Текст книги "Ночь упавшей звезды (СИ)"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Наталия Медянская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Значит, не видели... – цепкий взгляд Олава паучком пробежался по моему лицу. – То есть, вы хотите сказать, что почтенный брат Дит – лжец?

– Зато я видел, своими глазами, – зашипел тот и как-то боком подался в мою сторону. – Ах ты, шпионская морд... лицо, то есть, у тебя доверия не внушает, – поправился он, остановленный властной рукой Олава.

– Твое слово против моего, уродина, – фыркнула я. – Если был симуран, почему тебя не слопал? Чтобы не отравиться? Я не шпионила, а честно дралась, – открыто посмотрела я в глаза Олаву, – с теми, кто обижал женщин и детей.

– Чело у тебя не благопристойное, повторяю, – насмешливо протянул Дит. – А в оковах ты, а не я.

– Завтра поменяемся, – я хищно улыбнулась толстяку.

– Сударыня, не злите брата Дита. Он скор на руку... – предостерег отец Олав.

– Это верно, – мрачно подтвердил Дит и задумчиво поскреб розовую щеку.

– Посмотрим, кто скорее, – отозвалась я сухо и устало.

– Успокойтесь оба, – коротко бросил Олав и развернулся к напарнику. – Так что там произошло с этим... богопротивным существом?

– А ничего... – пожал плечами ордальон, глядя куда-то сквозь меня. – Он хвостом всех порубал и был таков. А под его прикрытием они и утекли.... э-э... скрылись, простите. В евонных лапах.

Сердце пропустило такт... нет, не может быть... я сама видела Одрина мертвым. Не хочу жить без него, не смогу, так хоть эту брехливую тварь утащу с собой. Я живо представила, как скручиваю Диту шею, и слабо улыбнулась.

– Простите меня, отец Олав...

– Судия простит тебя, если ты покаешься, – вкрадчиво ответил священник.

Я окинула взглядом его поджарую фигуру, угадывающуюся под складками черной сутаны, сухие кисти рук, скрещенных на груди, печатку из холодного железа на пальце. В этот момент он чуть развернулся к Диту, очевидно, собираясь что-то сказать, и в глаза мне бросилась белая нашивка на правом плече – круг с угрожающе наклоненным серпом в центре. Очевидно, что человек, стоявший передо мной, был не просто монахом. Жаль, что я не разбираюсь в здешней символике...

– Наставьте, в чем мне каяться, пожалуйста, – сказала я смиренно и потупила глаза, чтобы не выдавать их опасный блеск. Олав резко повернулся в мою сторону.

– Как ты попала к язычникам и идолопоклонникам? – его мягкий голос никак не сочетался с холодным и цепким взглядом.

– Я не помню, – всхлипнула я. – И идола их... я разбила... – я припомнила статую лучника, уроненную мевреттом, и едва не захохотала в голос... и не зарыдала. Должно быть, лицо у меня было достаточно скорбным, чтобы отец Олав ничего не заподозрил. Да еще и рана на ноге заболела от резкого движения.

– Не помните? – отец Олав задумчиво потер подбородок и поджал тонкие губы. – А что же вы помните?

– Как кричали те, кого гнал ваш отряд... как кости хрустят под копытами... и под мечом... и кровь на моем клинке... а еще ливень... всю ночь... я пробовала убежать из замка, по плющу, – я посмотрела на ладони, на одной из которых все еще была грязная донельзя повязка, – только не получилось... убежать.

– Ты ранена? Лекарь уже был? – ласково спросил ордальон. Впрочем, меня не обмануло его участие – его взгляд явственно говорил о том, что Олав мне не верит, и просто решил поменять тему разговора. Ждет, что я расслаблюсь и в этом состоянии расскажу все, что знаю?

– Ранена, – кивнула я в ответ. – Лекаря не помню... но, видимо, приходил, раз нога перевязана. Спасибо, – я снова наклонила голову, пряча лицо в тень.

– Тебя не лихорадит? Думаю, позже тебя переведут в другое помещение, раз ты оказалась не предательницей, а жертвой...

Думает он, как же... Я уже не сомневалась, что все приказы в этой тюрьме отдает именно мой дознаватель.

– Нет, кажется, – я потрогала лоб. Он был холодным и липким. – Не думаю, что я жертва... просто... так получилось... еще девчонка эта... руку пробила из-за нее... А то бы сбежала... точно... Но ковры я им там попортила! А можно еще воды? – я облизнула пересохшие губы.

– Да, конечно, – отец Олав наклонился и, подняв с пола отставленный кувшин, сунул его мне в руки. – Пейте, не стесняйтесь...

Я припала к воде, как умирающий от жажды в пустыне... Через какое-то время поняла, что больше не могу сделать ни глотка, даже стало подташнивать. Поставила кувшин на пол рядом с нарами и снова легла. Бормотание отца Олава, ворчание Дита, скрип амуниции стражников, топчущихся за дверью, перестали отвлекать, уплыли куда-то, и я погрузилась в туман между сном и беспамятством.

Твиллег

Лес просыпался, наполняясь шелестом и шорохом по звериным тропам, суматошным щебетом птиц в кронах вековых деревьев. Туман медленно уползал в овраги и низины, а последние капли утренней росы, сверкавшие бриллиантами в паутинках, постепенно умирали под яркими лучами восходящего солнца, пронзившими лес, точно огненные стрелы.

Замок Твиллег оживал голосами, и стражники у ворот, зевая и поеживаясь от утренней свежести, мыслями уже были в сухих казармах, где ожидал их ранний завтрак. Командир гарнизона Рох – высокий, черноокий и темноволосый элвилин с бесстрастным, словно вырезанным из камня лицом, вышел из ворот и остановился, пристально оглядывая дорогу, терявшуюся среди мачтовых сосен и зарослей боярышника. Пожалуй, он и сам бы не смог объяснить, что вырвало его из теплой караульной и заставило выйти на мост. Предчувствие? Тревога? За долгие годы службы он безоговорочно научился доверять своему острому, почти звериному чутью. Рох тряхнул головой и, сузив в щелочку кошачьи зрачки, посмотрел на восходящее солнце, золотыми бликами игравшее в просветах древесных крон. И тут же на плечо ему, громко вереща, шлепнулась летавка. С восточной заставы предупреждали, что в сторону Твиллега несется симуран "с двумя человеками на борту". Шутники!

Рох выругал их на языке Люба и написал в ответ, чтобы действовали по обстановке. Сам же приказал поднять с постели начальника караула, удвоить посты, отменить увольнения и разослать разведку.

Сказались долгие дни военной муштры – приказы выполнялись быстро и четко.

Четыре десятка разведчиков готовы были разъехаться по заставам Дальнолесья, а еще один вместе со Звингардом и зеленоволосой Темкой дожидался прилета огромной птицы во внутреннем дворе. Внезапно над деревьями метнулась крылатая тень, на короткое мгновение ослепив бойцов на стенах всполохом серебра, и симуран, чуть припадая на одно крыло, тяжело опустился на мост. Лапы его глухо стукнули о бревна, туловище слегка завалилось, и птице пришлось опереться на костяной нарост сгиба крыла, чтобы не полететь кубарем в ров.

Симуран болезненно заклекотал, зашипел, вырулил хвостом и с трудом выпрямился. А потом медленно повернул шею и, схватив клювом, буквально вывалил на мост седоков одного за другим. Первый, впрочем, тут же вскочил, пошатываясь, хватаясь за крыло симурана, и побрел к краю моста. Рох с изумлением узнал в нем мевретта Алиелора Сианна и, проскользнув под зубастым клювом, успел подхватить за шкирку, чтобы тот не навернулся.

Ко второму упавшему несся, подбирая полы блестящей мантии, Звингард.

Бледно-зеленый от морской болезни Сианн встал на подкашивающиеся ноги:

– Рох! – охрипший голос прорезал напряженную тишину. – Мы нарвались на ордальонов, в лесу, возле Верескового цвета. Мевретт Мадре тяжело ранен...

– Вижу уже, – послышался ядовитый голосище Звингарда. – В замок его... Осторожнее...

– Деревня разграблена, многие убиты, в лесу прячутся беженцы, – продолжал Сианн, стараясь выпрямиться. – Симург! – черноволосый повернулся к птице, и взгляд его на мгновение потеплел: – Лети в лес, отдыхай.

Симуран кивнул носатой головой на изящной, почти лебединой шее, развернулся и неожиданно легко разбежавшись, в пару взмахов серебристых крыльев поднялся в воздух и исчез над деревьями.

– Он нас спас. А Триллве... Мгла! Триллве! Коня мне!.. – Сианн опять пошатнулся и оперся на плечо Роха.

А тот поспешно уточнял приказы.

И вот уже мост гудит под дробью подков: ворота Твиллега выплевывают отряды поиска и разведки, за предмостным укреплением уносящиеся в разные стороны. Для Сианна выводят каурую элвилинскую кобылу, косящую бешеным глазом и нервно фыркающую. И десяток следопытов ждет, пока мевретт вскочит в седло, чтобы вести их к месту недавнего боя.

Тем временем во внутреннем дворе возле лестницы на галерею царило некое замешательство, виной чему оказалась появившаяся в дверях Анфуанетта Иса эйп Леденваль, молча, но яростно жестикулирующая и угрожающе колышущая синими шелковыми юбками на кринолине. Она перегородила дорогу дюжему златоволосому стражнику, держащему на руках обмякшее тело мевретта Мадре, и как ни старался подоспевший дедка Звингард отодвинуть Ведьму-с-Болота, усилия его ни к чему не привели. Во всяком случае, пока Иса сама не решила, что все вокруг прониклись-таки ее заботой и участием, выраженным в закатывании глаз, сокрушенном покачивании головой и страдальческом выражении лица. Она развернулась и, ухватив за рукав обремененного ношей златокудрого молодца, потянула его вверх по лестнице. В коридоре дама властно махнула рукой в сторону мевреттских покоев и понеслась в авангарде, яростно шурша шелком и распространяя вокруг сладкий запах ванили. Глаза ее при этом возбужденно горели, щеки раскраснелись, а вылезшая из прически прядь черных волос ритмично колыхалась возле носа. Двумя рукам эйп Леденваль толкнула дверь покоев Одрина и влетела внутрь, продолжая настолько бурно жестикулировать, что подоспевшие за ней слуги совершенно растерялись и застыли вдоль стен, не понимая, чего вообще от них требует Колдунья. А заодно стараясь поберечь от ее маникюра глаза.

Стражник, несший мевретта, настолько разволновался, что покачнулся и чуть не приложил Мадре головой о напольные часы. Тут Звингард окончательно рассвирепел, отобрал у недотепы бесчувственное тело и разорался, требуя посторонних очистить помещение и срочно прислать к нему лентяйку Тимолли, хотя зеленоволосая и так болталась у лекаря за спиной.

Слуги бочком выскочили за дверь; лекарь же, сопровождаемый категорически не желающей считать себя посторонней Исой, внес Одрина в спальню. Окинув взглядом неприбранную высоченную кровать, Звингард посчитал, что кидание раненных мевреттов в высоту все же представляет для последних некую опасность, и положил Мадре на шкуру у очага. Иса, углядев валяющуюся на полу порванную женскую рубашку, раздраженно сощурилась, зрачки ее зеленых глаз превратились в щелочки, и она зашипела, став в одно мгновение похожей на голодную рысь. Звингард, сосредоточенно копающийся в лекарской сумке, шипение проигнорировал. Тогда Колдунья, взяв себя в руки, плотоядно улыбнулась и, сев в кресло, с интересом стала наблюдать за действиями любьего отпрыска.

Дверь в спальню натужно скрипнула, встрепанная зелноволосая головка повертелась, изучая обстановку. Наконец-то Темулли удалось рассмотреть как следует рану мевретта. Она ойкнула и закрыла ладошкой рот. Звингард раздраженно пробурчал через плечо:

– Вот уж не думал, что ты вида крови испугаешься... Она тут пинтами лилась...

– А я и не боюсь, – девочка фыркнула и деловито склонилась над Одрином. – Так, что тут к нас... ссадины, синяки – начала перечислять она, старательно избегая смотреть на разбитую голову Мадре.

Иса тем временем встала и, постучав Звингарда по плечу, выразительно ткнула пальцем себе в губы. Несколько раз открыла рот и, выкинув руки над головой, сделала страшные глаза.

– При чем тут магия? – удивился Звингард. – У вас, скорее всего, обычная простуда. Не надо было всю ночь с крыши кареты орать. Танулли, дай даме что-нибудь от горла.

Колдунья снова зашипела и пнула лекаря в лодыжку.

– Не грубите мне, миледи, – строго сказал Звингард.

Темулли послушно вытащила из кармана пастилку от кашля и протянула ее Колдунье. Иса ударила зеленоволосую по руке, так что пастилка спикировала куда-то в угол, скривилась, разрыдалась и выскочила за дверь.

Сатвер

Темнота. Настолько полная, что кажется бархатной и, точно повязка, закрывает зрение. Глухой стук камней справа, как будто катится небольшой оползень. Откуда-то доносится плеск воды, скрип уключин. Потом рокот грома вдалеке и запах. Нежный, легкий запах озерных лилий и остролиста, потревоженных неосторожной рукой. Тихий голос:

– Триллве...

И я, хромая, бегу на голос, раненая нога подгибается, я падаю и качусь через голову, царапаю руки и лицо о мелкие камешки, вскакиваю и бегу снова... на запах лилий, на голос.

– Одрин! – крик рвется из меня и летит ему навстречу. – Я здесь!!

– Триллве... – шепот приблизился. – Ты где? Мы... мы умерли?

И легкое прикосновение к моей щеке – как ветерок от крыла бабочки.

Я глотаю слезы, отчего-то зажмуриваюсь – мне кажется, что так я скорее его отыщу. И правда, рука находит шелк рукава и выше сухие, точно ковыль, шуршащие волосы... слипшиеся... от крови?

– Нет, – упрямо говорю я, – мы живые.

– Я ничего не вижу... Я ничего не помню... Только холодно почему-то... – тихо доносится в ответ, и невесомая рука гладит меня по голове. – Где мы, девочка?

– Не знаю... Там, где мы можем быть вместе. В тумане.

Я обхватываю его руками, прижимаюсь, стараясь согреть. Встаю на цыпочки и целую его глаза.

– Мы нарвались на отряд, кнехты из Сатвера, ордальоны... это... нестрашно... им здорово досталось от нас.

В ответ легкий изумленный вздох:

– Ты сказала: "Там, где мы можем быть вместе..." Почему ты так сказала?

Я понимаю, что Одрин медленно опускается на колени, чувствую холодные руки, сомкнувшиеся у меня на талии. Он головой прижимается к моему животу, а я ощущаю тепло его прерывистого дыхания.

– Я сейчас в тюрьме... видимо, в Сатвере. А ты... – я закинула голову, чтобы удержать в глазах подступившие слезы... – А ты мне снишься... Хотя это... вовсе не похоже на сон...

Я нежно провела руками по его волосам.

– Ты ранен...

Одрин вздрагивает и отстраняется, я слышу сдавленный шепот:

– В тюрьме? Триллве... нет! Я... я приду к тебе, вот только... только выберусь отсюда.

Я помогаю ему подняться, нахожу руку и крепко сжимаю своей, не обращая внимания на проснувшуюся боль в ладони.

– Я тебя тут не оставлю. Идем... вместе мы найдем дорогу.

– Идем, – он послушно берет меня за руку, и мы движемся куда-то навстречу плеску воды.

– Триллве... – снова доносится тихий голос. – Береги себя... и его.

– Его? – переспрашиваю я.

– Ты носишь дитя, девочка. Я только что услышал жизнь в тебе. Ты долго ничего не почувствуешь, он еще слишком мал, но прошу тебя, береги эту жизнь...

Ноги захлюпали по воде, и где-то в тумане и тьме, со стороны реки показался неясный огонек факела.

– Одрин, я... – я переглотнула. – Я люблю тебя. Иди. Туда, где свет. Видишь?

И постаралась улыбнуться.

– Все будет хорошо. Я... мы дождемся тебя, обещаю.

Я, потянувшись, коснулась губами его щеки, легонько подтолкнула:

– Иди, не медли. Все будет хорошо.

И, закрыв глаза, слушала, как плеском отзываются почти невесомые шаги, исчезая вдали.

Из благодатного тумана меня вырвало внезапно – ощущением холодной сырой стены у локтя, запахом гнилой соломы и скрежетом отворяемой двери. Разомкнув веки, я увидела брата Дита, лицо которого в пляшущем свете факела выглядело жутковато – черные запавшие глазницы, резкие тени вокруг носа и рта. Он задвинулся в камеру, одной рукой подталкивая перед собой долговязого мальчика – служку в серой сутане. Подросток худенькими руками держал перед собой железный поднос, на котором стояла грубо выструганная деревянная кружка и глиняная миска, наполненная чем-то весьма неаппетитным с виду – то ли жидкой кашей, то ли вязким супом.

– Ну? – выплюнул ордальон, скривившись. Похоже, это "ну" должно было означать заботу о моем самочувствии.

– Баранки гну, – я вытерла о штаны неожиданно липкие руки, потом пригляделась и увидела полосы незасохшей крови. При том, что раны на ноге и ладони не кровили и я чувствовала себя отдохнувшей. Откуда это?! Если... если то, что мне только что приснилось, вовсе не было сном...

Я стиснула зубы. Перевела взгляд на испуганного мальчика с подносом. Ох, мягко этот Олав стелет, жестко будет спать. Мысль промелькнула и пропала. Самым важным был для меня Одрин... Если... если он жив.

В дверном проеме показалась чья-то высокая фигура. На мгновение задержавшись на пороге, в камеру с кошачьей грацией скользнул... Алелор? Откинул полу длинного плаща знакомым жестом, и зеленые глаза, сверкнув в свете факела, холодно уставились на меня.

Я окаменела. Сианн... его тоже схватили? Но он не связан и не скован... плащ другой, не тот, в котором он выезжал из Твиллега... впрочем, тот мог испачкаться... Нет, бред полный, это мне снится...

Элвилин слегка повернул голову к ордальону и бросил сквозь зубы:

– Дит, вы свободны.

Голос был мне незнаком – резкий, с оттенком металла, он не имел ничего общего с мелодичной речью менестреля. Я разглядела пышную копну длинных смоляных волос, спадавших на спину вошедшему и, нахмурившись, резко села на нарах. Кажется... кажется, это старший сын Одрина, как его, Торус... Бублик... Только в его присутствии мне расхотелось смеяться. Ренегат, прислужник инквизиции... или, даже один из вождей. Вон как Дит рванул из камеры. Ну ладно, послушаем, что мне скажет бастард.

Элвилин приблизился и, небрежно прислонившись плечом к стене, начал с интересом изучать свои ногти, доверительно и вкрадчиво ко мне обращаясь:

– В нынешнее неспокойное время Орден Божьего суда весьма суров к Давним расам и их приспешникам.... Что ж, – он вздохнул, смерив меня равнодушным взглядом, – можете начинать оправдываться, я вас внимательно слушаю.

– Я не собираюсь оправдываться, – сказала я негромко. – Это вам, если вам угодно, придется доказывать мою вину.

Торус мягко рассмеялся:

– Очевидное не нуждается в доказательствах, котик. Вас взяли, когда вы вместе с тремя нелюдями напали на ордальонов, помешав их богоугодной миссии. Многих убили. Многих покалечили, – вкрадчивость и мягкость вдруг слетели с ренегата, подобно легкой шелухе и он, бешено сверкнув глазами, бросил сквозь зубы: – Кто еще был с вами? Имена!

– Убивать женщин и детей – богоугодно? Что ж, тогда я буду против таких угодников, пока могу держать меч. Со мной никого не было. Я сама по себе и сама за себя.

– Знаете, я очень удивлен, – сказал Торус доверительно, в одно мгновение снова став доброжелательным и спокойным, – но час назад до меня дошли слухи, что я на огромном вороном коне, в сопровождении элвилин и симурана напал на отряд наемников Ордена.

– А разве там не вы были? – растянула я губы. – Но вы чересчур властны, чтобы я посмела говорить, что вы были при мне.

– Вот и не смейте, – кивнул бастард, поджав губы. – Итак, расскажете сами? Что за троица с вами была?

– Но вы там были! – я упрямо вскинула голову, стрельнув взглядом в притихшего мальчишку-служку, о котором, похоже, все забыли. Вот и хорошо. Пусть запоминает...

– Да, разумеется. Летал верхом на сиреневом симуране, – невозмутимо кивнул Торус.

Мальчик чуть слышно хмыкнул.

– Я никакого симурана не видела, – я сжала кулаки и усмехнулась, глядя в прищуренные кошачьи глаза дознавателя. – А вот вас помню точно... на вороном коне с сияющим клинком... здорово вы святых рыцарей потоптали... и покромсали тоже... Думаю, даже больше меня.

– В самом деле? – Торус усмехнулся. – А волосы у меня, видимо, выросли за час до пояса. Я понял вашу мысль.

– А я к волосам не присматривалась. И вообще, вы не в моем вкусе, – я снова легла, уставившись на низкий сырой потолок. Второй раз за сегодня это говорю. Да пошли вы!

Одрин, жив ли ты? Слышишь ли меня? Мне так хотелось снова погрузиться в спасительный туман, хоть краешком глаза увидеть в нем знакомый силуэт, услышать тихий голос моего мевретта. Но вместо этого мне в виски раскаленным прутом вонзался резкий голос его сына:

– Весьма этому рад... Ладно, довольно. Я хочу знать, сколько сил у элвилин и как хорошо укреплен замок Твиллег.

– А почему вы у меня спрашиваете? Вы же сами элвилин... и мужчина? – я вложила в голос как можно больше сомнения. – Должны лучше меня в таком разбираться.

Он резко оторвался от стены и подошел вплотную, нависая надо мной и сузив злые зеленые глаза.

– Да, я в самом деле Пришлый по рождению. Мое имя – Торус Мадре.

Я вздрогнула. Прикрыла веки и прикусила губу, чтобы физической болью заглушить душевную.

– Н-не скажу, что мне приятно... познакомиться...

– А фамилия, вижу, вам знакома? – Торус недобро усмехнулся краешком рта.

– Мамочка? – я собрала губы бантиком. – Звучит смешно...

– Еще скажите "Спальня мамочки"...

– Это предложение? – я от отчаяния больно впилась ногтями в ладонь, боясь разрыдаться вот здесь, на глазах этого предателя и негодяя.

– Это предположение. Но я удивлен, что он спутался с круглоухой.

– Не судите, да не судимы будете, Торус...

– Судить – в определенном смысле – мое прямое дело. Теперь, – темп нашей перепалки все ускорялся, и теперь мы уже почти кричали друг на друга.

– Тогда судите. Но это будет суд домашнего лебедя над диким!

– И кто из нас домашний, а кто дикий? – по лицу элвилин пробежала судорога. – И что вы вообще об этом знаете?

Мы с минуту в полном молчании сверлили друг друга глазами, потом я глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.

– Лебеди – это красиво, – произнесла я тихо. – Когда они вечером плывут по воде, оранжевые от солнца... Изгибают шеи, взмахивают крыльями... а потом взлетают и теряются в закате...

Служка посмотрел на меня вытаращенными глазами.

– Вот только одна рыжая красавица улететь не может, – лирично подхватил Торус, – Потому что не видит заката. В ее камере нет окон. А вместо заката ее ожидают другие вещи, куда менее приятные, чем оранжевые лебеди, изгибающие шеи.

Мальчик, очевидно, устав стоять истуканом, переступил с ноги на ногу, и дрожащие от напряжения руки чуть не выронили поднос. Во всяком случае, последний накренился, и кружка с тарелкой, угрожающе грохоча, поползли к краю.

Торус резко повернулся.

– А ты что тут стоишь? – гаркнул он на подростка. Мальчику в последний момент удалось-таки спасти тюремный завтрак, и бедняга, подняв глуповатые круглые глаза на дознавателя, невинно улыбнулся: – Так еду принес, сказали из рук в руки вручить, вот стою, жду, пока вы с мавреттой договорите.

– С кем?! – длинные пальцы элвилин дрогнули, будто их обладатель хотел в мгновение ока свернуть служке шею.

Я хмыкнула в кулак. Паренек оговорился, а Торуса точно под дых ударили.

– Ну, с мавреттой... Это ж вроде как обращение такое у Пришлых? Аль чего-то напутал? – мальчик растерянными голубыми пуговицами вперился в бледного от гнева элвилин.

Я не сдержавшись, хохотала. Какая пощечина Торусову самолюбию.

– Какой оживленный разговор.. – послышался от двери негромкий голос, и в камеру вошел отец Олав. Оглядел взбешенное лицо элвилин и вскинул кустистые седые брови. – О чём речь?

Торус криво усмехнулся:

– О лебедях, отче.

– Отец Олав, я... вспомнила. Этот, – я указала на ренегата, – был в бою вместе со мной... он один из тех... мав... мевреттов...

Инквизитор приблизился ко мне, по-птичьи наклонил к плечу голову и заинтересованно спросил:

– Так. А поподробнее?

– А подробнее я всю ночь и утро провел в канцелярии Ордена, – сказал ему в спину Торус, презрительно смерив ордальона взглядом.

– Когда я попала в замок, он пробовал меня убить, – быстро заговорила я . – А потом сказал, что отвезет в город... сделает шпионкой. И если я не соглашусь помогать, то мне все равно не поверят. У него конь вороной был, с красными глазами. И они меня повезли, он, пацан какой-то, вроде паж, и еще один... – сердце сжалось. Одрин... – Оружие отдали. А потом крики и плач, детский. Ну, я и кинулась... Не помню больше. А тут вон пришел, и допрашивает... тварь ушастая...

– Так... – задумчиво проговорил Олав и глянул на Торуса: – Господин эйп Леденваль, видимо, речь идет о вашем брате-близнеце?

Я скорбно опустила лицо, изображая добродетельную невинность, пораженную в сердце лживыми словами. Потом с грустью повернулась к Олаву:

– Близнецы? Не знаю...

– Мы не близнецы, – презрительно бросил Торус. – Я старше, и у нас разные матери.

Лупоглазый служка наконец-то набрался смелости, бочком осторожно подобрался к моим нарам и поставил на них поднос. Потом искоса глянул на раздраженного элвилин и, попятившись спиной к двери, поспешно провел усыпанной цыпками лапкой по своему лбу. Двумя перстами. Слева направо. И нырнул в коридор.

Элвилин молча сверлил меня горящими ненавистью глазами. Криво усмехнулся и перекинул со спины на грудь копну смоляных волос. До меня внезапно донесся тонкий сладкий цветочный запах. Инквизитор, очевидно, тоже его почувствовал и, резко обернувшись к Торусу, тихо заговорил что-то о данном обещании не пользоваться магией и противомагической защите помещения. Тот резко отбросил волосы за спину и в бешенстве уставился на Эйнара:

– Слушайте, отче... Возможно, здесь, в Сатвере, вы чувствуете себя на вершине власти, но я не привык выполнять указания комтуров.

– Прошу заметить, – мягко парировал Олав, – я просто следую всеобщим правилам Ордена, одним из пунктов которых запрещается использовать без уважительных на то причин магию. Хотя, возможно, вы относитесь к этому иначе, – он криво усмехнулся. – Мне сложно судить, господин легат, ведь я не элвилин, и это не мои родственники вступают в бой с рыцарями-ордальонами.

– Отец Олав, – Торус приобнял форанга за плечи и, склонив голову к его уху, доверительно произнес. – Неужели вы считаете, что посвящены в мои семейные тайны единолично?

Я вгляделась в зеленые глаза элвилин, и мне стало не по себе; почему-то подумалось, что он сейчас сдвинет руку выше и просто свернет инквизитору шею.

– Уверяю вас, что капитул в курсе того, кем являются мои отец и брат, – продолжал меж тем Торус. – Как и в курсе того, что я при надобности без зазрения совести пренебрегу родственными чувствами. Кстати, Равелте известна и ваша лояльность к Пришлым народам, иначе, почему бы Орден прислал сюда меня?

– Равелта! – комтур дернул плечом и сбросил руку Торуса. – Вот уж у кого нет ни лояльности, ни настоящей веры в Судию. Мне всегда было интересно, – он презрительно оглядел элвилин с ног до головы. – Что больше всего вдохновляет таких ордальонов, как вы и Равелта? Власть? Возможности, которое дает высокое положение?

– Не зарывайтесь, отец Олав, – недобро усмехнулся Торус. – Ваше высокое положение еще не дает вам права судить Гроссмейстера.

Олав, очевидно, пожалев о своей несдержанности, прикусил язык, а я неожиданно для себя выпрямилась и, глядя в упор на элвилин, глухо произнесла:

– Этот недостаток вам никогда не простят...

– Что? – бастард резко повернулся в мою сторону.

– Ваше происхождение, – усмехнулась я, и устало прикрыла глаза ладонью. – И когда нужда в вас отпадет – о нем вспомнят... И сожгут вас. Я знаю...

В камере воцарилась зловещая тишина, а потом Торус отрывисто бросил:

– А почему у вас трава на пальцах?

Я оторвала руку от лица... Леший! Кольца... совсем забыла... Изысканное обручальное и массивный перстень-печатка: стрелы, оплетенные лилиями... Мир передо мной помутнел...

– Трава? – удивился отец Олав.

– Ну да, трава, – подтвердил Торус и хмыкнул. – Или нет?

Вот только дай мне шанс, сволочь и эта "трава" познакомится с твоими зубами, – подумала я и взмахнула ресницами, послав невинный взгляд отцу Олаву. Может, пора воспользоваться разногласиями между моими дознавателями и попробовать вызвать сочувствие у комтура?

– Это не трава, отче, – я вполне правдоподобно всхлипнула и утерла нос рукавом грязной рубашки. – Я понимаю, что воровать грешно и готова покаяться... Ну да, я взяла у них пару элвилинских колец, но взамен оставила им горсть серебра. Видимо, зря, да?... Но я же не знала, что они заколдованы!

– Кольца Пришлых? – изумленно поднял брови отец Олав. – Магия греховна... снимите их, мой вам совет.

Ага, разбежался...

– Может быть, вы освятите их, отец Олав? А то... у меня на черный день ничего не останется...

Я вытерла слезы.

– А может, вы уточните, что это за кольца? – вкрадчиво спросил Торус. – Или мне показать отцу Олаву самому?

– Сволочь, – прошипела я Торусу.

– Дрянь, – ответил Торус так же тихо. Сейчас он был совсем не похож на Сианна.

Я гордо вскинула подбородок и усмехнулась.

– Отец Олав, – повернулся к инквизитору элвилин. – У нее на руке два кольца, которые вы видите как травинки. Одно из них обручальное, а второе – личная печатка мевретта Мадре.

Боль прошла по груди, костистой лапой зацепила сердце, растопыренной пятерней ударила в горло, спустившись, выкрутила раненую ногу... Свет факела дрогнул и уплыл... Где-то далеко-далеко загремело: похоже, вдребезги разлетелась тарелка, слетев вместе с подносом на каменный пол.

Я очнулась от потока холодной воды, лившегося мне на голову. Вздрогнула, судорожно дернулась и чуть не захлебнулась, закрываясь от ледяных струй и пытаясь ухватить открытым ртом хоть глоток воздуха. Потом, застонав, на ощупь отжала насквозь промокшие волосы. Колоть сердце не прекратило, но это вполне можно было терпеть. Разлепив мокрые ресницы, увидела темный плащ Торуса и изящные руки с длинными пальцами, сжимавшие кувшин. О, боги... совсем как у отца...

– Спасибо, Торус, – тяжело сглотнув, просипела я. – Вы очень любезны... Вашу бы силу да на добрые дела...

– То есть, вы хотите сказать, что украли перстень у мевретта? – язвительно протянул отец Олав.

– Особенно если учесть, что это невозможно, – негромко добавил элвилин.

– А вы что, пробовали? – огрызнулась я. – Грабить отца – это так неприлично...

– Нет, я просто знаю, что эти кольца нельзя не украсть, не купить. Их можно только подарить.

– Ты предатель, Торус, – мысленно произнесла я, опустив глаза в пол и до боли сжав кулаки, – гнусная, продажная тварь... Ты не заживешься... умрешь сразу после меня... а может, и раньше...

А вслух спокойно добавила:

– Я не вижу повода, по какому мав... мевретт стал бы дарить круглоухой перстень-печатку, – отодвинула мокрую прядь, демонстрируя ухо. – Может быть, вы мне назовете такую причину?

– Назову, – ответил Торус. – Вы его жена, либо невеста.

– Невестам не дарят государственные символы, юноша. С таким отцом могли бы знать.

– Какой я вам юноша? – элвилин вскинул подбородок. – Я на сотни лет старше вас.

– А все равно дурак, – прошептала я.

Олав услышал и негромко хмыкнул.

Дверь заскрежетала и в камеру просунулась озабоченная физиономия брата Дита. Ордальон, очевидно, очень спешил, потому, как круглые щечки его поднимались и опадали в такт тяжелому дыханию. Еще бы – поспешать с таким пузом. Я ухмыльнулась.

– Господин ле... легат, – пропыхтел Дит, отдуваясь. – Там к вам посыльный из Солейла. От самого, – он подобострастно закатил глазки.