Текст книги "Ночь упавшей звезды"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Наталья Медянская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Похоже, на этом терпению стражи пришел конец. Деревья, окружающие поляну, словно подались навстречу экипажу: корни полезли из земли, а один, молодой и тонкий, будто браслет, обхватил запястье высунутой на дождь женской руки.

– Не советую, бабочка, – пророкотала сова.

Иса дернула руку из обхвата корешка и разрыдалась.

– Но как вы можете! Я... я... в это трудное время... надо объединить силы...я пришла, как союзник, один из лучших... а вы...он... пренебрегает мной. Ну скажите же ему, что это я!.. – взмолилась она голосом трогательным и нежным. Так могли бы звенеть лесные колокольчики. Но голос этот с легкостью преодолел шум грозы. – Скажите же ему! Хотя бы ради памяти о моем великом отце! И нашего сына! Я... все эти долгие годы терпела и верила, постигала искусство ведовства, чтобы помочь своему народу, изнывающему под гнетом давних, томящемуся в рабстве, сжигаемому на кострах веры, именующей себя святой, но несущей нам только слезы и боль! Едва услышав о надвигающейся войне, я бросила все, забыла о своей девичьей гордости...

Сова резко заухала и захохотала. Слуги Исы, дрожащие под дождем, казалось, готовы были зарыться в землю. Свет фонаря метнулся и угас.

– Девичьей... а обернись-ка: нет ли у тебя пониже спины печати: "Одобрено королевством"? – неясыть разразилась долгим, до кашля, ядовитым смешком. Мне на минуту показалось, что это смеется экономка Виолет.

– Это оскорбительно! – взвизгнула Иса. – Вас повесят!

– Разворачивай! – приказала сова. – Утром поговорим.

Распустила крылья и тяжело полетела в свое дупло.

– Ну, мевретт Одрин, я тебе это припомню!

– Вам, кажется, нужно что-то от отца, миледи? – вплелся в скандал звучный красивый голос – Сианн присоединился к стражникам, орущим с перемычки между воротными стрельницами.

– А ты кто?! – при вспышках молний я увидела, как дама вылезла из кареты и вышла на край берега, рискуя при малейшем движении соскользнуть в ров. Лакеи держали над ней растянутый плащ.

– Мевретт Алиелор Сианн эйп Танненваль!

Иса как-ее-там вскинула руки к слегка растрепанной прическе-башне.

– А-а... Ну, иди ко мне, мальчик! Иди, вор, ограбивший Торуса! Пасынок ублюдка и сын потаскухи с лютней, которая...

Я узнала шаги Одрина за спиной и, хромая, двинулась ему навстречу. Мевретт обнял меня и сказал в полголоса:

– Нам нужно поговорить. Не здесь.

– Да, веди.

Мы вышли из комнаты экономки и довольно долго плутали по коридорам и спускались и поднимались по лестницам, пока не оказались в просторном зале под стеклянным куполом.

В хорошую погоду, здесь, должно быть, было прекрасно. Через стеклянную крышу сеялся солнечный свет, согревая цветы и листья; сверкая радугой в струях небольшого, окруженного скамейками мраморного фонтана. Множество самых разных растений, декоративных и лекарственных, дарили воздуху нежный аромат.

Сейчас в оранжерее царил полумрак, по стеклянной крыше мерно барабанил дождь. Вспыхивали редкие молнии, и стекла вздрагивали от громовых раскатов.

Мадре подвел меня к одной из скамеек:

– Садись, боюсь, что разговор выйдет долгий и... не очень приятный.

Я как-то даже пропустила последнее, с наслаждением рухнув на сиденье и вытянув ноги. Карабкаться с пробитой ступней по лестницам – удовольствие ниже среднего. Но жаловаться и ныть я не собиралась. И без того мевретту тяжело, я же чувствую. Не хочу быть обузой, и все!

– Устала? – он ласково коснулся моих волос и сел рядом. Потом взял за руки. – Только пообещай, что дослушаешь до конца, прежде чем делать какие-то выводы.

– Обещаю, – просто сказала я.

– Ты уже знаешь, что Алиелор – мой сын. С его матерью Тевиссой – моей первой женой – я расстался еще до его рождения... Очень давно. Она потом умерла вместе со своим мужем, когда Алиелор был еще крошкой. Но у меня есть еще один сын – незаконный. Торус. Он старше Алиелора и давно покинул Дальнолесье. Вот о его-то матери я и хотел поговорить с тобой, Триллве... – Одрин обнял меня и прижал к себе.

От него исходило ровное тепло, хотелось замереть в кольце его рук и ни о чем не думать... я поймала себя на этом и ошеломленно встряхнула головой. Нет, ну это же что-то невозможное! Рядом с Одрином все перестает существовать, даже время останавливается. Так нельзя...

– Да, да, говори...

Я подавила в себе легкую досаду, что он упорно зовет меня элвилинским именем, а не моим собственным. Хотя... пусть, если ему так хочется.

– Эта женщина, Анфуанетта Иса эйп Леденваль, только что приехала сюда. Я не хочу, чтобы у тебя возникли сомнения насчет моего отношения к тебе, понимаешь? Что бы ни случилось.

– Приехала? Сюда? Вроде, ее даже в ворота не пустили, – я сощурилась. – Не бойся, я не сомневаюсь. Я верю тебе.

Я доверчиво улыбнулась. Может, за долгую жизнь, в которой случалось всякое, в которой меня бросали и предавали, стоило уже научиться недоверию? Мстительности... Но я не могла. Лучше уж так, головой в омут, бабочкой в огонь. Лишь бы не предать себя и другого, которому веришь. Все люди добрые, пока не докажут обратного. И элвилин тоже.

Я потерлась щекой о щеку мевретта, гладкую, как у юноши, но теплую, живую. Это не сон, не сказка, которая развеется с первым утренним лучом. Одрин есть. И я не сомневаюсь в нем.

Мужчина улыбнулся и поцеловал меня в висок:

– Я рад, что ты так думаешь. Мы, конечно, какое-то время продержим ее вне замка, но, боюсь, не позже утра. Если уж она вбила что-то себе в голову... Понимаешь, эта... женщина, она немного не в себе. Она решила, что мы с ней предназначены друг для друга, трещит об этом на всех углах, – он жалобно посмотрел на меня. – Она меня достала, веришь?

Я погладила его по голове, как ребенка – несмотря на всю бездну прожитых им лет.

– Ну, тогда я ее достану тоже. Идет? – и показала язык. Мрачно сощурилась: – Терпеть ненавижу тех, кто обижает моих друзей. Вот.

Ой... вот уж не ждала, что у железного мевретта есть слабости... Я спрятала улыбку. Потянулась к фонтану, брызнула в Мадре водой. Потом обхватила щеки руками. Ой, я веду себя несерьезно...

Одрин рассмеялся:

– Идет! Мне теперь ничего не страшно! – и он тоже брызнул на меня из фонтана.

– Ах, ты так?!.. – я зачерпнула полные пригоршни... Быть Одрину мокрым...

Я встряхнула головой, смеясь, и вылила воду на него.

Мадре охнул, захохотал, и схватил мои запястья. Все чувства и желания, с которыми ему удалось, было, справиться в комнате экономки, внезапно заявили о себе, и мевретт, запустив руки мне в волосы, прижался лбом к моей щеке.

Я прильнула к нему, ноги опять подогнулись, и закружилась голова. Вдруг оказаться воском в чьих-то руках... странно... и совсем не страшно.

– Я смогу защитить тебя. И все же... будь с ней осторожна. Иса опасна. У нее дурная репутация. Не зря же ее зовут Ведьмой с Гнилого Болота из удела Нор-Гейт.

– А мне плевать на ее репутацию!

– И мне... Я люблю тебя, Триллве, – глухо произнес Одрин, нетерпеливо срывая с меня одежду. – Ну почему ты появилась только сейчас? – руки настойчиво пробежали по телу, и он увлек меня за собой на пол.

– Обними меня... не отпускай...

А потом я уже не помнила, что шептала, что кричала... все было неважно, кроме него и меня... нас.

Сердце Одрина грохотало в груди, горло перехватило, а он все целовал мое лицо, не в силах оторваться. Потом эта странная немота сменилась криком, и он уткнулся мне в шею.

Мы лежали, не расплетая объятий, пока накрывшая нас тяжелая волна медленно отступала, принося освобождение и одновременно щемящую тоску разъединенности. Ничего не хотелось говорить, только вслушиваться в затихающий ритм сердец и дыхания. Все еще слитный, словно удвоенный. Вот так бывает, оказывается...

Беловолосый вздохнул, перекатился на спину и, пристроив мою голову на своей груди, стал наблюдать за струями дождя, бежавшим по скату стеклянной крыши. Мраморный пол приятно холодил разгоряченное тело, а в груди разливалось давно позабытое ощущение тепла.

Я, потянувшись, погладила его по щеке:

– Эй, ты замерзнешь и простудишься... И что мне тогда делать? Я не знаю, как лечить элвилин.

Сердце царапнул легкий холодок.

– Не переживай... – сказал он, мечтательно глядя мне в глаза, – у нас же есть Звингард с его знаменитыми компрессами... Ну и... элвилин вообще-то не болеют.

Я рассмеялась.

– А... а говорят, он в оранжерее мед прячет... на грядке с лекарственными зельями, – выдала я подцепленный невесть где слух. – Поищем?

– Правда? – Одрин поднял бровь. – Похоже, по всему замку прямо-таки рассыпаны захоронки со спиртным. И что меня больше всего возмущает – это то, что один я не в курсе... – он фыркнул и, осторожно придержав меня, легко вскочил на ноги. Дотянулся до одежды и подмигнул:

– Ну, давай, поищем.

Я влезла в одежду, а туфли надевать не стала: все равно они сползали с ног и шлепали.

Огляделась:

– А... а где тут аптечные грядки?

Кругом было море цветов и плодовых деревьев, по большей части мне незнакомых... ну, виноградную лозу я узнала сразу... и яблоню... хотя не уверена: не может же простая яблоня одновременно и цвести, и быть покрытой золотисто-алыми плодами... А вон там, за увитой ипомеей аркой... у меня глаза разбежались, я глубоко вздохнула: там росли розы. На шпалерах, обвивающих легкие решетки, на земляных террасах в несколько рядов, разной высоты и невероятного колера... там даже синие были... Или мне чудится?

Одрин улыбнулся, заметив мой восторг:

– Ты любишь цветы? Пойдем, подойдем поближе. – И он, приобняв, подвел меня к розарию:

– Вот. Это любимое детище Звингарда, его гордость и страсть.

– Я... люблю цветы, – я опустила голову. – Только никому не приходило в голову мне их дарить. Во мне больше видели воина, чем женщину, – я тяжело вздохнула. Вот, еще жалуюсь... глупо...

Мадре нахмурился и язвительно бросил:

– Ох уж эти ваши мужчины. Мало того, что они грубияны, они еще и слепцы! Если ты захочешь букет – он у тебя будет. Выбирай, только сама не рви – у этих роз шипы очень колючие.

– Я не... – я повернулась к Одрину, – не могу нарушить такую красоту. Я лучше просто посмотрю, ладно?

Я прижалась к его плечу.

Одрин коротко поцеловал меня в висок и, сорвав темно-бордовую, почти черную розу, протянул мне:

– Красота со временем отрастет, а цветов тебе еще не дарили...

Нежнейшие лепестки щекотнули нос. Я вдохнула тонкий запах. Держать стебель забинтованной рукой было удобно – все колючки мимо...

Ну откуда, откуда он догадался, что это мой любимый цвет? И вообще... Это же просто страшно. Особенно оттого, что я боюсь его потерять.

– Давай, сделаем тебе красивый букет и поставим у постели? – улыбнулся мевретт и погладил меня по щеке.

– У постели? – удивилась я. – В библиотеке?

– Зачем? Ты что, собралась ночевать в библиотеке? – он хмыкнул и поддразнил. – Я, конечно, понимаю, что не в обычае ночевать жениху с невестой до свадьбы вместе, но, по-моему, нам уже поздно об этом думать... Ну и... в кабинете уже убрали и протопили, а стекло вставили, так что, идя сквозь него, не простудишься...

Я покраснела и заверила, что вовсе ничего такого не думала. Да и зараза к заразе не липнет.

Ну и... мне просто до смерти хотелось посмотреть на его спальню. Дверь туда вела из кабинета, но она была заперта! Нет, все же любопытство кошку сгубило.

– А-а Звингард... – все еще сопротивлялась я истреблению клумбы. – Ну, он же обидится, что без спросу...

– А мы ему не скажем, – лилейный заговорщицки подмигнул. – Грабить Звингарда – так по полной! Ну что, выбирай, какие розы тебе нравятся?

Я растерянно посмотрела на цветник перед собой, потом на розу в руке:

– Вот такие. А как ты догадался?

– Понятия не имею, – мевретт растерянно посмотрел на цветок, – просто почему-то решил, что синие тебе не понравятся...

– Ты руки не поколешь? Может, лучше я сама?

– Тебе не хватило на сегодня? – он взял мою забинтованную руку и нежно поцеловал пальцы. Потом, осторожно раздвигая пышную листву, начал отламывать колючие стебли. Судя по его гримасам, было больно. Но Одрин стойко перенес лишения и вскоре вручил мне целую охапку роз.

Я зарылась лицом в ароматные венчики. Задыхаясь от нежности.

– Одрин, я... спасибо...

Разрыдаться опять не хватало. Что же я сегодня плачу и плачу...

– Ты сам моя звезда.

Элвилин погладил меня по голове:

– Я уже говорил, что люблю тебя? – спросил тихо.

Я подняла голову, сморгнула, глядя ему в лицо. Руки разжались, и розы посыпались под ноги. Но зато я сумела его обнять.

Одрин нежно поцеловал мои губы, пристально посмотрел в глаза:

– Можешь обещать мне одну вещь?

– Какую?

– Там, куда ты уедешь, всегда помнить о том, что я жду тебя. Помнить об этом и быть осторожной. Ты нужна мне, Триллве. Нужна здесь, живая... Наверное, я эгоист, что говорю тебе такое, но... я не смогу без тебя... Уже не смогу.

– Я буду помнить об этом. И вернусь, обещаю.

– Ты... очень дорог мне. Не грусти... пожалуйста...

Я опустилась на колени, пряча повлажневшие глаза, и стала собирать рассыпавшийся букет.

– Осторожнее, не уколись, – он присел рядом, помогая.

Где-то над крышей полыхнула молния, и Одрин поднял голову:

– Кажется, гроза опять усиливается... Ну и денек сегодня выдался. Суматошный, но счастливый... Ты не устала, Арри? – и он вручил мне оставшиеся розы.

Я подняла голову к стеклянному потолку, залитому дождем.

– Устала... слегка... хочу посидеть с тобой у огня... немного... может быть...

Встала и протянула ему руку, второй прижимая к себе букет, слегка колющийся через рубашку:

– Куда пойдем?

– Ну, я думаю, что тебе должна понравиться шкура снежного вепря возле очага...

Он обнял меня за плечи и повел, было, к двери, но на полдороги задержался:

– Так, мы совсем забыли. Что ты там о грядках и Звингарде говорила?

– Что он прячет мед, под валерьянкой... – меня слегка терзала совесть: мы и так уже лекарскую клумбу разорили.

Одрин недоуменно огляделся по сторонам. Потом немного растерянно повернулся ко мне:

– А ты знаешь, как выглядит валерьянка?

– Не-а, – призналась я. – Но если в замке есть кот...

– Ну, теоретически кот, конечно, есть. И даже не один. Но где они находятся в данный момент... Ладно, пожалеем старика Звингарда, я что-нибудь придумаю.

И он повел меня прочь.

Насчет того, что кабинет протопили и высушили, мевретт оказался чересчур оптимистичен. Ковер изрядно залило водой, и было там не в пример холодней, чем в оранжерее. Я сильнее прижалась к Одрину, словно кошка в мартовских лужах, поджимая босые ноги.

Кроме того, здесь было совершенно темно. Элвилин видят в темноте, но я не элвилин.

Мадре подхватил меня на руки и внес в спальню. Усадил на шкуру возле камина и разжег огонь. Потом присел рядом и наклонился над раненной ногой:

– У тебя повязка намокла, Триллве. Ну зачем ты сняла обувь?

– Сейчас высохнет, – я вытянула ноги к огню, а носом неловко уткнулась Одрину в шею, вдыхая его запах. Сердце безумно заколотилось снова.

Одрин погладил меня по голове и осторожно забрал из рук охапку цветов:

– Давай, я их поставлю в вазу, боюсь, что ложе из шипов тебе не очень понравится.

Я сморгнула и покосилась на большую старинную кровать на грифоньих лапах, под балдахином из расшитого незабудками и маками атласа. К ней была придвинута скамеечка – иначе и не взберешься.

Я улыбнулась... все равно, что штурмом брать замок. А в моем флаги покорно спущены, ворота открыты...

Мадре перехватил мой взгляд и понимающе улыбнулся:

– Что, впечатляет? Она тут уже века стоит. Только я на ней практически не сплю...

Я прикусила губы, чтобы не расхохотаться в голос. Это надо же: королевское ложе, на котором никто не спит. А ведь хоть баталии разыгрывай...засадный полк можно укрыть за подушками, на столбики загнать разведку... ну и ерунда лезет в голову, ох... Горбатого могила исправит, а воителя?

Я погрустнела.

Но за окнами была ночь. Она казалась бесконечной. Я все успею спросить, и сказать, и признаться... Я перетекла на живот, подперши руками подбородок, поглядела на трепещущее в очаге пламя.

Одрин подошел, улегся рядом и спросил:

– О чем ты думаешь?

– Трудно объяснить. Вот сейчас ты со мной, и я счастлива. С тобой теплее, чем от огня. И я... потом...я буду это вспоминать, и мне снова будет тепло.

Он понимающе кивнул:

– Я знаю, так и должно быть. Придумано ли это свыше, или мы сами строим свою судьбу, но я просто знаю, что то, что мы вместе сейчас – это правильно.

– Спасибо, – сказала я твердо. Закрыла глаза. Но и сквозь веки просвечивало пламя. – Ты просто думай обо мне, и со мной ничего не случится.

– Я буду... – заверил он. Помолчал. – Ты все-таки решила уехать утром, да?

Как ножом по сердцу. Я бы хотела остаться...

– Утром. Да, – тихо шепнула я.

Он вздохнул, перевернулся на спину и потянул меня к себе. Уложил мою голову себе на грудь и стал ласково перебирать волосы:

– Расскажи мне о себе, Триллве... Я хочу знать все – что ты любишь на завтрак, какой твой любимый запах, что ты больше всего ненавидишь...

Я растерянно сморгнула. Казалось бы, самые простые вопросы заставили меня мучительно задуматься, морща лоб.

– Ну-у... без завтрака я вообще могу обходиться: мне утром всегда больше хочется спать, чем есть. Запахи, – я шевельнула плечом, – люблю самые разные. Больше всего те, что из детства. Вот, запах сырой штукатурки. А ненавижу, – я резко села, оттолкнувшись от шкуры, короткие волосы сыпанули за спину. – Ненавижу, когда кто-то подло играется с чужой душой.

Элвилин погладил меня по плечу: "Когда я вижу тебя вот такой – возмущенной, гневной, воинственной, мне почему-то больше всего на свете хочется защитить тебя. Прижать крепко-крепко и защищать ото всего на свете – от ветра, стрел и злых слов".

– А хочешь, я поеду с тобой? – спросил он вдруг.

Если бы я была чуть повыше пола, то упала бы непременно.

– Только до границы леса и не далее.

Я могла сказать ему многое: о долге мевретта, об опасности города для остроухих, но...он и так все это знал. Куда лучше, чем я. И еще вопрос, кто бы кого переупрямил. А я... "Не хочу, чтобы ты погиб... вот только обретя, потерять – нет!.." Я уткнула лицо в колени, чтобы он не прочел этот страх у меня в глазах, чтобы мой страх не погубил его.

Элвилин обнял меня и стал баюкать, как ребенка:

– Значит решено, я еду с тобой, Аррайда. А сейчас ты должна выспаться, завтра предстоит долгий путь, – он чмокнул меня в макушку.

– Только до опушки леса, мевретт. Или... или я нажалуюсь на вас сыну и этой, Идринн... которая умеет появляться в ненужное время в ненужном месте. И пусть удерживают, как хотят! Я... честно это сделаю! – я стала перед ним на колени, обхватив за шею руками и заглядывая в глаза. – Одрин, ну пожалуйста. Душа моя должна быть спокойна, когда я отправляюсь на опасное дело. А разве так будет, если я стану дрожать за тебя? Ну пожалуйста...

Он просто закрыл мне губы поцелуем и, откинувшись на спину, увлек обратно на шкуру. Я уперлась руками ему в плечи, оттолкнулась и заглянула сверху вниз в туманные глаза:

– Одрин, ответьте мне сначала. Я... умру без тебя!

И некрасиво, беспомощно заплакала.

Глава 9

– Не плачь, Триллве, давай, будем жить, хорошо? – он растерянно притянул меня к себе. – Мне ведь не удастся тебя убедить, правда? – он утер мои слезы и начал целовать заплаканные глаза. – Я сделаю все, что ты захочешь, девочка, – и его руки скользнули у меня по спине.

– Хорошо, давай, – я прильнула к нему, нежно-нежно проведя пальцами по щеке. А лилейный поймал мою руку и припал к ладони. Слова почему-то давались с трудом и он, вздохнув, постарался вложить в свои руки как можно больше неизреченного, как можно больше нежности, накатившей на него жаркой волной. Мир вокруг исчез. Остались только мы двое, и эти двое были сосредоточием Вселенной, абсолютной истиной, имя которой – любовь.

...Вот мех под рукой, колкие, стреляющиеся искрами волоски. Вот огонь, робко прячущийся под невесомый пепел...Вот решительная дробь дождя по стеклу – лунным изгибам в свинце оплетки... грифоньи лапы старинной кровати... вверху деревянная резьба потолка – виноградные грозди и листья... чужое дыхание на щеке и стук сердца – не своего, но... в созвучии... комок в горле, разбитый криком – только царапаются его остатки – колючие льдинки... и кровь на искусанных губах. Моих и – твоих. Соленый вкус. Как у далекого моря.

А вокруг в полутьме словно кружатся медные листья – мы средоточие сказки, ее сердцевина. Как жарко дышать. Никогда не думала, что будет ТАК...

Одрин откинулся на спину и закрыл глаза. Из-под опущенных век проложила свою дорожку предательская слеза. Мгла! Хорош суровый мевретт – ничего не скажешь... "Я не мог и предположить, что когда-нибудь будет так, что жизнь потеряет свой смысл, если тебя не будет рядом. А тебя не будет... Через ночь, через несколько часов грозы и дождя, через несколько часов счастья. И что я теперь – без тебя, куда мне?" – рвались на волю слова, но он только промолчал, открыл глаза и улыбнулся. "Какой смысл в том, что я все это тебе скажу? Ты все равно уйдешь"...

По его изменившемуся дыханию я поняла, о чем он думает, и что мысли эти горьки.

Родной мой... грустное солнце мое... я вернусь... но если я утром останусь, поддавшись твоим уговорам, поддавшись моему страстному, невыносимому желанию остаться – я же перестану быть собой. Пожалуйста... Мы здесь и сейчас – вместе. И если можно расцепить пальцы, это вовсе не значит, что разорвется душа. Даже если мы не поняли, даже если мы не верим – она у нас одна на двоих.

– А... а ты скоро вернешься? – тихо спросил он, пристально вглядываясь в мои глаза.

– Я постараюсь не задерживаться. И ведь... мне же нужно будет как-то сообщать, что я узнала. Как это можно устроить?

Я села, обхватив колени руками. Одрин приподнялся, опершись на локти и, тряхнув головой, постарался сосредоточиться на делах:

– Ну, во-первых, у нас есть элвилинская почта – летавки. Потом, нам может помочь симуран. Ну, я так понял, если Алиелор его попросит как следует, – мужчина с усилием сглотнул комок, так некстати застрявший в горле.

– Хвостатого, нахального... любителя музыки! И свинины... – я постаралась улыбнуться. – Одрин... а давай пойдем куда-нибудь. Не хочу, чтобы тебе было плохо... ну, там дождь... но если гулять под дождем, может, это поможет? – выдала я на одном дыхании. – А как использовать летавок?

Мевретт ласково провел ладонью по моей щеке:

– Не волнуйся, я объясню. Может, поспишь? Для дороги тебе нужны силы.

– Потом. Мне все равно не хочется. И... мне очень хорошо с тобой, так легко, я совсем не устала. Но если ты хочешь, то отдохни.

– Ну уж нет! – возмутился лилейный. – Тратить время на сон, когда ты рядом!

Одрин схватил рубашку и начал натягивать ее на меня.

– Я хочу показать тебе одно уютное местечко. Правда, это не близко, но мы можем взять лошадей.

– Хэй! – я помогла ему себя одеть и кое-как застегнулась. Высунула нос в кабинет, пытаясь сообразить, где лежат мои сапоги. Вспомнила, что в библиотеке, и махнула рукой. Верхом и босиком можно... Клеймору тоже не буду тащить. Только перенесла ее в спальню, подальше от сырости. Не полировать же снова!

Пояс с басселардом застегнула на талии.

– Плащ... у тебя найдется?

Он молча залез в сундук у стены, вытащил темно-синий плащ, расшитый серебром, и накинул мне на плечи, мимолетно обняв при этом:

– Ну что, пойдем, Триллве?

Я поразилась дивной красоте вышивки и мягкости легкой, но прочной ткани. Хотелось ввернуть что-то о дланях элвилинских дев, но я прикусила язык. Оперлась на руку Одрина и... изо всех сил постаралась не хромать.

В конюшне пахло сеном – сладким, дурманящим голову запахом. Сверху в крышу мерно стучался дождь. Кони сопели и всхрапывали, громко топотали в денниках, вероятно, боясь грозы.

Ну вот, все же нашлась конюшня. И такая здоровая! А я опасалась... Причем, ворота в нее открывались лишь тогда, когда были нужны, а так стена и стена...

Одрин ушел седлать, а я, задумавшись над этой загадкой Твиллега (всего лишь одной из многих), осталась в беленой ротонде, полной сена, освещаемой молниями сквозь узкие продухи под крышей и парой фонарей. На стропилах гугукали голуби, довольно жевала, таская клочья из стога, маленькая мохнатая лошадка странной масти, словно разрисованная черными ромашками. Она ненадолго повернула ко мне голову и задумчиво втянула воздух нежно-розовыми ноздрями, качнула светящимся рогом.

Я с приоткрытым ртом остолбенела среди опилок в натекшей с меня лужице. Нога еще побаливала, да и повязка испачкалась. Стараясь не спугнуть единорога, я мягко упала в стог. Подо мной кто-то ойкнул, завозился, и я увидела два горящих круглых глаза на зареванной мордочке. Я вскрикнула и отпрянула. Единорог зафыркал, топнув передней ногой. А из сена выкопался и принялся вытаскивать соломинки из волос мальчишка. Тот самый, с длинным именем, из которого я помнила только Себастьяна, и то с трудом. Был он все таким же угловатым и костлявым, похожим на недокормленного ежа. Только в этот раз одетым для разнообразия в сапоги со шнуровкой, темные тувии и белую рубаху, вышитую ромашками. Тоже черными.

– А что это вы тут делаете, молодой человек? – прозвучал вкрадчиво-ехидный голос Мадре.

– А... ну-у... – Себастьян попытался спрятать под себя что-то тускло блеснувшее. С носа скатилась капля, и мальчишка широко вытер его тылом ладони.

– Спит, – я сделала вид, что ничего странного под мальчишкой не вижу. – Или рыдал?

– Ничего я не рыдал! Я от Виолет прячусь, – он дернул растрепанной головой, поерзав на блестящем и утопив его в сене. – Она не дает Ромашку в комнату брать, а ей без меня скучно, – костлявый хлюпнул. – Ну почему она вредная?

Единорог на минуту бросил жевать и согласно запыхтел, качнув рогом.

– А... вроде, единороги только к девочкам идут, а ты мальчик, – брякнула я.

Себастьян поковырял ногой земляной пол:

– Ну, я... я ее нашел... в лесу... она ногу сломала... И мы теперь дружим.

– Это не повод тащить ее в покои.

"Ежик" с укоризной взглянул на моего жениха:

– Ну вот, и вы туда же.

– Меня Аррайдой звать, – перевела я разговор. – А тебя?

Отрок изысканно поклонился – право, не хуже Сианна:

– Себастьян Лери Морион, можно Сябик. Мне очень приятно. А это вот Ромашка...

Единорожка, словно понимая, что речь о ней, изогнула шею, демонстрируя темные ромашки на атласной белой шкуре. Сябик же посмотрел на гневно зафыркавших лошадей, которых Мадре держал в поводу:

– Ой, а вы куда? А нам с вами можно?

Старший мевретт тяжело вздохнул.

Похоже, в ночную прогулку под дождем выбирались не только мы трое. На широкой спине вороного жеребца во внутреннем дворе нетерпеливо ерзал мевретт Сианн, дожидаясь, пока откроют ворота. В этот раз симурана при нем для разнообразия не было. Остывать от свары с Колдуньей-с-Болота лучше на скаку и в гордом одиночестве. Еще в большой, но мелкой луже у ворот маялись завернутые в плащи экономка Виолет (ее я узнала по приземистой пышной фигуре и свисающим на грудь косам с серебряными кольцами) и нахохленный стражник. Должно быть, старались Сианна от поездки отговорить. Капли звонко стучали по укрытому капюшоном островерхому шлему стражника и стекали по закрывающей нос пластине, отчего казалось, что у бедняги жуткий насморк.

– Ворота открыть! – скомандовал Одрин.

– А ведьма?

– Пусть въезжает, раз нас здесь не будет.

Стражник махнул фонарем. Внутри башни заскрипели вороты; гремя цепями и лязгая, вниз громыхнул подъемный мост. Кони по ту сторону рва шарахнулись с ржанием, казалось, даже послышалось, как заскрипела в сочленениях карета. Не дожидаясь, пока поднимется до конца герса, мы выметнулись наружу. Виолет рассерженно заорала в спину:

– Понесло ж вас, на ночь глядя! Правительство...

Сябик засмеялся.

Продробили по бревнам моста копыта. С чавканьем разбросали грязь на дороге. Кони пролетели так быстро, что юбка Исы, стоящей у кареты, взметнулась колоколом. Вид Ведьмы-с-Болота был страшен – прическа растрепана и промокла, по лицу размазались краска и пятна грязи. Иса куталась в ротонду из промокших соболей и мелко дрожала. Но – едва ворота распахнулись – ловко вскочила в экипаж и заорала кучеру, чтобы гнал во двор. Мы не стали ждать, чем все закончится. Ветер, мешаясь с дождем, бил в лицо.

Таверна «Плясунья Сарк» притулилась в четырех милях от Твиллега, под большим буком. Раскидистые ветки великана, покрытые золотыми листьями, как поведал мне жених, давали приют зверюшкам и птичкам: дроздам, малиновкам, паре удодов, колонии белок и даже большому дикому коту, который предпочитал охотиться на стороне: не нравился пушистому гвалт, подымаемый испуганными соседями при малейшем его приближении. Сейчас все обитатели огромного дерева затаились и молчали, только дождь лупил по листьям и струился изгибами коры, одевающей могучий ствол. Да стекал по соломенной покатой крыше «Плясуньи» и бурлил в водоотводных канавках.

Хозяин таверны, словно почувствовав гостей, высунул из входной двери кудреватую голову и руку с фонарем. Голова тут же отдернулась при вспышке синей ослепительной молнии, а рука храбро задержалась. Фонарь покачивался туда-сюда, разметывая свет и тени по раскисшему палисаднику с побитыми ливнем "золотыми шарами". Для порядку корчмарь кышкнул на занывшую в будке у крыльца собаку – та и не думала вылезать – и пригласил гостей в дом. Обогнув его, укрываясь полой куртки, наброшенной на исподнее, выскочил на дождь мальчишка, чтобы поставить скакунов в конюшню. Сябик, закинув за плечи совершенно мокрые прядки, пошел с ним устраивать любезную Ромашку. Мадре же, прохлюпав по скользкой дорожке из вбитых в глину кирпичей, внес меня в зал с очагом, дубовой стойкой и дубовой же мебелью, не столько красивой, сколько надежной: такие столы и скамьи не своротишь в угаре трактирной драки. Хотя чтобы драки случались в благопристойной элвилинской корчме, было непохоже.

Я стеснительно посмотрела на натекшую с меня на половичок перед дверью лужу, потом дернула плечами, прикрытыми голубым с серебром плащом, и зашлепала к очагу, оставляя за собой мокрые следы и почти незаметно уже прихрамывая.

В нижней зале было уютно. За стойкой лежали на боку бочонки, светя начищенными кранами, а над ними на полке протянулась в ряд блестящая медная утварь. Пол из кирпича, вязаные половички, цветастые занавески и бальзамины на окнах. А может, герань. От разжаренного очага с вертелом исходило благодатное тепло. Мягко светила лампа – тележное колесо, подвешенное на цепи к потолку и утыканное горящими свечками. Трактирщик разбил дрова кочергой, чтобы давали больше жару. Повернулся к нам, явив выражение благоговейного ужаса на широком плоском лице – так впечатлило его ночное пришествие мевретта.

– Я... э... – он придвинул к очагу скамью и обмахнул передником: – Желаете грогу? Или подать вересневый эль? Пироги с рябиной, рыжиками, капустой, жареные летавки... – стал перечислять он.