено, что совершено преступление.

– Расскажи мне всё, что ты знаешь! – попросила девушка.

Эмиль задумался. Потом механическим жестом поправил очки и наклонился к Ане, словно собираясь открыть ей тайну:

– Пока я не могу рассказать ничего. На данной стадии у меня есть несколько предвзятых идей, и я не хочу на тебя повлиять.

– Это не так-то легко! – похвасталась девушка.

– Всё же советую тебе начать с прогулки в Библиотеку Академии. Там ты найдёшь все газеты, которые писали об этом деле. Это очень важно, потому что на столбцах разных газет дело представлено по-разному. Но наряду с притянутыми за волосы выводами и банальными сценариями ты можешь найти и детали, ускользнувшие в своё время от следствия.

– Значит, прочесть все газеты, писавшие о смерти Дины Коман, а потом будем разговаривать.

– Совершенно верно! – коротко подтвердил Эмиль.

– Слушаюсь! – по-военному ответила Ана.

– Нет, это не приказ… – смущённо пробормотал Эмиль.

– Для меня ваши желания и советы – приказы, – с кокетливым реверансом ответила Ана.

– Если ты ничего не имеешь против, можешь начать сегодня же.

– Может быть, я и имела бы что-нибудь против, но те девять дней, которыми мы располагаем, не позволяют мне высказать ни малейшего возражения, – лукаво улыбнулась Ана.

– А я между тем займусь изучением дела, – решил Эмиль и чуть смущённо добавил: – А в обеденный перерыв зайду за тобой, чтобы узнать твои первые впечатления.

– Согласна, – заявила Ана, поднимаясь. И, взглянув на часы, добавила: – Увидимся в три часа.

– Сейчас десять. Я думаю, что успею ознакомиться документами.

Ана вышла из кабинета. Её последние слова заставили Эмиля констатировать, что он совсем не умеет обращаться с женщинами. Ведь вместо того, чтобы с самого начала сказать ей, что хочет побыть с ней вместе, он остановился на полпути. Капитан нервно снял очки и повернулся к зеркалу, вделанному в раму вешалки. Однако, взглянув на себя, он не смог различить ни одной своей черты. Это мог быть он, Эмиль, но с тем же успехом мог быть, скажем, автомобиль. Он снова надел очки. Теперь в зеркале ясно отразилось его лицо, в котором он нашёл даже некоторые достоинства. Эмиль погрозил ему пальцем:

– Вы слишком застенчивы, господин Шерлок Холмс! И вдруг его взгляд упал на его собственный костюм. Костюм явно вышел из моды. Пиджак был двубортный, а брюки широковаты. Ана как-то намекнула на «классичность» его наряда. Ясно: следует привести свой гардероб в порядок. «Ах, уж эти мне женщины!» – возмущённо подумал Эмиль. Небось, несмотря на его исследования и на статьи, напечатанные в специальных журналах, она не сочла его «учёным». Зато для его костюма тут же нашла определение.

Оборвав размышления о мужской моде и о своей собственной персоне, Эмиль без особой охоты уселся за работу. Он открыл папку.

«Дина Коман… Сценический псевдоним – Белла Кони… Возраст… пуля в области сердца… Кольт 32».

Молодая девушка интересуется «Делом Беллы Кони»

В Библиотеке Академии Наук Ану ждал сюрприз: газеты, которые писали о «деле Беллы Кони», были на руках. Кстати, оказалось, что Ана была отнюдь не единственной, интересовавшейся старыми газетами. Люди разных возрастов, мужчины и женщины, сидя перед высокими пюпитрами внимательно изучали пухлые подшивки. Это были студенты, научные работники, журналисты и простые граждане, желавшие узнать кое-что о прошлом или что-нибудь вспомнить.

На вопрос Аны заведующая читальным залом указала ей на молодую девушку, уткнувшуюся в подшивку, стоящую на высоком пюпитре на одном из последних столиков, и с головой ушедшую в чтение.

– И долго она их продержит? – шёпотом, чтобы не мешать читателям, спросила Ана.

Заведующая пожала плечами.

Ана решила подойти к белокурой, черноглазой девушке и спросить её. Она обратилась к ней шёпотом:

– Извините, пожалуйста…

И споткнулась на полуслове: все газеты, лежавшие на столе девушки, были раскрыты на статьях, посвящённых «делу Беллы Кони». Это совпадение поразило Ану.

Девушка смотрела на неё улыбаясь и ожидая конца фразы.

– Я хотела спросить, долго ли вы продержите эти подшивки, – продолжала Ана, показывая на газеты.

– О, нет! – поспешно ответила девушка. – Самое большее, полчаса, потом мне нужно идти в Институт.

– Вы учитесь в медицинском? – спросила Ана.

– Да! – ответила она, несколько удивлённая догадливостью собеседницы.

Ана решила подождать: за полчаса она всё равно не могла ничего сделать. Но то, что девушка изучала именно газеты, в которых говорилось о «случае Беллы Кони», по-прежнему казалось ей странным. Она улыбнулась, подумав, что смутила свою молодую собеседницу догадкой о том, в каком институте она учится. Догадка была подсказана словами Эмиля о том, что он просматривал эти газеты, когда готовил дипломную работу по судебной медицине.

Ана села за стол. При виде молодых, нарядных студенток, которых было немало в библиотеке, она вспомнила, что сделала по дороге сюда: беспокойство по поводу своего гардероба заставило её зайти в ателье «Искусство моды» и примерить костюм, заказанный месяц тому назад. По этому случаю Ана заметила, что её начали занимать «тряпки», особенно с тех пор, как Эмиль с детской наивностью и божественной искренностью похвалил блузку, которую она надела впервые.

Молодая девушка подошла к ней.

– Я кончила. Хотите, принесу вам подшивки? – спросила она, пытаясь угадать её мысли.

– Нет, нет, не беспокойтесь, – сказала Ана, вставая. – Я прочту их за вашим столом, там уютнее.

– Всего хорошего! – пожелала ей, уходя, студентка.

Ана решила было пойти к заведующей залом и спросить имя молодой девушки, которое должно было быть записано в журнале. Но отказалась от этой мысли. «Если бы на моём месте был Эмиль, он бы тут же разгадал эту загадку, – пожурила она себя. – Впрочем, какая тут может быть тайна? Наверное, просто совпадение».

– Вы нашли все подшивки? – спросила её заведующая, женщина не первой молодости, но довольно хорошо сохранившаяся.

– Да, спасибо! – ответила Ана и снова захотела спросить имя девушки.

Но снова отказалась от своего намерения, тут же с неудовольствием заметив, что эта девушка начала превращаться для неё в навязчивую идею. «Какое неуместное любопытство» – подумала Ана.

На столике, за который уселась Ана, лежали подшивки самых разных газет: «Универсул», «Диминяца», «Моментул» и другие периодические издания того времени. Увидев целую гору подшивок, Ана ужаснулась. И решила начать с самых важных. Начать методически, не спеша: ведь не завтра же конец света! Впрочем, для них – почти завтра! Осталось всего девять дней!

Ана начала с газеты «Универсул». 14 июня на первой странице газеты сообщалось о самоубийстве известной танцовщицы Беллы Кони. Сообщение сопровождалось целым рядом фотографий. На одной танцовщица была изображена во время исполнения своего коронного номера. Следующая фотография воспроизводила столик с двумя кофейными чашечками в комнате жертвы. Наверное, это было последнее выпитое ею кофе, но – вместе с кем? На третьей фотографии была запечатлена постель танцовщицы с брошенным на неё платьем – может быть, тем самым, в котором она вернулась со своего последнего спектакля. И так далее. Газета с большим сочувствием описывала трагический конец танцовщицы и с ультраромантическим пафосом подчёркивала наиболее пикантные подробности из жизни этой королевы бухарестских кабаре, выступавшей в «Альхамбре».

Фотография, изображавшая будильник, упавший на пол, разбившийся и остановившийся на двух часах, сопровождалась набранным крупными буквами сообщением: «В этот час прервался последний пируэт!»

В статье с мельчайшими подробностями описывался момент обнаружения трупа.

«…Ирина Добреску, камеристка актрисы и в то же время нянька её двухлетней дочери. Дойны, провела беспокойную ночь. Малышка, вообще худенькая и хрупкая, заболела. Утром, обнаружив, что у девочки высокая температура, нянька решила известить об этом мать. Она постучалась в дверь спальни. Ответа не было. Постучалась ещё раз. То же тревожное молчание. Наконец, она робко приоткрыла дверь спальни. Белла Кони лежала на полу и, казалось, дремала.

“Мадам!..” – шёпотом позвала камеристка, боясь внезапно прервать её сон, так как артистка этого не любила. Опять – никакого ответа. Ирина Добреску подошла к своей госпоже на цыпочках: её молчание показалось камеристке неестественным. Крик ужаса! Кровавое пятно растеклось по белоснежной ночной рубашке артистки. А в руке, безжизненно согнутой и повёрнутой к сердцу, в судорожно сжатых пальцах – револьвер “Кольт 32”! У камеристки не хватило сил издать новый крик ужаса. Она застыла, словно парализованная. Могла ли она поверить, что её хозяйка, которую она обожала и которая казалась ей вечно молодой, была мертва?

Наконец, она свыклась с ужасным фактом и первой её мыслью было позвать на помощь домашнего врача, Матея Бэлэнеску, симпатичного старика, знавшего танцовщицу ещё с тех пор, как она была маленькой. Тот прибыл очень быстро, так как жил поблизости, но, убедившись, что какая бы то ни было помощь с его стороны бесполезна, сообщил о смерти актрисы комиссару полиции.»

Затем в статье говорилось:

«Так перестало биться горячее сердце и прервались грациозные пируэты, которые столько раз восхищали нас, заставляя с грустью вглядываться в прошлое, смело глядеть в глаза прожитым годам или, просто-напросто, забывать на несколько мгновений о повседневных заботах!»

Далее в том же романтическом тоне шёл своеобразный некролог, посвящённый «самоубийце». Да, самоубийце, потому что вначале всеобщее мнение склонялось к этой мысли, и в первый день ни одна газета не задала ставшего потом обычным вопроса: «самоубийство или преступление?»

Репортёр другой газеты, на этот раз женщина, анализируя причины, заставившие Беллу Кони покончить с собой, писала:

«Не следует забывать, что танцовщице было 38 лет, и рано или поздно должен был прийти момент, когда становится трудно подняться на сцену кабаре с таким… багажом. Окружённая первыми морщинками, адресованная зрителю улыбка теряет часть своего очарования, движение бёдер уже не поражает той кошачьей грацией, без которой нет настоящей танцовщицы. 38 лет – это возраст, способный вызвать отчаяние у женщины, привыкшей к аплодисментам и поклонению мужчин, рабов её капризов.

Звезда Беллы Кони близилась к закату, и она всего лишь ускорила её падение, ещё в полном блеске.

Для этого было необходимо мужество, и она его нашла. Потому что в известных условиях самоубийство – это акт мужества, а не слабости. Молодец!»

Ана остановилась, раздумывая над этой статьёй, в которой доля женского коварства переплеталась с солидной долей истины, сказавшейся в обрисовке психического состояния танцовщицы, и с неудачной попыткой оправдать её поступок.

Третья газета сообщала о событии в четырёх строчках, как о чём-то обычном.

Наконец, четвёртая задавала вопрос: «… Какова причина того, что Белла Кони покончила с собой? Неразделённая любовь? Или, может быть, разделённая, но прерванная по другим причинам, которые трудно вынести на суд общественности? Ведь всем известны отношения танцовщицы с двумя-тремя отпрысками благородных семейств и даже с несколькими… отцами благородных семейств. Во всяком случае, танцовщице было не до шуток и не до самоубийства, иначе ей достаточно было проглотить несколько таблеток аспирина, как это водится у чувствительных “самоубийц”. Пуля не прощает!»…

Ана усмехнулась, подумав о целой серии «Джульетт», при малейшей неприятности прибегающих к таблеткам аспирина, чтобы прославиться и привлечь к себе внимание. Да, говоря, что пуля не прощает, репортёр был прав…

Перед Аной лежали все подшивки. Она терпеливо листала страницу за страницей, останавливаясь на каждой заметке, которая могла подсказать ей какую-нибудь интересную деталь.

Казалось, первой реакцией репортёров было безоговорочное признание версии самоубийства. Никаких сомнений, ни одного вопросительного знака! И всё же – одна вечерняя газета, на первой странице, ставила эту версию под знак вопроса. Автор уголовной хроники, пожилой журналист с большим опытом, который нередко оказывался «правой рукой» полиции, воспроизводил главные пункты заключения судебно-медицинской экспертизы, которое уже стало доступно газетам. Явное стремление подчеркнуть некоторые «тревожные» моменты сказывалось в том, что данные заключения были набраны крупным шрифтом и пронумерованы.

Ана прочла их с напряжённым вниманием. Порядок данных был следующий:

1. Жертва держала револьвер в правой руке.

2. Ствол револьвера в тот момент, когда жертва нажала на курок, находился на расстоянии пяти сантиметров от её груди.

3. Извлечённая пуля – от револьвера «Кольт 32».

4. По положению отверстия, проделанного пулей в теле жертвы, можно рассчитать, что её траектория – от дула пистолета до груди жертвы – шла под прямым углом.

5. Ни одного следа насилия, кроме небольшого кровоподтёка на правой руке.

6. Положение тела жертвы на ковре несколько неестественно. Может быть, из-за того, что она билась.

Далее репортёр критикует выводы заключения и делает ряд предположений:

«… Траектория пули, наносящей рану самоубийце, не может образовать ПРЯМОЙ УГОЛ между телом и револьвером. Она должна идти по кривой…

… НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, чтобы самоубийца держала револьвер на расстоянии ПЯТИ САНТИМЕТРОВ! Обычно ствол револьвера ПРИЖИМАЮТ к телу.

… Прошу вас, уважаемые читатели взять в руки первый попавшийся предмет и, заменив им револьвер, изобразить попытку самоубийства. Вы заметите, что НЕВОЗМОЖНО застрелиться прямо в сердце, держа револьвер на расстоянии пяти сантиметров от тела. Вы заметите также, что СОВЕРШЕННО НЕВОЗМОЖНО, ЧТОБЫ МЕЖДУ СТВОЛОМ РЕВОЛЬВЕРА И ЕГО ЦЕЛЬЮ – СЕРДЦЕМ – ШЛА ПРЯМАЯ ЛИНИЯ. Это означало бы, что запястье руки, которая держит револьвер, СГИБАЕТСЯ почти под прямым углом – положение не слишком удобное для… самоубийства!»

Ана машинально попыталась воспроизвести предложенный репортёром жест, и в самом деле, запястье не слушалось приказа.

На следующий день уже целый ряд газет повторял вопросы репортёра, приводя новые данные. Возле слова САМОУБИЙСТВО был поставлен вопросительный знак. Некоторые газеты ещё отстаивали официальную версию, приводя аргументы из протокола комиссара, уполномоченного вести следствие.

«… В комнате жертвы не нашли ни одного следа, который позволил бы предположить убийство».

«… Отпечатки пальцев жертвы, довольно чёткие, различаются на рукоятке револьвера “Кольт 32”…»

«… Похоже, что в последнее время жертва переживала состояние депрессии, причины которого не установлены».

Однако от имени комиссара Пауля Михэйляну, который вёл следствие, – ни одного заявления. Из газет вытекало, что на третий день по городу начали ходить тревожные слухи, возникшие в результате расследования, проведённого специально откомандированным корреспондентом одной из газет, слухи, которые отстаивали версию вечерней газеты: ПРЕСТУПЛЕНИЕ!

Говорили о двух кофейных чашечках, стоявших на столике жертвы, о часах, разбитых, может быть, в ходе «борьбы»; о случайном свидетеле, который, проходя по улице примерно в тот час, когда произошло преступление, видел, как из окна кто-то выскочил. Говорилось также о сбивчивых ответах камеристки Ирины Добреску. Наконец, некоторые журналисты заявили, что найдены какие-то следы во дворе, под окном спальни жертвы.

В следующие дни газеты начали публиковать бурный диалог между авторами уголовной хроники различных газет; одни задавали вопросы, другие на них отвечали, и происходили настоящие дуэли, которые вызывали ещё больше разногласий и рождали путаницу.

«Вы верите пьянице, который заявляет, что видел убийцу, выскакивающего из окна жертвы? – нападал на своих противников один из репортёров. – На самом деле он должен был бы увидеть в этот час ДВУХ УБИЙЦ».

Ему отвечали: «Мы ценим остроумие нашего собрата по профессии, но не согласны с его попыткой приписать бескорыстное свидетельство банальному опьянению».

«Неизвестный существует, – подчёркивала другая газета. – Доказательство – две кофейные чашечки и два стакана на столике. На одном из них найдены отпечатки пальцев несчастной танцовщицы. На другом НЕ ОБНАРУЖЕНО НИКАКИХ СЛЕДОВ!»

Кто-то стёр отпечатки! И это мог быть лишь убийца!

Итак, неизвестный существует! И это таинственное лицо, неизвестное полиции, было хорошо известно жертве: он сидел с ней, пил кофе, может быть, воду, потом убил её, стёр отпечатки своих пальцев и исчез. Кто же этот неизвестный? Может быть, очень известное лицо! Ведь дружеские отношения и связи танцовщицы были хорошо известны публике. Известен даже один бывший депутат от либеральной партии, которого в последнее время постоянно видели в обществе жертвы. Это была, так сказать, её «последняя победа».

Другая скандальная газетка также вступала в сражение:

«Не имеет ли в виду наш собрат бывшего депутата Джелу Ионеску?»

Следовал ряд вопросительных знаков и ссылки на светскую хронику, писавшую недавно о жизни и победах Беллы Кони. Статья была полна шуток, основанных на игре слов и остроумных намёках. Но – ничего ясного, конкретного. И всё это – лишь потому, что бывший депутат ещё был довольно влиятельным – и значит, опасным лицом.

Другая газета, в административное руководство которой входил бывший депутат, старалась отвлечь от нею внимание общественности, предлагая имена ещё четырёх мужчин, известных в мире кабаре и ночных баров. Это были: актёр Джордже Сырбу, директор ресторана «Альхамбра» господин Филип Косма, капитан кавалерии в отставке Серджиу Орнару и промышленник Оресте Пападат, живший поблизости от танцовщицы.

Эти пятеро мужчин возглавляли список фаворитов артистки, а значит, как утверждали некоторые газеты, должны были стоять и во главе списка подозреваемых.