Текст книги "Дольмен"

Автор книги: Николь Жамэ

Соавторы: Мари-Анн Ле Пезеннек
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

«За Мари. Всевышний вынесет приговор. Из каменного сердца брызнет кровь и прольется свет».

3

Стефан Морино включил полный привод, преодолевая сотню метров по пересеченной местности, отделявшей Ти Керн от грунтовой дороги. Припарковав автомобиль рядом с пожарной машиной, старший сержант открыл заднюю дверь и сделал знак Риану, что тот свободен. Писатель, не считая себя обязанным благодарить его за этот жест, сразу направился к женщине, стоявшей к нему спиной на берегу.

– Мы не знакомы, но Жильдас много о вас рассказывал… Мое имя Патрик Риан. Хочу…

Когда Мари обернулась, слова замерли у него на губах. Потемневший от горя бездонный взгляд зеленых глаз, маленький подбородок, гордо выпяченный и все-таки дрожавший… На долю секунды ему показалось, что он стал жертвой галлюцинации. Писатель тряхнул головой, будто пытаясь прогнать печальное воспоминание, и закончил:

– …выразить вам глубокое соболезнование.

Обычная формула вежливости утратила банальность, потому что он вложил в нее подлинную искренность. Мари едва кивнула, и сердце у него сжалось. Опустив голову, Риан отправился помочь пожарным, которые, привязав труп к носилкам, поднимали его наверх. Из-за крутизны склона требовалась особая осторожность. Снизу подъемом руководил лысоватый человек средних лет.

Поравнявшись с Мари, Стефан не стал произносить слова утешения, а обратил на нее сочувствующий взгляд, который, по его убеждению, лучше мог выразить испытываемые им чувства, и присоединился к мужчинам.

Когда носилки уже находились наверху, внезапно поднялся сильный ветер. Конец брезента, в который было завернуто тело, откинулся, и обнажилось обезображенное лицо убитого. Не выдержав этого зрелища, Стефан Морино едва успел отбежать к машине, его тошнило.

Резиновые перчатки, целлофановые пакеты, моток желтой ленты, знак аварийной остановки… Он вверх дном перевернул багажник, пытаясь найти, чем бы вытереть лицо. Безрезультатно. Несмотря на унизительное состояние, Стефан с благодарностью принял бумажный носовой платок, который ему протянула Мари.

– Впервые вижу труп так близко, – пробормотал он, не задумываясь, что это признание не делает ему чести и свидетельствует о его неопытности. – Сквозь землю готов провалиться…

Мари собралась было его утешить, мол, все это пустяки, но вдруг Морино стал ей рассказывать о произошедшем накануне в кафе.

Она похолодела. Оказывается, вчера брат подрался из-за нее. За нее. За Мари.

– Лучше бы я задержал Жильдаса, чем этого треклятого писателя, лучше… – И он зарыдал в бумажный платок.

Сказать этому недотепе, что он здесь ни при чем и его угрызения совести беспочвенны? Вместо этого Мари, взяв целлофановый пакет, осторожно вложила туда записку, найденную в кулаке Жильдаса. Действовать надо, а не раскисать.

– Снимите копию и подлинник отправьте лейтенанту Карадеку в региональную службу судебной полиции Бреста, – произнесла она, протягивая ему пакет. – Необходимо узнать, остались ли на бумаге другие отпечатки пальцев, кроме моих и Жильдаса. Мои у них есть, а вот отпечатки пальцев брата нужно им переслать.

– Где же я их возьму?

– А как вы думаете?

Стефан чуть не поперхнулся. Мысль о том, что ему предстоит снимать отпечатки пальцев у мертвеца, вызвала у него такой ужас, что он решил пока с этим повременить, и достал записку. Брови у него поползли вверх.

– «Мари»… это вы? О чем здесь говорится? – спросил он извиняющимся тоном. – Я не знаю бретонского.

– О том, что нельзя терять ни минуты! – строго сказала она.

Морино мгновенно поднес палец к козырьку, уже не сомневаясь, что получил приказ от старшего по званию, который он обязан выполнить. Дверь его автомобиля захлопнулась как раз в тот момент, когда в пожарную машину втискивали носилки с трупом Жильдаса.

Мари подошла к лысоватому мужчине, стоявшему теперь без дела. Ив Перек – единственный на острове врач – исполнял обязанности мэра Ланд, унаследовав эту должность от отца, который когда-то тоже получил ее в наследство. От предков Иву достались и прозрачной голубизны глаза – единственная примечательная черта на слегка одутловатом, невыразительном лице. Дорогая, но без малейшей изысканности одежда говорила о его равнодушном отношении к своей внешности. Вчерашняя пьянка явно не добавила ему красноречия.

– Не знаю, что и сказать… Брат… Все… как свиньи! И несчастный случай…

– Это был не несчастный случай.

Ив нахмурился и удивленно посмотрел на Мари, внезапное горе которой никак не отразилось на ее красоте. На память ему пришли картины с Мадонной, оплакивающей Христа. Только в глазах Мадонны не могло быть того особенного блеска, который выдает охотника, преследующего добычу. Неловкость Перека от этого лишь возросла.

– О чем ты говоришь?! Жильдас был мертвецки пьян. Все мы набрались… – Ив расстегнул ворот куртки. – Взгляни!

На шее мэра отчетливо выделялись три глубокие царапины.

– Возвращался домой в час ночи и свалился в заросли туи…

Но Мари его не слушала.

– Пока оставишь тело брата у себя в медицинском кабинете, а я тем временем оформлю документы для доставки его в брестский Институт судебно-медицинской экспертизы.

Перек посмотрел на нее как на умалишенную и, без сомнения, нашел бы, что ей возразить, но Мари уже удалялась.

Оставшись наконец в одиночестве, Мари подошла к самому краю берега, чтобы в последний раз взглянуть на бухту, где волны прилива, то набегая, то отступая, смывали с песка кровь ее брата. Правда ли морская вода была красноватой, или это игра воображения, вызванная недавно пережитым кошмаром? Нет, на пляже не осталось ни малейшего следа от случившейся трагедии. Чего нельзя было сказать о сердце Мари.

* * *

К ней приближался человек, чье лицо, как зеркало, отражало одолевавшие его горестные чувства. К телу он прижимал моток тряпок, бывших скорее всего когда-то белого цвета. Несмотря на его массивность, походка мужчины казалась по-детски неуверенной, порой он делал какие-то странные скачки. Подойдя к Мари, он молча опустил свою лапищу на ее плечо.

Сорокадвухлетний Пьеррик Ле Биан из-за врожденного дефекта бедра был обречен на пожизненную хромоту. Мальчику не исполнилось и шести лет, когда однажды его нашли, промерзшего до костей и сильно чем-то напуганного, неподалеку от Ти Керна, как раз в ночь страшной бури, о которой жители острова помнили до сих пор. Тогда-то Пьеррик и утратил дар речи, остановившись в развитии на уровне шестилетнего ребенка. Злые языки, правда, утверждали обратное: он, дескать, уже родился идиотом, что было неудивительно при таком отце. Ведь Эрве Легелек, которого в детстве воспитывали всем островом, был форменным деревенским дурачком. Тем не менее все сходились во мнении, что с Пьерриком дела куда лучше. Главное, он не унаследовал буйного нрава своего папаши, во всяком случае, до сей поры никак его не проявлял.

Когда тяжелая ручища Пьеррика легла ей на плечо, Мари покачнулась и чуть не закричала. Но вместо того чтобы столкнуть вниз, рука потянула ее назад, будто хотела уберечь от падения. Ее черты лица мгновенно разгладились, когда Мари узнала Пьеррика, и она ласково попросила отпустить ее. Однако тот сильнее прежнего вцепился в нее, почти отрывая от земли, на его физиономии появилось выражение ужаса, и тогда Мари поняла, что, должно быть, немой увидел труп и до сих пор не может прийти в себя.

– Знаю, Пьеррик, знаю. Большое горе… Но тебе пора домой – Гвен будет волноваться.

Тот яростно затряс головой, раскачиваясь из стороны в сторону. Из его рта вырывались нечленораздельные звуки. Пьеррик хотел ее о чем-то предупредить, только о чем? У Мари не было ни времени, ни желания отгадывать загадки. Она взяла его за руку.

– Пошли, проводишь меня.

Первые лучи солнца заскользили по менгирам, обращенным на восток. По серой каменной поверхности одного из них сбегали два красных ручейка.

Кровь!

Затаив дыхание, Мари посмотрела вверх. Кровь сочилась из самой середины глубоко вырезанного на камне символа. «Из каменного сердца брызнет кровь…»

Знак напоминал букву «V». Расправленные крылья. Птица. Чайка. Окровавленная чайка в ее фате. Чайки, терзавшие тело Жильдаса.

У нее все поплыло перед глазами. Словно молния высветила то, что произошло накануне. Ей вспомнилось побелевшее лицо Жильдаса, когда он увидел мертвую чайку в свадебной фате.

Кристиан назвал это случайностью. Дескать, мальчишки подбили птицу из рогатки. Фата сушилась возле окна. Несчастная чайка нашла в ней свою смерть. Ничего другого. Мать поспешила унести фату, чтобы поскорее ее выстирать, со словами: «Завтра и следа не останется!»

Случайность. Она ухватилась за эту мысль. Так было проще, спокойнее. Все равно что забыть о детских кошмарах, вернувшихся к ней из прошлого.

Теперь она убедилась в обратном – все взаимосвязано.

Чайка. Фата. Кровавая пена. Жильдас. Мари.

– Вчера было полнолуние, – раздался чей-то голос.

От неожиданности Мари вздрогнула. Обернувшись, она встретилась взглядом с Рианом. Писатель ответил на вопрос, который она только собиралась ему задать.

– Вчерашним вечером я прогуливался по таможенной тропинке, но никого не встретил, если не считать Пьеррика Ле Биана, который бродил возле менгиров, странно жестикулируя.

Мари машинально посмотрела вслед Пьеррику, удалявшемуся неровной, подпрыгивающей походкой с мотком тряпок под мышкой, потом вновь перевела взгляд на Риана.

– Раз вы заговорили о полнолунии, – заметила она, внимательно следя за его лицом, – значит, вам известна легенда о береговых разбойниках?

– Более того, из-за нее я и приехал сюда, – ответил писатель. – Она легла в основу моего следующего романа. По легенде…

– …в полнолуние менгиры обагряются кровью убиенных, – прервала его Мари. – Скажите, вы верите в сверхъестественное?

– Здесь все в это верят, – уклончиво ответил он. – А вы нет?

– Ответьте прямо: вы тоже думаете, что трагедия как-то связана с моим возвращением на остров?

Откровеннее некуда. Риан сразу почувствовал к ней симпатию. Он предпочел бы выразить сожаление, что не сдержался и повздорил вчера с Жильдасом, но интуиция ему подсказывала: от него ждут вовсе не извинений.

– Я убежден, что на знаки стоит обращать внимание. В них всегда заключен какой-то смысл.

Мари охватила дрожь. Это было почти слово в слово то, что накануне сказал ей Жильдас. До самой смерти она не простит себе, что тогда его не послушалась.

Прежде чем уйти, Риан рассказал ей, что в кустах, на полпути от менгиров до маяка, он заметил браслет. На случай если это важно – он до него не дотрагивался, но смог бы показать место. Мари отправилась туда вместе с ним, бросив последний взгляд на продолжавший кровоточить менгир.

Позже анализ подтвердит ее худшие опасения.

Это была кровь Жильдаса.

Кровь появилась на менгире через несколько часов после его смерти.

* * *

– Твой брат нас оставил, а ты ничего лучше не придумала, как по-прежнему строить из себя полицейского! Берегись, дочка! Тот, кто имеет дело со злом, притягивает его к себе.

У Мари перехватило дыхание. Она-то пришла к матери, чтобы разделить с ней горе, но Жанна отвернулась от нее, как только узнала о решении дочери отправить тело Жильдаса в Брест. С тех пор с лица Жанны не сходило выражение недовольства. Оно напоминало маску.

Старый рыбацкий домик, куда снова вернулась семья Кермер, поскольку оставаться в отеле, подготовленном для несостоявшейся свадьбы, всем было тяжело, стоял на окраине, возле самого порта, и потому счастливо избежал волны перекраски фасадов, за которую мэрия проголосовала в прошлом году.

Ветхие стены за все время своего существования еще не были свидетелями столь серьезного разлада в семействе. Даже когда Мари объявила родителям, что она уже записалась в школу полиции.

Что случилось с близкими Мари, которых она так любила? Только горем невозможно было объяснить ярость и гнев, вспыхнувшие на семейном совете, когда домочадцы узнали о ее решении отослать тело Жильдаса на медицинскую экспертизу.

– Я обратилась к начальству с просьбой заняться расследованием и на какое-то время отложить отпуск.

Им незачем было знать, что Лефлот, начальник региональной службы судебной полиции, сразу согласия не дал, а доложил о ее рапорте прокурору Бреста Дантеку.

– Что значит «на какое-то время»? – произнес Кристиан с мягкостью в голосе, не предвещавшей ничего хорошего. – Вынужден напомнить, что в конце недели мы отправляемся в Англию. Трансатлантические гонки не так легко перенести, как свадьбу!

Обвинение жениха прозвучало как пощечина, однако именно жестокость Лайка ранила ее до глубины души.

– Не сомневайся, дружище, суперагент Мари Кермер докопается до истины в два счета. Верно, сестрица?

С сердцем, полным горечи, она постаралась переключить внимание на предметы, стоявшие на полках в низенькой гостиной. Здесь, среди этих безделушек, прошло детство Мари. Историю любой из них она знала наизусть. «Каждой вещи – свое место», – повторяла Жанна, когда бывала в хорошем настроении. С тех пор ничего не изменилось.

И в то же время изменилось абсолютно все.

Ее потерянный взгляд остановился на Жанне с молчаливым укором. Жильдас был ее первенец, ее любимец, тот, кого она опекала больше, чем остальных, потому что он так и не обзавелся женой, которая могла бы о нем позаботиться. Неужели матери не хочется узнать, кто его у нее отнял?

Потом Мари перевела взгляд на брата, который старательно крошил кусочек сахара на клеенке. В ней поднялась волна гнева, родившаяся из непонимания.

– Что же, Лойк? – глухо проговорила она. – Ты говорил, что Жильдас для тебя больше чем брат. Неужели не хочешь узнать, почему на менгире кровь твоего брата? И кто автор найденной в его руке записки?

Лойк резко поднялся, опрокинув стул.

– Жильдаса все любили! Никто из жителей острова не мог причинить ему зла! И ничего другого я не хочу знать. А если ты в этом сомневаешься, значит, окончательно сошла с ума! – И он ушел, хлопнув дверью.

Через несколько минут то же сделала и Жанна, но молча. Кристиан вскоре последовал ее примеру под предлогом, что должен связаться по телефону со своей командой. Один Ми-лик остался на ее стороне.

– Знаю, ты не отступишь от своего. И что бы мне ни говорили, я буду с тобой.

Отец вскоре тоже поднялся, решив отправиться на лов рыбы и в море успокоить свою тоску. Мари вновь осталась одна в гостиной с низким потолком. Ей достаточно было закрыть глаза, чтобы услышать отголоски заливистого смеха, доносившегося из страны ее детства.

К глазам подступили слезы, но стоило Мари вспомнить одну деталь, как они тотчас же высохли. Горю она предастся позже – сейчас нужно собраться с мыслями! Уж очень подозрительно выглядело позднее возвращение в отель ее племянника Никола прошлой ночью, когда был убит Жильдас. Она подумала о браслете Од Перек, замеченном в зарослях кустарника писателем. Как все девчонки острова, пятнадцатилетняя Од была без ума от ее племянника.

У Мари появился след.

4

Гвенаэль Ле Биан, явившаяся в мэрию с опозданием, чуть не разминулась с Кристианом, зашедшим сообщить об отсрочке их бракосочетания с Мари. Тогда она немедленно отправилась в порт, неподалеку от которого находился дом Кермеров, и стала ждать.

Часом позже на пороге показалась фигура Лойка. Держась на расстоянии, Гвен последовала за ним. Он шел прямо, никуда не сворачивая, видимо, не имея четкой цели. Дойдя до конца набережной, он остановился.

Гвен подошла к нему поближе и окликнула его. Лойк обернулся и посмотрел на нее с ненавистью.

– Ну что, довольна? Теперь уж брат не заговорит! – бросил он злобно.

Сорокачетырехлетняя сестра Пьеррика пользовалась заслуженной репутацией роковой женщины, верховодившей мужчинами.

Гвенаэль отшатнулась, словно ее ударили.

Она тут же вспомнила о случившемся прошлой ночью. Если вся эта история всплывет, им не поздоровится. Гвен была готова на все, чтобы не потерять Лойка, но и о себе никогда не забывала.

– Почему Жильдас? Почему не я? Или не ты? – продолжил он глухим голосом. – Мы все в ответе!

– А я – так даже больше остальных, верно?

Он увидел, как голубые глаза Гвен заволокла дымка слез, а в уголках пухлого рта появилась горькая складка.

Ровно через секунду он обнял ее и разрыдался, моля о прощении.

Время приближалось к полудню, когда Гвен вернулась на фаянсовую фабрику. По цехам уже прокатилась новость о смерти Жильдаса и кровоточившем менгире. Она резко положила конец самым безумным версиям.

– Первый, от кого я услышу бредни о воскресших береговых разбойниках, будет уволен, – возвестила она ледяным голосом. Потом, быстро поднявшись по ступенькам в застекленную надстройку, где размещалась канцелярия, Гвен открыла дверь в кабинет матери.

От Ивонны дочь унаследовала белокурые волосы, живые голубые глаза и роскошные чувственные формы. И еще, пожалуй, железный характер и задиристость. Ивонна была настоящим фабрикантом в юбке – двужильная в труде, суровая и беспощадная к себе и другим. Работать она начала с тринадцати лет разносчицей хлеба, в восемнадцать вышла замуж за Легелека, в двадцать два осталась вдовой с двумя детьми и солидной страховкой, которую она вложила в строительство фаянсовой фабрики по производству бретонских кружек и фигурок кельтских божков. Предприятие процветало на зависть конкурентам, обеспечивая работой больше половины жителей острова. Самые злобные из завистников утверждали, что алчность Ле Бианов не имеет пределов. И действительно, Гвен удалось убедить мать в необходимости расширения фабрики, для чего требовались не только средства, но и дополнительная площадь. Если первое осуществить было легко с помощью банковских ссуд, то для второго необходимо было поручительство мэрии. Голосование по вопросу, можно ли рассматривать прилегающие к фабрике земли как территорию, пригодную для застройки, должно было состояться через два дня.

Когда Гвен вошла к Ивонне, та только что закончила разговор по телефону. Гвен хватило одного взгляда на ее перекошенный в брезгливой гримасе рот, чтобы догадаться – сейчас мать заговорит о Пьеррике.

– Твоего кретина братца опять видели в Ти Керне, – проворчала она. – Зря он туда ходит, особенно после вчерашнего случая.

– Не могу же я посадить его под стеклянный колпак! – отпарировала Гвен.

– Зато можешь поместить его в Сент-Геноле. Я только что узнала: там освободилась комната. Завтра же можно его туда отправить.

Лечебницу в Сент-Геноле стыдливо именовали «Интернат для людей с проблемами здоровья». На деле же это был приют для умственно отсталых. Гвен уже посещала эту лечебницу, и она оставила у нее тяжелое впечатление. Она любила Пьеррика и категорически отвергла предложение матери, пригрозив: «Если он уедет, уеду и я». Ивонна, можно сказать без преувеличения, обожала дочь и потому уступила. Хотя и ворчала, что та когда-нибудь будет локти себе кусать.

Гвен постаралась уйти от опасной темы и перевела разговор на Жильдаса.

– Его счастье, что он так помер, – заявила Ивонна без обиняков. – Уж сколько он пил – наверняка сдох бы от цирроза печени! По крайней мере не мучился.

В кабинет Ивонны вошел Филипп, так тихо, что женщины даже не обернулись, да и он постарался не обнаружить своего присутствия. Супруг Гвен привык, что его не замечают.

Кроме больших выразительных глаз и тонких пальцев, как у пианиста, ничто во внешности Филиппа не могло привлечь внимания. В двадцать два года он с приятелями приехал в Ланды на время отпуска, да так здесь и остался, ибо ему выпала редкая удача влюбить в себя такую секс-бомбу, как Гвен, которая была старше его на десять лет. Они поженились, когда она уже была беременна Ронаном, и Филипп согласился на место бухгалтера на фаянсовой фабрике, очень скоро осознав, что вместе с приданым заполучил и тещу. Он не был по своей натуре борцом и сдался без боя.

Поначалу Филипп не понимал, почему Гвен остановила выбор на нем, но потом, узнав Ивонну получше, сообразил, что Гвен лишь повторила жизненный путь родительницы: вышла замуж за кретина, чью фамилию не стала брать по настоянию матери и которого могла вволю и безнаказанно оскорблять. Филипп был не столь уж высокого мнения о себе, чтобы постоянно требовать удовлетворения, но он уважал брата Мари и его смерть причинила ему боль.

– Жильдас слишком любил остров! И не мог допустить, чтобы его уродовали, застраивая как придется, – бросил он не без вызова. – Несомненно, он проголосовал бы против расширения фабрики. Его смерть, кажется, вполне вас устраивает, разве не так?

– Послушайте, Филипп, вы для меня – обыкновенный служащий, и никто другой! Не стоит задирать нос только потому, что дочь имела глупость выйти замуж и родить вам ребенка, – злобно проворчала Ивонна, не скрывая презрения. – Долго мне еще ждать отчет?

Филипп сразу пошел на попятный, а у Гвен и мысли не шевельнулось встать на его защиту. Закрывая за собой дверь, он услышал слова тещи, которая, похоже, уже успела забыть о его существовании.

– Пусть Лойк заткнет ей пасть! Как ты думаешь, он сможет?

– Я знаю одно: Лойк не сделает ничего мне во вред.

– Дай-то Бог!

Филипп весь обратился в слух. Прошлой ночью он дважды поднимался с постели, чтобы выпить таблетки от невыносимой головной боли. Во второй раз, уже под утро, он заметил жену, потихоньку возвращавшуюся домой. Он готов был поклясться, что Гвен провела веселую ночку! На какое-то мгновение у него зародилась мысль, а не рассказать ли об этом Мари, но потом Филипп решил, что лучше повременить: эта информация могла ему пригодиться.

Старый владелец замка редко присутствовал на свадьбах или похоронах жителей острова, предоставляя это право сыну Пьеру-Мари и снохе Армель. Уважая имя, обретенное ею в замужестве, Армель стремилась соответствовать положению, которое благодаря ему занимала. Обычно Артюс просто посылал цветы или венок. Но Жильдас был сыном Жанны Кермер, которая прослужила в их доме экономкой более сорока лет, и ради такого случая Артюс де Керсен сделал исключение.

Когда лимузин затормозил возле мэрии, к нему сразу же подбежал Кристиан, чтобы больному старику не пришлось понапрасну вылезать из автомобиля. Справивший восьмидесятилетие Артюс статью напоминал старого слона, а нос с горбинкой и трость с набалдашником в виде фамильного герба придавали ему особую величественность.

Смерть Жильдаса до такой степени выбила его из колеи, что до самого завтрака старик оставался в постели.

Артюс наблюдал за сыном, Пьером Мари, которого все звали не иначе как «Пи Эм». Тот, сидя напротив отца в большой столовой замка, с удручающей медлительностью очищал от скорлупы верхнюю часть яйца. Рыжеватого блондина с неизменным платком вокруг шеи отличали надменный вид и тайная убежденность, никем, впрочем, не разделенная, что он обладает чудовищной силы умом. На деле же в свои сорок пять единственный наследник Керсенов был тем, чему идеально соответствовала его внешность: типичным вырожденцем рода.

– Потеря Жильдаса – тяжелый удар для всех нас, – глухо произнес Артюс. – Не говоря уже о его семье.

Пи Эм бросил взгляд на буфетную, где суетилась его супруга.

– Белок жидкий! Ведь знаете, что я этого не выношу, Армель!

Артюс ощутил безумное желание ударить сына тростью, как он не раз поступал, когда тот был мальчишкой и уже тогда раздражал его своими капризами.

– Оставь жену в покое! Армель старается изо всех сил в отсутствие Жанны, – сказал он ледяным тоном. – Предстоящее голосование куда важнее, чем яйца, хорошо они сварены или нет. Смерть Жильдаса, голос которого, несомненно, был бы в нашу пользу, сыграет на руку Ле Бианам.

– Позволю себе не согласиться, отец. По-моему, напротив, это печальное обстоятельство служит нашим интересам.

– В самом деле?

– Кристиан будет только рад избавиться от судоверфи, особенно теперь, когда он остался без компаньона. Уверен – вам удастся убедить Жанну уступить и долю покойного сына.

Артюс бросил на него взгляд, не лишенный интереса. Значит, Пи Эм уж не настолько безмозглый. А может, сын лелеял ту же мечту, что и он сам? Время, когда Керсены считались в Ландах полновластными хозяевами, давно прошло, однако надежда, что былое можно вернуть, глубоко засела в голове старика. Пока это проявлялось в том, что Артюс постепенно скупал земли, в течение нескольких веков разбазаренные предками, которых мало заботило процветание их рода.

Польщенный вниманием отца – что случалось нечасто, – Пи Эм, поддавшись соблазну, решил блеснуть:

– И потом… Рано или поздно Жильдас бы заговорил.

– О чем заговорил? – встревожился Артюс.

Пи Эм тут же пожалел о сказанном. Что за идиот!

– Объяснись, черт тебя дери! – пробасил старик.

Супруг Армель принялся бормотать что-то невразумительное. Неожиданное появление Жюльетты спасло его, хотя бы на некоторое время, судя по выразительному взгляду отца: разговор, мол, не закончен.

Только пятнадцатилетняя Жюльетта, хорошенькая ангелоподобная блондиночка, была способна смягчить сердце деда, ибо она напоминала ему Гайдик – его покойную жену.

– Прости, дедушка, за опоздание. Я заболталась с Од и Никола, – не моргнув глазом солгала она, одарив старика лучезарной улыбкой.

Артюс улыбнулся в ответ, продолжив еду. Жюльетта искоса взглянула на деда, забавляясь тем, что ей так легко удалось его провести. Знай он, что внучка полночи провела вне дома и к тому же не одна, аппетит бы у него испортился.

Примерно о том же думал и Пи Эм. Лучше бы уж он держал язык за зубами. Теперь старикан вопьется в него клещами и не отступится, пока все не выпытает. И он будет вынужден рассказать, почему отсутствовал прошлой ночью и по какой причине. От этой мысли Керсена-младшего бросило в пот, и он с отвращением отодвинул яйцо с ненавистным дрожащим белком.

Ресторанный зал словно застыл в унылом оцепенении несостоявшегося праздника.

Лойк от удивления чуть не выронил чашку кофе, стукнувшуюся о стойку бара, и уставился на Жанну.

– Не могу поверить, мама! Почему ты никогда не рассказывала нам о ней правду?

– Хотела защитить тебя и брата, – коротко ответила она.

– Защитить?

У Жанны сорвался с губ горький смешок, и она продолжила, понизив голос:

– Теперь ты понимаешь, что нужно молчать?

Лойк в отчаянии сорвался на крик:

– Что толку?! Всевышний – он все видит! И требует крови.

Пройдя за стойку, не поднимая головы, он достал с полки одну из бутылок. Шотландское виски. Не долго думая налил в стакан и выпил, не закусывая.

Лицо Жанны помрачнело. Из всех детей Лойк был самым уязвимым, и она прекрасно понимала, что ей снова придется не спускать с него глаз, чтобы он вторично не скатился в пропасть. После смерти жены Катерины тринадцать лет назад Лойк в полном смысле слова погибал у нее на глазах. Пьянки, лекарства, постоянные депрессии – не прошло и трех месяцев, как крепкий мужчина превратился в развалину. Жанна, пройдя все круги ада, все-таки собралась с духом и отправила сына в психиатрическую клинику Морбиана, где по ходатайству Ива Перека ему выделили отдельную палату. Через шесть месяцев интенсивного лечения и тщательного ухода Лойк вернулся на остров.

А ровно через год им выпала большая удача: Жанна выиграла в лотерею большую сумму, и они построили «Ируаз».

Отобрав у сына бутылку, она сердито проговорила:

– Не Всевышний написал твоему брату анонимное письмо, а тот, кому зачем-то понадобилось ворошить прошлое, и уж поверь мне, это существо – из плоти и крови!

– Кто он? И чего хочет?

В холле зазвонил телефон. Лойк двинулся было, чтобы снять трубку, но Жанна удержала его за локоть.

– Не нужно. – И, не отрывая глаз от его лица, пояснила: – Мари ничего не должна знать. Ты слышишь, Лойк?

– Разумеется, мама… Господи! Ну что мне стоило вернуться тогда вместе с Жильдасом! А я стал донимать его упреками, что он, дескать, настолько пьян, не стоит на ногах, и в конце концов бросил его с Ивом. – В запоздалом раскаянии Лойк обхватил голову руками.

– Стало быть, Ив Перек последний, кто видел его живым? Удивленный изменившимся голосом матери, Лойк выпрямился. Выражение лица Жанны заставило его похолодеть.

– Не думаешь же ты в самом деле… – пробормотал он, содрогаясь от отвращения. – Нет… нет… Жильдас – его друг…

– Когда есть риск потерять все, друзей не бывает!

Лойк был готов защитить доктора, но вдруг вспомнил, что именно Ив вызвался подождать и проводить до дома отставшего Жильдаса той злополучной ночью.

Научно-производственный комплекс, принадлежавший Перекам, занимал около двух гектаров прибрежной территории и буквально утопал в зелени, обилие которой было скорее результатом человеческого упорства и безумных расходов на садовников, чем щедрости суровой бретонской природы. Созданный отцом Ива в семидесятые годы прошлого столетия комплекс средств ухода за кожей и лечебной косметики на основе водорослей и планктона – или, проще, лаборатории – достиг небывалого процветания на волне «возвращения к природе», сверхпопулярной в то время. После смерти Перека-старшего руководство лабораториями, естественно, перешло к Иву, врачу-терапевту, который тем не менее продолжил практиковать. Он любил говорить, что ему попросту не оставили выбора: на острове он был единственным медиком, а других последователей Эскулапа, пожелавших обречь себя на круглогодичную ссылку, не нашлось. Для самого Ива так вопрос не стоял – он родился и умрет в Ландах, что укладывалось в его жизненную философию: «Лучше быть королем у себя дома, чем лакеем во дворце».

– Повторяю, она не поверила в несчастный случай!

Ив нервно расхаживал взад-вперед по кабинету, прижав к уху трубку переносного телефона. Просторная, почти лишенная мебели комната казалась пустой. Мраморный пол, письменный стол матового стекла, низкий, обитый белой кожей диван. Лишенная жизни обстановка аскета. Единственная диссонирующая нота – старомодный, длиной во всю стену, шкаф – живая память медицинского прошлого островитян в течение многих поколений, в незыблемости перешедшая от отца к сыну. Через открытую дверь кабинета просматривалась смежная с ним приемная для обследования пациентов.

Обратив взгляд к небу, словно в поисках поддержки свыше, Ив простонал в трубку:

– Знаю, это создает проблемы, но я не мог настаивать, чтобы не вызвать подозрений.

Свободной рукой он шарил в ящике, пытаясь отыскать сигарету, припрятанную им на черный день, с тех пор как бросил курить. Мари, не позволившая ему подписать документ о захоронении тела Жильдаса, сделала для него этот день именно таким. Не говоря уже о ее требовании провести медицинскую экспертизу на материке.

Поначалу он взбунтовался:

– Твой брат умер в результате черепно-мозговой травмы при ударе о скалу!

– Я нашла его на песке, – возразила та с упорством, которое отличало всех Кермеров.

– Значит, он поранился об утес во время падения.