Текст книги "Желтый дьявол (Т. 1 )"

Автор книги: Никэд Мат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

3. Заседание Совета

– Заседание Совета считаю открытым!

На председательском месте Суханов. Ему лет двадцать восемь-тридцать. Интеллигентные тонкие черты лица.

Его знает Владивосток. Он подпольный работник. Для кого товарищ Суханов, для кого Суханов, а для кого просто Костя.

Его доклад:

– Товарищи! Мы получили приказ Троцкого. Он предостерегает нас от чехов, находит их скопление в Владивостоке нежелательным…

– И верно! Верно! – раздаются голоса с мест.

– Товарищи! – продолжает Суханов. – Я все-таки думаю, что опасность тут преувеличена…

Он останавливается, подыскивая подходящих слов для выражения своей мысли.

– Вы идеалист! – резко перебивает его Раев – у вас розовые очки. – Дайте мне слово!

Суханов смущенно заканчивает свою речь двумя, тремя фразами. На трибуну поднимается Раев.

– Мы не должны идеализировать права наций. В революционной борьбе нации – орудие в руках классов. На чьей стороне будут чехи завтра? Кто нам может это сказать, гарантировать?

– Чехи – друзья японцев! – кричит кто-то с места. – …Долой чехов…

– Успокойтесь, товарищи, – говорит Суханов, наружно спокойный, но волнуясь не меньше кричащего, – давайте высказываться по порядку.

– Какая опасность от чехов? – говорит один из ораторов – учитель Буржин. – Это самый миролюбивый народ. Им нужно на родину – вот они и сидят во Владивостоке – ждут парохода. Причем тут японцы?

В середине дебатов входит взволнованный товарищ Лифшиц. Он подходит к председательскому столу. В руках у него телеграфная лента.

Суханов поднимается:

– Товарищ Лифшиц хочет сделать важное сообщение.

– Просим, – кричат с мест.

– Товарищи, – говорит Лифшиц, передвигая между пальцами ленту. – Это… это сообщение от Краснолобова – и, запинаясь, читает по ленте: …предлагаю… разоружить чехов… учредить строгий надзор… поторопитесь эвакуацией…

В зале тихо. Суханов нервно кусает губы.

Члены Совета колеблются.

– Товарищи, – наконец, говорит Суханов – мы достаточно высказались. Вносите предложение.

Постановляют Суханову поручить переговорить с Гирсой об ускорении эвакуации чехов.

– Опять полумеры – говорит недовольный Раев – ведь не так надо действовать! Не так!..

Но сильна еще в членах Совета вера в социализм чехов и в миролюбие японцев.

4. Переворот

– Что, я вам говорил, говорил!.. Наивные люди, – это говорит Лифшиц, а все его по-товарищески зовут просто – Джером. Он эмигрант, маленький, сгорбленный, машет руками и трясет часто носом. – Ах! наивные люди, – и он нервно продолжает ходить по залу Совета.

А в окно видно, как Совет уже окружили чехи и вот-вот ворвутся. У окна стоит Раев.

– Да, табак дело, ерунда! – чешет он в затылке своей лапищей.

– Оставьте вы, скептики – это недоразумение…

– О-о!!.. – только и может выговорить Джером.

– Ну, вы, известно, панический человек, – и Суханов убегает в соседнюю комнату. Через минуту оттуда возвращается переодетым и через сад спускается к бухте на автомобиле. За ним убегает комиссар труда Губельман. Он встревожен, но еще надеется:

– Ничего – еще не так страшно, товарищи… – бросает он на бегу, – ждите, сейчас вернемся…

– К Гирсе поехали… сговариваться, – бубнит Раев.

У дверей тревожно возится сторожиха.

– Сговорятся, – отчаянно плюется Джером – и боком– боком проходит по коридору к выходу.

– По команде – марш, с бомбами на Совэт!.. – И чешский поручик идет к Совету.

Ультиматум:

– Двадцать минут для сдачи Совэта! – И смотрит на часы. Поднимает руку. Стрелки пригибаются, ждут…

– Ма-арш!..

– Ура! – Цепь чехов веером разбрасывается по улице, замыкая кольцом Совет; перепрыгивая через забор, заполняет сад. С бомбами они врываются в Совет.

Никого – пустые комнаты… Только сторожиха, тетя Дора, за стеклянной перегородкой энергично трясет головой, да машет угрожающе своими старческими кулаками чехам – она их не пускает в зал.

Треск – дверь ломается…

Совет взят.

Сторожиха сдалась…

 
Грузчик, поднявший смерти куль,
Взбежавший по неба дрожащему трапу,
Стоит в ореоле порхающих пуль,
Святым протянув закорузлую лапу.
 

Н. Асеев.

Утро.

– А хорошо сегодня, солнышко…

– Ну-ка, поддай, миленькие, – и грузчик подмахнул под семипудовый куль с жмыхами, – крепко! – И крякнув, зашагал врастающими в землю ступнями ног к штабелю.

– Эй, стой, – бросай грузить!.. – и вбежал на конвеер молодой грузчик: слышишь, стреляют – смотрите, на Совете чешский флаг…

– Что? – и все впились глазами в сад, за которым, на берегу бухты виднелся желтый карниз Совета, а над ним из– за деревьев на флаг-штоке колыхал красно-белый флаг.

– Остановить конвеер! – кто-то гаркнул. Подбежал, рванул рычаг. И визг роликов спал. Тишина – напряженная, ждущая.

– Смотрите – смотрите: японец повернул орудие на Совет… снимают чехлы…

– Что это?..

Все вздрогнули – склянки на судах начали отбивать девять.

– Что ждать? – тот же голос рявкнул, что остановил машину; – идем выручать Совет!

– Идем! – загудела толпа.

– Открывай амбар, – оружие!..

– Вон-вон! Так! – и грузчик прильнул к подоконнику и прицеливается в крайнего чеха, что лежит рядом с пулеметом. Спустил курок. Так его…

Чок – по стеклу, косяку – в стену.

– Ишь – палят…

– Ну-ка, ребятки, зараз по братушкам:

– Тар-рах… тах-тах… – в разнобой рванулись винтовки.

– Ишь, заворачивают… Так их крой… – и еще через окна и балконы чекотня выстрелов.

Квадрат площади между зданиями штаба и вокзала, как на ладони у грузчиков. Чехи не пустили их к Совету. – Пришлось им засесть здесь. Но невыгодная позиция и у чехов. Они отходят перебежками на Посъетскую; часть отделилась – бегом за вокзал…

– И-эх… дьяволы… – и грузчик рванул левую руку: пониже локтя капала кровь. Разорвав рубаху, стал перевязывать. – Перевязал, положив винтовку на подоконник, приложился и опять…

Где-то сзади застрочил пулемет.

– Обошли, проклятые! Крой, ребята, через подвал к бухте.

Бросились в разные двери по черной лестнице. Кто-то хватил на балкон – хотел спрыгнуть, но подстреленный свис, а потом рухнул…

– Не разбегайсь – вместе… будем отстреливаться…

Задняя широкая дверь была забаррикадирована трупами – все, кто пошел, попали под пулемет – не вышли.

– Патронов!.. – и грузчик с размаху ахнул о чугунный переплет лестницы винтовкой…

У главного входа залегло несколько отчаянных: не дают подойти цепи и только – на выбор, прямо в лоб кроют.

…Погорячились – все выстрелили и смолкли, затаившись, вольнув в плиты ступеней.

Чехи подкатили пулемет и засеяли горохом по входу. – Не было спасения.

Смолкли – решили – все кончены.

Цепь поднялась, рванулась к под'езду. Впереди – чешский офицер белый, безусый, с браунингом.

– Братушки, за мной!.. – и первый в дверь.

– Вот вам, иуды! – рявкнул грузчик и, обрушив что-то огромное на голову поручика, раздавил его.

Один миг – несколько чехов к нему… Опять взмах – это скамья, – и сбил наступавших с ног.

– Вот вам!..

Tax, – выстрелил в упор подбежавший чех.

– Иуды! – еще успел выдохнуть грузчик, захлебнулся и рухнул…

– Ур-ра!!..

Штаб крепости был взят: грузчики сдались – ни одного живого.

5. Похороны

Их тысячи суровых, непокорных,

Спускались с гор, сбирались с сумрачных окраин

В великую толпу к алеющим гробам.

В. Март

Когда свершилось это – никто не поверил: так было все необычно, неожиданно, невероятно, нелепо.

Братушки свергли Совет…

Боролись только одни грузчики.

И вот, когда ошеломленный город проснулся – Совета уже не было, члены его были все арестованы, и надо было хоронить павших.

Волнами, лавиной с гор двинулись рабочие окраины в центр города и затопили его главную улицу – Светланскую…

Это было стихийно…

Красные гробы, подхваченные этой могучей волной, были перенесены туда, на площадь, к штабу крепости, где бились вчера живые и где пали они за Советы.

И все время похоронный марш в этом городе, полном врагов, сегодня чужом, он звучал гордо призывно – своим, и вызывающе – чужим, врагам.

Эти чужие, враги, сегодня победители – жалкие, трясущиеся, прятались по своим балконам и издали, из-за занавесок наблюдали картину народного гнева – сплоченности против них, бесстрашия…

Гробы точно говорили: нас убили, а смотрите – сколько новых идет за нами, готовых на жертвы и подвиги.

Придет время, говорили они:

 
Настанет час
И наведут они на вас
Не хрупкие бинокли из балконов
Нет! Жерла пушек и штыки…
 

В этом городе победителей – побежденные чувствовали себя сегодня хозяевами.

И свисали гирляндами с гор новые толпы, вливаясь в общий поток похоронной процессии.

Сотни, тысячи женщин белыми венками окружали гробы.

Сомкнутыми колоннами шпалер двигались твердые, как сталь, рабочие ряды.

Город не видел такой демонстрации никогда!

Вооруженные чехи испугались безоружной толпы – они не посмели ей противиться, когда она потребовала на похороны представителей арестованного Совета.

И председатель Совета – Суханов поднялся над толпой.

Вопль радости и горя вырвался из тысячей грудей.

Костя не мог говорить – он только, указывая на гробы, призывал клясться навсегда в верности Совету.

Бурей ответила толпа, в этот миг готовая на все.

И если бы Костя, этот товарищ грузчиков и слесарей, воскликнул: – идем за Совет!

Лавиной, все сметая на своем пути, ринулась бы толпа.

Но на рейде стояли:

«Микасо» – японский броненосец, с наведенными на демонстрацию орудиями.

«Бруклин» – американский крейсер.

И – «Суффольк» – монитор просвещенных мореплавателей.

Глава 9-я
…ГРЯНУЛ

1. Никольская каша

Широкий светлый станционный буфет первого класса. В буфете – никого. Только вон там, у окна, на солнечной стороне, за столиком, сидит человек. Он читает газету, пьет чай. По временам он откладывает ее и скучающим взглядом обводит пустой зал. Ему все равно – он закуривает папиросу. Можно подумать, что он обладает большим терпением.

Бритая голова его блестит. Кто он, пассажир? – Но через плечо у него бинокль – больше никаких вещей.

– Николай, слушай, как ты сюда попал? – и Ильицкий быстро и цепко схватил сидевшего за руку.

– А ты? – тот спокойно.

– Я? Ну, я понятно, – я тут со своим вагоном, – еду по поручению во Владивосток.

Бум-м-м…

– В чем дело? – Ильицкий вздрогнул.

На перроне Никольск-Уссурийского вокзала забегали. Промелькнул мимо окон красный околыш дежурного по станции.

– Через полторы минуты еще ахнет, – смотрит на часы молодой подрывник. Щеки его горят, молодое лицо сияет, глаза возбужденно блестят.

– Где ты, скорее! Баранов! сюда к дрезине.

– Есть! – доносится из глубины туннеля.

Бум-м-м! И грохотом наполняется туннель.

Маленький толстенький коротышка выныривает из дыма.

– Есть, Адольф! – вскакивает на дрезину.

На задымленном, скуластом его лице – глаза как щелочки, да зубы.

– Едем, ребята! – и двое подрывников начинают крутить передачу.

Через несколько минут, из дыма и холода на солнце.

Туннель Раздольного позади.

Скорее в Никольск-Уссурийский.

Туннель взорван!

Первая преграда чехам есть.

Броневик дрогнул и откатился назад.

– А!.. проклятые, – взломали и туннель… – и чешский поручик спрыгнул с полувагона на насыпь. За ним несколько солдат. – Команда двинулась в разведку во внутрь туннеля.

Сзади подходил эшелон чешских войск 5-го стрелкового полка.

От эшелона к броневику бежал офицер:

– Братче, что случилось?

Из броневика высунулась голова:

– Братче, поручнику – болшевики взломали туннель. Штаб полка сейчас же был соединен по телеграфным проводам с командующим и доносил:

– Братче, командующий!

– Большевик взломал туннель…

Поручик улыбается – командующий в ответ выругался русским матом.

– Есть, братче!

Команда:

– Эшелон, выгружайсь…

– Саперы, в тоннель!

И 5-ый стрелковый полк двинулся обходной колонной через сопку к городу Никольску.

Вокзал гудит.

Эшелон за эшелоном прибывают красноармейцы.

Буфет мигом наполняется – все хотят есть, кричат, разговаривают, – спорят.

– Вот тебе и Владивосток…

– Приехал, – закончил Ильицкий и улыбнулся. Они вышли из буфета и пошли по перрону.

Мимо них, пересекая дорогу, быстро прошел на ходу, поздоровавшись с Ильицким, военный. Он скрылся в дверях телеграфа.

– Это комвойсками – Тонконогий… – Ильицкий понял поворот головы Николая вслед удалявшемуся.

Когда они повернули обратно, Тонконогий уже вышел из телеграфа.

– Так и знал! – они снова встретились – Тонконогий шел с ад'ютантом.

– Ничего не слышно из Владивостока? – Ильицкий подошел.

– Ничего, – сообщение прервано…

– А оборона?

– Вот, как раз то, что сейчас надо организовать. Но со мной штаба нет. Гродековский еще не прибыл.

– Может, я чем могу помочь?

Невероятно глупая обстановка…

– Да! Вы?

Тонконогий думает.

… – Вот и еще товарищ, мы с ним вместе были в армии Лазо, на Забайкальском… Он там командовал участком фронта…

– Николай! – зовет Ильицкий.

Тот подошел.

– Вот, товарищ Тонконогий… – поздоровались… – можете нас использовать.

Буум-м м – доплыло эхо, глухое в солнечном ярком дне, как бы растворилось, заглушенное жарой.

Все повернулись…

– Это Раздольнинский туннель!.. хорошо – задержка чехам…

– На долго? – Николай смотрит на Тонконогого.

– Нет… вот почему и надо здесь организовать оборонительный рубеж – идемте в мой вагон, – там набросаем план обороны… пока стянутся части…

– А во Владивостоке есть какие-нибудь наши войска? – на ходу Ильицкий.

– В том-то и дело, что нет: все были отправлены на Гродековский фронт.

– Легко начали чехи…

– Легко!..

– А кончат?..

Вошли в вагон.

Уржжжжжшшш… – мотор заведен.

Крыло семафора прямо.

Жезл в руках моториста.

– Едем?

– Едем! – дверка захлопывается.

На полотне у стрелки стоят Тонконогий и Ильицкий.

– Живей возвращайся!.. – вдогонку.

Автобус плавно ускоряет ход.

Вот мелькнул семафор… Диска… и увалы пошли, потянулись слева от Китая… А справа – бледные очертания Сучанских хребтов.

На раз'езде замедляет ход…

Кто-то машет фуражкой…

Начальник раз'езда красный флаг выставил…

– В чем дело? – Николай из окна.

На подножку автобуса вскакивает военный в гимнастерке… на поясе наган… лицо потное, глаза мигают – и растерянные.

– Вы, товарищ, куда? – спрашивает.

– А вам что, товарищ?

– Подвезите меня – мне нужно до следующего перегона.

– А вы кто?

– Скажу потом – здесь неудобно…

– Едем! – мотористу.

Автобус ускоряет ход.

– Ну, товарищ?

– Я… в Хабаровск… от фронта – организовать тыл… сформировать отряды.

– Вы?… Кто послал?..

– Я!..

– Вы… Кто?

– Я! Комфронта Гродековского…

– Кто?

– Абрамов…

– Моторист – стойте!..

Жжжжиии… шшшшшшиии…

Дверь автобуса настежь:

– Сейчас же вылезайте.

– To-есть, как?..

– Без разговоров!.. – и челюсти Николая хрустнули… Глаза недобрым огоньком:

– Ну?..

Вылез…

– Место командующего там, на фронте!

– Я… знаю… вы…

– Вы – трус!..

2. Крепкая сила

…Колоссальные возможности! – думает: край, который таит в себе неисчерпаемые богатства, бесконечные возможности.

– Нет! – говорит – вслух: этот край должен победить. Вы знаете, что здесь есть?

– Ну? – несколько голосов.

– Как нигде, здесь есть удивительный материал: кованные люди, крепкие, таежные… С метким глазом и твердой рукой… – Они победят – не отдадут край…

– Сейчас?

– Все равно, когда – их будет!.. Посмотрите – вот они!

И он опирается о косяк окна, смотрит. Высокий, здоровый, с крепким затылком и шеей, широкоплечий.

– Ну! – и он поворачивается: золотая оправа очков блеснула – крупный нос, резко очерченные бритые губы, квадратный подбородок, – сила, чуть-чуть ирония чувствуется в этом большом открытом лице, темном от рамы кудрявых черных волос, с широкого лба – назад.

А внизу, под окнами корпуса на лужайке плаца и ниже в лог и на шоссе к вокзалу тянется колонна вооруженных людей.

Это – красногвардейцы с базы. Все здоровые, крепкие, загорелые ребята, есть и старики; все это – грузчики, возчики, крючники…

Словом – база Хабаровская, широкоштанная, живописная. Винтовки они несут, как хорошие дубины.

– Что, товарищ Краснолобов?

– Ничего!.. – они будут драться не плохо. Надо им только твердую руку, да военную голову… И этот человек – сам твердый и уверенный – любит настоящую кованную силу. Недаром он Преддальсовнаркома.

– Вот, задача – вам, военным, сделать из этой разношерстной буйной силы – крепкую, стойкую, дисциплинированную.

– Это значит – сделать Красную Армию!..

– Да-да! А теперь – доклады, товарищи, – Краснощеков[5]5
  Далее в тексте А. М. Краснощеков (Краснощек), председатель Дальневосточного Совнаркома в 1918 г., фигурирует то под своей реальной фамилией, то как «Краснолобов» (Прим. ред.).


[Закрыть] отходит от окна, садится к столу и начинается работа.

Заседание уже кончено – начали с рассвета.

Теперь проведение в жизнь решений.

И, как машина, методично, по-американски работает Краснолобов.

– Мобилизационный отдел окончен: его начальник сделал доклад – двадцать тысяч двинуты на фронт, уже в дороге…

– Амурские канонерки довооружены и уже форсируют в Уссури, к Ханке и на Амур к Николаевску, – докладывает только что назначенный молодой матрос – начальник Амурской флотилии.

– Продовольствие? – и Краснолобов подымает очки or блокнота, чуть улыбается: он знает – богат край продовольствием и фуражом.

Цифры быстро столбиками ложатся на блокнот.

Кончено. Точка. Итог солидный – можно быть пока спокойным.

Добавляет только:

– Не стесняйтесь! – где надо – крепче, тверже… вот план… – большая графика цифр и пунктов комиссару продовольствия передана.

«Фронт – это самое главное», – думает он, нажимает кнопку; коротко:

– Товарища Саковича.

Быстро, боком, с бегающими маленькими глазами, сутулый, худой, в очках, с высоким торчащим воротничком – шея в нем, как у гуся, болтается, – входит:

– Я, товарищ Краснолобов.

– Фронт?

– Самое неопределенное…

– Что?

– Будто бы наши немного потесне…

– Не будто бы, товарищ командующий, а точно – что?

Плечи командующего – треугольником – голова недоуменно качнулась.

– На фронт нам с вами надо, вот что, товарищ Сакович… А сейчас – к аппарату идемте!

– Товарищ Мировский, Тонконогий?

Говорит Краснолобов, – как фронт?..

И тягуче идет по ленте:

…тревожно, слабые участки фронта – мало сил… Только что подорван наш броневик. Начальник штаба сам выехал на броневике на выручку… – Шлите скорее организованную силу и командный состав.

Последняя буква на ленте, точка, и:

– Еду сам, – резко телеграфисту…

– Еще? – телеграфист остановился.

– Точка! – Саковичу – идемте в мой вагон…

На ходу:

– Скажите своему ад'ютанту: сейчас же паровоз – на фронт…

Ни зги.

…Свист ветра, да грохот колес.

А по бокам, по насыпи мелькают какие-то тени, что-то кричат, но…

– Ни черта не разберешь!..

Броневик – визгом в ущелье, еще темнее… Рельсы заворачивают влево, а там, из-за поворота – два глаза: фонари…

– Что?…

Паровоз! – столкновение!!.

– Стой!!!..

И с насыпи воплем:

– Стой! – стой! – стой! Тени машут, кричат что-то.

Тормоз рванул.

Как в лихорадке трясет броневик: искры из-под колес – не катится, а скользит по рельсам.

Близко глаза, огромные фонари – вот:

– Трах… – треск…

Миг – и всем ясно.

Крушение: где? Что? Почему?

Но с насыпи уже раздается звонкая команда начальника штаба:

– Команда броневика, сюда, к эшелону… – Один за другим в темноте, кубарем скатываются красногвардейцы с броневика: ничего – благополучно… Только – передняя площадка броневика – вдребезги, в щепы, да бедняге артиллеристу оторвало ногу…

– Несите в задний вагон товарища, – быстро та же команда.

К эшелону:

– А ты что, машинист, – знаешь, что броневик из Евгеньевки вышел… Почему выехали, где жезл?

– Нет его… Заставили…

– Что-о?.. – сообразив:

– Назад, к Мучной!.. – и одним прыжком на паровоз, за ним – команда с броневика.

– …Я… я…

К печке прижат штыками человек. Его лицо не отличишь от изразцов: как мел! Только глаза в огне.

– Давай жезл!.. – один из обезумевших в панике.

– Что, вы с ума сошли? – и браунингом на трусов.

Расступились штыками – трупом валится обессиленный начальник раз'езда.

Потом к этому, с браунингом – штыки:

– А ты кто такой?

– На фронт, там чехи подорвали броневик, – вместо ответа им.

Но паника цепко сдавила их душу – сорвала маски, глаза в безумии:

– Окружены!.. Ты тоже предатель! Едем с нами обратно… В штаб…

– Трусы – один останусь! Ни шагу ко мне – и прямо в гущу наступающих браунинг втиснул.

– Ту-у-у-у…

– Айда, бросай!.. Скорей – эшелон уходит, – как волной схлынули и догонять эшелон.

И – командир за ними…

К фонопору:

– Товарищ Мировский – Никольский батальон бросил фронт, встретьте надлежаще.

– Пулеметами!.. Ты тоже не оставайся один – что сделаешь?

– Остаюсь, все-таки…

– Приказываю…

– Остаюсь!

– Расстреляю!

– Можете!

– Сумасшедший, чорт с тобой… Оставайся…

– Правильно!

Николай один…

Побелевшими губами шепчет, дрожит стрелочник, ему:

– Товарищ, ваш броневик тоже ушел за эшелоном…

… – И эти струсили, значит… Совсем один остался: вот так авангард… Выручил…

Сел к телеграфному аппарату, а возле положил браунинг.

Подумал про себя, а вслух вышло:

– Ловко…

… – А ведь они разорвут его в клочья, заколют… – и проводник в страхе зажмурил глаза и присел на пол в коридоре вагона.

…Нет! – Тише… Все тише бурлит за обшивкой вагона море людское… вот застучали, захлопали железные листы крыши вагона – кто-то поднялся, прошел, стал и…

– Товарищи! – в жуткой тиши – не поверил проводник, приподнялся, чуть выглянул в окно:

– Он, заговорил: ну, значить все в порядке… – подумал и смело прошел по вагону. Заглянул в купэ – пусто… – Разбежались все, оставили его одного… Вот – товарищи… и штаны тут… Ай-ай, без штанов… – струсили – убьют… А еще на фронт едут… А он – крепкий, молодец… И проводник стал слушать.

А Краснощеков все говорил и говорил… Просто, понятно, немного с акцентом, но ясно, и главное, – так просто и вразумительно и нужно. И все больше и сильнее чувствовалось – ну, теперь они его поймут и – послушают:

– Правильно!..

– Дельно говорит!..

Вот уже там, здесь раздается в толпе вооруженных людей с такими возбужденными лицами и злыми и недоверчивыми глазами.

И чувствуют, что правда: и никуда им не уйти от чехов – все равно будут бить, край разорят; драться, как ни прикладывай, все равно придется… хоть сейчас… али – потом…

И ясно всем – сейчас легче побить, потом будет труднее.

И разве он гонит насильно:

– Идите по домам, – слышал, говорит…

– Только, что вы там найдете – чехов, которые по одиночке вас расхлещут, да поперевесят, а здесь, вот сейчас вы – сила… И мы спасем от разорения край и завоюем революцию.

И так кончил.

Все знали теперь, что уж это так, и что надо драться… а раз драться, так серьезно… и – решили тут же, ночью:

– На руки его, качать!.. В вагон… да с ним на фронт…

– На фронт!.. – гудела толпа…

Сами прицепили эшелон к его поезду и айда… С песнями и твердостью.

А Краснощеков спокойно у окна, один – смотрит в ночь, в искры, полосы огня от быстро мчащегося паровоза… а сзади – громыхает эшелон хороших ребят.

– В штабе недочет… думает он и чуть-чуть улыбка, но никто не видит: в купэ темно и один.