Текст книги "Желтый дьявол (Т. 1 )"

Автор книги: Никэд Мат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

2. Страшилище

На краю города, в плохонькой комнатке с ободранными обоями, за грязным деревянным столом сидит человек. У него седая голова, жесткое тощее лицо, серые сверлящие глаза.

Взглянув со стороны, можно подумать: ученый, углубившийся в свои научные открытия и забывший про все окружающее.

Но нет. Этот человек науками не занимается. За поясом у него бомбы, с плеча небрежно свесилась пулеметная лента, на столе под рукой огромный кольт и куча патронов. Этот человек – страшилище местных обывателей, начальник отряда отчаянных, как и он, людей – анархист Пережогин.

– Трррр…

– Да! слушаю…

– Говорит Карандашвили. Тебе, Пережогин, поручается сбор теплых вещей для армии. Сбор произвести среди местного населения.

– Есть! Когда?

– Как можно скорее и безболезненнее. На твой отряд жалуются…

– Кто? Кто смеет! – Лицо Пережогина исказилось. Брови сдвигаются. Он, жертвующий всем для дела, не жалеющий ни себя, ни других… Кто смеет на него жаловаться.

Нет ответа. В телефон шипение. На другом конце трубку уже повесили.

Пережогин сжимает кулаки. – Ух, сволочи – пусть подождут, настанет момент.

Поворот головы к дверям. – И что нужно Карандашвили? Ведь тоже анархист. Уж больно ручной стал… В соседнюю комнату:

– Бобров!

За дверью, в соседней комнате – попойка. После недельной бешеной работы – можно позволить.

На столах хлеб, мясо, водка, под столами пустые баночки.

 
Эх, гуляй, гуляй, головушка моя,
Эх, головушка моя да разудалая…
 

Самые разнообразные люди в этой компании: тут и деревенские парни с залихватским присвистом, тут городские бродяги – сорвиголова, тут дезертиры, случайно приклеившиеся к отряду матросы – клеш…

Все сплотились, об’единились в одном деле. А какое дело – не всем же думать. Знают одно: надо делать. Чтоб без буржуев. А как это сделать, знает он – человек с бомбами – Пережогин.

– Бобров! Тебя зовут.

Сутуловатый, широкоплечий парень пробирается сквозь сидящих. Он слегка покачивается и морщится, точно прогоняя из головы остатки дурмана.

– Опять? Пьянствуете, – строго говорит ему Пережогин.

Бобров с’еживается.

– Немножко! Что-ж поделать. Ребята…

– Довольно! Завтра приступаете к сбору теплых вещей для армии. Смотрите, чтобы без эксов.

Бобров угрюмо смотрит. Потом медленно:

– А кто за всем уследит. Вообще… Товарищ Пережогин, – и уже не сдерживая накопившиеся в себе мысли Бобров выбрасывает:

– Мы так не можем! Настроение у ребят отчаянное. Везде идем, рискуем жизнью, а тут еще следи за пустяками. Справедливость. Вот на днях эвакуация Читинского банка… Хорошо бы…

Пережогин ударяет кольтом по столу.

– Молчать! Ступайте.

Бобров уходит. Суровое лицо Пережогина не меняется в своем выражении. Но он о чем-то задумался.

3. В мутной воде

– Ваня! Ты не слышишь? Стучат.

– Где? – Иван Федорович вскакивает.

– В нашу дверь.

– Не может быть! – Иван Федорович хватается за голову.

– Что это? Обыск? Конфискация?

У Ивана Федоровича волосы дыбом. Его жена Марья Григорьевна спешит к комоду. Скорее – кольца, серьги, часы. В старый чепчик завернуть – бросить на верх печки. Костюм мужа, летнее платье – в узелок, в амбар под дрова.

Стучат.

– Сейчас, сейчас откроем! Ключи ищем, – кричит в коридор Иван Федорович. Коленом зацепился за умывальник, падает на пол. Глаза на выкате.

Шопотом:

– А вдруг расстреляют… Надо письма уничтожить. Сжечь. Где спички? Маша, спички.

Марье Григорьевне некогда. Губы матовые – лихорадит. Куда спрятать деньги? За люстру, под шкаф, в матрац – найдут, найдут. Везде найдут. О, проклятые. К себе за кофту. Не отдаст. Пусть убьют.

Сама к дверям. Долго возится: ключ, цепочка, затем крючок, заслонка.

– Ну, идите!

У дверей хорошо одетый японец. Спокойно покуривает папиросу. Улыбается.

– Здесь квартира банковского служащего Передрягина?

Марья Григорьевна ничего не понимает. Но японец держит себя чрезвычайно свободно.

– Мне нужно повидаться с Передрягиным по делу. Здесь он?

– Здесь! Войдите.

«…что касается Читинского банка, примите все меры предосторожности…»

Начальник комиссии по эвакуации морщится. Легко предписать. А, ну-ка попробуйте справиться с этими людьми, в каждом из которых сидит мелкий авантюрист, каждый из которых не прочь наживиться.

– Есть у вас надежные ребята? – спрашивает он своего помощника.

– Есть, некий Передрягин – аккуратный служака и, по– видимому, честный человек.

– Поручите ему наблюдение за погрузкой золота, – говорит начальник.

– Слушаюсь!

На вокзале спешная работа по погрузке золота. Подводы с ценными бумагами и деньгами под усиленной охраной под’езжают к товарной платформе. То тут, то там шныряют банковские служащие с папками дел и связками ценных бумаг.

Передрягин у буфета нервно пьет чай стакан за стаканом, по временам боязливо поглядывая на часы.

Наконец он расплачивается, нервно закуривает папиросу и быстро направляется к выходу.

– Нет ли у вас спичек?

– Пожалуйста!

Спросивший японец берет коробочку ленивым движением, зажигает спичку и рассеянно кладет коробочку к себе в карман.

– Ах, простите, я совсем забыл, это ведь ваши. Благодарю. – И он возвращает Передрягину спички.

Но тут уже другая коробка, не та, которую дал Передрягин. А на дне той под спичками крошечная записочка:

30 слитков по 5 фунтов.

20 слитков по 3 фунта.

Золотой монеты на 200 тысяч.

Банковских билетов 102 милл.

3-й и 5-й вагон.

– Йес, – ухмыляется про себя японец, развернув бумажку. Вдруг он чувствует, как сзади вплотную к его голове наклонилась чья-то другая голова. Голос:

– Ни с места!

Твердая рука сдавливает кисть японца.

Группа белогвардейцев расположилась за курганом около полотна железной дороги. Нетерпеливо кого-то ждут.

– Где он? Пора уже. Сейчас прибудет поезд.

– Он должен на вокзале получить сведения о вагонах.

– Кто-то идет! Слышите?

Вблизи показываются несколько человек. Впереди них японец.

– Кто там? – все вскакивают на ноги.

– Свой! – отвечает японец. Все опять спокойно усаживаются.

В то же время из-за кустов с криками и выстрелами выбегает несколько человек, затем еще и еще… Плотное кольцо окружает белогвардейцев. Это ребята пережогинского отряда. Их около сотни. У белогвардейцев опускаются руки.

– Что, попались, голубчики! – смеется Бобров.

– Ну, сдавайте оружие и убирайтесь, пока пули вас не догнали.

…Вдали уже показывается дымок паровоза. Через несколько минут с грохотом и шумом приближается поезд, вблизи под’ема заметно замедляя ход. Несколько пережогинцев бросаются к паровозу и ловко вскарабкиваются к машинисту.

Поезд – стоп.

Все бросаются к запломбированным дверям 3-го и 5-го вагонов.

– Даешь золото! – кричит Бобров.

– Золото – наше!

4. Бесхитростный дележ

Там, где кончаются Байкальские туннели, лента рельс вырвавшись из-под сводов, делает крутой поворот на юг, убегая в тайгу, там, под Верхнеудинском; легкими мостами она перебрасывается через Селенгу, Ингоду – скатываясь к песчаной, терпкой смоляными запахами Чите – ключу всего Дальнего Востока.

Отсюда две дороги: в Китай и на Амур.

В этом повороте близко надвинулась тайга.

Бесшабашный поезд летит, качаясь на закруглениях, то ускоряя, то замедляя ход… – неопытная рука им управляет; гремит тайга, переливается, – ей вторят холодные ключи, да крики птиц.

Осень горит всеми цветами озноенных, обожженных листьев и зачервленных сгорающих игл.

Гром поезда по временам заглушает пулеметный чокот и одиночная беспорядочная винтовочная стрельба.

Напуганный, настороженный, он мчится неизвестно куда, удирает… Тревожные гудки от времени до времени нарушают его беспорядочный грохот бега. – Точно подбадривает он себя этим гулом, грохотом колес, залпами выстрелов.

Но вот на тормозах все задрожало. Крики, выстрелы… и пачками из товарных вагонов сваливаются к насыпи вооруженные, разношерстно одетые люди.

– Тащи их!..

– Сюда тащи! – и несколько человек гурьбой бросаются к вагону, рвут дверь, вскарабкиваются туда и через минуту ящики один за другим, обитые железом, продолговатые, спускаются с вагона и грузно увязают в балласте насыпи. Другие подхватывают их снизу и тащат в конец эшелона на рельсы.

– Сюда, братва!.. – кричит какой-то истошный голос.

– Эй, вы, обормоты, что затеяли? – и взлохмаченная седая голова свешивается из оконного люка заднего американского вагона.

– Иди сюда – узнаешь! – кто-то кричит.

– А то опоздаешь, – смеются…

Голова скрывается на миг, а потом – упругий, совсем не старческий прыжок на насыпь, и Пережогин бегом бросается к толпе, махая нагайкой:

– Черти, рано!

– Чего там, крой, ребята – некогда ждать!

– Хотя бы караул поставили. На паровозе есть кто? – и Пережогин клином врезывается в толпу.

– А бес его знает!.. – отзывается взводный Бобров, не оборачиваясь, и начинает рубить ящик.

Трах!.. – ящик разламывается и золотые слитки звеня разваливаются, скользят на рельсы.

Миг – все замерли: обалделые лица, горящие глаза, раскрытые рты, настороженные в порыве жесты, зачарованные гипнозом золота.

Еще через миг – все бросаются к слиткам…

– Стойте!.. Обалдели!.. По порядку… – и несколько ударов нагайкой остановили толпу.

Все злобно смолкли, – щелкают затворами винтовок.

– Повзводно, подходи – сам буду делить, чорт с вами, – и Пережогин садится на сломанный ящик – ногами на золото.

– Митька, получи на взвод!

– Эй, подходи! – и ребята, как картошку, слитки золота растаскивают по котелкам.

– Тяжеленько…

– А как поделим слитки – каждый кусок, почитай фунтов пять будет, – и Митька чешет затылок.

– Потом поделим, идем по вагонам, – решает кто-то и все двигаются вперемежку скопом, каждый норовит поближе к котелку.

Сзади начинают кричать:

– Ну, нет, даешь сейчас! – и несколько человек бросаются к Митьке и вырывают у него котелок.

– Петров! – кричит один из них коноводу в вагон, – дай сюда бебут…

Пробуют рубить золото. Вязкое – оно не поддается легкому пулеметному тесаку. Другие пробуют его ломать. Подходит Пережогин:

– Ты, косоглазый, что делаешь? – все оглядываются.

Лицо китайца Ли-фу, тоже кавалериста, с Иркутска идущего с отрядом, расплывается в улыбку, блестит на солнце.

– Моя знай! – в зубах у него также блестит, это слиток золота, – он пробует его на зуб…

Пережогин рычит и дергает за слиток.

– Дурни, давай колун! – кто-то быстро подает.

Взмахи – сильный звенящий удар отскакивает от рельс.

– Вот! – и Пережогин рубит еще и еще. Остальные надламывают и прячут по карманам и сумкам.

– Не сори, Палыч… – Это Митька иронизирует Пережогину, подбирая, слизывая языком с рельс, как крошки хлеба, маленькие кусочки золота. Глаза у Митьки горят…

Пережогин рубит с остервенением. Рубят и другие, торопливо, жадно.

– Ишь, как ведь солнце-то играет на золоте, так и блестит, – и кочегар Спиридоныч мотает головой, свесившись с паровоза. – Вот черти проклятые, свое же добро грабят – бандиты… Бросили эшелон, вот кто-нибудь наскочит – будет делов… И куда они с ним денутся, – думает:

– Ишь, как стараются, аж пот льет с бедненьких, – договаривает он.

– Эй, машинист, а ты что не идешь… что зеваешь – иди получать свою долю, – и кавалерист, стуча шашкой, лезет к нему на паровоз.

– Не надо мне грабленого…

– Да ведь наше, дурья голова…

Кочегар машет безнадежно рукой и скрывается в будке.

Молчат оба. Кавалерист отирает пот сорванной с ноги онучей.

– Ну, жарко сегодня…

5. Кто куда

– Сволочи, трусы, банда, ложись в цепь! – хрипит Пережогин, прыгая за насыпь к паровозу.

– Та-та-та-та… та… щелкают пули по эшелону, по рельсам.

– Вон-от, вон туда стреляй, – и Пережогин сам направляет пулемет и начинает спускать ленту.

За поворотом, небольшой кавалерийский отряд рассыпался, в цепь спешившись – это казаки. Другой двигается в обход…

Слышно, как хрустит валежник…

– Обходят!.. – кричит на самое ухо Пережогина Митька, – зубы его чакают, – в эшелон ба…

– Собака, золото делить мастер, а защищаться?.. – лежи тут, готовь ленты.

– Вы куда? Раз…такая ваша мать, – и пулемет его повертывается по своим стрелкам, начинающим уходить за насыпь:

– Пах… – Перестреляю!.. – гремит он из-за шума пулемета.

Сзади эшелона уже начали сгружать лошадей.

– Ура!.. – и казачий эскадрон бросается из-за деревьев к насыпи.

Жжж… та-та-та…

– Подождите, голубчики!.. так-так – пулемет горгочет, скашивая кавалерийскую цепь.

– Митька, ленту…

И опять…

– Уходят, проклятые, – и Пережогин вдогонку им посылает еще несколько очередей. – Митька… ленту!.. – Он оглядывается, но Митька улепетывает к эшелону.

В хвосте поезда раздается взрыв, потом несколько голосов:

– Броневик!.. броневик!.. – все кидаются к лошадям, – стаскивают их, взнуздают, садятся, бросаются в рассыпную – кто куда, в кусты, в тайгу…

Из-за поворота, там, за деревьями, показывается дымок броневика.

– Эх, дьяволы!.. – и, взвалив на себя пулемет, Пережогин двигается к эшелону.

– Митька, застрелю!.. – тот остановился – давай лошадь!.. Подвел: взвалили на нее пулемет – вьючат, садятся…

Бабах… разрывается снаряд с броневика…

– Товарищ Лазо, это пережогинцы золото делили… Прикажете догонять…

– Нет время, забирайте то, что есть. Дальше едем.

– Есть!..

– Эшелон под откос, паровоз прицепить в голову, – соединить проводами.

– Есть!

– Товарищ Лазо, они много побросали – вот ящики, – смеются красногвардейцы-рабочие, тащат ящики в броневик.

– Скорей, товарищи! – и Лазо продолжает смотреть в бинокль.

– Товарищ Смирнов, – говорит он начальнику пулеметной команды, – снимите дрезину, поезжайте вперед, там что-то неладно: прощупайте пулеметом тайгу… кажется их обстреливали и другие… казаки…

– Да, кочегар с эшелона только что говорил…

– Ну, быстро!.. – и Лазо углубляется в карту, делая отметки на планшетке.

Гремят вагоны эшелона, сваливаемые под откос. Включают паровоз. Готовят дрезину. Быстрый, уверенный темп работы.

– С такими ребятами можно сделать чудеса, – думает Лазо, смотря за работой команды броневика.

– Скорее в Карымскую, – невольно срывается у него, – там… Оттуда – из тайника его дум: – надо во что бы то ни стало поспеть туда, удержать ворота к Амуру… иначе – армия погибла… иначе… что то с Ольгой, – и еще глубже уходит мысль…

– Скорее!.. не выдерживает он и берет трубку аппарата:

– Готово?

– Готово! – отвечает невидимый.

– Трогайтесь!.. развейте максимальную скорость: у нас теперь два паровоза – надо наверстать потерянное.

– Есть! – отвечает невидимый и броневик срывается.

Глава 8-я
ПРИМОРСКАЯ ТРАГЕДИЯ В 5 ЭПИЗОДАХ

1. «Братушки»

На мирно голубевший рейд

Был, как перчатка, брошен крейсер.

Н. Асеев

Ночь во Владивостоке. Желтые отблески фонарей сгущаются на перекрестках улиц, ложатся серыми пятнами на фасады домов. Сверху с сопок – город притаился, как чудовищный спрут, вытянул свои длинные кривые щупальцы-улицы. Со стороны бухты – огни города – сказочный остров среди океана тьмы.

Ночь необыкновенная. To есть необыкновенной она явилась бы для нас. Жители Владивостока уже привыкли к этим ночам, полным нервного напряжения и беспокойных снов.

Метлы прожекторов перекрещиваются с разных концов бухты. В их свете мачты кораблей, ползуче-лениво дымящиеся трубы пароходов.

Вот луч упал на фок-мачту с развевающимся японским адмиральским флагом…

Через окно Совета внучка сторожихи смотрит на бухту.

– Что это за пароход? – спрашивает она выходящего из здания члена Совета Лифшица.

– Это… это «Микасо» – японский броненосец, – отвечает Лифшиц.

– Японцы? А откуда они – наивно спрашивает девочка.

– Известно, откуда – из Японии, – раз'ясняет Лифшиц. И вслух смеется:

– Владивосток ведь гостеприимный город. Всем места хватит.

Из утренней газеты:

…в конце концов надо понять, что мы стремимся не к возврату капиталистического государства, а к самой широкой демократии. Права всех наций должны быть для нас святы и неприкосновенны.

– Ишь, как расписались, – прислонившись к тротуарной тумбе, говорят двое грузчиков, просматривающих газету.

Утреннее солнце ласково пригревает обоих. На Светланской уже много народа. Спешат по своим делам, в учреждения… Как-то особняком, более медленно шагают чешские солдаты, офицеры…

– Ишь – «братишки»! – сердито, сквозь зубы, цедит один из рабочих.

– Ты что это на них вз'елся, – говорит его товарищ, – Ведь и чехи страдают.

– Очень – как же! Чем же они страдают? Если бы завтра началась война между нами и японцами, то вряд ли братишки будут в нашем лагере.

– Ну, это ты брось. Чехам не до войны. Им на родину надо. Где им воевать. Да притом они ведь социалисты – противники войны.

– Да-да! Говори! Они все словами социалисты и против войны, а на деле – вдоль арсеналов и складов шныряют…

– Ну так что-ж. При чем тут арсенал…

– А то, что того гляди, опять что-нибудь подгадят.

– А Совет на что? Чай свои ребята – глаза зорки.

– Верю, верю, что свои… только на счет зоркости не скажу. Уж слишком они няньчатся с этими чехами. Вот уж и японцы приехали – гуляют, как дома…

Таковы разговоры, настроения.

А «Микасо» сидит, сидит твердо в спокойных водах бухты и из труб его лениво ползет серая лента дыма, медленно вьется над городом все выше и выше…

2. За кулисы

– Ну?

– Это план крепости – место казарм красной армии здесь… Вот – экипаж… Там – пороховые склады…

– А это? – и палец тонкий, сухой, желтый, с большим холеным ногтем останавливается на заштрихованном участке карты.

– Артиллерийский парк! – говорит поспешно маленькая сухощавая фигура, с нервными порывистыми движениями.

– Парк, – это хорошо!.. – закуривая папиросу, говорит обладатель тонкого, сухого, желтого пальца. И седая голова с коротко остриженными волосами наклоняется над картой; рука начинает делать какие-то отметки в блокноте.

Люкса сбоку и сверху видит только небольшое ухо и тонкий и острый нос собеседника. Собеседник производит впечатление старого аристократа, русского генерала, дворцовой выучки, хитрого, тонкого, обходительного.

– Что говорят о чешской армии в Совете? – не подымая головы, спрашивает русский генерал в чешской военной форме. На левом рукаве у него, немного выше локтя, золотой щиток-погон с синей бархатной вертикальной лентой.

– Что?

– Нового, я хочу сказать! – добавляет тот.

– Вот! – и Люкса подал телеграфную ленту.

– А, это интересно! – доктор, смотрите сюда.

Тот подходит к нему, наклоняется, читает, и:

– Ну, вы еще будете медлить?..

– Да-да!.. Сегодня же ночью надо решить… – и доктор Гирса нажимает кнопку. Еще…

– Что угодно, братче? – входит ад’ютант.

– Автомобиль, пожалуйста!

Ад’ютант выходит и тотчас же возвращается:

– Там, братче, приехал Суханов… Хочет с вами, братче доктор, говорить срочно.

Седая голова быстро подымается от карты, и генерал торопливо собирает сводки и план со стола. Звонит. Через другую дверь появляется молодой офицер.

– Возьмите это! Люксу отведите через черный ход и вывезите в закрытом автомобиле к бухте Улис.

– Слушаюсь! – рука к козырьку.

– Идите!

Оба уходят. Люкса пытается протянуть руку, но ее как будто не замечают.

– Шпион, а туда же с этикетами, – беззвучно смеется генерал, – и все-таки он молодец.

– Как бы они не встретились с Сухановым.

– Не беспокойтесь, доктор. Через минуту я ухожу, не хочу видеть этого… он останавливается.

В дверь стучат.

– Войдите!.. – говорит немного необычным голосом доктор Гирса, член национального совета чехо-словацкой армии в России.

Быстро входит Суханов, – простое, открытое русское лицо его чуть-чуть освещено улыбкой; чесучовая косоворотка и поверх ее студенческая тужурка дополняют его молодость и жизнерадостность. Но здесь надо быть на чеку и серьезным, и – он серьезен.

– Генерал Диттерихс, – знакомит их Гирса. Оба нехотя протягивают руки. Здороваются. Все садятся.

– Товарищ Тонконогий, автомобиль готов.

– Вижу! – он в это время смотрит через окно на улицу и видит, как проходит небольшой отряд чехов. Коренастые, крепкие, они чеканно и легко шагают по асфальту.

– Видите?.. – говорит он товарищу.

Смотрят, не говорят, потом:

– Я вечером уезжаю на фронт – держите со мною самую тесную непрерывную связь. Информируйте меня чаще. А сейчас позовите этого… – он остановился.

– Кого?

– Ну, как его, эмигранта, маленького, черного, сухощавого… Ну, что работает по связи с чешским штабом.

– А, Люкса!.. Сейчас, – уходит.

Тонконогий углубляется в сводку. Молодое черное, с едва пробивающимися усиками лицо, даже очень молодое, чуть-чуть пухлое; плечи покатые, слабые; узкая впалая грудь.

Но зато какие тихие ясные глаза, такие глубокие и грустные. Как он стал военным? Был офицером в царской армии. Сейчас – командующий войсками Приморской Области. – Про это знает только одна гражданская война, да Великая Русская Революция.

Вошел Люкса. Панибратски поздоровался и, бесцеремонно развалившись в кресле, вынул портсигар, – хлопнул по крышке, открыл и протянул его Тонконогому. – Тот мотнул головой.

– А! Я и забыл, что ты не куряйшь.

Тонконогий улыбнулся на его постоянное и как бы намеренное неправильное произношение слов.

– Знаете, Люкса, – чехи что-то уже очень стали разгуливать… Потом ребята говорят, что у них там под лагерями у Черной речки роют окопы. К чему это все… Ваши сводки неопределенны. Дополните – все, что знаете нового.

– А что я знайт… знайт, что все чепуха: они верят Суханову… ждут пароходов… ухаживают за бабами, ну и… немножечко побрякивают своими австрийскими винтовками без патрон – и все.

– Все ли? – Разоружить их бы надо…

– Вот как раз то, что надо Диттрихсу, который ждайт только этого, чтобы устроить провокации, на которую никак не может сговорить Гирсу. А Гирса – умный, но трусайт чуть-чуть… – он знайт – чехи не хотят воевать… А вот это их заставит взяться за оружие… Слышал – как было Иркутске.

– Да-а, может быть так.

– Так, я говорю… Я сегодня ночью достану такой документик, что вы все ахнить – как они любят друг друга. А это – гарантий, что ничего у них не выйдет – уедут себе. Только не надо дразнить гусей. – Пауза. Потом, как бы вспомнив:

– Да, ты едешь на фронт?

– Сегодня ночью.

– Я поеду с тобой – надоело здесь болтаться в тылу да возиться с этими олухами…

– Ну, что же – едем…

Большое здание Чосен-Банк. Находится оно в самом центре города, по Светланской.

Быстро оглядываясь, юркнула в его зеркальные двери фигура в сером.

Бегом по лестнице.

К окошечку кассира за решеткой:

– Чек, пожалуйста чек! – и рука в черной перчатке в окно.

Здороваются – на пальце перчатки горит рубин с крестом.

– Коросо… коросо… – и японец улыбается, приседает, – как здоровье английского посланника?

– Он вполне здоров – и глаза на подпись на чеке; а там – английский росчерк красным.

Оба улыбаются. Из большого стального шкафа пачка иен вынута и вкладывается в руку в черной перчатке.

– Вот, поджалюйста, господин Люкс…

Быстро палец к губам и охват глазом зала. – Никого! Палец с рубином грозит через окошечко. – Японец скалит зубы:

– Коросо… коросо…