Текст книги "Смертельные друзья"
Автор книги: Ник Коулридж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
– Хороший вопрос, – подхватил я. – Но чтобы ответить на него, я должен ввести вас в курс последних разработок в области взаимоотношений между издателем, клиентом и глобальным маркетингом, которые ведутся в нашей компании. – Меня понесло. – Вслед за колоссальными изменениями в розничной торговле меняется вся традиционно сложившаяся система отношений. По крайней мере, должна меняться. Мы в «Уайсс мэгэзинз» более не мыслим в простых терминах рекламных полос. Такой тип помещения рекламы в новых условиях информационной революции уже устарел. Мы хотим предложить вместо него тотально интегрированный коммуникационный пакет. Это можно назвать маркетинговой базой данных. Можно – маркетинговой нишей. Теперь мы видим нашу основную роль в том, чтобы навести мосты между читателем и продавцом. Современный журнал – это, если угодно, сутенер, который сводит того, кто желает продаться, и того, кто способен купить.
Ру энергично затюкал по клавиатуре своего ноутбука, выискивая какие-то цифры.
– Однако же, – сказал он, – ваше присутствие на рынке проигрывает позиции, которую занимает «Инкорпорейтид». Я сравнил долю охвата читательниц в возрасте от двадцати восьми до сорока четырех лет. «Уайсс мэгэзинз» – тридцать два процента, «Инкорпорейтид» – пятьдесят два.
– Вы абсолютно правы, – согласился я. – Но если вы возьмете в руки издания «Инкорпорейтид», вы заметите, что они дублируют друг друга. Сравните «Домашнего кулинара» и «Шикарную жизнь» – они на семьдесят процентов перекрывают друг друга. Кроме того, у них практически нет материалов, касающихся стиля жизни, которые помещаем мы. И, разумеется, они не печатают таких очерков о знаменитостях, как мы, о людях, которые задают тон и служат образцом стиля.
Ру не поддался на мои аргументы и раскрыл «Национальный справочник читательского спроса», согласно которому «Инкорпорейтид» положил нас на обе лопатки. Но в этот момент Леной, утомленный четырьмя заседаниями подряд, решительно встал, обошел стол, приблизился ко мне и положил руку мне на плечо.
– Довольно, – произнес он. – Хватит, хватит! Знаете, иногда мне начинает казаться, что статистика скорее затемняет дело, чем проясняет. Итак, решено: в новом году «Уайсс мэгэзинз» станут нашим – как ты это формулируешь, Пьер?
– Прогрессивным партнером, – процедил сквозь зубы Ру. Вмешательство босса его явно взбесило.
– Вот именно, – подтвердил Леной. – Теперь самое главное – как можно быстрее назначить дату приема, потому что у меня очень напряженное расписание на этот период. И, Кит, по-моему, неплохо бы пригласить потом человек тридцать-сорок на обед, может быть, в «Парк-клуб». Надеюсь, вы оплатите это мероприятие, как-никак, мы вносим в ваш бюджет 980 000 фунтов.
Как правило, заключив сделку, я пребываю в приподнятом настроении, но на этот раз никакого прилива энергии я не ощутил. На душе было гадко. Напряжение деловой дискуссии на время притушило остроту боли, которая не отпускала меня после гибели Анны, а сейчас тоска навалилась с новой силой. И еще этот Пьер Ру! Разногласия в позициях президента компании и директора по маркетингу всегда создают напряженность. Успех дела в таком случае зависит от слова старшего по рангу. Нашей компании всегда удавалось налаживать дружеские отношения с шишками. Это наше секретное оружие. Но заручиться поддержкой верхушки – это еще полдела. На этом долго не продержишься. Необходимо заполучить союзников на всех уровнях. Стратегия «Уайсс мэгэзинз» заключалась как раз в том, чтобы обеспечить тылы на всех фронтах. Моя задача состояла в том, чтобы окучивать президентов компаний; шеф-редакторы умасливали управляющих и директоров по маркетингу, наши директора по рекламе отвечали за пресс-службу, а менеджеры по сбыту – за оптовых покупателей. В свою очередь, пресс-служба партнеров отвечала нам взаимностью в виде корзинок с косметикой и горшков с орхидеями.
Меня всерьез беспокоила неприкрытая враждебность Пьера Ру, который не побоялся потерять лицо в моих глазах. Как говаривал Билли Хиткоут, мой бывший шеф, сделка не совершена, пока не получишь в руки чек. А нам до этого было еще ох как далеко! В течение ближайших суток мне надо было определить дату приема в «Кларидже» и получить из лондонского офиса «Мушетт» факсовое подтверждение, что Жан-Марк Леной внес ее в свой ежедневник.
Такси черепашьим ходом тащилось к аэропорту имени Шарля де Голля по Перифирик – одной из самых несносных автострад. Хуже, чем в Москве. Хуже, чем в Бангкоке. Тот, кто утверждает, что каждая пядь Парижа – национальное сокровище, просто-напросто никогда не ездили по этой дороге.
После регистрации я подошел к таксофону возле пропускной калитки номер пятьдесят пять, чтобы позвонить Сузи.
– Есть новости?
– Вам звонили разные люди из разных журналов, но ничего срочного. Самое важное: похороны Анны Грант назначены на завтра, на двенадцать часов. Панихида в церкви возле дома ее матери. Я сдвинула все ваши деловые встречи на вторую половину. Очень многие из наших хотят поехать на похороны, я заказала несколько машин. Надеюсь, все пройдет нормально.
– Молодец. Если похороны разрешены, значит, ее тело вернули после экспертизы.
– Да, – ответила Сузи. – Я читала об этом во вчерашних вечерних газетах. Да, чуть не забыла. Старший инспектор Баррет звонил вам полчаса назад. Он просил вас перезвонить. Я записала номер телефона, если у вас есть, чем записать…
Мне не хотелось общаться с полицией из таксофона. Я вытащил из кошелька клубную карточку и пошел в салон «Бритиш эйрвейз». Обычно нет никакой необходимости пользоваться льготами VIP-пассажира, если только рейс не откладывается, но сейчас мне нужно было позвонить в нормальных условиях, чтобы никто не стоял над душой.
Я позвонил в полицейский участок Челси, и меня сразу соединили с Барретом.
– Кит Престон, – представился я. – Мне только что сообщили из офиса, что вы хотите со мной побеседовать.
Старший инспектор поблагодарил меня за звонок и спросил, не могу ли я подъехать в участок, у него есть ко мне несколько вопросов.
– К сожалению, не сейчас, – ответил я. – Сейчас я в парижском аэропорту. В центр Лондона попаду не раньше, чем через пару часов.
– Если у вас есть свободная минута, мы можем все выяснить по телефону.
– К вашим услугам. Как я понял, патологоанатомическая экспертиза закончена.
– Да, верно, – ответил Баррет. – Сейчас я выведу данные на монитор. Они где-то здесь, сейчас… Вот. Да, патологоанатом дал заключение. Сомнения нет – смерть наступила от единственной причины – удушения.
– Больше ничего не прояснилось?
– Еще рано, мистер Престон. Расследование только начинается. Пока ведутся опросы соседей, это, в сущности, чистая формальность. Мы выясняем, не заметил ли кто-нибудь чего-то подозрительного – брошенной автомашины, например. В общем, обычная полицейская рутина.
– И никто еще ничего существенного не сообщил?
– Я ведь уже объяснил вам, сэр. Только по телевизору полиции в руки сами собой плывут улики. В жизни все иначе. – В голосе инспектора Баррета прозвучало легкое раздражение. – Мне вот что хотелось бы у вас спросить, мистер Престон. Как по-вашему, мисс Грант была уравновешенной особой? Ей не были свойственны припадки депрессии?
– Вовсе нет. Она была очень жизнерадостной.
– Не высказывала страхов, опасений кого-либо или чего-либо?
– Как вам сказать, тут возник один момент. В одной воскресной газете появилась очень резкая, пасквильная статья в ее адрес. В «Санди таймс». Крайне жестокая и несправедливая. Мне кажется, она могла оказать на Анну тяжелое воздействие.
– И каково содержание статьи?
– В ней говорилось о том, что Анна, мол, беспринципная карьеристка, которая втирается в доверие богачей. Эта статья, видимо, была спровоцирована очерком Анны, который появился в нашем журнале, о женщине по имени Анастасия Фулгер, это жена немецкого стального короля Бруно Фулгера.
– Понятно, – протянул Баррет. – Вы считаете, это каким-то образом может быть связано с ее смертью?
– Вполне вероятно, – ответил я. – Но, честно говоря, никаких конкретных доказательств у меня нет.
Я рассказал ему о тех типах в машине, которые пасли мою квартиру и, возможно, на самом деле выслеживали Анну. Но о происшествии на крыше я умолчал. Мне показалось, что трудно будет все объяснить, не вызвав подозрения насчет моих мотивов посещения квартиры Анны.
– Еще один момент, который я хотел бы уточнить, сэр. Не назовете ли точное время вашего телефонного разговора с мисс Грант в субботу вечером? Когда мы с вами говорили в понедельник у нее на квартире в Харрингтон-гарденз, вы сказали, что это было около одиннадцати.
– Да, определенно примерно в это время. Мы разъехались по домам из «Дорчестера», где закончили ужин в половине одиннадцатого. Раньше, чем через полчаса после этого мы бы не смогли перезвониться.
– Таким образом, одиннадцать часов вечера – это последнее время, когда мы можем с точностью утверждать, что мисс Грант была жива.
– Это может подтвердить шофер, который доставил ее домой. Мы ужинали с моим американским боссом, и он отправил Анну на машине с шофером, которую арендовал.
– Мне это известно, мистер Престон. Я уже связался с офисом мистера Уайсса в Чикаго. Он подтверждает, что мисс Грант была жива без десяти одиннадцать.
Объявили начало посадки на мой самолет, и пассажиры стали застегивать кейс и сворачивать работу ноутбуков.
– К сожалению, мне надо спешить на посадку, – сказал я старшему инспектору Баррету. – Я опаздываю.
– Последний вопрос, сэр, прежде чем вы пойдете, – не уступил он. – Надеюсь, вы извините мою назойливость, но я не могу его не задать.
– Конечно.
– В каких отношениях вы находились с мисс Грант?
В самом деле, в каких? Я и сам много думал об этом в последние дни.
– Она была моим очень близким другом, – ответил я. – Мы работали в одной компании, и познакомились на профессиональной почве, и потом часто встречались, не только по службе.
– Она была вашей любовницей?
– Нет, вот этого никак нельзя сказать, – искренне ответил я. Действительно, это слово – любовница – казалось совершенно неприменимым для Анны. Во всяком случае, для наших с ней отношений. Но мне не хотелось вдаваться в подробности и посвящать этого полицейского в наши сложные и хрупкие отношения с ней. Даже наедине с самим собой я не мог бы подумать так об Анне. На глаза мои навернулись слезы, и я сморгнул. Меня опять охватило чувство невосполнимой утраты. – Нет, – добавил я. – Мы не были любовниками и не назначали свиданий, если вы это имеете в виду.
– Благодарю вас, сэр, – сказал старший инспектор Баррет. – Вы нам очень помогли. Пока что у меня нет к вам больше никаких вопросов, но, надеюсь, вас не затруднит помочь нам в случае надобности?
– Разумеется, – буркнул я.
Я поднялся в самолет, рухнул в кресло и уронил голову в ладони. Стюардесса предложила напитки и газеты. Я взял «Ивнинг стандарт». На девятой полосе я прочитал следующее: «Полиция начинает расследование трагедии Анны». Три абзаца, сухие факты и большая фотография смеющейся Анны. Интересно, что подумает Кэрол Уайт, когда прочтет этот номер газеты.
Как всегда, самолет задержался с прибытием в Лондон. Мы сделали три круга над Хаммерсмитом и Кью, пропустив вперед дюжину бортов. Потом минут на двадцать застряли на полосе, пока нам подыскивали пропускную калитку. В какой-то момент этой бессмысленной траты времени я вдруг почувствовал ужас перед возвращением домой. Может быть, то была запоздалая реакция на события вчерашнего дня. У меня задрожали колени. Я не привык к физическому насилию. В журналистском мире с этим как-то не встречаешься. Мы привыкли к психическому давлению, этого в нашей практике сколько угодно, но физическое насилие – это из той области, что всегда «происходит с другими». Вообще-то я мог гордиться собой – встречу на крыше я провел на высшем уровне, – но вот смогу ли я ее столь же доблестно повторить, в этом я был глубоко не уверен. Когда мы только начинали встречаться с Салли, она заставила меня задуматься, сказав однажды, что я никому не позволяю встать у меня поперек дороги. Тогда, да и теперь, я понимаю ее слова в психологическом плане. Помнится, тогда они мне ужасно не понравились. Мне казалось, что они характеризовали меня как упрямца. Но если она имела в виду принципиальность – дело другое. Анна, например, была очень принципиальной. Если бы она не специализировалась в светской журналистике, из нее мог бы получиться отличный военный корреспондент. Но обладаю ли я этим качеством в достаточной мере, в этом я сомневаюсь.
Одно я знаю наверняка: эти люди очень опасны. Они запросто могли бы убить меня на этой проклятой крыше.
И если они однажды попытались это сделать, мне следует быть начеку.
11
Панихида проходила в Высокой Викторианской церкви недалеко от Белсайз-парка. Пришло человек шестьдесят. Половина из нашей компании, мать, соседи и человек двадцать друзей, со многими из которых она подружилась, когда брала у них интервью. Я узнал среди них молодого многообещающего художника и модного издателя, девушку-дизайнера дорогой обуви и дамских сумок. Микки Райс отрядил фотографа из «Светской жизни», и я надеялся, что у него достанет такта, чтобы не напечатать фотографии с похорон в журнале. Когда я спросил его об этом, он растерялся и поспешно ответил: «Конечно, нет. Я это сделаю в частном порядке. Я попросил, чтобы в художественном отделе собрали небольшой альбом специально для миссис Грант».
Церковь была слишком просторной для панихиды, поэтому ее проводили в модернизированной часовне. Мы сидели на складных стульях лицом к кирпичному алтарю, заклеенному плакатами, взывающими о помощи голодающим. Скромность обстановки отчасти компенсировалась роскошью и обилием цветов. Журналы прислали их в огромном количестве: белые лилии, тюльпаны и розы от «Кутюр»; яркие разноцветные – от «Светской жизни». «Мир мужчин», не столь поднаторевший в рассылке цветов своим авторам и дизайнерам, заказал нечто поскромнее и не столь изысканное. Наверное, за все тем или иным образом заплатила компания. Барни, которому я позвонил во вторник в Чикаго, чтобы сообщить печальную весть, прислал букет – дюжину больших алых роз, обернутых в целлофан. Когда я сказал ему о смерти Анны, он был шокирован: «Это ужасно», – отозвался он. Возможно, он мечтал об обеде вдвоем с Анной во время своего следующего визита в Лондон.
Викарий изо всех сил пытался развеять нашу скорбь и обратить наши души к вечному. Он сказал, что Анна Грант наверняка хотела бы, чтобы собравшиеся здесь устроили в ее память вечеринку, и что в Книге пророка Даниила как раз придается огромное значение радостям жизни. Там Валтасар приказал вынести из храма злотые и серебряные сосуды, чтобы царь, и дети его, и жены, и наложницы пили вместе. Викарий, конечно, хотел по-своему утешить нас, но он совсем не знал Анну, и его слова звучали неуместно. Да и что он мог сказать! Кто вообще мог сказать что-то утешительное, если Анна, такая живая, такая талантливая, такая красивая, была мертва.
Я сидел в заднем ряду между Сузи и Леонорой Лоуэлл из «Кутюр». Было невыразимо тяжело. Хоронить человека в расцвете сил – это всегда трагедия, а для нас, журналистов, это вообще шок: мы привыкли к водовороту жизни, к приятным новостям, блеску и успеху и не задумывались в этой круговерти о мрачном финале жизни.
Несколько раз во время службы я затылком почувствовал на себе сверлящий взгляд Микки Райса. Я не стал оборачиваться, чтобы не доставлять ему удовольствия. Он, должно быть, еще не остыл после нашего последнего разговора в офисе, пускай еще позлится.
После службы я подождал, пока народ немного разойдется, чтобы выразить соболезнование миссис Грант. Она стояла на ступеньках церкви, пожимая руки каждому покидающему церковь и благодаря за внимание. Я почувствовал, как пуста будет теперь ее жизнь. Хотя ее собственная работа в школе была далека от того, чем занималась Анна, но дочь всегда делилась с матерью, посвящая в подробности своей жизни, и та жила ее успехами.
Когда я подошел к ней, миссис Грант пожала мне руку и сказала:
– Я знаю, кто вы. Вы Кит Престон.
– Очень приятно, что вы меня вспомнили.
– Я пока не жалуюсь на память. Особенно хорошо запоминаю лица. Наверное, из-за профессии – столько ребят, одни приходят, другие уходят, и так каждый год, – печально улыбнулась она.
– Я хотел сказать вам, – сказал я, – что Анна была самым талантливым журналистом, которых я когда-либо знал. Правда. Вы, верно, и сами это знаете, но мне хотелось бы сказать вам об этом именно сейчас.
– Да, у нее был талант к этому делу, – подтвердила Бриджет Грант. – Мне это было ясно, хоть я далека от тех людей, о которых она писала. Не знаю, откуда у нее это взялось. Во всяком случае, не от меня. Мой преподаватель в колледже однажды сказал, что я, конечно, очень дотошна, но способна уморить ее до смерти своими сочинениями.
– Знаете, мы были добрыми друзьями. Особенно в последнее время.
– Знаю, – сказала Бриджет Грант. – Анна мне о вас рассказывала. – Она пристально взглянула мне в глаза. – Самое печальное, что теперь в ее жизни уже ничего не произойдет. Перед ней открывались такие блестящие возможности. Она бы взрослела, становилась зрелой. Вы, вероятно, знали только одну сторону Анны – ту Анну, которая любила вечеринки и светский блеск. А я знала совсем другую, знала мою девочку, с которой мы подолгу разговаривали за чаем. А теперь уже ничего не произойдет.
– Я понимаю, о чем вы говорите, – сказал я, хотя мне трудно было представить Анну в домашнем кругу.
– Вряд ли. Наверное, это было бы для вас открытием, она была совсем другой дома, чем с друзьями.
Возле церкви ждали машины и микроавтобусы, чтобы отвезти сотрудников на Парк-плейс. Мне не хотелось сразу ехать на работу, я присел на скамью и смотрел, как из церкви выходят последние люди. Ко мне приблизился высокий молодой мужчина с длинными, расчесанными на пробор белокурыми волосами, которого я приметил еще раньше.
– Кит Престон, если не ошибаюсь? – спросил он.
– Не ошибаетесь.
– Я Симон Берио.
Это имя мне ничего не говорило. В полумраке церкви он выглядел лет на двадцать пять, но на ярком июньском солнце я бы набавил ему еще лет двадцать. Он был из тех вечных юношей, которые, несмотря на бурную жизнь, умудряются сохранить мальчишеский вид. Такие, благодаря своей яркой внешности, обычно пользуются вниманием женщин, но внутри у них пустота.
– Вы меня не знаете, наверное? – Он говорил с легким акцентом, не то французским, не то итальянским.
– Извините, я немного не в себе.
– Мы с вами не встречались, но я делаю фотографии для «Мира мужчин». Натюрморты. Мне у вас не очень дают развернуться, но это отдельная песня.
– Что ж, рад познакомиться.
– Вообще-то вы мне порядком подгадили, если уж говорить напрямик.
– Вот как?
– Вам что, совсем не знакомо мое имя?
– Послушайте, простите, ради бога, но я понятия не имею, куда вы клоните. Если я могу быть полезным, скажите чем. Давайте не будем играть в прятки, сейчас неподходящая для этого ситуация.
– На прошлой неделе вы поместили мою фотографию на обложке «Светской жизни». Анастасию Фулгер. Это я фотографировал. Вы взяли ее без моего разрешения, и я из-за вас вляпался в дерьмо по самые помидоры. Должен вам сказать, вам грозит то же самое.
Так вот это кто! Бывший дружок-любовничек Анастасии Фулгер. Тот самый французский фотограф, который, если верить Микки Райсу, был любовником и Анны Грант тоже.
– Очень жаль, если это вам навредило. Что, миссис Фулгер вами недовольна?
– Я с ней не разговаривал. Немецкий парень, которого зовут Рудольф Гомбрич, позвонил мне в студию с угрозами. В пятницу днем опять звонил, и еще раз вечером того же дня. Теперь названивает каждый день. Очень неприятные ведет беседы.
– Чего он от вас хочет?
– Вас должно волновать не то, что он хочет получить от меня, – со значением произнес Симон Берио, – а то, что он хочет мне предложить.
– И что же это?
– А то, что мне не надо с вами разговаривать. И правда, какого черта? Вы меня не спрашивали, когда напечатали эту долбаную фотку, которую заставили Анну спереть у меня из студии. Она даже качества ниже подошвы. Я ее просто так сделал.
– Послушайте, может, мы об этом в другой раз потолкуем, если вы полагаете, что я могу чем-то помочь.
Что-то в этом Симоне Берио было неприятное и в то же время пугающее. Ясно было, что ничего конкретного он мне сегодня говорить не собирается, если у него вообще было, что сказать. Но упоминание имени Гомбрича меня обеспокоило. Как будто прозвучал сигнал тревоги. Что бы тут могло быть?
– В общем, я сказал. Это не вы мне можете помочь, а я мог бы помочь вам. Может, в другой раз уже не захочу.
Он повернулся, чтобы уйти.
– Пока, – бросил он через плечо. – В следующий раз советую все же узнавать людей, которые на вас работают, особенно если встречаетесь с ними на похоронах.
Я ушел из офиса точно вовремя и проделал весь путь домой пешком, через Сент-Джеймский парк к вокзалу Виктории, потом вдоль набережной до моста Баттерси. Шел дождь, но мне было все равно. Никто не мог нарушить моего одиночества. Самое противное в моей работе – то, что невозможно остаться одному. С восьми утра до ухода домой меня одолевают вопросами, как будто я служу в справочном бюро. Однажды я смеху ради попробовал подсчитать количество разговоров, которые я провел в течение недели. Цифра перевалила за две сотни.
Неужели всего лишь в прошлый вторник я катался с Анной на роликах? Прошла неделя, и вот она мертва и зарыта в землю. События происходили с калейдоскопической быстротой, я даже не успевал предаться скорби. После опознания ее трупа в понедельник я посетил три длинных совещания, разбирался с Микки, вступил в поединок на крыше с психами в масках и был на ее похоронах.
Мне надо было о многом поразмыслить, в том числе о словах, сказанных Бриджет Грант на ступеньках церкви. Интересно, что именно рассказывала Анна обо мне своей матери. Я никогда не мог понять девушек, которые обсуждают свои любовные дела. Я, покуда была жива моя матушка, никогда ни о чем подобном с ней не говорил, у нас в семье такая откровенность не была принята. Может быть, Анна считала, что у нас с ней есть перспектива общего будущего? Наши отношения, вплоть до той субботы, были какими-то случайными, отрывочными, что ли, и почти всегда были связаны с работой, так что я боялся рискнуть, чтобы не испортить того, что было. А она, может быть, все это время ждала от меня первого шага. Что она сказала в ответ на мои слова, что я давно мечтал заняться с ней любовью? «Надо было сказать мне об этом». Жаль, что я этого не сделал. А теперь уже поздно.
Вернувшись домой, я сбросил одежду, наполнил ванну горячей водой и, присев на край ванны, выпил пару банок пива. Потом отклеил пластырь, тихонько, миллиметр за миллиметром, и с удовлетворением убедился, что рана начинает заживать. Шея еще болела, особенно если дотронуться, но скоро все заживет. После ванны мне стало намного лучше. Мне всегда помогает горячая ванна. Салли никогда этого не понимала. Когда мы были вместе, она любила забираться ко мне в ванну, но сначала всегда пускала холодную воду.
Я никогда не думал об Анне как о будущей жене. Она казалась мне слишком свободолюбивой для семейной жизни. Но ее мать права, на самом деле она могла быть совершенно не такой, какой казалась. Анна была очень практичной девушкой, и ее легко можно было представить себе в роли хозяйки дома и матери. Я познакомил ее с Кэзи, и они сразу поладили. Как мне не пришло в голову, что именно ее чувствительность помогала найти путь к людям, которых она интервьюировала, она со всеми устанавливала дружеский контакт. Я лежал в горячей воде и рисовал в воображении, какой могла бы быть наша семейная жизнь, и то, что эти мечты теперь были несбыточными, повергало меня в жуткую тоску.
Через открытую дверь ванной мне был виден коридор, ведущий в гостиную. Взгляд мой задержался на небольшой черной коробке на кофейном столике. Диктофон Анны. Он лежал там с тех самых пор, как я вытащил его из-под дивана в тот день, когда ко мне вломились.
Мне вдруг мучительно захотелось услышать ее голос. Я даже слегка испугался своего желания, потому что звук ее голоса мог доставить мне боль, но я все же вылез из ванны и, оставляя на полу мокрые следы, подошел к столику, взял диктофон и принес в ванную.
Я перемотал кассету, поставил диктофон на тумбочку и нажал на пуск.
Послышались щелчки, покашливанье и потом раздался голос Анны, невероятно близко. Он эхом отдавался в пустой комнате.
– Проба, проба. Один, два, три, проба. О, черт, эта машина вообще работает? Надеюсь, что да. Сейчас без десяти одиннадцать, я стою в конце Гайд Парк-гейт. Через пять минут я позвоню у дверей Эрскина Грира. Проба, проба.
Диктофон отключили, затем включили вновь, на этот раз, видимо, уже в доме. Я словно воочию видел, как диктофон поставили на табурет в гостиной Эрскина Грира, микрофон поднесли к его губам. Анна, должно быть, сидит напротив, потому что ее вопросы слышны были хуже, чем его ответы.
Она начала с вежливой ремарки о том, как ей нравится эта часть Лондона, потом похвалила картины, висевшие на стенах гостиной. Эрскин Грир отвечал сдержанно, попросил не называть в журнале фамилий художников, чтобы «не разжигать аппетиты грабителей, которые могут захотеть взглянуть на картины в отсутствие хозяев».
Она шутливо заметила, что вряд ли кто из этой братии подписывается на «Мир мужчин», на что Эрскин Грир ответил:
– Я бы не стал их так недооценивать, мисс Грант.
В этот момент послышался металлический скрежет – верно, горничная-филиппинка поставила поднос с кофе рядом с диктофоном. Слышно было, как наливают кофе в чашки и Грир размешивает сахар в своей чашке.
– Напомните мне, – сказал он, – кто владелец этого вашего «Мира мужчин»?
– Американец, его зовут Барни Уайсс, – ответила Анна. – Он из Чикаго. Года четыре назад приобрел в Англии несколько авторитетных изданий.
– А, припоминаю, – отозвался Грир. – Мне тоже предлагали их купить. Какой-то парень, который просадил на них кучу денег, изо всех сил пытался сбагрить их. Помнится, он присылал ко мне в Нассау своего человечка, чтобы втюхать свою макулатуру.
– Ну вот, а Барни Уайсс клюнул.
– Идиот, – хладнокровно бросил Грир. – Никакие печатные издания покупать не следует. Все хорошее пристроено, и никто такое добро из рук не выпустит, а остальное – мура. Верный способ остаться без штанов. Журналы покупают только для престижа, но есть масса других, безопасных способов его заполучить.
– Например – стать спонсором команды поло?
Грир заржал.
– Это вы точно подметили. Я просто не успеваю следить, что быстрее растет – мой престиж или счета, которые мне присылают.
Я нажал на кнопку «пауза», большим пальцем ноги открутил кран с горячей водой, подождал, пока не очутился почти в кипятке, выключил кран и продолжил слушать запись. Было нечто сверхъестественное в том, что я оказался незримым свидетелем беседы Анны с этим человеком, как будто я без спросу ворвался в чужой дом или стою у замочной скважины и подслушиваю. Но понемногу меня увлек процесс ее работы, заворожила сама техника интервьюирования. То она вела себя крайне сдержанно, почти официально и очень уважительно – это когда расспрашивала Грира о первых годах существования его компании, скромной фирме, штаб-квартира которой находилась в Гонконге, а отделения – в Макау и Шанхае. Потом вдруг резко меняла тон на игривый – и засыпала его вопросами о том, как он проводит свободное время и сколько друзей обычно приглашает к себе на яхту.
Меня просто восхитило, как ловко она подвела его к тому, что он сам пригласил ее в Палм-Бич. Она вырвала у него это приглашение, как будто от того, пришлет он за ней свой самолет, зависела судьба интервью, и вообще это было исключительно в его, Грира, интересах. А ей оставалось только подчиниться его желанию.
Надо отдать ей должное – она напропалую кокетничала с ним. Это чувствовалось на звуковой дорожке.
– В Гонконге мне говорили, что вы – самый привлекательный мужчина на всем острове. Как вы к этому относитесь? Каково быть секс-символом?
– Вы мне задаете вопрос о том, о чем у меня нет ни одной минуты поразмыслить. Оставляю ответ на ваше усмотрение.
Хоть он и уклонился от прямого ответа, но ясно было, что он польщен, и дальше разговор покатился как по маслу. Ему хотелось сделать ей приятное.
Пленка кончилась, мне пришлось вылезти из воды и поставить другую сторону. Интервью продолжалось без пауз. Анна расспрашивала его об игроках в поло и упомянула, что всегда пылала тайной страстью к Карлосу Грасида.
– Заклинаю вас, держитесь подальше от этих латинских любовников, – пылко отреагировал Эрскин. – Это свора наемных убийц, я вам говорю!
В его словах откровенно звучала нота ревности. Анна зацепила его на крючок.
Потом они приступили к обеду, не прерывая беседы. Пленка крутилась. Они предлагали друг другу разные блюда, а горничная хлопотала, меняя тарелки. Эрскин Грир без всякого смущения, что я без удовольствия отметил, спросил Анну, замужем ли она или есть ли у нее бойфренд. Анна уклонилась от ответа. Она сказала, что ходила к прорицательнице, и та сказала, что ей не следует выходить замуж до тридцати пяти лет.
– Вам надо обратиться к китайским предсказателям, – посоветовал Грир. – У меня есть один такой знакомый, он регулярно наведывается ко мне в офис. Это что-то фантастическое! Я вас обязательно сведу с ним.
Наконец Анна взялась за тему торговли оружием. Вопросы она задавала на редкость точно, но осторожно. Даже зная суть дела, я подивился ее изощренности.
– Я слышала, – начала она, – что вы снабжали оружием вьетнамских коммунистов во время вьетнамской войны. Не кажется ли вам, что это было, во-первых, противозаконно, а во-вторых, аморально, потому что это оружие работало против американских солдат, молодых парней, которых послало туда правительство?
Грир сделал долгую паузу, прежде чем ответить. В голосе его звучали нотки растерянности.
– Возможно, вы правы. Я понимаю, что для людей вашего поколения, особенно тонких и чувствительных, это может так выглядеть. Но не забывайте, – продолжил он более уверенным тоном, – что в это время китайцы направляли оружие в Ханой, а в Сайгон шла американская помощь на сотни миллионов долларов ежемесячно. За всю войну американцы откачали туда семьсот миллиардов долларов. Выбросили псу под хвост. Я всегда говорю, что Америке гораздо дешевле обошлось бы подарить каждому узкоглазому виллу в Сан-Тропе с полным штатом прислуги.
Анна мягко, но твердо прессинговала, выуживая из собеседника деталь за деталью и не давая ему свернуть в сторону. Но он тоже был не лыком шит. Почуяв, что пахнет жареным, Эрскин Грир с полным спокойствием, но непреклонно закончил интервью. До меня донеслось, как он просит Анну покинуть дом. «Меня поражает ваше нахальство, – выговаривал он ей. – Являетесь на обед в мой дом и начинаете читать мне лекции, как какая-нибудь феминистка из «Гринписа».
