Текст книги "Дело о физруке-привидении"
Автор книги: Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– А что? – спросила Катерина осторожно.
Виолка вдруг взъярилась:
– Этот ходячий кошмар! Это чудовище! "Виолочка, лапочка!" Я ей припомню лапочку!.. если вы-жи-ву… – и девчонка разразилась самыми настоящими слезами.
За утешениями и гневными воплями не сразу удалось понять, что не охотится за Виолкой мафия, а дело – страшно подумать! – в Пиковой даме.
Что Виолка гадает, и гадает классно, на второй день смены знали все девчонки и воспитательницы. Даже выстроилась небольшая очередь. Свиридова, как человек мягкий, не отказывала никому, и, если бы не Катькина опека, могла бы и помереть голодной смертью. К счастью, девицы, жаждущие узнать о будущем и суженых, иногда тоже едят и даже спят. Процесс наладился, и Катька все чаще и со спокойной совестью убегала по своим делам. А выходит, успокаиваться не стоило!
– И-русь-ка!.. – выдавила Виолка сквозь рыдания, и все сразу стало понятно.
Ируське не везло в любви. Будь она чуть умнее, она, может, и поняла бы, что сама в этом виновата. А так, по ее мнению, виновата была Пиковая дама. Сколько ни повторялось гадание, эта гнусная тетка все время оказывалась рядом с предметом Ируськиных вожделений и довела ребенка до белого каления. Ирочку никто не учил сдерживаться. И на голову несчастной дамы обрушилось столько гневных воплей и грязи, что та прямо-таки обязана была разозлиться! Вот Виолка и ждала финала. Зловещая Дама реяла перед ней мстючим ангелом. А поскольку полутонов тоже, как и Ируська, не знала, то должна была задушить Виолку во сне.
– При чем тут ты? – офонарела Катька.
О-о, при том! Ируська ускакала к себе, а дама – осталась! А поскольку Виолка была свидетелем ее унижения… Как говорит Максим, логика тут бессильна.
– Успокойся! – Катька ляпнула подружку по плечу. Ага, легче заткнуть фонтан.
И тогда обуяная зверством Катька, решив счесться с Ирусей позже, стала бегать по корпусу, собирая все и всяческие книги. После вытащила из колоды мстительную даму, возложила на тумбочку и завалила литературой (особенно хороши были для этого пухлые женские романы!). После пробормотала над горушкой что-то, напоминающее молитву, и побрызгала горушку водой. Вздохнула, вытерла пот со лба:
– Усё. Не вылезет!
Утром Виолка пробудилась живая, совершенно счастливая и готовая к решительным действиям. Вздымая за завтраком бутерброд с колбасой, она призывала всех вступать в антиируськину коалицию. Пострадавших от дитяти оказалось множество, и идею с энтузиазмом приняли. Даже предложили вызвать Ируську на дуэль.
Как всем известно, в старину к дуэлям относились серьезно, посылали к противнику секундантов и швыряли к евойным ногам перчатку в ознаменование серьезности намерений. После продолжительных расспросов выяснилось однако, что перчатки в лагерь никто взять не озаботился. Кекс, каким-то образом затесавшийся в девчачью компанию, предложил в качестве альтернативы шлепанец. Это был бесхозный шлепанец. Никто его не искал, и он валялся на бочке около котельной. Кекс даже вызвался сбегать его принести. Жанна Юрьевна сказала, что швыряться тапкой в маленькую девочку – это зверство, и вышла из коалиции. Тут прибежал Кекс со шлепанцем. Обувь взвесили на руке, определили, что большого вреда Ируське она не нанесет, и даже потренировались в кидании. Кекс иронически глядел на них и упросил право первого броска предоставить ему. Галдящий курятник в поисках Ирки понесся по территории. А в общем, и искать не стоило. Ируська мирно паслась возле волейбольной площадки.
Ируська была верной в любви и от очередного предмета своей страсти больше, чем на метр, не отходила. Ну разве что на два – если уж он, доведенный до предела, начинал бросаться в нее подручными предметами. Но и тогда она ходила кругами около, пожирала взглядом и отгоняла от него соперниц. В этом году Ирочка слегка остепенилась и вот уже полторы недели обожала физрука Гену. И весь лагерь (исключая маму Ирочки) об этом знал.
– Кидать отсюда? – спросил Кекс, гордясь оказанным доверием и едва не лопаясь от важности. – Или ближе подойти?
Катька, сощурясь, прикинула расстояние.
– А добросишь?
– У, – сказал Кекс. Тоже прищурился и метнул оружие мщения. И промахнулся. Не то чтобы совсем промахнулся. Просто в Ирочку не попал. Шлепанец изящно перевернулся в воздухе и рухнул на голову разгребающему песок Генаше. Физрук вздрогнул. Физрук уронил грабли и стал озираться. Девчонки взвизгнули и затаили дыхание. Красный Кекс взглянул на Катьку и отважно шагнул к физруку.
– Это я, – сказал он. – Но я не в вас, честное слово.
– А в кого? – потирая темечко, слабым голосом спросил Генаша. Ируська перестала пастись и вытянула шею.
– В нее, – ткнул пальцем Кекс. – Я больше не буду.
– Не понял…
– В вас кидаться не буду, – уточнил Кекс, сгорая от стыда. – А в нее – буду!
Генаша сел на песок и обхватил руками колени:
– А зачем?
– Мы вызываем ее на дуэль.
– Ку-да? – зловеще переспросила Ирочка.
– На дуэль, – повторил Генаша. – И я их понимаю.
Ируська прекрасно оценивала свои возможности. Если на каждого из присутствующих цыкать зубом, зубов не хватит (они у нее меняются). Запасной вариант "мамочка спасет и пожалеет" тоже вдохновлял мало. Любимая «вошадка» готовилась к бунту. В общем, все ополчились на несчастного ребенка.
– А-а, – сказала Ируська, на всякий случай выжимая слезы на глаза. Уставилась глазами на Генашу и изрекла: – А я тебе твоей тетрадки не отдам.
– Она не моя, – сказал Гена и покраснел.
Антиируськина коалиция немного обалдело следила за этим диалогом.
– Кидать? – прервал заминку Кекс.
– Кидать! – отдала приказ Катька. – За Виолку!..
– И за Даму, – пискнула Виолка.
– … по противнику…
Взревев, как боинг на взлете, Ируська спряталась Генаше за спину.
– Короче, мы тебя вызываем, – роняя шлепанец физруку на ногу, – смущенно объявил Бритый Кекс. – Имеешь право…
– И лево! – презрительно фыркнула Катька.
Генаша тяжело вздохнул:
– Имеет право выбирать оружие, приглашать секундантов и послать вместо себя заступителя.
Рот Виолки восторженно округлился. Катька склонила голову к плечу:
– Счас же. Мы будем другого лупить, а она – радоваться? Ни за что! Лучше я крысу на нее натравлю.
И, гордо взметнув хвостом, ушла с волейбольной площадки.
Виолка нагнала ее через несколько шагов и, глядя виновато, пробормотала:
– Но он благородный.
– И пожалуйста! – бросила Катька, не оборачиваясь. Виолка тоже наддала. Не сбавляя темпа, пробежали они до столовой и остановились возле скамеечки, врытой под "планом лагерных дел".
– Нет, ну я… – просопела Катька. – Да пусть меня Жвачная Корова сжует, если я когда-нибудь…
Каждое свое слово сопровождала она топаньем ноги, и в конце предложения песок у скамеечки украшала аккуратная кругленькая яма. Смысл Катькиной речи сводился к тому, что спасать любимых подруг себе дороже, а если парню нравится, чтобы на нем свеся ножки ездили, то он сам себе злобный кто-нибудь, и лично ей, Катерине, до его тонкой чувствительной души дела нет, а Виолка как себе хочет…
– А я… – жалобно сказала на это Виолка. – А ты… а я… то есть, ты просила.
Она, Виолка, между прочим, рисковала жизнью, собирая для подруги информацию, а та даже выслушать ее не хочет! А у нее, у Виолки, то есть, тоже своя гордость есть!
– Пфэ… – сказала Катька презрительно.
И не «пфэ», а Терминатор…
Вот лично ее, Катьку, Терминатор не колышет.
И даже то, что он гулял той самой ночью за пределами корпуса?! (Виолка гордо поправила очки).
Катька заметила, что той ночью вообще много кто гулял. И вообще все лагерные ночи протекают по одному сценарию: страшно стонут во сне воспитатели – им дети снятся!; ноют комары; по кустам влюбленные хрумстают; сова и летучие мышки парят; хихикают и топочут кретины, пробираясь в соседний корпус с зубной пастой. А другие кретины с аналогичной целью ломятся навстречу. В общем, обыкновенная ночная лагерная жизнь. И если Терминатору вздумалось бдить, дабы их повылавливать, это проблемы Терминатора.
– И нет, – торжествующе объявила Виолка.
В канун памятной для Катьки ночи, уложив детишек, воспитатели на веранде пили чай. К Кире Дмитрьне с Леной Тимофевной пришла Жанночка Юрьевна, и за чаем… за чаем они разговаривали, сказала Виолка обтекаемо. И тут…
… дверь распахнулась от эффектного удара ноги. И вошел он. Вернее, вышел. Из терминаторской. Ну, это неважно.
– Игорь Леонидович! – строго сказала Ленка. – Дети!
– Пусть! – он воздел над собою обе руки. – Пусть все знают.
Жанна Юрьевна подавилась чаем. А он, между прочим, был горячий. И на юбку налилось.
– Ну, знаете! – фыркнула она.
Все трое потом признались, что с трудом подавили желание чем-либо в Игорька запустить. Стаканами, к примеру. Такой вечер испортил.
– Что мы должны знать? – прищурилась Валькира.
– Я – человек.
И той же ночью Терминатор собирался это доказывать, пообещав перемазать пастой всю Змеиную Горку. Так в «Чайке» с незапамятных времен звался тот отдаленный отовсюду холмик, на котором жили посудомойки, завхоза, физрук с музруком и старшая воспитательница.
– Ну и? – поторопила Катька.
– Лег спать, чтобы потом проснуться. А они чай допили и разошлись. А он просил его разбудить, но они не добудились. Он встал в пять утра, Ленка говорила, и все-таки пошел. Вернулся весь в пасте и с банкой варенья.
Катька лыпнула очами.
– Это не все еще, – захлебывалась Виолка, – к ним с утра медсестра пришла ругаться.
– Зачем?!
– А он почему-то залез в медпункт, обмазал пастой ее и врачиху, разбил банку с йодом и варенье со стола унес.
– Так он же… он же не туда… – Катька рухнула на лавочку, захлебываясь хохотом, дрыгая руками и ногами и не задумаясь, как это воспримут проходящие.
– Перепутал, – пожала плечами Виолка. – И фингал у него под глазом.
– Да-а, – обессилено выдохнула Катька. – Во дает! Терминатор!
2.
Очередь в душ была астрономической. Дело не в том, что на обитателей лагеря вдруг напало желание помыться, а в очередной идиотской инструкции, регламентировавшей оздоровительную жизнь. Одним из пунктов проходили стаканы (которых все еще не хватало), вторым – что пища для приехавших отдыхать детей должна быть пусть и обильной, но несъедобной или, хотя бы, невкусной (чтобы добавки не просили?). Третьим пунктом проходила баня. Вернее, банные дни, которые проводились не чаще раза в неделю (а иногда и в десять дней). Тогда истопник раскочегаривал котельную, над душевыми вился пар, а детишек заводили внутрь и выводили дружным строем, как солдат срочной службы или арестантов. А в другие дни – ни-ни! Хотя Катька, например, считала, что уровень развития общества определяется не количеством высоких технологий и компьютеров на душу населения, а тем, сколько раз за день средний индивидуум принимает душ или ванну. Жаль, что идиоты, составляющие инструкции для лагерей, ее мнения не разделяли.
Чтобы не тратить зря драгоценное время и обменяться дедуктивными построениями, сыщики отошли за цистерну и уселись в расцветающие очитки. За последние дни не произошло ничего выдающегося, слежка не дала результата, к тому же всем очень хотелось спать. Даже Катька стала склоняться к мысли о сообщниках привидения или целой преступной шайке, потому что одиночке такую разнообразную жизнь не выдержать. Максим молча драл кудри и все время удалялся куда-то. Как он сказал, поразмышлять в тишине и спокойствии. Катька от нечего делать подсмотрела за ним. "Тишина и спокойствие" состояли из позеленевшей, довольно грязной тетрадки. Вроде бы они нашли ее в крапиве, когда искали Виолкину землянику. Максим читал. Катька со смехом пересказала всю сцену Данику и успокоилась.
– Я тут подумал, – сказал Максим. – Слушать будете?
Катька впилась в него глазами.
– Я тут подумал. Мы совершенно правильно установили факты, но интертрепировали неправильно.
– Чего?
– Надо было все наоборот, – перевел Максим. – Какова была посылка?
Катька повернулась к Данику:
– А можно, я его стукну? И он станет фиолетовым…
Даник пожал плечами: а чего спрашивать? Максим увернулся и затылком слегка впечатался в цистерну. Цистерна загудела и булькнула.
– Да объясняю! – взвыл Максим, заслоняясь от Катьки левой рукой (правой он держался за голову). – Мы чего думали? Что он хочет всех запугать и прогнать. А что вышло?
– Все наоборот вышло, – кивнул Даник удовлетворенно. – И никто не прогнался.
– А-а, – Катька шлепнулась на траву и стала следить за полетом капустницы.
– А он не обиделся, не рассердился и не пристукнул в сердцах кого-нибудь. И о чем это говорит?
– Лично мне… – сказала Катька.
– Лично мне это говорит, – перебил ее Максим, – что он страдает от отсутствия внимания. И таким оригинальным способом старается его привлечь. Переодеваясь в привидение. Мало того, кажется мне, что мы сами его на эту мысль навели. Ну, не одни мы, а вкупе с Кексом и Виолкой. И остальными, трепавшимися про потустороннее.
Он завершил тронную речь и еще раз ощупал голову.
– Холодненькое приложи.
Максим послушался и осторожно откинулся к стенке цистерны.
– Такой одинокий, – фальшиво посочувствовала злодею Катька, – бедненький. Хотел славы и внимания… Убью!
– Психологический портрет преступника, – подвел итог Даник. – Первое…
– Одинокий, – охотно подсказал Симрик, – стыдливый, необщительный, не пользующийся влиянием и с разбуханным самолюбием.
– Копия ты, – мурлыкнула Катька Максиму. – Если б ты не торчал у нас на глазах…
Даник сел перед ней на корточки:
– Я с женщинами не воюю. Но я тебя стукну. Дура!
Катька закусила губу:
– Так, да? Ну ладно! Я его сама поймаю! – рыжий хвост метнулся и исчез за цистерной. Даник выдрал и отбросил большой клок травы.
– Насчет влияния она загнула, – пробормотал Максим. – И раздваиваться я не умею. Но кто-то на Катьку нападал, духи воровал и привидение из себя корчил. То есть, сначала воровал, а нападал потом.
Даник врезал кулаком по цистерне и стал облизывать костяшки.
– Давай займемся делом, – сказал Максим.
– Я тебя убью. Я ее убью.
Еще один клок травы полетел в неизвестном направлении.
– Дура она!
– Мы обязаны решить эту загадку. Кто избрал такой оригинальный способ прославиться? Из наших мальчишек – не-а, – Симрик отрицающе покрутил головой и опять за нее схватился. – Первый отряд я не знаю. А другие слишком мелкие. Воспитатели?
– Ростиславыч, – Даник перемотал кулак платком.
– Не может быть, – помогая ему затянуть узел, пробормотал Максим. – У его Бори такая слава…
– Вот он и завидует.
– Не стану тебя опровергать, – Максим проследил, как проступает сквозь платок кровь, – но это кажется мне логически необоснованным. Шел бы ты в медпункт.
– Тогда Валькира. Но ее ты подозревать не станешь.
– Стану, – отрезал Симрик. – Помнишь, сыщик обязан рассмотреть все возможности? Но уж кто-кто, а она вниманием не обделена: когда фехтует – все отряды сбегаются. Хотя кинуть идею и побродить привидением – да, это она может. И этот ее «Устав»…
Возле душа заголосили: "Третий отряд!", и пришлось срочно бежать.
– Не катит, – Кахновский увлекся и продолжал на ходу, – он или незашуганный, или не переоденется.
– Вот тут ты не прав. Он гуляет себе одиноко, в простынке, ручки потирает, уверен, что не вычислит никто. Во мраке ночи. И слава есть, и не перед кем комплексовать.
– Еще раз и по-русски.
– И еще у него должно быть чувство юмора, – ныряя в вырывающийся из предбанника пар, договорил Макс.
3.
– Знаешь, о чем я мечтаю? – глядя на небо, сказал Даник. – Связать ее и запереть в подвал, пока не закончим следствие.
Максим прекрасно понял, о ком он говорит. И в чем-то даже разделял кровожадные дружеские планы. Но постарался сохранить объективность.
– М-м… – произнес он дипломатично.
– Она все портит. Она нас ставит на уши. Она не дает подумать спокойно. Она его спугнет и вляпается, и ее… он ее… она его… то есть, наоборот… – Даник в раздерганных чувствах шмякнулся на землю.
– Как ты относишься к макаронам быстрого реагирования?
– Чего?
– Ну, давай поедим сперва, – сказал Максим. – Я не могу голодный думать.
Пока Даник продолжал сидеть, безнадежно опустив руки и воображая, каким пыткам подвергнет Катьку за все ейные подвиги, Максим успел выпросить в кухне кипяточку, принес миску, две ложки и упаковку с вермишелью. Разорвал, и плюхнул вермишель в кипяток.
– Ты что! – заорал Даник, ложкой вылавливая пакетики со специями. А они еще и не давались.
– А-а, – пробормотал Симрик, – задумался. Как нейтрализовать Катьку.
– И как? – спросил Даник без надежды.
– Ты должен с ней помириться. Пока она не натворила чего. Ведь натворит, – намекнул Максим с угрозой.
Даник выронил ложку. Пакетики опять очутились в кипятке.
– Ни за что!
Максим взял вторую ложку, докончил акцию спасения и высыпал специи в разбухающую вермишель.
– Если ты из-за меня, то я на нее не обиделся.
Даник прямо вытаращился на него.
– Ну, пошутила неудачно. На, ешь.
– Она со мной говорить не захочет. Пока бандита не поймает. И после, – Даник поковырял ложкой вермишель. – Горячо.
– Тогда мы должны ее заставить.
– Как? (Симрику показалось, что друг сейчас уронит в миску скупую мужскую слезу).
– Ты должен совершить подвиг. Ну, спасти ее из горящего дома, – он вспомнил их подвиг с огнетушителем и подавился вермишелью. От смеха. Даник, погруженный в меланхолию, к счастью, этого не понял. Ну, что от смеха. А Максим поскорее состроил каменную физиономию.
– Или выиграй Валькирин турнир. К ней Рома пристает. Может, и сделает. Кира – турнир. Тебя там увенчают…
– И Катька рухнет к ногам победителя? – Данила горестно облизал ложку. – Она скорей сама его выиграет.
– Да-а, – Максим поскреб черенком ложки темя. – Тогда подвиг должна совершить она. Мы выходим на преступника, он хватает тебя и бросает в подземелье, а она спасает. А я ей, так и быть, подскажу, где ты сидишь.
Он осторожно взглянул на Даника, не зная, как тот отреагирует на свежую мысль. Вдруг в драку кинется? А Даник… а Даник сиял! Он светился, как вместе взятые лагерные фонари, как полная луна на дорожке с привидением.
– Ты! Ты самый лучший психолог на свете! – заорал он. Симрик понял, что настало время уклоняться от братских поцелуев.
– А еще, – вещал он, – еще я могу переодеться в привидение. Она подумает, что преступник – это я, станет за мной следить и не попадется настоящему. А тут я на тебя нападу и заволоку, а она тебя спасет!
От благодарного друга на всякий случай пришлось спасаться бегством.
После того, как они выбрали из спорыша слегка испачканную вермишель, после того, как Максим потосковал над пропажей бульона, сыщики стали вырабатывать детали операции. Техническими подробностями их снабдила Кира. Даже выспрашивать ничего не пришлось, просто повернуть в нужном направлении общий разговор.
– У меня за спиной тринадцать лет лагерей.
Звучало это так, словно она провела на Колыме или под Магаданом лучшие годы жизни. Молоденькие воспитательницы шугались. А проникнувшись, начинали истерически хихикать.
Разумеется, нашлось в этих годах место и привидениям. Самопальным, разумеется. Но ведь главное – не факт, а общественное мнение? Кира с удовольствием вспоминала, как прилаживала при свече перед поясным зеркалом вторую простыню – и ей самой было немножечко страшно. Почему вторую? Работали они тогда с Иркой, замечательная была воспитательница, но про это потом. И именно Ирка научила Киру переодеваться в полноценное привидение. ("Спросить, не интересовался ли кто у нее этой темой раньше," сделал себе мысленную пометку Максим). Так вот, продолжала Валькира, привидение состоит из двух простыней. Разумеется, под простынями кто-то должен быть, швабра хотя бы, но это вопрос второй. Значит, первая простыня обматывается вот так: воспитательница встала и сопроводила лекцию наглядным примером, закрутив себя плотненько под мышками, так что получилась очень длинная юбка с завышенной талией (или сарафан без бретелек – кому что ближе). Смотрелась Кира в простыне даже очень ничего, Ленка и Жанночка завистливо вздохнули. А вторая простыня идет вот так… вышло что-то вроде бедуинского уккаля или самодельной паранджи. Простыня надвигалась на лоб, плотно обхватывала голову, перекрещивалась сзади и у правого глаза закреплялась булавкой, оставляя видными только глаза, спускаясь ниже талии и зловеще развеваясь при каждом движении. Вечером оно и не особенно впечатляло, но в районе полуночи… да еще если глаза сверкают в свете свечного огарка, и если стараться, чтобы свет падал только снизу… в общем, ой!
Ну, продолжала Кира, как мы ночью по корпусу ходили, в подробности вдаваться не буду. Было, впрочем, одно дитя, кричало "Не боюсь! Не боюсь! Это воспитка переоделась!" Так, кстати, от него утром самую душераздирающую историю услышали. Нет, еще расскажу. Занесло меня в палату мальчиков. А там на окнах плотные шторы, окна маленькие, темнота… жуть! И я в этой палате заблудилась! Ночь, видно фигвам – индейское жилище, брожу, в кроватях путаюсь, а где дверь? Ни выключателя, ничего. Чудом на печку набрела и от нее сориентировалась. Нет, это не «Чайка», но там тоже печки были (А клады были? подумал Даник и горестно вздохнул). Так знаете, чего я всего больше боялась? (Слушатели затаили дыхание) Наступить на ведро! Стояло у нас там ведро – чтобы дети из корпуса по ночам не шастали. А то пошла одна девочка ночью и провалилась, ободралась, шлепанец утопила. А утром ее родители приехали. Представляете?
Кира подождала, пока все отсмеются, и продолжила повесть. Самое интересное наступило утром. Толпы детишек с искрящимися глазами и развевающимися волосами носились из конца в конец длиннющего корпуса со стенаниями: "А вы видели? Видели?!" Видели немногие, но рассказывать желали все. В общем, получилось, что я полночи вылетала из шкафчика, треща пластмассовыми крыльями, под общий хохот закончила Кира.
Тут Елена Тимофеевна наконец обнаружила, что детишки третьего отряда и отдельные экземпляры второго (не соблазненные дискотекой) в неподобающих позах валяются на кроватях: в обуви и мнут покрывала! – и схватилась наводить порядок. Продолжение слушали на скамеечке – кто поместился – или на корточках возле, гоняя стервенеющих к вечеру комаров. Валькира успела избавиться от привиденческой униформы, но рассказ скучнее от этого не стал. Услыхав свое имя, даже подполз Терминатор.
– Был у нас в "Лесной сказке" один мужик. Гнусь редкая. Считался подменным воспитателем, но отирался только возле начальника. Как его звали? А… – Кира Дмитриевна махнула рукой. – Вот тоже, как Тер… тьфу, Игорь Леонидович, обожал по столу стучать. И чтоб тарелки подносили. То салатик не понравился – помидоров мало…
– А почему нам помидоров не дают? – вклинился лохматый, очень симпатичный пацан Ленечка. Он чаще других торчал на фехтовальной площадке и теперь глядел на Киру влюбленными глазами. Подозревали, что и прозвище «Валькира» придумал именно он.
– Рано для помидоров, – пояснила Ленка. – То есть, дорого.
– Так вот, этот Лев… отчества все равно не помню, здорово нас достал. Ирка даже рявкнула: "Не в ресторане под фикусом!" Он бросился к начальнику, скандал был ужастный. И тогда мы создали привиденческий хор.
– Как это? – спросила Жанночка.
– Ну, когда все воют хором, но на разные голоса. Начинают басы. Потом вклинивается стон повыше, а дальше – тонкий плач малютки-привидения из Вазастана. А после все наоборот.
Все попытались представить, как это может звучать: выходило зловеще и впечатляюще. Ринальдо даже подвыл слегка на пробу. Жанна Юрьевна шарахнулась. И хотела сказать, что такие вещи детям не стоит рассказывать. Они же… эти… возьмут на вооружение. Но упрекать воспитателя при детях выходило непедагогично. И Ленка вела себя спокойно, так что Жанночка промолчала.
– Потренировались мы выть, сначала в корпусе. А ночью вышли на тропу войны.
– Простыней бы не хватило, – вклинился Максим.
– А у нас по второй давали – вместо пододеяльника.
Таинственный шепот Киры очень хорошо позволял представить крадущийся во мраке ночи, зловеще воющий привиденческий отряд. Кто-то даже пожалел, что с ними ничего подобного не случается.
– А дальше – что? – задушено пискнула немо внимавшая доселе Виолка.
– А утром начальник не вышел бегать. Он бегал от здоровья. То есть, для здоровья. Со Львом. А еще мы девиц из третьего отряда намазали. Главное – нагреть пасту. Но про это я потом расскажу.
Тут как раз завершилась дискотека и пора было идти умываться перед сном.
А бегать в простынях неудобно. Очень неудобно. К сожалению, Максим понял это уже в процессе. Нижняя простыня путалась в ногах, шажки выходили маленькие – и как только получается ходить в юбках у женщин и шотландцев? – простыня промокала в росе, цеплялась за траву и, скорее всего, по краю уже зазеленела. Максим представил себе нагоняй, который ждет от Ленки и Киры. А может, он просто неточно следовал инструкциям? Верхняя простыня вела себя того злее. Оттягивала голову, пыталась вырвать с корнем булавку, царапала нос, забивала дыхание и, развеваясь, цеплялась за все что ни попадя. А попадалось многое: кусты шиповника и акации, низкие ветки, прочие непредвиденные (так как почти невидимые) препятствия. Свечной огарок отказался гореть в самом начале. Поди привлеки Катькино внимание! Разве что сопением и топотом. И луна, как назло, не только стала убывать, но еще и спряталась за зловеще рваную тучу и нагло подмигивала оттуда: мол, накося, не выйду! В общем, до ямки с привидением Максим доперся с трудом и гораздо позже, чем рассчитывал. Впрочем, утешал он себя, это лучше, чем лететь сломя голову и повторить Катькин подвиг.
Мальчишка привалился к сосне, передохнул и, подавая сигнал Данику, попытался ухнуть филином. До полуночи оставалось примерно пятнадцать минут. Максим ухнул еще раз, чувствуя, как холодеют ладони и настойчивое стадо мурашек спешит вниз по позвоночнику. Смешно пугаться собственного уханья только при включенном электричестве.
Что-то завозилось в густо переплетенных кустах под оградой. Симрик понадеялся услышать ответное уханье, зная, что после этого ему станет гораздо спокойнее: они уславливались с Даником о таком сигнале. Как бы не так! То, что возилось в кустах, и не думало ухать, зато придвигалось к Максиму. Нужно было срочно воздвигнуть какую-нибудь преграду между собой и неизвестным, хотя бы сосновый ствол. Но Максим понял, что ноги пристыли к земле. А хилые кустики ясеня и ольхи с треском пропускали что-то, кажется, круглое и, кажется, темное – медведя?!
– Мама, – произнес Максим.
В ответ на его молитву что-то упало перед «медведем» в густую траву: сучок или желудь, если только желуди в начале июня падают. Трава меленько зашуршала – словно этот желудь или, там, яблоко, бросилось навстречу опасности.
И тут все смешалось в доме Облонских. Какое-то жуткое "х-хы, х-хы", словно задыхался паралитик (Даник потом признался, что это он ухал); вопли "Стой!", "Ма-ма!", ужасающий топот и треск, или наоборот… Ловчая ямка для привидения опять показала характер. Симрик увидел… нет, лучше бы он этого не видел!
– Стой, убью! – вот это уже определенно голосила Катька. Максим благородно бросился ей на помощь, совсем забыв про свой маскарад. А может, и не бросался, просто самостоятельные тропинки решили сойтись в нужном месте в нужное время. Кто-то бежал рядом с ним, но Симрик старался не оглядываться. Луна наконец-то вылезла из тучи, и представшее перед нею зрелище… Катька валтузила лежащее под ней (не луной, а Катькой – ну и луной слегка тоже) на траве привидение, с завидным постоянством приговаривая:
– Крыса! Крыса!
С топотом набегал Даник. Чтобы в последний момент тоже наступить на ловчую ямку и с грохотом упасть сверху. Привидение рванулось, на ходу разматываясь, стукнулось о Макса (тот понял, что ему не мерещится) и пошло ломать кусты. Даник сидел, держась за колено и за голову, а Катька переключилась на Максима.
– Это не я!!
Пыхтя и сопя, он кинулся в первом подвернувшемся направлении. Простыни путались в ногах и развевались за спиной, их так и норовили зацепить обрадованные кустики.
– Убь-ю!
Эта – может. Это не Даника, как было спланировано, это его сейчас надо спасать! Симрик поднажал. На спринтерской дистанции он мог обойти даже троллейбус.
А спасение – вот оно, совсем близко. Не снижая скорости, мальчишка пересек клумбу с оленем и забежал в мирно освещенную будочку, захлопнув за собой дверь. Пахло хлоркой. Над головой величаво ныл комар. Катька (и привидение номер два) остались снаружи. Максим крутанул засовчик.
Дверь сотряслась, но выдержала.
– Говорю тебе, он сюда забежал!
Хромающие шаги. Потом какой-то стук. Опять шаги. И тишина.
Через какое-то время, решив, что погоня удалилась, Максим толкнул дверь. Потом толкнул еще раз. Потом приналег посильнее. И только после этого признал горькую правду. Он сидел запертый в туалете типа сортир. Лишь одно могло до некоторой степени послужить ему утешением – это был мужской туалет.
Когда англичанин попадает в глупое положение, он делает вид, что никуда не попал.
Симрик содрал с себя простыни, свернул, подстелил и уселся, привалясь спиной к двери: по крайней мере, если его придут вызволять, он этого не пропустит. Силясь не обращать внимания на прохладу, ароматы и комаров (последнее было труднее всего), он постарался рассуждать логически. Самому ему дверь не сломать и до того, чем ее подперли, не добраться: он был уверен, что тут-то Катька старалась основательно. Посему существовало несколько возможностей (по причине комплекции исключая вылезание в туалетное "сердечко") для освобождения.
1. Подкоп.
2. Орание и стучание – это могло длиться до посинения: ночь, темно, далеко и никто не услышит. Если, конечно, Катька не таится в кустах, наблюдая за агонией. И… про второе привидение Максу вспоминать не хотелось. Вот он и заставил себя не вспоминать и перешел к пункту третьему.
3. Катька приведет кого-то из взрослых. Его извлекут с позором. "П-по к-край-нней м-мере, сог-греюсь", подумал он и снова завернулся в одну из простыней. Ну, тут можно наврать с три короба. А простыни прихватил, чтобы не замерзнуть… а тут приходят, запирают, даже не спросив человека… Жаль только, что этот, второй… ведь затаится же!
4. Придет Даник и его спасет. Только бы Катьке не проболтался, что это Симрик ее в простыне гонял. Не, если честно, то это она его гоняла. И чего орала про крысу? Он же, вроде, крупнее?
После этого он встал и стал прохаживаться, как Ленин по камере, потом откопал в углу дощечку и прикрыл дырку.
5. Или она гонялась не за ним, а за… ну тем, из пункта второго? Тот тоже крупнее. А фигура… что-то было в этой завернутой в саван фигуре этакое… знакомое… родное и близкое, тьфу… Хорошо, что свет горит. Выключайся он снаружи, бр-р…
