Текст книги "Смертельные друзья"
Автор книги: Ник Коулридж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
– Вали все на меня. Нет, лучше так. Сделаем вид, что произошла утечка информации. Сигнальный экземпляр свистнули из типографии. Ну, в общем, придумай что-нибудь.
Я люблю Эллен. Она работает как вол. Брось палку, дай команду «фас!», и она кинется со всех ног. Ей нужно только, чтобы время от времени ее потрепали по холке и спустили с поводка.
– Если ты серьезно настроен на такой шаг, что ж, я попробую, – сказала она. – Придется сделать массу звонков. Пока я не ушла, может, посмотрим обложку? Эта дама ведь идет у нас на обложку?
Микки бросил на диван макет обложки. Обычно мы смотрим макет, положив на диван – от стола как раз хорошо видно. Примерно с такого расстояния будут видеть ее читатели. С более близкого расстояния можно пропустить какие-то огрехи. Важно к тому же, чтобы возможный покупатель сумел разглядеть ее и выделить в куче других изданий, среди всяческих манков. Обложка должна цеплять. Если она не зацепит внимание, все, провал, уже ничем дело не поправишь.
С этой точки зрения Анастасия Фулгер на обложке – просто катастрофа.
Это была та же фотография, что и внутри журнала, только увеличенная. Анастасия смотрит прямо перед собой и едва заметно улыбается. Розовый жакет сливался с фоном – розовыми подушками, и не разобрать было, где Анастасия, а где подушка. С текстом и того хуже. Букв было совсем не разобрать. В потугах на изысканность художник предложил тонкий шрифт серого цвета, который совсем терялся на розовом.
Норман Тернер выглядел совсем убитым, и его можно было понять. Микки Райс, видя нашу реакцию, приуныл.
– Это все, что у нас есть? – спросил я.
– Боюсь, что да, – ответил Микки. – Нам было отведено всего сорок минут.
– А из фотоагентства ничего нельзя заказать дополнительно?
– Только старье. Ничего свежего у них нет.
Я уже всерьез подумал, не махнуть ли рукой на эту затею с Фулгер, как Микки обронил:
– Жаль, что нельзя использовать ту сексуальную фотографию.
– Какую сексуальную фотографию?
Он придержал дыхание. Мне показалось, он пожалел о том, что у него вырвались эти слова.
– Ну, Анна Грант нашла одну старую фотографию. Анастасия в купальнике. Одна грудь вылезла наружу. Снимали до замужества.
Я велел немедленно доставить картинку ко мне. Микки с явной неохотой позвонил в художественный отдел. Через пару минут фото принесли.
Блестяще!
Она стояла на пляже, похоже, где-то на юге Франции. Волосы разметались по плечам, глаза смотрели прямо в объектив. Она счастливо улыбалась. Купальник был желтый, весь в маргаритках, еще мокрый – она, видно, только что вышла из воды. Одна из бретелек соскользнула, обнажив сосок.
Вот это обложка!
– Где Анна достала такую прелесть? – спросил я. – Уж точно не у Анастасии Фулгер!
– У французского фотографа, – ответил Микки. – Во всяком случае, так она мне сказала. Познакомилась с ним где-то. Кажется, он бывший любовник Анастасии. А может, и Анны.
Если последнюю фразу он добавил, чтобы задеть меня, это ему удалось.
– Великолепно, – сказал я.
– Мы не можем ее использовать, – заметил Микки.
– Почему?
– Причин масса. Начнем с того, что авторское право нам не принадлежит. И потом, я обещал Анастасии, что на обложке будет портретная фотография.
– С каких это пор Анастасия Фулгер выполняет у нас функции главного редактора?
Микки замолк. Я понял, что мне еще придется заплатить за минуту унижения, которое он испытал. Он не выносил критики в свой адрес, тем более в присутствии посторонних.
– Норман, как по-твоему, это будет продаваться?
– Как горячие пирожки, босс.
Норман разом преобразился.
– Кей, а ты что скажешь?
Редактор Кей Андерсон улыбнулась.
– С фото в купальнике – несомненно. Может быть, кому-то из рекламодателей не понравится, слишком сексуально, но это я улажу.
– Эллен?
– Мне нравится. Современно и в то же время с налетом ретро.
– Прости, Микки, ты в меньшинстве, – подвел я черту. Заметно было, как он покрывается испариной от ужаса, что ему придется объясняться с Анастасией. Да уж, теперь обед «У Гарри» ему не обломится, и к гадалке не ходи. Мне даже жалко его стало, я почувствовал себя чуточку виноватым. И потому добавил: – Вали все на меня, ладно?
– Не беспокойся, – сухо ответил он. – Свалю.
– Если мы меняем обложку в последний момент, – сказала Меган, – нам придется заплатить пять тысяч фунтов типографии за переработку и отправить макет немедленно.
– Отлично. Только текст поменяем.
Это заняло пять минут. Теперь, когда мы располагали убойным текстом и такой же фотографией, можно было успокоиться и особо не мудрствовать. Так что мы написали просто: КАК ЛЮБИТЬ И ПОКИНУТЬ МИЛЛИАРДЕРА. Эксклюзивное интервью: миссис Фулгер о сексе, разводе и подкупе.
Раздался звонок. Звонила Сузи.
– Извините за беспокойство, – сказала она. – На линии адвокат миссис Фулгер. Он уже не первый раз звонит. Похоже, что-то срочное.
– Ну что ж, встретим врага мужественно. Соединяй.
Я нажал кнопку селектора, и голос Рудольфа Гомбрича эхом прокатился по комнате.
Я уже имел дело с Гомбричем и не могу сказать, что общение с ним оставило радужные воспоминания. Родился он в Швейцарии, в Цюрихе, а женился на англичанке и всю свою сознательную жизнь провел в Лондоне. У него офис в Сити, он специализируется на налогах транснациональных компаний и разводах сильных мира сего. Я случайно познакомился с ним как-то на коктейле, с ним и его женой.
– Я разговариваю с мистером Китом Престоном? – осведомился он с характерным немецким акцентом. Я подтвердил. – В таком случае должен прежде всего уведомить вас, что наш разговор записывается на пленку. Вы меня поняли?
– Да, понял.
– Ну и хорошо. Сейчас одиннадцать часов шестнадцать минут дня, четверг, 21 июня. Я разговариваю с мистером Китом Престоном, управляющим компании «Уайсс мэгэзинс лимитид». Правильно? Он начал бесстрастным деловым тоном.
– По просьбе моей клиентки миссис Анастасии Бруно Фулгер я должен официально информировать вас, что в случае, если определенные указанные фрагменты текста не будут изъяты из номера журнала «Светская жизнь», наш иск будет направлен в Верховный суд. Миссис Фулгер получила подтверждение от вашего полномочного сотрудника, что перед публикацией получит свой текст на одобрение. Миссис Фулгер утверждает, что ее высказывания были искажены, а цитаты пристрастно выдернуты из контекста журналисткой Анной Грант, и что данная статья в том виде, в котором она в настоящий момент существует, неточно отражает ее взгляды и мнения по поводу обсуждавшихся вопросов. Копия иска будет представлена в ваш офис на Парк-плейс, 32, и в типографию. Я достаточно ясно выразился?
– Абсолютно, – откликнулся я. – Что не означает, что я принимаю ваши слова. По-видимому, мне потребуется время, чтобы принять решение. И мне, конечно, тоже надо будет встретиться с нашими юристами.
Рудольф Гомбрич неловко закашлялся.
– Надеюсь, мистер Престон, что, консультируя вас по данному вопросу, ваши юристы не посоветуют вам войти в конфронтацию с мистером Бруно Фулгером или миссис Фулгер. Это было бы крайне неосмотрительно. Излишне напоминать вам, мистер Престон, что Фулгеры – довольно влиятельные персоны.
– Я непременно учту это, мистер Гомбрич.
Я сделал паузу и добавил:
– Мы начинаем печатать номер завтра в десять утра, так что нам, видимо, следует все обсудить до этого часа. Либо мы исключим те куски из интервью миссис Фулгер, о которых вы говорите, либо у вас появится шанс подать свой иск.
– Значит, до завтра, – сказал Гомбрич. – Надеюсь, что вы сделаете правильный выбор.
Я положил трубку. Все молчали, оправляясь от шока. Должен признаться, я понятия не имел, что сделаю в следующую минуту. Фотография Анастасии Фулгер в купальнике и с голой грудью по-прежнему валялась на диване. Черт подери, как же мне нравилась идея с новой обложкой! Но игнорировать Рудольфа Гомбрича с его магнитофонной записью нашего диалога было нельзя. Что же я ему наболтал? Вроде бы не так уж много.
– Ну так что? – спросила Меган. – Так или иначе, номер нужно сдавать.
Вот и думай. Я уставился в окно, выходящее на Сент-Джеймс. Видно было, как сотрудники «Кутюр» возвращались в редакцию после перерыва.
– Знаешь, что, – ответил я, – нельзя ли упасть в ноги типографским и упросить немедленно начать?
– Начать? Ты хочешь сказать – отложить печатанье?
– Нет, именно начать. Скажи, пусть начнут сегодня в девять. Тогда они смогут закончить часов в пять утра, самое позднее – в шесть, так? Я понимаю, что это обойдется дорого, Меган, но, если получится, номер будет на прилавках к завтраку, во всяком случае в Лондоне. К тому времени, как Гомбрич направит иск, половина тиража уже разойдется, и ни один судья не заставит нас пересмотреть наше решение.
– Да ты в своем уме? – взорвалась Меган.
– Как считаешь, ты сможешь договориться с типографией?
– Если не смогу, – загадочно ответила она, – значит, мои отношения с типографией не столь хороши, как мне представляется.
– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что мы все кончим тюрьмой, – язвительно вставила Кей Андерсон.
– Не мы, а он, – поправил ее Микки Райс. – Кит принимает удар на себя.
– Спасибо, Микки, – сказал я. – Ты всегда умеешь поднять настроение.
На самом деле настроение мое было мрачнейшим.
3
После работы я не тороплюсь домой. У меня в офисе целый гардероб. В шесть часов я выпил стакан вина, переоделся в джинсы и взял такси на Бейсуотер-роуд до Ланкастер-гейт. Там есть боковая калитка в парк, через которую можно попасть прямо к Серпантину.
Англичане по большей части считают, что летним вечером Кенсингтонский парк – сущий ад, поэтому англичан там не увидишь, только арабы кучкуются семьями да американцы бегают по периметру в тренировочных штанах и потных футболках. Мне на это плевать, я могу погулять и в такой компании. Мне даже нравится иной раз надеть бейсболку, роликовые коньки и смешаться с толпой иностранцев.
Я не чемпион по роликам. Катаюсь ничего, но не более того. Анна говорит, я слишком клонюсь назад, это общая ошибка. Но я стараюсь и уже улучшил свои показатели.
Анна была уже на месте. Как правило, она опаздывает, а сегодня вот изменила своему обыкновению. Я узнал ее за полмили, она легко катилась вниз по тропинке к мосту, ловко вписываясь в повороты. Анна куда более смело ведет себя на роликах, чем я. Однажды я даже обнаружил у нее в квартире специальный журнал с фотографиями черных детишек, выполняющих головокружительные трюки в каком-то городском парке.
Мне кажется, один из стимулов, заставляющих ее кататься на роликах, – это возможность продемонстрировать свою фигуру. Она надевает облегающие легинсы из лайкры и короткую старую кожаную куртку до талии, так что попка тоже обрисовывается весьма явственно.
Она увидела, что я неуверенно качусь ей навстречу, и на лице ее появилось сердитое выражение. Она вообще-то довольно покладистая, но время от времени на нее находит: ей кажется, что дела идут как-то не так, и тогда она сердится на весь белый свет. Я думаю, она просто нервничает из-за того, что живет одна и должна сама платить по всем счетам.
– Кит, только одно слово: да или нет, ладно? – вместо приветствия выпалила она, когда я подъехал. – Ты позволил откорректировать мой текст про Анастасию Фулгер или нет? Давай, колись: да или нет?
– А если я скажу, что адвокат Фулгеров угрожает наложить запрет…
– Да или нет, Кит!
Я рассмеялся. Как хорошо оказаться крутым парнем!
– Нет, Анна. Мы не выбросили ни слова.
Никогда не видел, чтобы так радовались. Она взмахнула руками, чмокнула меня в щеку и помчалась прочь, кокетливо виляя бедрами.
– Знаешь, – крикнула она, – я была уверена, что ты поднимешь лапки. Микки Райс задал мне жару по телефону. Можно подумать, он личный пресс-секретарь Анастасии Фулгер.
– На него крепко нажали. Собственно, на всех нас тоже.
Я пересказал ей всю историю – и как мы поменяли обложку, и про звонок Рудольфа Гомбрича, и про свое решение ускорить выпуск номера.
– Ты не пожалеешь, – сказала Анна. – Вот увидишь. Это будет убойный материал. То, что надо народу.
У Анны фантастический нюх на то, чего хотят читатели журналов. Мне кажется, я тоже им обладаю, но до Анны мне далеко. Это какая-то высшая форма интуиции, и Анна исключительно ею наделена. Вдруг она ни с того ни с сего заведет речь про какую-нибудь пока неведомую актрису или про китайского плейбоя – и смотришь, месяца три спустя все только об этих персонах и говорят.
Она не занимается тем, что называется «обязаловкой», всякой чепухой, которую редакторы почему-то считают необходимым публиковать для блага читателей и своего собственного. Ей претили журнальные портреты высоколобых мыслителей, скучных политиков и режиссеров-экспериментаторов. Анна любила писать про кинозвезд, юных членов монархических семейств и беспечных магнатов. Вот их она считала ужасно интересными и писала о них в какой-то только ей присущей манере, вытягивая из них всю подноготную. Ее портреты Синди Кроуфорд, Таки и Керри Паркер – образцы стиля, брызжущие энергией и сочностью деталей. Я бы назвал ее манеру анархистской.
Анна обгоняла меня ярдов на двадцать, ловко маневрируя в толпе прохожих. Какая же она быстрая! Время от времени она оборачивалась ко мне, чтобы я обратил внимание на какой-нибудь ее новый трюк. У нее необыкновенно милое лицо, в нем нет ничего яркого, искусственного. Как у топ-моделей, которые якобы выходят без макияжа, а на самом деле над их лицами очень усердно потрудились, чтобы они выглядели абсолютно естественными. Всегда загорелая (она не делала секрета из того, что пользовалась «электрическим загаром»), с легкой россыпью веснушек. И эти ее огромные, ясные карие глаза. Волосы свободно падали на плечи, и только когда писала, она закалывала их на затылке узлом и втыкала в середку карандаш.
Мы зашли в кафетерий, осколок британской традиции среди стеклянных сооружений, и сели так, чтобы смотреть на воду, по которой плавали сонные утки. Мы всегда приходили сюда, и это тоже стало традицией – покататься на роликах, а потом распить бутылочку вина и закусить салатом с тунцом. Иногда я водил ее ужинать в итальянский ресторан, но это всегда сопровождалось какими-то трудностями. Как-то вечером нам так и не удалось найти приличное место.
– С Кэзи виделся? – спросила она.
Таким завуалированным способом Анна поднимала вопрос о моем разводе, о Салли, о том, как я себя в связи с этим чувствую. Вся эта канитель тянулась уже почти год. Тринадцать месяцев, чтобы быть точным.
– В субботу утром мы идем с ней в парк.
– Как она ко всему этому относится?
– Трудно сказать. Мы это не обсуждаем. Я прихожу, говорю «привет маме», и мы отбываем. Парк, гамбургеры, дом.
– А Салли?
– Нормально. Пока не начинаем разговаривать. Тогда она делается невыносимой.
– И что дальше? – спросила Анна.
– С Салли? Разведемся. Она получит кучу денег и дом. А дальше – бог весть.
– Прости, я имела в виду статью про Анастасию Фулгер. Я доставила тебе массу хлопот.
– Не волнуйся. Кстати, сейчас мне легче говорить о делах, чем о семейных проблемах. Слава богу, есть чем заняться. По-моему, ты здорово покопалась в прошлом этой дамочки. Как они будут реагировать? Кто знает! Конечно, разъярятся, но вот какие конкретно шаги предпримут, я и представить себе не могу. Анастасия дала интервью по доброй воле, ты его добросовестно записала, с тебя и взятки гладки.
– Я знаю этот сорт людей. Они могут быть очень опасны, – сказала Анна.
– Ты рассуждаешь как Рудольф Гомбрич.
– Серьезно, Кит. Когда имеешь дело с богатыми, об этом всегда надо помнить. Они привыкли, что все делается по их хотению. Уж я-то знаю, насмотрелась. Начинают беседу всегда очень дружелюбно, мягко, самолет за тобой присылают, приглашают на обеды, а потом вдруг шлея под хвост попадет – покажется, что они утратили контроль над будущим текстом, выходит не то, что они хотели. Будут уверять, что готовы всю душу открыть, а под конец начнут воображать себе, что вот какая-то вертихвостка вернется к себе и настрочит черт знает что.
– Но ведь это – наша профессия, разве не так?
– Но попробуй им это втолкуй! Они составили о себе собственное мнение – они достойные, уважаемые, воспитанные, образованные, и такой образ нужно тиражировать. Никто не вправе посягнуть на чистоту этого образа – ни друзья, ни журналисты. Так что если им взбредет в голову, что какая-то выскочка – это мы с тобой – пытается взбаламутить воду, они просто кипят от злобы.
– Вот почему ты так осторожно пишешь. Ты читаешь в их душах и преподносишь им то, что они хотят. Никогда не забуду твой портрет Иваны Трамп. Голову отдам на отсечение, она прочла статью с наслаждением, вырезала и вклеила в альбом, а девяносто читателей из ста подумали: «Ну и чудовище!»
– И над последним своим творением я немало потрудилась как раз ради этого эффекта, – сказала Анна.
– А кто жертва?
– Эрскин Грир. Я пишу для «Мира мужчин». Хотела тебя спросить, что ты о нем думаешь.
– Я его плохо знаю. Мне пришлось встретиться с ним в Нассау, когда ему вроде приспичило купить нашу корпорацию. Это было еще до того, как ее приобрел Барни Уайсс. Билли Хиткот отправил меня на встречу с ним, чтобы я рассказал, как мы процветаем. Но его мои речи не впечатлили. Наши журналы для него слишком изысканны. Вообще-то поездка получилась странная. Он взял меня на дайвинг вместе с каким-то востроглазым бухгалтером, который изучал наш гроссбух. Я не чаял вернуться. Боялся, что эта парочка перережет дыхательный шланг.
– И как он тебе показался?
– Не дурак. Хорошо информирован. Хорошо знает рынок. Демократичен. Абсолютно безжалостен.
– Честен?
– Вряд ли. Зависит от того, как ты понимаешь честность. Мне кажется, он занимается вполне легальным бизнесом, у меня есть друзья в Гонконге, которые на него работают, вполне приличные ребята. Если ты спросишь, режет ли он на ходу подметки, отвечу – да. А почему ты спрашиваешь?
– Да слышала про него кое-что забавное. Разное о нем говорят. На прошлой неделе один торговец оружием, когда зашла речь о Грире, сделал таинственное лицо. Хочу зацепить его для большой статьи.
– Когда ты с ним встречаешься?
– В субботу утром, пока ты будешь в парке прохлаждаться. В одиннадцать пятнадцать. Он уделит мне час времени.
– Немного.
– Это только для разогрева, но пока он этого не знает. Я хочу, чтобы он взял меня с собой на уик-энд в Палм-Бич посмотреть, как он в поло играет.
– Ты уж поосторожней с ним.
– А чего мне бояться?
– Ты же сама только что описывала эту породу – богатющий старикан с недвижимостью куда ни плюнь.
– Тогда мне лучше не осторожничать. Мне в сентябре тридцать два стукнет.
Мы миновали Серпантин и пошли через парк к Квинсгейт. Анна жила в квартирке на Харрингтон-гарденз, на верхнем этаже краснокирпичного дома с узкими окошками, обстроенного уродливыми мансардами. На карнизах теснились горшки с цветами. Кажется, здесь это называется «голландский стиль».
Мы уже почти пришли, когда я вдруг вспомнил, что забыл позвонить Барни Уайссу. Один из обязательных ритуалов моей службы – четверговый вечерний звонок хозяину. Ровно в девять. Где бы он в ту минуту ни находился, ночь там у него или день, он желал слышать мой голос из Лондона. Он много разъезжал, и я никогда не знал, где он – в своем ли офисе или чикагской «резиденции», как он называл свое основное жилище. Он дал мне номер своего цифрового международного телефона, на который можно прозвониться куда угодно. В мембране раздавались короткие гудки, и я слышал Барни.
Если же аппарат был отключен, значит, Барни летел на «Конкорде» – там они требуют, чтобы всю электронику отключали во время полета.
Поначалу я чувствовал себя неловко, опасаясь, как бы ни побеспокоить его во время обеда или деловой встречи, но, узнав его получше, понял, что как раз это ему и нравилось. Раздавался телефонный звонок, и я слышал, как он говорил: «Прошу прощения, господа. Мне звонят из журнала», и мы начинали разговор. Я рассказывал, как обстоят дела, а Барни громко повторял особо звонкие имена, чтобы произвести впечатление на друзей. Тогда я нарочно стал упоминать статьи, которые вовсе не требовали его внимания, просто чтобы доставить ему удовольствие от включенности в процесс. К примеру, я говорил: «Фотографии дома Брук Астор получились грандиозно, Барни», а он отвечал: «Дома Брук Астор. Ага. Напишите там про нее что-нибудь приятное, она такая милая».
Иногда он вводил меня в смущение, передавая трубку кому-нибудь из друзей, которых они с Лолой заводили во множестве, чтобы те дали мне какой-нибудь ценный совет. Однажды трубка обошла весь стол в каком-то загородном клубе, и десяток из дюжины его приятелей, в порядочном подпитии, высказали свои соображения насчет материала о летнем отпуске, а я делал вид, что прилежно записываю этот бред.
Время от времени, пребывая в дурном настроении, он шпынял меня по поводу того или иного неудачного номера, который привлек его внимание. Но это тоже была игра на публику. Барни Уайсс – большой забавник.
Однажды, когда я позвонил, он пропыхтел в трубку: «Звони вовремя, Кит. Сейчас мы с Лолой трахаемся».
Анна, как я уже сказал, жила на последнем этаже в доме без лифта, и надо было одолеть десять пролетов каменной лестницы. Чем выше поднимаешься, тем более убого выглядит антураж. Холл внизу выглядит почти элегантно, с эдвардианским мозаичным полом, а дальше – обшарпанные двери и тусклые лампочки, которые зажигаются на минуту, и ты не успеваешь подняться на следующий этаж. Квартирка у Анны маленькая, она фигурировала при аренде как «студия». По иронии судьбы, журналистка, которая описывала жизнь самых богатых и преуспевающих персон, обитала чуть ли не в бедности. За статью об Эрскине Грире она получит максимум тысячу фунтов – этой суммы едва хватит, чтобы протянуть пару недель. А статья будет столь проникновенной, что у читателей создастся впечатление, будто она его наследница.
Надо отдать должное, она оборудовала свою каморку прелестно. Почти все в белых тонах – занавески, диван, обивка стульев, но в этом не было ничего похожего на больничную белизну. Ее квартирка напоминала мне бунгало на морском берегу – такой же деревянный пол и скошенный потолок, нисходящий на плоскую крышу. Над каминной доской свешивались три оранжевые морские звезды. На стене висела единственная картина – канарейка Грэги Эйчисона, ярко-желтая гуашь, которую он подарил ей, когда она делала с ним интервью. Она часто повторяла, что то был единственный подарок, который она когда-либо получила от своих «жертв» за труды.
Я снял трубку и набрал номер Барни Уайсса. Раздалось троекратное «бип», и в ухо мне ударил оглушительный раскат не то грома, не то камнепада.
– Барни?
До меня донеслись чьи-то ругательства и извиняющаяся речь на иностранном языке.
Наконец Барни мне ответил.
– Не поверишь, Кит, но какой-то увалень опрокинул на мобильник ведро со льдом!
– А где вы находитесь?
– Где? Угадай с трех раз.
Барни Уайсс обожал эту игру. Мы забавлялись ею почти каждый четверг.
– Палм-Бич?
У них был летний дом на Океанском бульваре, так что я мог попасть в цель.
– Нет, не угадал. Даю подсказку: гораздо ближе к тебе.
– Кэп Феррат?
У Уайссов был пунктик насчет отеля «Бель эйр». Кто-то сказал Барни, что это самое дорогое место на Лазурном берегу, и с тех пор он его полюбил.
– Нет, еще ближе. Последняя попытка.
Ближе, чем юг Франции. Это уже начинало меня беспокоить.
– Париж?
– Ты проиграл, парень. Мы в «Дорчестере». Где-то в квартале от тебя.
– Неужели? Вот так сюрприз! – Я надеялся, что в моем голосе прозвучал энтузиазм. – И надолго?
– На уик-энд. В воскресенье вечером вылетаем на «Конкорде» в Нью-Йорк.
– Чем можем быть полезны, пока вы в городе?
– Да вроде ничего не нужно. У нас билеты на Уимблдонский турнир, на завтра, на места для мужчин. Если Лола захочет что-нибудь на шейку, может, кто-нибудь из девочек из «Кутюр» заскочит с образцами.
– Разумеется, – поспешно ответил я.
– Мы надеемся, что вы оба сможете присоединиться к нам в субботу, пообедаем где-нибудь в ресторане. Здесь неплохо кормят.
– Было бы чудесно. Но вы забыли, Барни, что мы с Салли разъехались.
– Да что ты? Ах да, вспомнил, ты говорил. Ну что ж, парень, может, оно и к лучшему, найдешь себе молоденькую модельку. Хочешь кого-нибудь пригласить для компании?
Я взглянул на Анну и вопросительно поднял бровь. Она округлила глаза и рукой стиснула горло, демонстрируя занятость, но потом согласно кивнула.
– Я, возможно, уговорю Анну Грант, которая сотрудничает с нашими журналами, – сказал я. – Уверен, ей будет лестно с вами познакомиться. – Отлично, – согласился Барни. – Надеюсь, она хорошенькая. Подъезжайте к семи тридцати, мы закажем обед в наш люкс.
