Текст книги "Желтый дьявол (Т. 1 )"

Автор книги: Никэд Мат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

3. Ателье мод мадам Танго

– Мадам! эта шляпа к вам замечательно идет…

– А как вы думаете, Гри-Гри? – в зеркало полковнику – улыбкой больших серых зовущих глаз.

Полковник сзади также смотрит в трюмо, но у него утомленный вид. Он молчит.

– А? – тогда поворачивается к нему баронесса. – Хорошо?

– Хорошо…

Баронесса недовольна. Она переходит на английский язык, и разговор принимает интимный оборот: баронесса не стесняется – возле них стоит продавщица магазина, – она ничего не понимает.

Но баронесса ошибается.

Глаза маленькой кудрявой девушки, через большое роговое пенсне – вспыхивают любопытством. Вся она – настороженность..

Она слышит:

– Вы расстроены… Может быть эта ужасная бомба?

– Ах, мне безразлична судьба этого старого дурака.

– Да?! Как давно вы стали так думать, полковник?

– Неужели и вы, баронесса, такая чуткая, умная, думаете о них серьезно? Какие же это на самом деле спасители родины?!.. Мелкие интриганы, тщеславные трусы и жадные карьеристы; за один лишний просвет на погоне готовые продать эту самую родину, не сморгнув глазом.

– Ах, но вы, Гри-Гри, говорите сегодня совсем по новому! Ну, ничего!., а все-таки… какое нам дело до них!.. Наша задача – все для родины. Использовать все необходимое, ценное, в нашей сложной и большой игре.

– Да они то неценны… Они…

Два глаза, такие поразительно знакомые – сквозь стеклянные разноцветные нити японской портьеры на дверях.

Полковник застыл – устремленно тревожно на них…

– Они? – Баронесса на миг видит в трюмо чьи-то глаза – быстрым поворотом головы на Луцкого.

– Миг – но глаз уже нет.

Полковник чуть взволнован, но тверд…

Баронесса видит, не понимает. Больно закусывает нижнюю губу жемчугом острых зубок, молчит – ждет… Опять к зеркалу, спокойнее:

– Я слушаю, Гри-Гри…

Звонок – и в ателье мод быстро входит молодой безусый офицер. Прямо к баронессе.

Почтительным наклоном головы – английский пробор блестит.

– Баронесса! – целует руку, – генерал Хорват просил вас. Вот, прочтите пожалуйста.

И тонкий, длинный надушенный розовый конверт в руках баронессы.

Прочла – по лицу тенью. Что-то сразу решив:

– Идемте, господа!

К продавщице:

– Так вы, пожалуйста, вот это и это и модистку пошлете ко мне в отель. Знаете, в Золотой Рог.

– Да-да, сегодня же, мадам… – чуть-чуть улыбка и девушка быстро составляет модели – закрывает картонки и слышит:

– Почему, полковник?

И опять по-английски ответ баронессы:

– Уезжает в Харбин, сейчас…

– Струсил… – полковник зло улыбается.

Баронесса не отвечает.

Молодой офицер почтительно открывает дверь магазина – пропускает баронессу, полковника…

А потом и сам за ними.

Дверь закрывается.

… – Ха-ха-ха-ха-ха…

… – Ха-ха-ха-ха-ха…

Заглушенно смеются за японской ширмой в ателье мод двое, через ширму смотрят в витрину магазина на улицу: Одна – маленькая черноволосая, кудрявая…

Другая – высокая, синеглазая с большими русыми косами. Это – две Ольги: Маленькая и большая.

Смеются и шепчутся.

– Хорошо… – шепчет большая…

– Иди сейчас же… – говорит маленькая.

4. Рабочий Красный Крест

– Бомба!

Бомбой влетает Коваль в ЦЕБЕ.

– Что бомба?

– Бомба! – повторяет снова.

– Да что бомба? – оглашенный, говори! – Раев встал из за стола и оперся своими корявыми кулачищами о край.

– Только что сейчас на Китайской брошена бомба…

– В кого?… – все вскакивают в комнате, переполненной рабочими.

Эффект. Коваль торжествует:

– В Хорвата…

– Ну?! – напряженное.

– Даже не ранен проклятущий! – И Коваль садится к столу Раева. Общее разочарование.

Начинаются догадки, как и почему и кто бросил. Все устремляют глаза на Раева.

Тот невозмутим. Ничего не прочтешь на его серьезном, корявом липе, сильном и простом.

Только в сторону глазами – на черного красивого парня в студенческой потертой тужурке.

Тот – тоже.

Быстро глазами сговорились…

Раев встает и, как ни в чем ни бывало, уходит в соседнюю комнату.

Через минуту уходит также и студент, говоря что-то, на ходу, Ковалю.

Тот доволен: уселся за стол вместо Раева, и зашумела комната от его шуток; да и дела тоже не задержал.

Везде поспевает Коваль. И по ЦЕБЕ, и по рабочему кресту, да и в окно не забывает поглядывать…

Не мешает все таки, – хотя чешеньки и воздерживаются трогать Раева в ЦЕБЕ. Ну, да известна их «дружба» предостаточно… все до времени…

И Коваль, нет-нет, да и выглянет вдоль по улице – и вверх и вниз, к бухте; и, успокоившись, сядет – там ребята на страже похаживают.

А улица за окном бурлит.

У Семеновского базара, в гуще китайских кварталов-харчевен и театров, лавчонок с шелком, чесучей и чаем, где сидят всегда флегматичные, то толстые и потные, то тонкие и желтые купезы.

В гортанном шуме разноязычной толпы, то там, то здесь, кричит желтыми зубами и мутными глазами, полутрупом, качаясь на ходу, тощий, ходя:

– Чу-да-Яна[10]10
  «Приходите курить опиум». Шествует китаец, за ним полицейский. Наказание, в первый раз, за опиокурение.


[Закрыть].

В руках у него трубка с длинным бамбуковым чубуком и заженная фитильная лампочка.

В гуще этого шума, специфической вони китайских кварталов – в центре, у бухты, откуда соленым туманом дышит море, находится Центральное Бюро Профессиональных Союзов Владивостока. Там же и Рабочий Красный Крест.

Это единственное место – маленький большевистский островок, пока еще легальный, – где рабочие собирают свои разрозненные разбитые силы, залечивают свои раны. Это настоящий пролетарский остров среди огромного моря врагов всех мастей, всех наций.

Он – всегда на страже.

А за стеной, в комнатке, – балконом в бездну китайских лабиринтов уличек и улиц – происходит Конспиративное Заседание.

– Бомба… – раздумчиво говорит Раев – как бы не вышло из за нее какой заварухи…

Снизу, за балконом, китайской дудочкой – свист.

Студент – на балкон…

– Кто? – Раев спрашивает.

– Андрюшка Попов… – И веревочную лестницу – быстро вниз.

…Кудрявая белая голова, веселые глаза, широко улыбающееся лицо… и Попов, упруго, без шума, на мускулах, через перила балкона легко перебросил свое тело – в матросском бушлате и клеше.

– Игорь, вот на тебе, с губы!.. – И он передал ему папиросу, а сам прошел в комнату.

– Ты знаешь про бомбу? – встречает вопросом Раев.

– Знаю, и кто бросил – знаю.

– Ну?!

– Индивидуальный террор, – понял?.. Один железнодорожник, Журавский… Он уже пойман…

Вошел Игорь. С раскрученным мундштуком папиросы. Там и была записка. Услышав Попова:

– Ну, – произнес. – Теперь готовиться к налету, пожалуй, нечего…

– Напротив… – И Попов шопотом добавил: – с первой речки ребята сообщили…

Опять сигнал за балконом, внизу.

И таким же манером поднялась Ольга-большая.

Убрана лестница.

Все в комнатке шопотом…

А Игорь Сибирцев слушает, а сам достал лимонную кислоту да кисточкой по записке… И, одна за другой. Цифры по проведенным полоскам строятся рядами…

Читает шифр – и тоже шопотом:

– Надо устроить побег с гауптвахты, – сообщают, что удобно в час дня, когда происходит смена караула чешского японским.

– Немедленно, пока не поздно… – шопотом Ольга. И Попов также твердо головой.

Решают быстро:

– В субботу, в час.

Дальше… – а когда Ольга сообщает – Игорь и Андрей улыбаются хитро и переглядываются.

Также быстро все решают: послать двух Зой, маленькую и большую – выследить.

А ночью опять собраться на Гайдамаковской…

Только хотели кончить, разойтись – сигнал из большей комнаты: свист Коваля…

Все насторожились.

И…

…Коваль еще свистит…

Входят быстро, с револьверами в руках, два контр-разведчика, расталкивают рабочих и прямо к Ковалю:

– Ты что свистишь?! – и револьверами на него.

– Зуб с дырочкой выломал… – Видишь, пробую!.. Сдавленный смех в комнате.

– Я тебе попробую!.. – и один контр-разведчик рукоятью револьвера на него. – Видал?

Тому хоть бы что:

– Видал…

5. Мать Огарческая

Ночь.

По под'ему Гайдамаковской улицы метет пылью с бухты – ветром свистит, визжит по окнам, хлопает по ставням, завывая в трубе.

…тук-тук-тук-тук… ииу-ииууу…

– Маша! – с кухни голос – отвори, наши стучат…

– Да это ветер, Прокопьевна…

…тук-тук-тук-тук…

– Слышишь, опять четыре раза… свои это, отвори!

…Ешьте, товарищи! Ешьте…

Целая ватага ребят за столом, здоровых, краснощеких, веселых…

Смеются:

– Ах, Любовь Прокопьевна, да разве нас нужно еще просить?! – скулы как жернова, – работают – только хруст стоит за столом, да сочное прихлебывание из большой миски – общая она на всех…

И Любовь Прокопьевна на них смотрит – стоит над ними – довольная, что ее ребята едят хорошо…

Любит она их до страсти, как и боится за них еще больше: с'едят белые ее соколиков, неровен час – поймают…

А ребята и в ус не дуют – только за ушами пищит, вот как уплетают!..

Они все знают хорошо, как она их любит и заботится о них. Платят они ей тем же, и зовут в шутку:

– Мать ты наша, Огарческая…

– Любовь, ты, свет, да наша Прокопьевна!..

Она отмахивается и серьезное лицо делает – будто сердится. Только глаза выдают – хорошие, добрые, простые, так и смеются, сияют материнской любовью…

Три головы вместе уткнулись – тихо разговаривают.

– …Да, ну…

– Я тебе говорю, – правда!.. Дядя Володя до того изнервничался, что все равно сидеть не в состоянии. А потом – эти смены караулов, удобно…

– …Сделаем… Только приготовьте место… Паспорта Игорь имеет…

… А что остальные? Ты видела их всех.

– В прошлую передачу видела. – Говорила…

– Ну?..

Голос маленькой Ольги падает до шопота болью:

– Не хочет, по-прежнему…

– Раев прав…

– Ну да, Андрей, а что делает…

Вот… И еще тише разговор.

Совсем не слышно.

А за дверями, рядом, слышно, как Коваль рассказывает про свое сегодняшнее председательство в ЦЕБЕ и разговор с контр-разведчиками.

По временам оттуда долетает смех.

…Зеленый огонь, – значит путь свободен, – входят в полумрак комнаты двое.

– Ольга! Идите сюда! – им навстречу с кровати, где примостились трое, – голос маленькой Ольги.

– Вот, ребята, это Александра Николаевна, про которую я тебе рассказывала, Ольга.

И они подсаживаются на кровать дружно, тесно.

– …Там я ее с Игорем свела, а здесь, Андрей, ты с ней договорись, а потом с Раевым уже устроите сами… я же с Ефимом, на днях, должна уехать в Харбин…

И опять общий разговор… тихо, полушепотом.

Ольга улыбается, рассказывает…

…А она поедет с Танечкой.

– Еще бы, куда угодно!., ты видишь какая она… Да вот, мы сейчас ее позовем и расскажем ей все, увидишь. И Ольга в соседнюю комнату приоткрыла дверь:

– Любовь Прокопьевна!

– А, что?

– Сюда! к нам, на минуточку…

– Сейчас, Ольга Семеновна! Иду!

Вошла, подсела к ним близко, и тоже шопотом… Так увлеклись, что не слыхали, как кто то тихо стукнул по раме окна. Еще раз, – сильнее…

Тогда все насторожились.

Попов бесшумно в соседнюю комнату – предупредить. А Любовь Прокопьевна к окну:

– Кто там?

… – Ну, что, дочка, из деревни пишут?.. – смотрит по простому. Пожилая женщина; из-под шарфа выбились белые пряди волос.

А возле, на лавочке – дочка: молодая, беленькая, с веселыми светлыми глазами – читает газету, смеется…

– Да пишут, что Москву взяли уже…

– А который-то раз? – и седая женщина качает головой, – грехи!..

– И, да уж и не знаю который… – дочка весело, а сама острыми глазами по вагону.

Мало пассажиров.

Стучит и гремит расхлябанный, старый жесткий вагон. Давно уже рассвело, а темно в вагоне. Весь Амурский залив в тумане. Мутными клочьями врывается в дверь, соленою слизью оседает по стеклам, стенкам, скамьям…

… – Читать, мамаша, еще? – остроглазая белая, хитренько так, на старушку.

– Не стоит, дочка…

Подумала, покачала головой.

– Нэма в свити правды, колы брехливый свит настал…

Вздыхает, кутается.

– Каждый день берут Москву… утешаются…

– И не возьмут, Любовь Прокопьевна… – Танючка ей на ухо весело, уверенно.

– Дай-то, господи…

И Любовь Прокопьевна истово крестится.

– Ничего, не смейся, востроглазая, – я по своему большевичка. Старуха я, – простительно…

Улыбается…

Глава 15-я
СНОВА В ГОРУ

1. В трамвае

Ра-азз, – и ногой на подножку.

Динь-динь-динь-динь… динь-динь… динь…

Звенит трамвай, спускаясь по Алеутской.

Остановка. Вскочивший протискивается в вагон. Трамвай заворачивает на Светланскую. Мелькают витрины магазинов, в его зеркальных стеклах, отражаясь в обратном движении.

Смотрит: что это?

Сразу не смеет поворотить головы, – оглядывает осторожно, не торопясь, публику вокруг… успокаивается, и потом, незаметно, медленно двигается к передней площадке вагона.

Остановился – смотрит: – бритая голова, загорелая шея, защитный френч…

– Фу, чорт возьми, тот самый, что на фронте из палатки сшил, – думает…

Рука загорелая, черная – держит газету.

На переломе, под пальцем заголовок:

КОНЕЦ АРМИИ ЛАЗО.

Впился, читает:

«Нет армии Лазо…

Разбита, разбрелась – уничтожена.

Он, один, всеми покинутый, – даже своими, – ушел в тайгу… Быть может, умирать.

А его банды, раскинувшись по окружным деревням, грабят, насилуют и…»

…И что же…

«Большевики не умели воевать вообще: это была пьяная, разнузданная, дезорганизованная масса…

Но Лазо – надо отдать ему справедливость, хотя он и наш враг, – был единственный талантливый полко… самый серьез… наш про…»

…пальцем на заголовок, а сам говорит вслух, читает:

«Конец армии Лазо»…

Бритая голова чуть откинулась, но не поворачивалась…

Жжжиии – шшии…

Публика шатнулась, и пассажиры волной к дверям…

Шш-шиии – трамвай стоп:

– Мальцевский базар, станция второму участку – кондукторша.

– На Абрекинскую, здесь слезать, да? – бритая голова кондукторше.

Та кивает головой.

Встает, прячет газету в карман, выходит последним.

Идет в сторону экипажа, а впереди – тот самый, который… Догоняет – поравнялся. Идут вместе.

Шопотом:

– Спускайся направо, к бухте, – подожди у доков…

Разошлись…

«Конспирация», подумал каждый: правильно, хорошо сделали…

Но на углу, у экипажа, дымит папиросой человек – под фетровой шляпой не видно лица – военный американский костюм – на ногах обмотки и желтые остроносые ботинки.

На повороте бритый заметил что то – и быстро, бегом к бухте. А там – сел на каменный парапет.

Вытащил газету. Закурил папиросу.

Ждет.

– Что этому «американцу» надо? – думает… Заметил, как тот спускается к нему – шпион.

Одним глазом в газету, другим на него…

Подходит, и:

– Николай, здорово! опять с тобой встретились… ловко, совсем не ожидал…

– Ну, и я тоже.

– Похоронил уж я тебя совсем…

– Как многих других…

– Да…

Замолчали.

И картинами проходят десятки, десятки лучших товарищей, погибших там, в тайге.

… – Ты знаешь, Александра Николаевна здесь…

– Жена Яковлева?..

– Она самая… – Она здесь, как большевистский Калита, собирает раздробленные силы. Сегодня, как раз, должно быть первое организационное собрание сибиряков и здешних, приморцев…

– Где? когда?..

– Все скажет…

– Почему ты в американском? Я уж подумал – шпион. – И Николай смотрит, ждет.

– Хо-хо… Ловко, брат, и не придумаешь лучше… – И Ильицкий весело добавляет: – у американцев служу… в штабе…

– Да, действительно, хорошо…

– А Ольгу Лазо видел? – опять Ильицкий.

– Нет еще, но я здесь близко подошел к местным… – Знаешь маленькую Ольгу и Танючку?..

– Нет.

– Ну, узнаешь… Так вот, через них. А к Раеву у меня была явка от Краснолобова… Да, а сам он где, – ты знаешь?

– Краснолобов? Нет… Как расстались там, на Зее – так с тех пор и ничего… И об Яковлеве ничего не слыхал.

– И Александру Николаевну…

Шорох по гальке. Оглянулись.

По виадуку спускалась она.

Быстро подошла.

– Я заметила – за вами смотрит какой то американец в шляпе, – разойдемся. Вот вам пароль и адрес. Время собрания – одиннадцать ночи.

Уходя:

– Ольгу видела – тоже придет…

Но уже поздно: успела уйти только она, как шляпа из– за угла – тут…

Николай быстро решает:

– Я купаюсь… ты поезжай на шампуньке в Гнилой Угол… Одежу забери, – там встретимся.

Ильицкий еще плохо соображает, как и что… Но уже быстро – к шампунькам.

Слышит – булькнуло за спиной… Не оглядываясь, идет.

А Николай далеко вынырнул и мерными широкими взмахами поплыл через бухту Золотой Рог, сверкая бронзой точеной головы и загаром плеч.

– …А здорово мы его обтяпали… – во всю, не может удержаться, хохочет Ильицкий: – ведь он не знал, сначала, за кем идти, а потом решил – за тобой; искупается-де, мол, и вернется, все равно голый не убежит…

– Малость ошибся… – выдыхает Николай; улыбается и часто дышит. – Устал…

– Здорово устал?

Николай закрывает глаза, кивает…

Вытянулся на траве, жмурится на солнце – блестит тело каплями соленой морской воды.

Опять покатился смехом Ильицкий:

– Вот то будет шпик искать твое белье! – можно сказать – укараулил!..

И опять хохот Ильицкого…

– Ты ему счет представь, – сквозь смех.

– Счет… – и Николай упруго вскакивает и начинает одеваться.

И тоже присоединяется к Ильицкому.

Оба смеются.

Смеется и бухта осенним солнцем…

Весело… солоно…

2. Пуганая ворона

Хвостик солнца через окошко зайчиком по стене. По старым олеографиям из «Нивы». По канареечке в клетке: ти-и-и-уик-уик!

– Ззззз… ззиннн… дзинззз… – бьется об стекло ошалелая муха.

Потом перелетает на диван. Долго сидит на чьем-то носу и чешет лапки. Наконец, спускается в рот, спящего на диване Резникова.

– Гммм-аааххх а-ах – лежащий делает гримасу – и выплевывает непрошенную гостью.

Прислушивается: не стучали-ли? Все спокойно.

Идет на кухню. К хозяйке:

– Анна Григорьевна, скажите, меня никто не спрашивал?

– Нет.

– А те, что давеча приходили?

– Те спрашивали какого то Резникова. А у нас такого никогда и не было.

– Так-так, а вы что же?

– Что же… я и говорю: у нас жилец Смирнов, да я с мужем.

– И все?

– Все.

– А они что?

– Они то что? Молодежь! Похохотали и ушли.

– А зачем им Резников – не говорили?

– Нет. Вы что же так ими интересуетесь? Вы их знаете?

Руки по швам. Нервное движение пальцев.

– Что вы, что вы! Я никогда о них и не слыхал. Я только так…

В передней кто-то стучит.

– Вероятно к вам, гражданин Смирнов.

– Кто же это?

Вбегает Танючка. Звонким веселым голоском:

– Здравствуйте, здравствуйте, хорошо, что застала!

– Пойдемте, пойдемте ко мне! – спешно провожает Резников ее в свою комнату.

Танючка сбрасывает тужурку и тут же выпаливает:

– Я к вам по делу, товарищ Рез…

Резников подбегает к ней и всей ладонью зажимает рот.

– Ради… всего! Тише! Тут все слышно. Не произносите моей фамилии. Я тут Смирнов…

– А-а… – только и может выдавить Танючка, сообразив страшную важность Резниковского сообщения.

– Вот вам бумажка. Напишите, в чем дело, – шепчет Резников Танючке на ушко.

Танючка пишет:

«Сегодня явка у… нужно быть всем обязательно».

– Явка? Не пойду, не пойду! Что они – сумасшедшие! В такое время: кругом шпики, все расконспирировано… Нет, не пойду!

– Велели, обязательно! – дышит Танючка в ухо Резникову.

– Не пойду! А ты иди домой. Вот тебе книжка, если кто по дороге спросит, где была, – скажи к дяде – за книжкой.

Он подает ей томик Лермонтова и выпроваживает ее.

– Что же вы так скоро барышню-то отпустили, – улыбаясь, говорит Янна Григорьевна.

– Это внучка моя. За книжкой пришла, почитать этак… Знаете – дома скучно…

– Да-да, – сочувственно кивает хозяйка.

Что это она, – думает Резников. Не подозревает ли что.

– Ха-ха-ха – беспричинно смеется он. – Молодежь – все книжками балуется…

И, чтобы окончательно замести следы, берет хозяйку фамильярно под руку и говорит:

– А нам так и в козла играть хорошо.

– Что ж… сыграем, – дружелюбно соглашается хозяйка.

3. Снова в гору

Ветер свистит и рвет.

– Ну-ну, не отставайте, товарищ центро-сибирец! Это вам не Иркутск, – покрепче, покрепче шагайте…

Клочьями сквозь ветер долетают слова и смех Кокушкина.

Три темных фигуры скользят по щебню, карабкаясь в гору.

– Будь проклят ваш Мальцевский овраг, – сзади кряхтит и ругается бас.

Лезут…

Вот уже гребень сопки:

– Дайте хоть передохнуть, – опять сзади, просительно.

Сжалились – останавливаются.

Оборачиваются, подставляя спину ветру, и бас ахает…

Небывалой панорамой лег сказочный город там, внизу – к бухте сбегая многочисленными ручейками огней. Огромным амфитеатром раскинулись скалистые кручи – далеко в море замыкая круг рогами: Тигровым и Черным мысом.

Клочья облаков по небу.

Черными пятнами внизу бухта.

В просветах – белые полосы.

Вон там, в прорыве, у входа в море – серебряная синь по ряби залива – лунными бликами.

– Чертовски!.. – только и может пробасить он.

– Ну, отдышались, товарищ, – опять Кокушкин, – и первым вперед еще выше…

– Ох… сзади вздохом…

Впереди, выше – заминка… и голос:

– Держи вправо.

– Нет, влево, – ответом Кокушкин.

– Пароль?

Кокушкин в темноте близко на ухо тому:

– «Снова в гору».

Ему ответом:

– «Прямо и круче налево».

Прошли.

– Ох, еще выше… – слышно жалобно сзади.

– Еще, – насмешливо шопотом впереди.

– Ох… – протяжно.

В разрывах облаков луна да звезды.

Шорох – далеко слышно гальку.

Низко надвинута на глаза широкополая шляпа – поворачивается часто… крадучись ногами, прихрамывая… перебежками от дома к дому по теневой стороне. Потом – в ущелье Рабочей Слободки, во тьму.

Вздох облегченья…

И только шагнул дальше – ослепило.

Под самым носом электрический фонарь…

– Кто?

Чакают зубы… рыжая борода трясется…

– Пароль, – снова, и дуло револьвера в полосу света к глазам:

– …Сссс-с-свой…

Смех. Гаснет фонарь.

Тьма.

Еще одна фигура из тьмы на гору.

Остановилась…

Точно приросла к гребню сопки – широкая, коренастая.

Лунным бликом из туч: – это – Раев…

Стоит крепкий, спокойный, смотрит вниз на город: он знает его тайны. Он любит его вечно бурлящую авантюрную политическую обстановку.

Он любит борьбу в нем – тонкую, ловкую – страшную: не на живот, а на смерть…

Борьба эта совсем было замирала – слабли силы большевиков. Но вот сегодня опять начинается.

Недаром же он и сейчас поднялся в гору – на самый гребень: в самую гущу Рабочей Слободки.

Смотрит: а город оттуда – огромный, сверкающий – дышит тяжело, жутко, по чужому… – своими шантанами, разгулом офицерства, бесконечными контр-разведками, разноязычной оравой врагов, китайскими опио-курильнями, пьяным торжищем женского цветного тела – рынок интервенции…

– Погоди, – огромным кулаком ему, – будешь наш, вычистим до тла…

И зашагал, крепко, уверенно:

– Снова в гору.