Текст книги "Смерть Банни Манро"

Автор книги: Ник Кейв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

А тем временем в гостиной Банни продолжает смотреть телевизор – без интереса, без внимания, без какой-либо вообще заметной глазу когнитивной реакции. Время от времени он задирает голову и опрокидывает в себя банку пива. И открывает новую. Он бессмысленно таращит глаза. Как на автомате, посасывает сигарету. С безразличием робота проделывает все это снова. По мере того как синий вечер в оконной раме превращается в темную ночь, мешочки в уголках его глаз, отвечающие за эмоции, начинают подергиваться, на лбу собираются складки и в руках появляется дрожь.

Затем, совершенно неожиданно, Банни вскакивает на ноги и, будто весь вечер готовился к этому, бросается к буфету (добытому Либби на блошином рынке в Льюисе) и открывает дверцу из матового стекла. Банни заглядывает внутрь и возвращается на диван с бутылкой односолодового виски и низким тяжелым стаканом. Наливает и залпом выпивает. Фыркает, сгибается пополам, трясет головой и повторяет то же самое еще раз. Потом короткими ударами указательного пальца выбивает номер на мобильном телефоне. Его соединяют, но не успевает раздаться мурлыкание гудков, как из трубки вырывается ужасный затяжной кашель, глубокий и мокрый – и Банни вынужден отставить трубку на расстояние вытянутой руки от уха.

– Папа? – говорит Банни спустя какое-то время. Кашель его всерьез встревожил, и первая половина слова неожиданно выходит у него какой-то слишком резкой – это еще не совсем заикание, но что-то очень на него похожее, будто слово вырвали у него изо рта, как гнилой зуб.

– Папа? – снова говорит он, прижимая телефон подбородком и зажигая очередную сигарету. Кашель прекращается, и Банни слышит, как яростно втягивается воздух сквозь зубной протез, который отцу велик, и звук этот больше, чем что-либо еще, напоминает корзину, полную рассерженных змей. А потом – клокочущий и полный раздражения вопрос:

– Чего?

– Папа, это я, – говорит Банни и тянется за бутылкой, чтобы налить себе еще, но рука от волнения дергается во все стороны.

– Кто? – орет отец.

– Папа, мне нужно тебе кое-что сказать.

– Кто ты, мать твою, такой? – снова орет старик, и Банни слышит, как щелкает его вставная челюсть. Голос отца кровожаден и безумен.

– Это я, – вся рука Банни дергается с такой силой, что можно подумать, будто он кому-то машет, или у него эпилепсия, или же он только что вымыл руки и обнаружил, что их нечем вытереть, ну или что-то еще вроде того. Он проглатывает виски, морщится, трясет головой, затягивается сигаретой и чувствует, что теперь дрожит уже все его тело.

– Что значит “я”, мать твою? – спрашивает старик, и из трубки снова раздается разрывающий легкие кашель.

– Пап-па? – повторяет Банни, слышит, что заикается, шепотом сплевывает ругательство и захлопывает щипцы телефона. Он пытается воткнуть в рот новую сигарету, но рука и голова дергаются так бешено, что справиться с сигаретой практически невозможно. Он зажигает ее, крепко удерживая одну руку другой, откидывается на спинку дивана, с яростью выпускает из себя дым и говорит:

– Твою мать! На мгновение перед ним возникает образ отца. Похожий на скелет в классе для студентов-медиков, он сидит в древнем кожаном кресле и засасывает туберкулезными легкими разбитые в порошок ребра – сидит с сигаретой в руках и продолжает что-то орать в телефон. Этот образ пугает Банни, он что есть сил зажмуривается, но ужасный череп отца продолжает плясать у него перед глазами. Перезвоню ему как-нибудь в другой раз, думает он. Некоторое время спустя, когда бутылки виски уже нет и больше вообще ничего не происходит, Банни, пошатываясь, плетется по коридору и прислоняется к двери спальни. Он набирает в легкие воздуха и открывает дверь – его лицо напряжено, и смотрит он немного в сторону, как дилетант, которому предстоит обезвредить серьезную бомбу.

Он собирался зайти в комнату так, будто ничего не случилось, но спотыкается, едва не падает, на неверных ногах добирается до кровати и обрушивается на разобранное брачное ложе. Он раздевается до трусов. Поворачивается и видит свернувшийся калачиком отпечаток тела жены, который простыни пока что решили не отпускать. Он думает о том, что, наверное, можно дотянуться и положить на это место руку. Он чувствует, что вполне способен с этим справиться, но ему по-прежнему не по себе: только что он зашел в ванну, и там его встретила коллекция “особого” белья жены от Энн Саммерс, трусики свисали с откидывающейся сушилки над ванной как свадебная кружевная гирлянда. Он не видел их уже много лет и догадался, что белье повесили здесь не просто так, а как некую подсказку, но он был слишком пьян, чтобы как следует в это вникнуть. Жена пыталась что-то ему сказать? Когда Банни протянул руку и дотронулся до белья пальцами, комната основательно покачнулась, стены превратились в мягкую резину, и в следующее мгновение он обнаружил, что лежит на спине между унитазом и ванной. Он позволил себе немного полежать там и отдохнуть. А потом снова посмотрел вверх, на нижнее белье пастельных тонов, которое раскачивалось и танцевало у него над головой, и сексуальные разрезы на трусиках были похожи на разинутые рты. Внезапно Банни чуть ли не физически ощутил присутствие своей жены здесь, в ванной комнате. Воздух казался очень холодным, и Банни почудилось, будто из пара, который поднимается от его губ, складываются знаки вопроса. Он поднялся и убрался из ванной к чертовой матери.

И вот он сидит в одних трусах на краю постели. Вытянув ящик из прикроватного столика Либби, он высыпает на кровать его содержимое – маленькие коричневые бутылочки с лекарствами и коробочки с таблетками. Банни отыскивает верный рогипнол – хорошенькие лиловые ромбики с прорезью посередине, – выталкивает из блистера одну, а потом – еще одну и проглатывает.

Он, как в замедленной съемке, опрокидывается назад и ложится. Закрывает глаза, хватается рукой за член и пытается представить себе вагину какой-нибудь знаменитости, но обнаруживает, что мозг не предлагает ничего другого, кроме образов сегодняшнего кошмара – побагровевшее лицо Либби, картинку полумертвой головы отца, орущие промежности жениных трусиков “с окошечком”. Он открывает глаза, и взгляд по собственной воле перемещается в сторону оконной решетки, и тогда комната превращается в жилище дервиша, и Банни, с одной стороны проявив недюжинное самообладание, а с другой – пребывая в состоянии алкогольного паралича, остается там, где был, и продолжает полет на чертовом ковре-самолете.

Это продолжается до тех пор, пока у него хватает сил, а потом он все же встает с постели и возвращается, мало что соображая, в гостиную.

Он спотыкается о кучи разбросанной повсюду одежды. Это что – чернила? Его одежду полили чернилами? Он тяжело опускается на диван, вертит в руках пульт и наконец стреляет из него в телевизор. Он находит “Канал для взрослых”, там идет передача с прямой телефонной секс-линией – и позволяет восточноевропейской девушке с именем Ивана, тугой мокрой щелкой и постельными манерами боксера или что-то вроде этого, помочь ему кончить – причем Банни кажется, что еще ни один мастурбирующий мужчина во всей истории человечества не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным, как он сейчас.

Затем Банни откидывается на спинку дивана, но, прежде чем поддаться наркотическому сну, делает над собой почти сверхчеловеческое усилие и нажимает кнопку “off ” на пульте – и успевает увидеть погасший экран телевизора. На несколько коротких часов в доме Манро наступает видимость мира и покоя – ни духов и призраков, ни клацанья вставных челюстей, ни голосов, зовущих из преисподней, а всего лишь спящие отец и сын, чей покой ничто не нарушает, – ведь именно так и должны проходить ночи в доме человека, который очень скоро умрет.

Глава 6

Когда Банни-младший входит в гостиную, он жмурится от бьющего в окно света. Над его помятым сном лицом топорщатся лохматые непроснувшиеся волосы, пижама скомкана, а к руке приделан плюющий паутиной бластер Человека-паука. В комнате чем-то очень неприятно пахнет – мальчик морщит нос и машет рукой перед лицом. Потом он видит – и ахает, и чувствует, как бешеный вихрь пронзает все его тело – своего отца, без движенья раскинувшегося на диване, серого, как кухонная перчатка, и покрытого налетом холодного жира. Металлический пульт от телевизора нелепым анахронизмом продолжает покоиться в его мертвой руке. Пульт выглядит старомодным и даже антикварным, и кажется, что это именно он виноват в том, что случилось с Банни, потому что не выполнил своей однойединственной задачи – проследить за тем, чтобы Банни остался жив.

– Папа? – произносит мальчик тихо, а потом чуть громче: – Папа!

Он принимается перепрыгивать с ноги на ногу в бесплатных гостиничных тапочках. Банни не откликается, и если и дышит, то слишком слабо и неравномерно – его тело кажется совсем неподвижным. Банни-младший уже всерьез прыгает на месте то на одной, то на другой ноге и что есть мочи орет:

– Папа!

На этот раз у него получается так громко, что его отец вскакивает и, нервно вскинув руки, ударяет сам себя по лицу.

– Что?! – выкрикивает он.

– Ты не шевелился! – отвечает Банни-младший.

– Что? – переспрашивает Банни.

– Ты совсем не шевелился!

– Чего? А, ну да, я уснул, – говорит Банни и пытается понять, кто это перед ним такой. Банни-младший поворачивается и сердито тычет пальцем в сторону коридора и родительской спальни, все еще бешено перепрыгивая с ноги на ногу.

– А там ты что, спать не захотел?! – громко спрашивает он и трет себе лоб тыльной стороной ладони. – Туда что, не захотел пойти спать?! Банни приподнимается, садится и вытирает полоску слюны с заросшей щетиной щеки.

– Нет. Что? Нет, я уснул. Сколько времени?

Мальчик вовсе не двигался в его сторону, но, когда Банни смотрит на него, Банни-младший как будто бы попадает в фокус фотоаппарата, и его изображение резко увеличивается – кажется, что он с какой-то сверхчеловеческой скоростью взял и приблизился к самому лицу отца, и Банни рефлекторно отстраняется.

– Надо было мне открыть дверь ключом, – встревоженно говорит Банни-младший. Банни чувствует, как события предыдущего дня собираются вокруг него и выкачивают из комнаты воздух. Где-то глубоко внутри вдруг зарождается пугающая правда: его жизнь никогда уже не будет прежней. Она стала трагической и скорбной. А сам он – внушающим жалость. Вдовцом. Но еще более очевидно другое: рогипнол и виски, которые он употребил прошлой ночью, по-прежнему курсируют по его организму, и от этого он чувствует себя – и это уже никакие не галлюцинации – очень даже неплохо.

– Что?

– Ключ, пап! Мне надо было открыть дверь!

– Когда? Что? Банни-младший смотрит на отца, его лицо кривится от гнева, воспаленные глаза сверкают из покрытых язвами век, руки сжимаются в кулаки, и он кричит:

– Надо было мне взять и открыть эту чертову дверь, вот что! Банни, который ни сном, ни духом не понимает, что здесь вообще происходит, делает какой-то странный мах рукой – почти как на сцене кабаре, а потом наклоняется и изгибается, чтобы избежать луча солнечного света, разрубающего комнату напополам.

– Господи боже, не ори ты так, – просит Банни, поморщившись. После чего он встает, качается на незнакомых ногах и чувствует, как вся любовь мира проносится по его кровотоку.

– Мать твою, ну я и набрался, – говорит он, стоя посреди комнаты в одних трусах. – У нас еда какаянибудь есть? Банни-младший открывает рот, снова его закрывает и разводит руками в стороны, что означает “Я не знаю”, после чего говорит грустным голосом – таким, какой полагается в печальные времена:

– Я не знаю.

– Ну, так давай посмотрим! – говорит Банни и, исполняя что-то похожее на танец плодородия, двигается в направлении кухни.

– Черт, я бы сейчас съел целую корову! – восклицает он. Банни-младший, который любит своего отца, складывает губы в кривую улыбку и говорит:

– Я тоже, пап! Он идет вслед за отцом в перевернутую вверх дном кухню, где, как и в гостиной, все разбросано, рассыпано и разбито.

– Да, знаешь, я бы даже двух коров съел! Банни открывает буфет и в притворном ужасе отскакивает назад.

– Господи боже, да там внутри обезьяна! – после чего вынимает из буфета коробку шоколадных хлопьев, гремит ею у себя над ухом, поворачивается к холодильнику и открывает его. Он замечает, что из магнитных букв, последние лет пять украшавших дверцу холодильника разноцветной бессмыслицей, кто-то сложил слово: “отсос”, и Банни, открывая бутылку молока и принюхиваясь, размышляет, кто бы мог это сделать.

– Вообще-то, Кролик, я бы съел сейчас целую чертову стаю!

– Стадо, – поправляет его мальчик.

– Ага, и стадо – тоже. Они садятся друг напротив друга, склоняются над тарелками и с чрезмерным выражением восторга едят хлопья.

– Что за ключ-то? – спрашивает Банни.

Рассеянный, безразличный, как робот, весь следующий день Банни проводит за организацией похорон и телефонными разговорами с кучей народу – всем не терпится узнать, что случилось, и выразить свои соболезнования. Собираясь позвонить матери Либби, миссис Дорис Пеннингтон, Банни взмок с ног до головы и в целом чувствовал себя примерно так, как чувствует человек, стоящий на табуретке с петлей на шее. Полнейшее презрение этой женщины по отношению к зятю зародилось давным-давно, почти девять лет назад, когда Либби впервые ушла из своей супружеской квартиры и в слезах примчалась домой к матери, обнаружив залитые спермой женские трусики (не ее) на заднем сиденье старой “тойоты” Банни. Грохочущая тишина, с которой миссис Пеннингтон приняла трагическую весть, волной откатилась обратно и разбилась о Банни, и теперь он сидел, с тяжелыми веками и прижатым к уху телефоном, и еще очень долго слушал голоса духов и призраков внутри телефонной трубки – и не сразу заметил, что из нее давным-давно раздаются гудки. Банни нисколько не сомневался, что в звуках телефонного сигнала слышатся отдаленные ритмы голоса его жены. Ему показалось, что она чтото пытается ему сказать, по костям пробежал холодок. Банни со звонким стуком защелкнул телефон и сидел, заглатывая ртом воздух подобно выброшенной на берег рыбе.

В эти дни Банни совершал небывало частые и длительные визиты в ванную комнату, где дрочил с такой сосредоточенной свирепостью, что это было круто даже по его меркам. Сейчас он сидит на диване с большой порцией виски, и его член внешне и по внутренним ощущениям напоминает предмет, с которым произошел ужасный несчастный случай – например, мультяшный хотдог, предпринявший неудачную попытку перейти через дорогу, полную машин.

Мальчик сидит с ним рядом, и кажется, будто их двоих, как фигурной скобкой, охватило какое-то общее отупение. Банни-младший бессмысленно таращится в энциклопедию, которая лежит раскрытая у него на коленях. А его отец на автомате смотрит телевизор, курит сигарету и пьет виски.

Через некоторое время Банни поворачивает голову, смотрит на сына и отмечает, что тот довольно странно пялится в эту свою энциклопедию. Он видит сына, но не может окончательно поверить в то, что он действительно здесь есть. Чего этому парню вообще надо? Что с ним положено делать? Кто он? Банни чувствует себя погасшим вулканом, безжизненным и парализованным. Да, думает он, настоящий погасший вулкан – со странным мальчишкой, за которым надо приглядывать, и исковерканной сосиской вместо члена.

Банни оглядывает гостиную. Он предпринял вялую попытку разгрести завалы и вернуть в квартиру хотя бы подобие порядка. А пока он этим занимался, обнаружился масштаб ущерба, причиненного дому его женой. Например, он нашел свои компакт-диски с Аврил Лавинь (ням-ням), Бритни (ням-ням) и Бионсе (ням-ням) в сливном бачке унитаза – они плавали там в воде; пленка пиратской записи с Томми и Памелой (подарок его босса, Джеффри) была вырвана из кассеты и нарядной бахрамой свисала с люстры в спальне; было также предпринято несколько неудачных попыток прикрепить к стене портретный снимок самого Банни, сделанный на корпоративной пьянке в баре “Фитилек”, – прикрепить фотографию к стене планировалось с помощью вилки, которую неоднократно втыкали в лицо Банни, от чего на стене в ванной отпечаталось истерическое послание на азбуке Морзе: точка-точка-точка, тире-тире-тире, точка-точка-точка – “чтоб ты сдох”.

Банни догадывается, что все эти знаки – слова какого-то особого языка обвинения. Его снедает чувство вины, но он не знает, в чем именно виноват. Себе самому он кажется жертвой. Черт побери, у нее же с головой было не в порядке. Страдала от депрессии. Доктора так и говорили. Наверняка все дело в том, что не сработали какие-нибудь там ее синапсисы или что-нибудь вроде того. И все равно ощущение такое, как будто бы это какая-то личная чертова обида, а тут еще и стук в дверь.

Банни идет открывать, и с порога его приветствуют два социальных работника – Грэм такой-то и Дженнифер такая-то. Они совершают этот визит без предупреждения и по собственной инициативе, потому что хотят узнать, как Банни и его сын справляются без миссис Манро. Банни рад, что попытался привести дом в порядок. Жаль только, что он не слишком трезв. – Здравствуйте, молодой человек, – говорит Дженнифер Банни-младшему, и мальчик отвечает ей едва заметной улыбкой. – Не возражаете, если мы немного побеседуем с вашим отцом?

Банни-младший кивает, берет энциклопедию и уходит к себе в комнату. – Какой очаровательный мальчик, – говорит женщина и садится напротив Банни. С ней в комнату входит призрак духов, которые Банни прекрасно помнит, но никак не может опознать. – Мы не отнимем у вас много времени, – говорит Грэм, но произносит он это таким тоном, будто испытывает к Банни неприязнь и хочет его в чем-то обвинить.

Грэм – высокий мужчина с огромной круглой головой, вид у него агрессивный, и к тому же лицо сильно обгорело на солнце и стало похоже на живой знак “стоп”. Он усаживается позади Дженнифер: ноги напряжены, носки ботинок смотрят в стороны – грустная пародия на убийцу из Штази. Он сообщает, что выступает здесь в роли модератора, или медиатора, или кого-то там еще, но Банни не очень-то слушает. Он смотрит на Дженнифер, которая, как ни крути, очень, очень хороша. Она на этой службе недавно, у нее голые ноги, а оделась она в льняную юбку и хлопковую блузку – надеялась продемонстрировать свое строгое, сугубо профессиональное отношение ко всему, что происходит, – но кого она пытается обмануть?

Банни знает и чуть ли не физически ощущает, что лифчик на ней какой-то совершенно необыкновенный, трусики – хм, кто знает, судя по тому, как она сидит на стуле перед ним и покачивает коленкой, возможно, трусиков на ней и вовсе нет. Банни размышляет над этим довольно долго и в конечном итоге приходит к мнению, что ее сверкающие увлажненные икры, как известно каждому, кто хорошо разбирается в подобных вещах, вероятнее всего свидетельствуют о том, что и в других местах она чисто выбрита. Банни чувствует, как его глаза закрываются, и откуда-то из бескрайней дали до него доносится голос Дженнифер, которая рекомендует ему обратиться за психологической помощью и перечисляет список соответствующих организаций, местных собраний общества “12 шагов” и всевозможных групп поддержки. Банни в приступе ужаса вспоминает, что произошло с его женой, и в этот момент замечает, что бедра социальной работницы сурово сжимаются. Обламывает весь кайф. Банни не произносит почти ничего, кроме односложных ответов. Грэм утомляет его все больше и в ультраугрожающей манере таращит на него глаза, как будто бы он, Банни, делает что-то не так. Малиновое лицо распространяет вокруг себя волны едва скрываемой злобы, и Банни замечает, что плечи темно-синей куртки Грэма посыпаны перхотью, будто пеплом. Он пытается сосредоточиться на возможностях влагалища Дженнифер и для этого мысленно ее раздевает. А потом сам себя удивляет: издает первобытный стон – вырвавшееся откуда-то из глубины рычание, сползает на пол и зарывается лицом в колени Дженнифер. – Что мне теперь делать? Что мне теперь делать? – воет он, набирая в легкие ее солоноватый летний запах. Каким-то окольным путем ему в голову вдруг приходит мысль, что он не ощущал запаха женщины уже целую вечность. Он зарывается лицом еще глубже в подол ее юбки и думает: “Что же это за запах?” “Опиум”? “Пуазон”? Дженнифер мягко его отталкивает. – Мистер Манро! – говорит она. И тогда Банни обхватывает руками ее прохладные голые ноги и шмыгает носом в складках ее юбки. Грэм, ее галантный заступник, делает шаг вперед и говорит (тон у него деловой, но сразу видно, что он взбешен): – Мистер Манро, я вынужден попросить вас вернуться на место! Банни отпускает Дженнифер и тихо повторяет: – Что мне теперь делать? Он подносит руку к лицу и с удивлением обнаруживает, что по щекам у него и в самом деле текут слезы. И хотя теперь ему нужно позаботиться о том, чтобы как-то скрыть очевидно вставший в штанах член, вопрос все равно продолжает висеть в воздухе. Что ему теперь делать? Он роняет голову, вытирает лицо и говорит: – Прошу меня извинить. Простите. Дженнифер роется у себя в сумочке и протягивает Банни бумажный носовой платок. – Сейчас в это трудно поверить, мистер Манро, но все еще наладится, – говорит она. – Вы всегда их с собой носите? – спрашивает Банни, помахивая платочком. – Боюсь, в нашей профессии это очень полезный инструмент, – улыбается Дженнифер.

Она разглаживает юбку и намеревается встать.

– Возможно, вы хотели обсудить что-нибудь еще, мистер Манро? – спрашивает она.

– Да, – говорит Банни и чувствует, как в ямке под адамовым яблоком собирается бусинка пота. – Вы верите в призраков? Дженнифер инстинктивно оглядывается на Грэма, чтобы узнать, какова официальная точка зрения их службы на этот вопрос. Банни кажется, что он физически ощущает жар, исходящий от печеного лица Грэма, он тоже поворачивается, чтобы на него посмотреть, и замечает, как Грэм закатывает глаза.

– Что, если человек не уверен в том, действительно ли его жена окончательно умерла? – спрашивает Банни, скатывая платок в шарик и закидывая его в другой конец комнаты.

Социальные работники уходят, Банни занимает свое место на диване и вперяет взгляд в телевизор.

– Мне уже можно войти? – спрашивает Баннимладший, появившийся в дверях.

– А, да, – говорит Банни, открывая пиво. Мальчик садится рядом с отцом и принимается болтать ногами.

– Что это ты делаешь? – спрашивает Банни, кивая на ноги Банни-младшего.

– Извини, пап. Банни указывает на телевизор.

– Видел это? – спрашивает он.

– Я думал, ты не любишь смотреть новости, – говорит мальчик. По телевизору снова показывают видеозапись, сделанную камерами слежения, – про парня в костюме дьявола, который разрисовывает себя красной краской, носит пластмассовые рога из магазина приколов и нападает на женщин. Он опять дал о себе знать. На этот раз его жертва погибла. Он прошел за молодой офисной служащей по имени Беверли Хэмилтон на подземную автомобильную парковку и убил ее садовыми вилами. Нанес несколько сотен ударов. Парковка – в Лидсе, а Лидс, думает Банни, это еще дальше к югу. Общественность шокирована. Вечером того же дня Рогатый Убийца, как окрестила его пресса, щеголял перед камерами слежения близлежащего гипермаркета, наводя панику на покупателей. А потом исчез. Полиция в недоумении.

– Ты веришь во всю эту чушь? – спрашивает Банни.

– Нет, пап, не верю, – отвечает мальчик.