Текст книги "Ночь упавшей звезды"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Наталья Медянская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Оно дегустировало осенний мед, – вернувшись в серебристой рубахе и черных тувиях, босиком, мрачно пробормотал Мадре. – Причем, на пару с кавалером. А перед этим читало похабные книжки. Сложно вам будет, Звингард, перевоспитать это! – и он мстительно улыбнулся. Потом обратил взгляд на меня, вздрогнул:

– Что с вами, сударыня?

– Ни-че-го... Помогите отстегнуть, – произнесла я в отчаянье. Меньше всего мне хотелось зависеть от кого-либо, тем более, от него.

Мадре смутился и неуверенно взялся за пряжки. Мысленно отсчитывая мучительные минуты и смущаясь еще больше от своей неловкости, наконец, расстегнул последнюю и помог снять кирасу.

– Ого! – оценил ее вес. – И зачем вы ее на себя надевали? Если все равно снимать потом?

– Она от воды отяжелела. Переодеваетесь живее, деточка...

– Я не просила меня возвращать – тогда б и не мучались, – выдав все это, перемежаемое приступами кашля, я стащила с себя и остальное, бросила на пол и надела сухое, ругаясь сквозь зубы и стараясь на мевретта не смотреть. Процесс одевания занял раза в четыре больше времени, чем обычно, и в конце я была красная и мокрая, как мышь под веником... стоило возиться... и прежнее высохло бы на мне запросто.

– Спасибо, – сказала я все же, оглядываясь в поисках одеяла.

Звингард кивнул.

– Другое дело. Мевретт, пошлите кого-нибудь на кухню сварить для дамы глинтвейн.

Мадре, деликатно отвернувшийся (ну, в меру своих сил, конечно) в момент переодевания, повторяя подвиг Звингарда, вытащил из воздуха пушистое покрывало и заботливо накинул мне на плечи:

– Так хорошо?

Потом непонимающе уставился на лекаря:

– Слушайте, крикните в коридор, а? Не видите, я за дамой ухаживаю?

Удержал меня от возвращения на мокрый диванчик и провел к креслу у огня.

– Я вам что, глашатай или герольд рыцарского турнира? – проворчал дедка, но все же последовал совету и послал несчастную жертву своего обаяния на кухню за глинтвейном.

– Простите меня, пожалуйста, – все еще дрожа и заикаясь, пробормотала я, клубочком сворачиваясь в широком кресле. – Не хочу быть вам обузой.

– Да какая вы обуза, деточка? – отмахнулся Звингард. – Вы обузы не видали. Сейчас согреетесь, руку мы перевязали. Что еще болит?

Мадре удивленно смотрел на меня, нахально присев на подлокотник. "Она, похоже, искренне считает себя обузой... наивная..." – читалось на выразительном профиле. Он, похоже, вспомнил Темулли, Люба, своего непримиримого сына, наконец, и улыбнулся:

– Ну, по-моему, вы слишком строго относитесь к себе... Вы не обуза, а, скорее, приятное разнообразие.

Приятное... разнообразие... издевается, зараза лилейная... так захотелось еще раз ощутить его губы на своих и укрыться в кольце рук... нет, это невыносимое что-то, хватит!

– Ничего, – повернулась я к Звингарду, – не болит...

Голос прозвучал хрипло и жалко.

Ну почему они меня сразу не отпустили? Почему?!

– Деточка, вы пейте, пейте согревающее, – весело сверкнул глазами лекарь, суя баклажку мне в руки. – Если вспомните еще о каких болячках, сообщите, ладно?

Одрин посмотрел на мое несчастное лицо, на котором явно отражались все потаенные мысли, а также мнение о нем, лилейном, и рассердился:

– Ну неужели ты не понимаешь? – вскричал он. – Мы ж о тебе заботились! Ты бы по лесу и полумили не прошла – тебя бы кто-нибудь убил! – потом он взял себя в руки и, вздохнув, сказал: – Но если вам, сударыня, так необходимо уйти отсюда, то можно придумать какой-нибудь другой вариант, нежели пробиваться с боем через лес.

– Ну пусть бы убил! – хриплым шепотом выкрикнула я. – Что вам за дело? До человека? Что?!!

И резко отвернулась, закрыв лицо ладонями.

– А какая разница, человек или элвилин? – Звингард пожал плечами, собирая медицинские причиндалы в корзину.

– Что за дело? – Мадре слегка опешил, погружаясь в многозначительное молчание. А действительно, что за дело ему до круглоухой женщины? Ему, мевретту, ненавидящему давних, ведь они принесли столько горя элвилинскому народу. Он внезапно вспомнил, какие жестокие слова говорил своему сыну о его невесте, и смутился. Потом пробормотал под нос:

– Похоже, это у нас семейное... Ну, не надо плакать, – растерянно сказал он мне. – Кому бы было легче от того, что вас убили?

– Вам, например... думаете, я не вижу...

В дверь робко постучали.

– Входи, входи, глинтвейн! – лекарь втащил в комнату молоденькую элвилиночку с длинной светлой косой и с подносом, на котором стоял узорчатый глиняный кувшин.

Мадре недоуменно покосился на Звингарда, должно быть, удивляясь неуместной торжественности в его голосе; осторожно взял меня за перебинтованную руку:

– А почему, позвольте узнать, вам это пришло в голову?

Да пошло оно все! С мужеством отчаянья я уткнулась лбом ему в ключицу и прошептала едва слышно:

– Обнимите меня...

Мадре улыбнулся и бережно обнял. Потом поднял мою голову за подбородок и, пристально посмотрев в глаза, осторожно поцеловал в губы.

Я ошиблась. За хрупкой субтильной внешностью мевретта скрывался железный стержень... такой вдруг ощутимый и опасный, что я вздрогнула от нахлынувшего понимания. Сбежать, исчезнуть... пока еще не поздно, пока непоправимого не случилось... пока я – еще я: ненавистный враг...

Кошачьи зрачки его глаз вдруг расширились, затмевая серебро радужки. Вытянутое лицо в который раз за этот вечер сделалось удивленным. А потом нас с головой накрыла жаркая волна. Одрина почему-то совершенно перестало волновать присутствие рядом старика Звингарда, собственные непримиримые взгляды на межрасовые отношения, да и судьба народа элвилин в целом. Пальцы его, легко пробежав по моей груди, стали нетерпеливо раздергивать шнуровку рубашки. Я же забыла про боль в ладони, про гудение в голове, про то, что не выношу остроухих... я про все забыла...

Не отрываясь от моих губ, Мадре совладал со шнуровкой и, запустив руки под рубашку, обнял меня, горячо и сильно. Оставив в покое губы, он со стоном припал к моей шее.

Элвилиночка несколько минут, остолбенев, смотрела на этакое, потом грохнула кувшин с глинтом и выскочила за дверь. Звингард усмехнулся под нос и вышел следом.

Что-то упало?.. Гори все ясным пламенем! Мне не было дела ни до чего, кроме мужчины рядом со мной. И... пожалуй, слишком много на него надето... надо исправить. Смеясь, бранясь, плача от боли в руке, я сорвала с него лишнее – насколько вышло среди объятий и поцелуев.

Мадре слегка вздрогнул от грохота, скосил глаза в сторону двери и растерянно произнес:

– Твой глинт... пропал.

Но через минуту уже забыл и про глинтвейн, роняя меня к спинке кресла и освобождая от остатков одежды.

Я скользнула ладонью по его волосам, потом по щеке и шее, спускаясь к плечу... почувствовала, как напряжено его тело... как тяжелеет дыхание... прижалась сильнее... мед и горечавка, боль пополам с нежностью... и мир в осколки...

Поток длинных белых волос опустился мне на лицо и смешался с рыжими прядями. Преграды между нами рухнули. И на лице мужчины, ошеломленном и счастливом, ясно виделось, что меня, ставшую в мгновение единым целым с ним, он не отдаст никому. В момент наивысшего откровения он пристально посмотрел мне в глаза и подумал, что я это тоже понимаю. Мадре улыбнулся и нежно отер мой вспотевший лоб.

Я пошевелилась. Рука снова заболела, искусанные губы пересохли, и сильно хотелось пить.

Он словно почувствовал, потянувшись к столику, налил в кубок воды. Вновь устроился рядом и, ласково убирая волосы с моего лба, поднес напиться. Потом окинул меня взглядом и улыбнулся:

– Ты не замерзнешь?

– Да, сейчас, – я, смутившись, опустила глаза. Поискала на полу одежду и медленно натянула на себя. – Спасибо.

Мне было неловко. Я не знала сейчас, что делать и что говорить. Страсть отхлынула, и мне было больно, что больше уже не будет ничего. Кто я для мевретта: давняя, внезапная прихоть... будущий враг... вряд ли что-то большее.

Элвилин встал, не спеша оделся и повернулся ко мне:

– Что-то не так? – он обнял меня за плечи. – У тебя сейчас было такое лицо...

– Н-нет, все хорошо, господин мевретт. Спасибо.

Мадре нахмурился:

– Послушай. Я тебе не господин мевретт. Меня зовут Одрин. И отныне и навсегда для тебя я буду Одрин. Пожалуйста, не нужно делать из меня бездушное чудовище... – он осторожно чмокнул меня в ухо.

– Я не делаю из вас бездушное чудовище, Одрин, – я повернулась к лилейному. – Но вы же сами понимаете, что это... – я хрипло откашлялась, – что сказка не может... осуществиться. Но эта ночь... я буду с тобой, если ты хочешь.

– Я хочу, – элвилин серьезно посмотрел мне в глаза. – Я не просто хочу. Я по-другому уже не сумею, – он вздохнул и провел пальцем по моей щеке:

– И давно ты перестала верить в сказки, девочка?

Мне захотелось крикнуть: "С тех пор, когда услышала от кого-то: "Твоя любовь – это болезнь", – и в меня словно ударила молния"... Но ведь если сказки нет – это не значит, что ее нет вообще, просто ее нет для меня...

– Я не... а впрочем, для тебя... для вас наши годы – пустяк... но мне... Нет, не лгите мне так, а то я поверю, и... – я раненой ладонью замахнулась по поручню кресла. Чтобы отрезвить сумасшедшую голову, чтобы перестать надеяться.

– Для меня твои годы – не пустяк... – Мадре перехватил мою руку. Поднес к губам и начал осторожно целовать по очереди пальцы. – Ты не знаешь... Долгая жизнь – это проклятье... лучше уж так, как вы – мимолетно, но прекрасно... бабочкой над огнем.

Я горько рассмеялась, не пытаясь освободиться.

– Ничего прекрасного в этом нет... сперва надежда, а потом боль, болезни, старость... Я... не хочу об этом, – я покачала головой. – Хочу, чтобы огонь горел. И молнии... не могли до нас добраться... И напиться хочу до тошноты, чтобы не чувствовать ничего.

– А ты думаешь, что напиться – лучший выход? – Одрин взял в ладони мое лицо и стал нежно целовать мокрые ресницы. – А молнии? – он уложил мою голову себе на плечо, – они не доберутся. Я обещаю.

Ну что еще остается? Только сдаться на волю этого мужчины, непробиваемого, как стена... и самой его целовать, взахлеб, доверчиво, отважно.

Он улыбнулся и спросил:

– А тебе здесь удобно? Если хочешь, пойдем ко мне, там уж точно никто без разрешения не войдет.

– Пойдем, – сказала я, не размыкая рук.

Одрин рассмеялся, легко подхватил меня на руки и вышел в коридор.

Глава 6.

В открытое окно неимоверно дуло – наполовину сорванная массивная портьера была отдернута, распахнутая рама, ощерясь остатками стекла, ритмично хлопала. Шум льющейся с неба воды заглушил шаги мужчины, внесшего меня в кабинет. Я, все еще до конца не придя в себя, подумала, что к этому безобразию со шторами имею весьма непосредственное отношение, и изобразила полнейшую непричастность, на всякий случай закрыв глаза. Почувствовала, что меня сажают в кресло, со странной смесью сожаления и облегчения разомкнула руки и осторожно глянула на Одрина из-под ресниц.

Он, не торопясь, подошел к столу и начал наливать что-то из серебряного кувшина в изящные бокалы, похоже, тоже серебряные и изрядно потемневшие от времени. Пользуясь моментом, я с интересом его разглядывала. Элвилин стоял, повернувшись боком к камину, сосредоточенно опустив голову. Первое, что бросилось мне в глаза – это его ловкие кисти с длинными пальцами, на правой руке неясно блеснул в свете очага массивный перстень. "Длани..." – пронеслось в моей голове и я, с трудом сдержав улыбку, отвела взгляд от рук и уставилась на его профиль. Волосы старшего мевретта были в беспорядке, шнуровка на тонкой шелковой рубашке завязана кое-как, и я, не сдержавшись, тихо хихикнула.

Он с улыбкой повернул голову и спросил:

– Кажется, кто-то хотел напиться?

Я смущенно кивнула, и Мадре, подойдя к моему креслу и усевшись рядом на подлокотник, протянул мне бокал, неровная поверхность которого приятно холодила руки. Я почувствовала боком тепло чужого тела, почему-то смутилась еще больше, с показной бравадой сказала:

– Ага, – и выпила залпом чуть кисловатый напиток. Огонь пробежался по жилам, мне стало тепло и море по колено... – Знаешь, есть примета: если выпить за кем-то из того же бокала, можно прочесть его мысли.

– Хм... – Одрин удивленно приподнял одну бровь и заглянул в мой бокал: – Так там больше ничего нет... Или ты имеешь в виду, что, поскольку это мой бокал, то ты знаешь, о чем я думаю? Интересно... – он скрестил руки на груди и хитро подмигнул: – Поделишься?

Его глаза смотрели на меня пристально и тепло. Сейчас, когда свет от камина не падал на его лицо, я снова заметила, что они слегка светятся в полутьме. Осознание того, насколько мы разные, опять навалилось на меня удушливым одеялом, и я грустно сказала:

– Нет. Я не знаю, о чем ты думаешь... я... не умею читать мысли, и магией не владею. Все, что я умею – это хорошо махать мечом, метать ножи, и выкручиваться из потасовок без единой царапины... – я посмотрела на забинтованную ладонь. – Это не считается. Впрочем, иногда я ошибаюсь тоже...

Что бы там ни было в этом бокале – оно придало мне смелости, и я, откинувшись на спинку кресла, осторожно погладила мевретта по руке. Потом набрала побольше в воздуха и, понимая, что вляпываюсь во что-то по полной, как в омут головой, отрывисто бросила:

– Одрин... я слышала, что между вами и людьми вот-вот начнется война. Я не выбирала сторону, но... чем я могу помочь?

Почувствовала, как он замер и напрягся. В комнате повисло тяжелое молчание, и я хотела уже, было, что-то добавить, как услышала глухой голос Мадре:

– Как бы я хотел, чтобы вечно длился этот вечер, и не было впереди ничего, что могло бы угрожать нам. Я хотел бы сказать тебе, что не желаю, чтобы ты вообще воевала, а еще больше хотел бы услышать твое согласие, – и он положил руку мне на голову. – Но я понимаю, что это невозможно... Сейчас главное, что требуется от тебя – это как можно быстрее встать на ноги... А что касается дальнейшего, то здесь нам, конечно, нужны сильные воины.

Рука его, осторожно перебирающая мои волосы, вдруг показалась очень тяжелой, и я, отчего-то глотая слезы, тихо прошептала:

– Я... уже в порядке... почти... не обращайся со мной, как с ребенком... – и потянулась, чтобы снова утонуть в тумане его глаз и аромате лилий... Прижавшись к его груди, поняла, что Одрин тихо рассмеялся, и почувствовала легкое касание губ на макушке:

– И не собирался... девочка...

Я хотела было возмутиться, но только почему-то крепче прижалась к нему щекой и потрясенно пробормотала:

– Я сумасшедшая... я вижу тебя впервые в жизни и знаю пару часов... боги мои... разве так может быть?

Одрин разомкнул руки и, соскользнув с подлокотника на пол, уселся на мягкий ворс золотистого в свете очага ковра. Обнял мои колени и немного удивленно сказал, пристально вглядываясь в мое лицо:

– Видимо, может. Я почему-то уже не могу понять, как жил без тебя раньше. Слушай... – до меня снова донесся тихий смех, – а тебе говорили, что ты сумасшедшая? – он кивнул на раскрытое окно, за которым неистово хлестал дождь. – Это ж надо было – так сигануть. Я даже не успел опомниться...

Я слегка поморщилась – было немного обидно, что он обращается со мной, как с какой-нибудь трепетной девой, и резко бросила:

– Я воин, хороший мой, тебе придется к этому привыкнуть.

Элвилин уперся локтями мне в колени и, подперев подбородок кулаками, сообщил куда-то в область моей груди:

– Боюсь, что мне больше ничего не остается... – и, печально усмехнувшись, поднял на меня глаза: – А ты, правда, ничего не помнишь? Ну, как оказалась здесь. Если не хочешь, можешь не отвечать.

Я наморщила лоб, честно стараясь вспомнить, что было до того, как я упала в ров Твиллега. Ссадина на лбу отозвалась болью. Я уже собиралась сказать, что ничего не помню, как вдруг... небо, распахнутое на все стороны, закатное солнце, садящееся в облака – и мир внизу, ровный, аккуратный, словно картинка, вышитая шелком... провал в душе и маленький шаг ему навстречу... черный омут, белый лед и бурые пятна на белом.

Резко вскочив, я почувствовала, что ноги подогнулись, и брякнулась на колени рядом с Одрином. Всей тяжестью обвисла на нем, стараясь не ухнуть в темноту. Закричала. Словно сквозь туман, поняла, что меня подхватили на руки, и где-то на самом краю рушившегося мира углядела ошарашенные серые глаза мевретта. Как сквозь толщу воды донеслось до меня:

– Аррайда, ты что? Что случилось?

Я судорожно ухватилась за его рубашку, и меня заколотило мелкой противной дрожью:

– Не... отпускай меня... вниз...

– Хорошо, не буду, – донесся до меня растерянный голос Одрина, и мир потихоньку начал останавливаться. – Я тебя держу, – услышала я твердое, и поняла, что меня опять куда-то несут. Перед глазами проплывали стены коридора, освещенные факелами; мраморные статуи, спрятанные в нишах, отбрасывали причудливые тени. Откуда-то доносились веселые голоса, звуки лютни и пение на незнакомом языке. Потом открылась массивная темная дверь, на меня пахнуло дивным запахом свежести и чем-то пряным, а дрожь сошла на нет, прогоняемая обволакивающим теплом.

Я блаженно закрыла глаза и прислушалась к тихому журчанию воды, как будто бежавшей по водостокам. И еще странному для помещения звуку, напоминающему плеск небольших волн. Внезапно успокаивающая водяная симфония была жестоко прервана громким пением:

– А не Леден-Вер ли это? А не Леден-Вер ли это? А не Леден-Вер ли это? Нет, не Леден-Вер!...

Я вздрогнула. Этот голосок не узнать было сложно...

До меня донесся плеск воды, девчачий визг и удовлетворенное замечание Люба:

– А это было затопление Нор-Гейта.

Я изумленно открыла глаза и огляделась. Во-первых, до земли, как оказалось, было далековато, поскольку висела я на мевреттских руках. Во-вторых, глаза не сразу привыкли к полумраку, но уж когда привыкли... Я изумленно разомкнула руки, уяснив, что меня наконец-то поставили на ноги.

Полутемное помещение, огромное до такой степени, что не удавалось отчетливо разглядеть его противоположный... Стоп. Берег? Мои ступни ласково щекотали набегавшие волны, песок под ногами был мягкий и теплый. Над чуть серебрившейся гладью воды плавали прозрачные шарики разных размеров, освещенные изнутри фиолетовым мягким светом.

Справа и слева от меня по краям озера шли мраморные бортики. Совсем близко, над правым, светилась рыжиной встрепанная голова Люба. Чуть дальше, сидя на груде полотенец, отфыркивалась Темулли. Ладонь при виде ее опять отозвалась болью.

– Эй, я не Нор-Гейт! – проворчала Тему. – Меня топить не нужно! И вообще, это Леден-Вер был!

– Я точно не помню, что из них утопло... – Люб подсел к воде, свесил ноги и поднял фонтан брызг. – Где-то там кошек развелось тьма-тьмущая, в них Ведьма-с-Болота девушек превращала, вот встретит – и превратит, встретит – и превратит, вот удел и потонул...

– Ой, – пискнула зеленоволосая. – В слезах, что ли? Не... Наверное, там было слишком много молока... – авторитетно заключила она и утерла мокрое лицо полотенцем.

– Вот этого – не помню, – честно признался Люб. – Хоть убей, не помню. Я даже точно не скажу, рассказывали это мне на теологии, софистике или риторике...

"У них что тут, и университет есть? И... ведьмы?" – пронеслось в моей голове, я изумленно повернулась к Одрину и осеклась. Мевретт стоял, скрестив руки на груди и сверлил детишек ледяным взглядом впавшего в тоску дракона. Детки, увлеченные болтовней, его не замечали.

Внезапно дверь позади нас открылась, и в помещение вплыла тетка в зеленой тунике, дородная и румяная. Ее темные длинные косы, перехваченные множеством серебряных колец, спадали на грудь, а глазищи внимательно и цепко уставились на меня.

– Иллит атор, мевретт – произнесла девица без капли почтения в голосе. Потом глянула на уставившиеся в ее сторону виноватые физиономии и задумчиво спросила:

– И эти вот дети – те самые похитители меда?

– Ой, а вы кто? – испуганно пискнула Темулли и, как обычно, укрылась за спину Люба.

– Я – Виолет, экономка. Ты как, в себя уже пришла? Говорят, вы с другом на пару ухлопали целый кувшин... – толстуха наконец-то соизволила отойти от меня и направилась к груде полотенец на полу, в которой, очевидно, детки отсыпались.

Внезапно я почувствовала на плече руку Одрина и, вздрогнув, обернулась. Он молча кивнул головой на другую сторону бассейна и, взяв меня за руку, повел к стоящим там мраморным скамьям. И тут в спину нам донесся удивленный мальчишеский голосок:

– О-па! А чего тут мевретт с сударыней Аррайдой делает?

Я почувствовала, как напряглась ладонь Одрина, и мысленно ему посочувствовала: кража родового лука – пока самое безобидное из того, что выкинули детки. Потом внезапно вспомнила, что эту парочку он хотел повесить на меня, и испепелила его спину гневным взглядом.

– А вы тоже ухлопали кувшин меда и пришли сюда выспаться? – донесся следом пронзительный голосок Темулли. Я обернулась и увидела, как она, слегка покачиваясь, поднялась на ноги и погрозила нам пальцем:

– Да, господин мевретт... я ревну-ую...

Мне тут же захотелось ее убить на месте. Между тем Виолет наконец-то подала голос:

– Так, вы, оба, хватит, не мешайте мевретту. Вот как встали, так и пошли. Сейчас вас в порядок приводить будем, более деятельными способами, чем сон на полотенцах...

– Это еще каки-ими?! – с Темулли, похоже, слетел весь ее оптимизм. – Ну, может, мы тут, в уголку... Мы не помешаем...

Тут уж я не выдержала и резко остановилась, возмущенно вырвав руку у Мадре:

– Не помешаете-е? – протянула я, испепеляя взглядом несносную девчонку. – А может, уйдете... сами?..

– А взамен? – как-то не очень решительно пискнула Тему.

Тут до Виолет, очевидно, дошло, что разговор принимает опасный оборот. Она шикнула на девчонку, а потом покачала головой:

– Нет-нет-нет. Я мевретту потом всё выскажу, что думаю. А вы давайте-ка, пошли. У меня посидим. Голова как, не болит?

И она безбоязненно погрозила в нашу сторону пальцем. Я услышала, как Одрин за моей спиной тихо ругнулся.

– А взамен радуйся, что я тебя не окунула, – бросила я Темке сердито. – И мевретта лучше не трогайте, – посоветовала экономке. – Чего надо, я ему сама выскажу, без вашего участия, милочка...

И буркнула под нос:

– Думать она умеет, как же... элвилинская девственница... с дланями.

– Вредная ты, – Темулли печально подняла на меня серые глазищи. – Я думала, мы подружимся... А ты – злюка...

– Сама такая, – прошептала я одними губами..

Девочка обиженно нахмурилась.

– В-вредина, – повторила она. – Меня нельзя обижать, я маленькая. А ты мне платье испортила, вот.

Экономка фыркнула:

– Ты, Темулли, не слушай её. А платье мы с тобой новое выберем. Пойдем, – она с решительным видом открыла дверь и вытянула детей наружу.

– Обижать, может, и нельзя, а выдрать нужно! – рявкнула я вдогонку. И опять раскашлялась.

– Злюка! Меня не за что! – донесся звонкий голосок уже из коридора.

Настроение было испорчено, зато страх и боль, навеянные видением, отступили. Я сорвала с себя одежду и плюхнулась в бассейн. Ко мне сразу же ринулось несколько светящихся шаров, суетливо столкнувшихся с мелодичным звоном над макушкой. Приглядевшись, я увидела внутри стайки прозрачных мотыльков. Стало ощутимо светлее, я всмотрелась в воду и раскрыла рот...

Может, это была иллюзия, а может, и нет: усыпанное желтым песочком и самоцветами дно, колыхание водяных трав и золотые рыбки, проплывающие между ними и брызнувшие в стороны, когда я, стараясь держать раненую руку над водой, оттолкнулась ногами от бортика и поплыла.

Окутанная ласковым теплом, я смерила бассейн несколько раз из конца в конец и удовлетворенно прислонилась к стенке, улегшись на мрамор затылком, пробуя разглядеть Одрина. Смотреть вот так было смешно, только шея быстро затекла.

Мевретт поднялся со скамьи, подошел к бортику, уселся на пол и стал массировать мне виски. Улыбнулся:

– А ты хорошо плаваешь...

Я осторожно обхватила его запястья, подавив желание перекинуть остроухого через себя в воду:

– А как плаваешь ты?

Мадре поднялся и, скинув одежду, почти без всплеска соскользнул ко мне. Приблизился вплотную, оперся руками о борт, так что все пути к отступлению оказались отрезанными, и заглянул в глаза:

– А ты сейчас точно плавать хочешь?

Я поперхнулась и с плеском и фырканьем нырнула, чтобы не показать ему, что краснею.

Когда голова моя оказалась снова над поверхностью, я узрела, как мевретт смеясь, оттолкнулся от бортика и плавно заскользил на спине, блаженно прикрыв глаза. Сидящий во мне чертенок дал о себе знать, и я, снова погрузившись с головой, поплыла в его сторону. Теплая вода нежно окутывала тело, смывая дневную усталость. Тихо вынырнув позади Одрина, я протянула руки и с легким смехом закрыла ему глаза:

– Сдавайтесь, сударь! Вы окружены...

Он развернулся и обхватил меня за мокрые плечи:

– Окружены, говоришь? Это хорошо.

Слишком... слишком он близко... я сглотнула... никого... только он и я... и звенящая тишина. Элвилин убрал с лица мокрые светлые пряди и севшим голосом спросил:

– Ты думаешь о том же, о чем и я?

Я с плеском нырнула, утянув его за собой. И вовремя: а то от моих вспыхнувших щек в замке запросто мог случиться пожар...

Почувствовала рядом его гибкое тело и, закружившись в созданном нами водовороте, позволила увлечь себя в центр бассейна. Туда, где осталось только свободное парение в теплой воде. Висящие вокруг шары с мотыльками снова пришли в движение и начали странный танец, оставляя в воздухе светящиеся следы. В мире исчезли верх и низ, он просто плавно кружил вокруг нас, и все, что связывало меня еще с реальностью – было опаляющее присутствие мужчины рядом со мной...

...Я выгнулась дугой и закричала... вода попала в рот; кашляя и отфыркиваясь, я вернулась в себя.

Одрин, все еще не разомкнувший рук, исступленно что-то шептал на незнакомом языке. Мне стало немного не по себе, и я прошептала:

– Вы мне... кости переломаете... не отпускай... нет...

Встретилась с его удивленным и все еще не вернувшимся в эту реальность взглядом. Потом почувствовала, что он ослабил хватку, и услышала растерянное:

– Извини... Я сделал тебе больно?

– Нет... ты... – перехватило дыхание. Я... никогда не осмелюсь ему сказать... простое и короткое... Если он и вправду отличается от человека, то пусть читает в моих глазах, в руках, обхвативших его шею, пусть читает в моей душе... пусть... Я потупилась:

– Я... проголодалась.

Почувствовала на своем лбу легкий поцелуй и, подняв глаза, увидела, как мевретт в несколько взмахов достиг бортика бассейна. Одним рывком очутившись на плитах пола, он взял большое полотенце и, развернув его, подошел к воде:

– Давай сюда. Я тебя жду...

У меня так ловко вылезти не получилось, ладонь, о которой я совсем забыла, коварно напомнила о себе. Я едва сдержала стон. Одрин наклонился и, взяв меня за руку, вытянул из воды. Потом опустил мне на плечи большое, изумительно мягкое, пахнущее свежескошенной травой полотенце, и убрал мокрые волосы со лба:

– Посиди здесь, я сейчас распоряжусь.

Он завернулся в другое полотенце и выглянул в коридор. За плечо втащил в дверь щуплого беленького мальчишку лет девяти, одетого в медового цвета тунику. Величаво возвышаясь над беднягой, Мадре строгим голосом распорядился насчет ужина. Мальчик, очевидно, за всю свою жизнь впервые узревший полуодетого мевретта, зарделся до самых кончиков острых ушей и убежал исполнять приказ.

Я осталась сидеть на бортике, свесив ноги в воду и легонько пошевеливая пальцами. Представляя себе, как щекотно было бы раздвигать плывущие по воде розовые лепестки. Но розы в воде не плавали... только рыбки... И то, кажется, воображаемые. Мне было грустно.

Услышала легкое шлепанье босых ног по мраморному полу – это подошел Одрин. Он уселся рядом, обнял меня и как-то совсем по-детски уткнулся носом мне в шею. Помолчал и лениво произнес:

– Сейчас принесут ужин. Ты пить что будешь?

– То же, что и ты.

Странно, но его светлые волосы высохли на удивление быстро, я коснулась их пальцами, словно погладила кошку... или сухую траву...

– Одрин... ведь так не бывает... мне это снится, да?

Он поднял голову и, уставившись на меня серыми кошачьими глазами, серьезно сказал:

– Надеюсь, что не снится. Потому что, проснувшись, уже будет незачем жить...

Меня как будто ударили под дых, я силилась что-то сказать, но тут в дверь осторожно постучали, и вошел давешний мальчонка с подносом. Следом за ним шла высокая рыженькая девочка, неся в руках коричневый кувшин с высоким горлышком. Я негромко хихикнула, глядя, как поморщился мевретт, наблюдая очередную порцию детишек. Однако, те на удивление быстро удалились, а поднос и кувшин остались стоять на скамейке. Мадре поднялся, придирчиво осмотрел натюрморт и растерянно обернулся:

– Слушай, эти глупцы забыли кружки...

Мне вдруг стало легко и весело. Я ловко вскочила, не помогая себе руками, и оглядела кувшин, наклоняя голову то вправо, то влево:

– Ничего! Справимся!

Утащила с подноса витую, еще теплую булочку и глотнула напиток прямо из горлышка. Это, похоже, оказался все тот же мед – я узнала его терпкий вкус и на этот раз постаралась не спешить, смакуя чудный напиток, собранный... как его там... – завела глаза к потолку. Одрин рассмеялся и выхватил кувшин у меня из рук:

– Э-эй, не так быстро... Сначала поешь, – а сам коварно припал к кувшину.

– Я не могу есть всухомятку, – сообщила я капризно. – Подержи для меня... мне одной рукой трудно...

Мы столкнулись головами, лоб слегка загудел. Но еще глотнуть у меня получилось. Я показала мевретту язык:

– Так что там... насчет девственниц в орхидеях?

– Каких еще девственниц? – Одрин непонимающе захлопал глазами, одновременно пытаясь удержать опасно накренившийся сосуд, а потом расплылся в довольной улыбке:

– А ты чего, ревнуешь?

– Ага, – я слизнула с его губ янтарные капли и быстро отвернулась.

– Глупая – остроухий рассмеялся и, повернув к себе мою голову, чмокнул в кончик носа. Наклонился к подносу и протянул мне прохладную гроздь темного винограда. – У тутошних девственниц я ничего, кроме тихой паники, не вызываю.

– Почему?

Тут я вспомнила, как Темулли при первой встрече пугала меня мевреттом, и тихо захихикала. Снова отхлебнула из кувшина. Голова оставалась ясной, и я не подозревала, чем злоупотребление медом может для меня закончиться. Посмотрела в шальные глаза Мадре и неожиданно почувствовала себя дома. Элвилин, похоже, понял это... рассмеявшись, он отщипнул виноградину, подкинул вверх и ловко поймал ртом. Потом узрел мои манипуляции с кувшином и возмутился:

– Слушай, оставь и мне немного!

– Оставлю, оставлю, жадина... – я оперлась на его плечо. Попробовала повторить трюк с виноградиной сама, но ягода почему-то пролетела мимо и укатилась под скамейку. Хотя, если честно, я совсем не огорчилась. Мне было удивительно хорошо и так тепло, как давно уже не было.