Текст книги "Ночь упавшей звезды"

Автор книги: Ника Ракитина

Соавторы: Наталья Медянская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Наталья Медянская, Ника Ракитина
Ночь упавшей звезды

...тебе без сказок смерть...

О.Медведев

Твиллег, 24 месяца зарева

Глава 1.

Под мостом не только тролли живут... и лягушки квакают... Под мостом иногда лежат мордой в грязь идиотки, распугавшие и троллей, и лягушек, и не понимающие, какой леший их сюда занес... с неба? Видимо, с неба. Падать было больно, несмотря на толстый слой ила... Крылья – если были крылья – исчезли, и – здравствуй, берег! А может, я сюда спьяну забрела? Вон, голова как гудит.

Или это кто-то проехал по мосту? А, неважно...

Изо рва я все же выползла, перевернулась на спину и взглянула на замок, заслоняющий солнце. И кто ж его так неудобно поставил? Я в тени, и мне холодно... Мучительно щурясь, я воззрилась на высокую зубчатую стену, сложенную из зеленоватых камней: из стены выступали и торчали из-за нее, путались и лепились друг к другу башни и башенки с коническими и шатровыми крышами, водостоки, шпили и флюгера. На четырех самых высоких шпилях трепыхались флаги – голубой с серебром, бело-зеленый, синий и алый... А башен было намного больше, чем четыре. Но сколько всего, сосчитать не удавалось – они словно играли со мною в прятки. И весь замок будто дрожал, урчал, как млеющий кот, которому чешут сразу оба уха.

Над мостом то всплывала, то пропадала часть воротной арки, зажатой между стрельницами, рыжая тяжелая цепь, подрагивая, тянулась до оконечности моста, до вбитого в толстое бревно здоровенного кольца.

А небо наверху было пронзительно синим, до рези в глазах. А вокруг пели птицы, жужжали насекомые, вот только мне было вовсе не радостно.

Я сцарапала с пояса баклажку и потрясла: вино внутри еще было. Я сделала глоток. И осталась лежать, глядя в небо, с которого сорвалась вот только что. Или мне это приснилось?

На мосту послышалось шарканье и шуршание, будто кто-то волок за собой непомерную тяжесть. А потом зазвенел девичий голосок:

– Вот! Ну хоть вы скажите, дяденька! Что это нечестно!

Голосок просто вонзился мне в голову. В дяденькину, видимо, тоже. Он не отозвался. Зато девчонка продолжала с пылом и страстью:

– Я ему все! Я ему пол вылизала! Простыни перестелила! Воду грязную вылила! А он?..

Птицы и кузнечики резко замолчали: либо испугались, либо внимали.

– А он даже переодеться меня не пустил! Сунул корзинищу – вот – и послал меня в лес! "Мевретт сказал, ты разбираешься в травах. Вот и проверим"... А я маленькая! А вдруг я заблужусь? И волки меня съедят?

Невидимый дяденька гоготнул.

– Вот... вы смеетесь... – обиженно воскликнула девочка. – А если правда? Волки... или давние, а?!

Я заткнула свободным кулаком левое ухо, только это слабо помогло.

– Воровать луки не хорошо-о! Но так наказывать... жестоко... я маленькая!

Дяденька либо сочувствовал молча, либо, скорее, нет, ибо послышалось все то же шарканье по бревнам, а потом с моста свесилась головка с зелеными патлами, круглыми щеками и задорным носиком. Поглядела в ров, перевела взгляд на меня. Серые – мне так показалось, потом вышло, что угадала – глаза изумленно моргнули и стали размером с блюдечки:

– Эй! А вы чего там делаете?

– Лежу, – вполне логично вывела я. Попыталась пожать плечами – не слишком вышло, доспех мешал. – Кста-ати, м-можешь на "ты"... – я сделала еще глоток из баклажки и заткнула ее пробкой. Руки у меня тряслись.

– Ага, ясно.

Девочка, норовя упасть и пропахать носом илистый берег под мостом, поддернула зеленую прядь, открыв остроконечное ухо, похожее на кошачье. Я, сморгнув, не менее ошеломленно уставилась на нее:

– Эл...

И тут в меня полетела здоровая корзина. Ну, не совсем в меня. Сама девочка соскочила следом, удачно приземлившись рядом. Одернула подол простого серого, изрядно пропыленного платья. Кажется, ей и впрямь не позволили переодеться... Мордочка у девчонки тоже была не очень чистая. Хотя мне уж, тут лежа, чего придираться...

Она повозила босой ногой в прибрежной грязи:

– Меня Темулли звать. Можно Тему... Мне двенадцать. Почти. А вам сколько и... вы... ты откуда взялась? Ой! А у тебя уши круглые, – сообщила она, как некую новость.

– С-спасибо, что не к-квадратные... – ну чего я заикаюсь? Вроде не много и выпила... пару глотков... Или меня так ее уши поразили? А может, они нормальные, просто я сама пьяная? И потому упала? С неба? Я ткнула пальцем в проплывающее над нами облачко: – Оттуда, п-полагаю... А что, нельзя?

Темулли тоже посмотрела на облако.

– Не, можно. А ты тоже воевать? Но ты же давняя! Они не со звезд, они всегда здесь жили. А почему ты тогда за нас? О! – девочка потрогала мои волосы: – Знаю! Ты – дитя Люба. Они тоже рыжие.

– Кто-о?

Бревна моста загудели, цепь брякнула, и к нам, опрокинув корзину, соскочил парнишка немногим старше Темки, гибкий, как ивовый прут, босой, одетый в зеленое и с жесткими рыжими волосами, похожими на воронье гнездо. Поплевал на пальцы и попытался разгладить волосы.

– Это Люб! – Тему высунула язык, пробежавшись им по потрескавшимся губам. – Мы лук вместе уперли.

Паренек зыркнул на девочку, потом на меня, ярко покраснел, враз лишившись всех своих веснушек:

– Э... А... Здравствуйте...

Пожалуй, неизвестного, как для моей болящей головы, было много. Я застонала и взялась за виски... пальцы холодные, как у лягушки.

– Лю-уб... – неуверенно выдавила я. – А не маловат он мне в отцы? А воевать... да-а... это я могу...

Я пошевелилась, сообразив, наконец, почему так неудобно спине... ну еще бы, улечься на клеймору... там, небось, синяк на всю спину... хотя нет: жак плотный... синяки отменяются. Я ухмыльнулась и тылом ладони вытерла лицо.

Зеленоволосая захихикала, видно, представив приятеля отцом взрослой тетки. А мальчишка промямлил:

– Мне уже сто лет, между прочим. А Люб – потому что в честь предка. Только на уши не смотрите, они мамины.

– А ты кто? – остроухая мотнула длинными зелеными лохмами. – Ты воин, да?

В глазах мальчишки мелькнул профессиональный интерес, он наклонился надо мной и согнутым пальцем постучал по жаку:

– Не, не нашей работы... Не любовской. Заклепки у нас не железные.

– И не элвилинский, – подхватила Тему. – У нас серебро...

– Посеребренные, – уточнил рыжий. – Чтобы не соприкасаться с Холодным Железом. И все больше кольчуги шестерного плетения, отец показывал, – гордо поведал Люб. – А у давних все ржавое, одуреешь, пока начистишь.

Я с интересом уставилась на Люба. Ишь ты, разумник какой. Серебро, между прочим, тоже чернеет... хотя, вдруг у них не так? Да и с моста ловко скачут детишки: у меня бы вряд ли так вышло... по крайней мере, сегодня.

– А как тебя зовут? – не унималась зеленоволосая Темулли.

– Я сама прихожу... – неловко пошутила я. – Аррайда... ладно, пусть будет Аррайда, неустрашимый воин и гер... ой! – я со стоном схватилась за голову. Насчет неустрашимого, ну какой леший дергал меня за язык? Самый обыкновенный воин...

Я тяжело вздохнула и, перекатившись, резко поднялась на ноги, оттянув клеймору за рукоять, чтобы не зарылась в землю. Пошатнулась, но все же приняла вертикальное положение... почти приняла... ноги разъехались в иле... Равновесие я все же удержала. Вот только в голове точно зазвенели колокольчики.

– А ты чего шатаешься? Что с тобой? Ты не ранена? Я помощник лекаря, между прочим, – важно сообщила девочка.

– Нет, не ранена, – я сделала несколько шагов вперед, подальше от предательского ила. Пусть дети не думают, что я им жаловаться стану. Дойду как-нибудь... куда-нибудь...

– Приятно было познакомиться, Тем, Люб...

Хотела бы я знать, что со мной? Просто... упала с неба.

Темулли переглянулась с приятелем, и дети зашли с двух сторон, пытаясь взять меня под руки.

– Тебе к лекарю надо.

– Просто так никто не падает, – явно копируя тон отца, назидательно произнес рыженький.

– А я не просто упала. Я по делу.

Я фыркнула.

– Ничего... у меня зелья есть, – и наклонилась за сумкой, которая успела соскользнуть с плеча и валялась под ногами. – Кто рану нанесет – тот и вылечит.

Распрямилась, взяв сумку в руки. Посмотрела на Люба, бормотнула задумчиво:

– А где это я?..

Больше всего мне хотелось снова растянуться на берегу, лицом вниз, и чтобы никто не трогал, а я еще вопросы задаю. Странное существо человек...

Позади были замок и замковый ров, впереди – широкая поляна, покрытая высохшей до белизны травой, среди которой были разбросаны лиловые подушки вереска и голубые островки полыни. А за поляной, обрамленные кустами крушины, березовой порослью и алым от ягод рябинником, со всех сторон тянулись к небу янтарные стволы мачтовых сосен, увенчанные зелеными флагами хвои. В лес убегал проселок, мелькнув среди травы. Все это было так красиво, что перехватывало дыхание.

– Ты – в Твиллеге.

Голосок Темулли нарушил очарование. От него опять зазвенело в ушах. Похоже, у Люба тоже, потому как рыжий мальчишка поморщился. И пояснил, показывая на замок за спиной:

– Это – сердце Дальнолесья...

– Ты это... лучше к мэтру Звингарду сходи, – тянула свое зеленоволосая. – А то потом тебя наверняка мевретт Мадре к себе потребует, – Тему со знанием дела кивнула сама себе. – А он знаешь какой... – она закатила глаза.

– Угу, – Люб громко засопел. – Одрина Мадре трогать вообще опасно. Мы его лук потрогали, так он такое устроил...

– Суров страшно... Зверь, а не элвилин...

– Как-как? – переспросила я, согнувшись от хохота. – Спальня мамочки?

Дети дружно уставились на меня.

– Чего-о? – протянула Темка.

– Ну, Мадре – это мама, а одрина – спальня, по-старинному.

Рыжеволосый Люб негромко фыркнул, Темулли показала мне язык, пробормотала "ну-ну" и подобрала свою корзину.

– Твиллег... – протянула я, словно катая льдинку на языке. Хмыкнула. – А вы элвилин, значит? А этот ваш Мадре... мевретт – это князь? Или король? Да-а... а я думала – столько не выпью.

Я бросила бесполезные попытки разобрать, в каком из пузырьков какое зелье, перестала рыться в сумке и забросила ее на плечо.

– Ну, пошли к нему... этому вашему... А Звин...гарда на потом, чтобы все сразу залечил, а не отдельно мучился.

И решительно двинулась к подъему на мост.

Люб схватил меня за руку: – Эй, не туда...

– А куда? – встряхнула корзиной зеленоволосая Тему. Рыжий мальчишка растерялся:

– Но стража... стража ее не пропустит.

Темулли фыркнула:

– А ты скажешь... скажешь, что она твоя сестра! Вон, тоже рыжая, – девочка подпрыгнула и стряхнула с моих волос комья грязи.

– Они знают мою сестру...

– Скажешь, что сводная! – Темулли, хихикнув, заглянула в пустую корзину. – К мевретту Мадре с поручением. Это вождь, предводитель, – пояснила она, – волоча меня и Люба за собой. – Их четыре всего... Флаги видишь? Когда все четверо в Дальнолесье, все подняты.

– Есть ещё Алиелор Сианн – его флаг бело-зеленый, Идринн-не-помню – ее синий, и Велит, он мой папа, и наш стяг алый, – просветил Люб, пытаясь сопротивляться напору Темки, и мне показалось, что еще мгновение – и меня разорвут надвое.

– Стой, Тему! Не справлюсь я!

– Справишься! – она повернулась к приятелю и показала розовый язык. – Сестра! К мевретту! С поручением!..

Мы были уже на мосту и неуклонно неслись к стражникам на раскрытых воротах и мимо оных, и вот уже во внутреннем дворе... и никто нас не остановил и ни о чем не спрашивал...

– Смелость города берет, понял? – Темка снова показала язык.

– Просто ты их достала, – буркнул рыженький Люб, отпуская мою руку и притормаживая у водомета под старой раскидистой пинией, занимающей середину двора. У пинии был неохватный янтарный ствол, мохнатые ветки с длинными, собранными в кисточки иглами и узловатые корни, вздыбившие и растрескавшие мозаичную плитку вокруг. Водомет казался таким же старым – яшмовый круглый бассейн с зелеными потеками и вырастающий из него каменный цветок, из которого во все стороны плескала вода.

– Пусть умоется...

– Вот еще! – зеленоволосая фыркнула. – Пойдем скорее. А то как Звингард меня застанет...

Пока дети спорили, я оглянулась. Ничего себе, приятный колодец среди замковых стен: замшелый камень; плющ и дикий виноград, обрамляющий стрельчатые окна... лестницы, галереи... прорастающая меж плитами трава... Странно тесно, и где службы, непонятно, вот конюшни, к примеру... Или обходятся без лошадей?.. Вокруг золотистая дымка... И все то же ощущение дрожи, будто мурлычет невероятных размеров кот... И раскрытые окна наверху пускают солнечные зайчики...

Вот не стоило головой вертеть. Кружится. Так, стиснем зубы, и пойдем... куда?

– В замок, в замок, – указала Тему. – Только, если что, это не я...

И вприпрыжку дернула узкой лестницей наверх. Стайка остроухих смешливых девчонок, спешащих навстречу, порскнула в обе стороны.

– Эй, где грязнулю нашли? В болоте?!

– В небе.

Девчонки, приняв ответ Темулли за шутку, звонко расхохотались и убежали, встряхивая разноцветными косичками и помахивая туесками. Люб смущенно потянул меня за подружкой.

В замке было намного темнее, чем снаружи, факелы освещали узкий коридор; статуи, выступающие из ниш, в дрожащем свете казались странно живыми; прихотливо метались тени. Меня удивило, что факелы не коптят и не воняют земляным маслом, а вот дети воспринимали это, как само собой разумеющееся.

Мы переждали за углом, пока два стражника в кожаных кирасах, с золотыми, собранными в хвост волосами, прошли мимо, звонко цокая подковками сапог по мозаичному полу, придерживая короткие мечи. Потом Темулли махнула рукой: вперед. Похоже, ей было скучно и хотелось поиграть в войну, а рыжий Люб во всем следовал за своей младшей подругой.

Дети на цыпочках подкрались к дубовой полукруглой дверце, утопленной в стене. Зеленоволосая потянула за бронзовое кольцо, упираясь ногами в пол. Люб тоже приналег, ухватившись рядом. Я, было, думала им помочь, но тут дверца приоткрылась, и меня опахнул запах – травяной, легкий, свежий. Там были и другие более яркие запахи: лака, штукатурки, солнца и осенних цветов, но этот, неуловимый, оказался прекраснее всех.

– Остролист и озерная лилия, – Темка сморщила нос, чихнула и боком протиснулась внутрь, втянув заодно и меня. Следом всунулось в кабинет юное любово дитя и молча стало в сторонке.

Я успела взглядом охватить "спальню мамочки", выдержанную в голубых и белых тонах с примесью бледной зелени и серебра. Все строго, изысканно, холодно. Тяжелая мебель и занавеси. Камин с витой решеткой. Напольные часы. Несколько ярких пятен – звездоцветы в вазах и подушки с кистями у камина.

– К вам можно, мевретт Мадре? – спросила зеленоволосая. Я повернула голову вслед за Темкой к широкому, заваленному бумагами столу, за которым сидел хозяин кабинета.

Надо признать, он соответствовал. Серебристая рубаха с распущенной по случаю жары шнуровкой и закатанными рукавами. Загорелая, без изъянов, кожа. Белые волосы, гладко зачесанные ото лба и рассыпанные по плечам. Соболиные брови; уходящие к вискам глаза; чуть длинноватый нос, нежные губы и жесткий подбородок – была в его лице легкая неправильность, придающая красоте совершенство.

По человеческим меркам было мевретту около тридцати, а по меркам элвилин могло оказаться сколько угодно. Вот только меня это не интересовало. Я просто замерла с приоткрытым ртом, понимая, что пропала с первого раза и навсегда и что шансов у меня никаких. А остроухий оторвался от чтения и, увидев Темулли, расплылся, было, в радушной улыбке, но, похоже, вспомнил, что девица сурово наказана (за украденный лук, должно быть), и выпрямился в кресле:

– Ну, чего еще? Так обязательно меня отрывать от работы?

– Мы это... Так можно войти, да?

– Вы уже вошли.

Мелодичный голос так и сочился ядом.

А меня мевретт и вовсе игнорировал. Я обозлилась и решительно отодвинула девочку себе за спину.

– Здрасьте... Мне сказали, я должна вам представиться... – я стиснула зубы и мысленно взялась за голову. – Аррайда... откуда тут взялась, не знаю. За вид, – я посмотрела на перепачканную одежду, потом на грязные следы на нежно-голубом с цветочным узором ковре (не только мои, между прочим), – прощения... А уши у меня не квадратные, – и откинула прядь, чтобы белокурый красавец мог убедиться в моей правоте.

– Ой... – Тему тихонько дернула меня за рукав. – Ты бы повежливее... А то мне ж влетит...

Мадре обалдело уставился на меня:

– Так. Если можно, еще раз... – он поднял глаза к потолку: – Значит вы – давняя, в это смутное время решившая приблизиться к Твиллегу... однако, смело...

Он поднялся из кресла и, подойдя вплотную, прищурился, глядя сверху вниз, подавляя ростом:

– И что? Совсем-совсем ничего не помнишь?

– Помню, – уставилась я в его продолговатые глаза с узкими кошачьими зрачками, – лягушки от меня во рву разбежались. Но ты же не лягушка...

Я фыркнула в ладонь. Чем красивее передо мной мужчина, тем сильнее хочется язвить и насмешничать.

– Давняя? А почему?

– Потому что люди жили здесь всегда, а мы...

Меня качнуло. Я поняла, что если не схвачусь за что-нибудь, то неминуемо рухну. На выбор были зеленоволосая Темка и вот этот надменный, как его...а, мевретт. Ну, я и оперлась на него, а потом медленно сползла на ковер, успев привычно сдвинуть клеймору, чтобы не мешала мне упасть.

– С утра уж на ногах, и я у ваших ног... – прошептала я насмешливо.

Элвилин, изумленно хлопая глазами, уставился на лежащее тело.

– Не, я не лягушка, – почему-то тихо сказал он, потом взял себя в руки и зыркнул на Темулли:

– Так, ну-ка быстренько за Звингардом, мне тут еще трупов в кабинете не хватало!

Потом наклонился, освободил меня от клейморы, поднял на руки и осторожно усадил в кресло. Подошел к столу и, плеснув в бокал ароматный напиток, протянул кубок:

– Вот, выпейте.

– Спасибо...

Надеюсь, у них тут не в привычках травить незваных гостей...тем более... э-э...давних... А впрочем, мне совершенно все равно...

– Я – человек! И не труп... – я повозилась в кресле, стремясь устроиться поудобнее. – И не собираюсь... или от вашего вида все девушки трупами падают на месте? Та-ак вот: вы меня не впечатлили!

И залпом хряпнула вино. Да, знаю: его полагалось смаковать, цедить мельчайшими глоточками, вслушиваясь во вкус и аромат. Это так явственно писалось у Мадре на лице, что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться.

– Э... ну, то, что вы человек, то бишь, давняя, что в общем-то одно и то же, – Одрин настороженно посмотрел на меня, – это очевидно. И вот поэтому меня мучает смутное сомнение, что именно как человеку находиться в самом центре элвилинского сопротивления вам несколько... э... нелогично. Кстати, это – мевретт показал на бокал – осенний мед. Сваренный лучшими медоварами Дальнолесья из стрелолиста и болотной орхидеи, собранных на заре тонкими дланями девственниц.

При слове "болотной" я едва не поперхнулась. Еще и девственницы, тьфу!

– Не приставайте ко мне с логикой! – буркнула я. – Мне на нее плевать. Ясно? На прекрасном носу за...

Тут я наконец-то подумала, что веду себя неприлично: в гостях, у незнакомого чело... остроухого, тем более, мевретта... О, выучила! Я подмигнула самой себе.

– Э-э... ну, можете мне прирастить уши...магией, если только это вас во мне смущает, – радушно предложила я. – А кому сопротивляетесь? Сва-адьбе? Это правильно. Жениться – последнее дело...

Тут я иссякла. Пустота в душе дала себя знать, и я прикрыла глаза. Чтобы не видел никто, что во мне ничего нет. Но сквозь приспущенные ресницы заметила, как алеют уши мевретта. А пусть не полагает наивно, что долгая жизнь научила его разбираться в женщинах: мне найдется, чем его поразить.

Судя по виду, самооценка Мадре рухнула ниже пола, и он с несчастным видом повернулся к Любу.

– Это что, ваш очередной розыгрыш? – спросил он с надеждой.

Рыжеволосый мальчик растерянно замотал головой:

– Не-а, мы её просто нашли... Сами не знаем, в чем дело...

Тут Темулли, ранее выскользнувшая за дверь, вернулась с кожаной сумкой на плече, предваряя появление мэтра Звингарда. Лекарь важно вплыл в кабинет, шелестя темно-зеленой мантией, и оглядел присутствующих. Вместе с ним в тонкое веяние лилий ворвались запахи мяты, вербены и золототысячника, а холодное великолепие покоя озарило золотое пламя крупной растрепанной головы. И телосложение Звингард имел богатырское – рядом с ним Мадре выглядел, как недокормленный пацан-переросток: лекарь был на две головы ниже его.

– Та-ак, мевретт. Из того, что наверещала мне эта девица, – мэтр кивнул на Тему, – я понял, что кому-то стало плохо. Она же притащила меня сюда. Ну, уж от кого-кого, но от вас я не ожидал обмороков... А... – тут он заметил меня и придвинулся. – Вот оно что. Дама. Да еще и круглоухая. Ну, все ясно.

Извлек из складок одежды небольшой флакон, откупорил его и сунул мне под нос. Вонь была резкой и терпкой. Я чихнула.

– Хм... интересно, и что же вам ясно, господин Звингард? – прокричали мы с Мадре дружно (только "господин Звингард" я пропустила).

Мевретт помахал ладонью возле собственного носа:

– Слушайте, что за гадость вы сюда притащили? У меня ж потом кабинет весь провоняет этим... ароматом.

– В таком случае, помогите мне транспортировать болящую в лазарет, – ворчливо отозвался лекарь. Его лицо было сморщенным, как печеное яблоко, от смеющихся зеленых глаз разбегались морщинки... лицо Звингарда было более живым, чем фарфоровый прекрасный лик мевретта. Отчего-то мне стало грустно.

– И не вздумайте! – рявкнула я, отгоняя это ощущение. – Я жива и здорова... почти. Что, подремать нельзя, да? Я, может, ночь не спала... или две, так сразу в лазарет, – и громко чихнула. – Уберите от меня эту гадость. Я не барышня, чтобы в обморок падать, ясно?!

– Ясно, ясно, барышня, – лекарь убрал склянку и, бесцеремонно приподняв мое лицо за подбородок, заглянул в глаза. – Так-так... Голова болит? Кружится? Тошнит?

– От вашего зелья у кого хошь голова закружится, – я невинными глазами поглядела на старичка. – И дракона вырвет.

И призналась неохотно: – Да, болит. Но это не повод беспокоиться.

– Где болит? Как болит? – продолжил допрос Звингард, не обращая внимания на провокацию...

Ну и въедливый дедка в мантии. Мне и так хреново, а тут еще на вопросы отвечай.

– У меня душа болит, а голова вторична, – буркнула я. – Дайте посидеть спокойно, а?.. Я понимаю, что давние у вас главные враги, и вы их изводите всеми доступными способами... Но, дедусь, милосердия, – я сложила руки у груди и скорчила самую невинную рожицу. Тут голова напомнила о себе, и вместо умиления получилась жуткая гримаса. А если прибавить налипшую грязь...

– Ясно, – заключил лекарь, распахнул дверь и подозвал помощника – любьего отпрыска, здоровенного и ярко-рыжего. – Отнесите-ка барышню в лазарет, будьте добры. А вы, деточка, не упрямьтесь...

Помощник мотнул длинными рыжими волосами и легко поднял меня на руки.

Глава 2.

За занавеской из стеклянных бусинок что-то шипело, пыхтело, булькало и вздыхало. Вылетающий оттуда пар то затягивал выскобленное дочиста помещение, то разбегался, открывая ширму между аккуратно заправленными кроватями и полки вдоль стен, завешанные кисеей. Под потолком раскачивались мохнатые пучки лекарственных трав. Запахи крахмала и влажного белья мешались с густым духом чабреца, зверобоя и полыни.

Меня сгрузили на ближайшую кровать. Зря это они. Не только ковер пропал у этого белобрысого мевретта, не только любимое гобеленовое кресло (моя клеймора! Тронет кто – голыми руками убью!), так теперь еще и белье льняное, крахмальное... было... Жалко... Я уже сто лет не спала на чистом. Но разве эти ушастые изверги оставят меня в покое? Мстители, чтоб их...

– Не надо меня трогать, – вяло сообщила я. – Хуже будет...

Лекарь не обратил на мое сопротивление никакого внимания.

– Так... Где Тумулли? Где ошивается эта ушастная лентяйка? Ну, тогда ты, – он подозвал помощника и вручил тому ведро, выбрав побольше. – Натаскай воды, сынок.

– Дедушка... правда, не надо, – попросила я. – Не в первый раз, отлежусь... Или, – героическим усилием воли я заставила себя сесть на кровати и...поняла, что не сделаю ни шагу. То есть, один сделаю, а дальше просто рухну на чисто вымытый пол. Ну почему от меня вечно всем неприятности?!

Я тупо уставилась взглядом себе в колени.

– Ой, только не надо тут героизма, – расправив могучие плечи, отмахнулся "дедушка". – Героить будете на войне. А пока я вас вылечу. А для начала вам надо вымыться – вы на себя смотрели, деточка? Вы же грязная, как лягушка. Да, и я вам не дедушка, а господин лекарь... или мэтр Звингард – это как угодно...

И он полез на полку, гремя склянками.

– Господин, пфэ... – фыркнула я. – Мэтр... между прочим, лягушки грязными не бывают! Они мокрые и гладенькие... А вы... вы бы тоже были таким, если бы в грязь плюхнулись... Вы что же, замковый ров вовсе не чистите? Мэтр... Не вылечите вы меня, хоть тресните... а вымыться... я не против... У вас масла касторового не найдется? Для моей кирасы... покоробилась... – я горестно принялась расцеплять ремешки.

– Все у меня есть, – строго посмотрел на меня лекарь. – Раздевайтесь живо и бегом в ванну.

Он кивнул на огромный чан в углу, который Тему и Люб только сегодня вымыли кипятком и который рыжий помощник наполнил водой.

– Бегом? – я фыркнула. Тут доспех пропадает, а ему масла жаль... Пока я разделась, прошло довольно много времени. Жак лег на пол, следом пошли сагум, рубашка, штаны, сапоги... их вот тоже стоит почистить... голова кружится... Тошнота подступила под горло, я загнала ее назад и по стеночке двинулась к чану, придерживаясь за все, за что можно было ухватиться. Интересно, это за бег сойдет?

– Вот-вот, хорошо, – покивал Звингард огненной головой, всыпая в чан что-то приятно пахнущее, от чего вода окрасилась в зеленоватый цвет. – Вот и славно. Раны есть?

– А тебе... то есть, вам, деду... э-э, мэтр Звингард, не видно? Я ж раздетая... – я оперлась на края чана, сильно подавшись вперед, так что волосы упали на лицо, и мое отражение в воде стало практически неразличимым. – Шишка на лбу, а так не знаю...

– Зато я знаю... – лекарь провел дланью вдоль моего хребта, словно вжимая в него медовый холодок. – Телесно ты почти здорова. А с остальным... А ну полезай!

Хорош кричать... Помог бы лучше...

Нет, если бы с головой все было в порядке, то нет проблем, а так, вцепившись в чан, подтягиваю и сгибаю ногу, перекидываю через край... скольжу второй... шлеп... вода с плеском взлетает над чаном, окатив лекаря с головы до ног. Зато я уже в... буль...

– Живая, что ли? – лекарь невозмутимо вытянул меня из-под воды за волосы, я лишь зубами скрипнула от боли. – Вы лучше не тоните, деточка...

И протянул склянку с земляничным мылом.

– Не дождетесь, – фыркнула я, сдувая перед собой зеленоватую воду. Не выношу запах земляничного мыла, он мне напоминает... ладно, что-то противное напоминает. Хотя землянику я люблю. Такую красную с одной стороны, а с другой желтоватенькую, в черных крапинках, слегка недозрелую и все равно необычайно вкусную... Это что же, я проголодалась? И еще покраснела, точно – вон как дедка Звингард упорно пялится... Да, покойники, они трескать не хотят.

– Кому суждено разбиться, тот не утонет, – взяв у Звингарда склянку, мрачно сообщила я. Кожа саднила. Даже если серьезных ран нет, то ссадин и синяков хватает... Понять бы еще, откуда они взялись.

Впервые за этот день я ощутила страх. До того меня гоняли и дергали, так что просто не было времени задуматься, кто я, откуда и почему ничего не помню?

Может, и правда, как вещал мевретт, когда меня уносили из кабинета, "головой приложилась"? Я прикоснулась к шишке на лбу – не такая уж большая... Но было же, было что-то в моем прошлом, из-за чего я постаралась его забыть? Что же? Мутным пузырем на поверхность сознания всплыли фразы: "Твоя любовь – это болезнь. Ты выдумала себе сказку и отчего-то решила, что и другие должны ей следовать"... Гнилым лохматым корнем повернулась в груди тоска, мне едва удалось затолЛюбь ее вглубь, туда, откуда всплыла. Ну и что, что не помню? Под себя не хожу... Ложку и меч в руках удержать сумею. Вот еще что странно... женщине прялка да ткацкий стан, пяльцы... лютня, на худой конец... Что ж я такая особенная?

– Так-так... – разбил мои мысли ворчливый говорок Звингарда. – Вы меч на спине таскаете, деточка? Да еще и ума хватает с ним падать? – лекарь покачал головой и снова забренчал склянками – на этот раз пригнувшись и отставив увесистый, обтянутый мантией зад.

– Видите ли, – ответила я как можно слаще и громко фыркнула, – если его у пояса таскать, то борозда в земле будет... Да, упала один раз, и это бы ничего, если бы ваш мевретт меня еще раз на нее не уложил... на клеймору, – с достоинством уточнила я. – Никогда не подозревала в остроухом... э... простите, столь пылких чувств к человеку... Или он так утонченно издевался?

– Мевретт? А кто его знает... А вы влюбились что ли? – обернулся лекарь через плечо. – Так, это не то... и это... Вот, доверь этой негоднице Терулли разбираться... Ага, вот.

Я с хлюпаньем нырнула под воду. Остудиться. Потом вынырнула.

– Вы спятили? В это, по-вашему, можно влюбиться? Тощее, беловолосое, утонченное, как лилия? Ну-у... Деду... мэ-этр Звингард! Скорее уж в меня василиск влюбится... взаимно...

Что-то я разболталась. Полегчало от воды, что ли? А ведь правда, полегчало. И запах травяной, приятный... не хочу вылезать. Лучше превращусь в лягушку, и если найдется дурак, который меня в таком облике примет... то и я его... – я стерла слезу со щеки. Хорошо, что в воде – сойдет за брызги.

Лекарь обернулся.

– Странные у вас, давних, понятия о красоте, – он швырнул в меня полотенцем. – В этой воде долго лежать нельзя. Вытритесь и намажьте ссадины. И поживее, я не собираюсь на вас тратить целый день.

– Я и не просила, – вылезая и вытираясь, рявкнула я. – Вы сами меня сюда приволокли. То есть, этот ваш, рыжий... А понятие о красоте у меня есть, можете не сомневаться. Только лилии я не выношу. Или этот белобрысый – ваш внук, что вы так за него страдаете?

Дверь внезапно распахнулась, и в лазарет быстрым шагом вошло легкое на помине "нечто тощее и беловолосое":

– Мэтр Звингард, и как... – тут мевретт остановился, словно налетев на невидимую стену, брови его полезли на лоб, и он резко отвернулся, взмахнув полами длинной туники:

– Э... а... вижу, вам уже лучше? – спросил он у двери.

Нисколько не стесняясь, я стояла нагая, втирая мазь в синяки и ссадины, даже как-то извернулась, чтобы намазать спину. Вообще я довольно гибкая в обычное время...

Потом вернула Звингарду мазь:

– Все, спасибо. У вас чистая одежда найдется? Пока я свою в порядок приведу... Э-э... здрасьте, мевретт. Да, мне уже хорошо.

– Лучше-лучше, – заверил лекарь. – Лучше подумайте, где ее поселить.

Судя по позе, Мадре действительно задумался, все так же стоя лицом к двери и настороженно прислушиваясь к звукам за спиной: