Текст книги "Смерть Банни Манро"

Автор книги: Ник Кейв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Ник Кейв
Смерть Банни Манро

Посвящается Сьюзи

Часть первая
Жеребец

Глава 1

“Я проклят”, – думает Банни Манро, неожиданно осознав себя так остро, как бывает лишь с теми, кого ожидает скорая смерть. Ему кажется, что в какой-то момент своей жизни он допустил большую ошибку, но один-два тревожных удара сердца – и мысль об ошибке отпускает, а Банни обнаруживает себя в номере гостиницы “Grenville”, в нижнем белье, и вокруг никого и ничего: только он и его желание. Закрыв глаза, он представляет себе первую пришедшую на ум вагину, после чего устраивается на краю гостиничной кровати и, как в замедленной съемке, откидывается на спинку кровати с мягкой обивкой. Он придерживает подбородком мобильный телефон и зубами откупоривает миниатюрную бутылочку бренди. Залпом опустошив бутылочку, он швыряет ее через всю комнату, морщится и говорит в трубку:

– Не волнуйся, детка, все будет хорошо.

– Я боюсь, Банни, – говорит его жена, Либби.

– Чего ты боишься? Бояться нечего.

– Всего, я боюсь всего, – повторяет она. Банни вдруг слышит, что с голосом жены не все ладно, нежные виолончели исчезли, а вместо них появилась пронзительно визжащая скрипка в руках не то беглой обезьяны, не то черт знает кого еще. Он отмечает для себя эту перемену, но нужно будет еще разобраться, что бы она могла означать.

– Не говори так. Ты же знаешь, что все это полная ерунда, – говорит Банни и глубоко затягивается сигаретой “ламберт-и-батлер”, так глубоко, что можно подумать, он не курит, а занимается любовью. Вот в этуто секунду до него вдруг доходит (чертов павиан на скрипке, безудержно осыпающаяся у нее из-под ног почва), он говорит: “Твою мать!” – и выпускает из ноздрей два взбешенных дымных бивня.

– Ты что, слезла с тегретола? Либби, ты ведь не бросила принимать тегретол?! На том конце провода тишина, а потом – прерывистое далекое всхлипывание.

– Твой отец опять звонил, – говорит она. – Я не знаю, что ему сказать. Не понимаю, чего он хочет. Он кричит на меня. Несет какой-то бред.

– Господи, Либби, ты же знаешь, что сказал врач. Если ты не будешь принимать тегретол, у тебя опять начнется депрессия. А тебе прекрасно известно, что депрессия для тебя опасна. Твою мать, ну сколько можно?!

Всхлипывания становятся в два раза сильнее, потом – еще в два раза сильнее и наконец превращаются в слабый, разрывающий сердце плач, который напоминает Банни об их первой ночи вдвоем: Либби тогда лежала в его объятьях, сотрясаемая необъяснимым приступом рыданий, в комнате паршивой гостиницы в Истборне. Банни вспоминает, как она подняла голову, посмотрела на него и сказала: “Извини, меня иногда накрывает” – или что-то вроде этого, он заталкивает ладонь себе в промежность и сжимает в руке член, посылая волну наслаждения в крестец.

– Я тебя прошу, выпей грёбаный тегретол, – говорит он, смягчаясь.

– Мне страшно, Бан. Этот парень бегает повсюду и нападает на женщин.

– Какой еще парень?

– У него красная краска на лице, а на голове пластмассовые рога, как у дьявола.

– Что?

– На севере. Сейчас показывают по телевизору. Банни берет с тумбочки пульт и, размахивая им, как рапирой, включает телевизор, примостившийся на мини-баре. Выключив звук, он щелкает каналы, пока наконец не попадает на черно-белую запись, сделанную камерой скрытого видеонаблюдения в торговом комплексе в Ньюкасле. Мужчина в тренировочных штанах и с голым торсом пробирается сквозь толпу перепуганных покупателей. Его рот раскрыт в беззвучном крике. На голову он нацепил дьявольские рога и размахивает какой-то большой черной палкой. Банни вполголоса ругается, и в это мгновение энергия – сексуальная и всякая другая – его оставляет. Он запускает пультом в телевизор – экран, статически шикнув, гаснет, и Банни позволяет голове безвольно запрокинуться. Он фокусирует взгляд на мокром пятне на потолке – формой оно напоминает колокольчик или женскую грудь. Каким-то самым дальним краем сознания Банни улавливает назойливый дрожащий гул, бешеный звон в ушах, ужасный, какой-то электронный звук. Но Банни этого не осознает, он слышит лишь, как жена говорит: “Банни? Ты тут?”

– Либби, ты где?

– В постели. Банни смотрит на часы, водит туда-сюда рукой так, будто играет на тромбоне, но сфокусироваться не получается.

– Детка, да ты что. Где Банни-младший?

– Наверное, в своей комнате.

– Послушай, Либби, если отец снова тебе позвонит…

– У него трезубец, – говорит жена.

– Что?

– Садовые вилы.

– Что? У кого?

– У этого парня, на севере.

Тут Банни понимает, что скрежет и писк доносятся откуда-то с улицы. Звук стал громче, чем гудение кондиционера, и пророчит беду настолько явно, что еще чуть-чуть – и в Банни шевельнулось бы любопытство. Но оно так и не шевельнулось. Водяное пятно на потолке растет, меняет форму – грудь покрупнее, задница, сексуальная женская коленка, – и вот в середине пятна собирается капля, она удлиняется и дрожит и наконец отрывается от потолка, летит в свободном падении и взрывается на груди у Банни. Банни похлопывает по ней так, будто бы все это ему снится, и говорит:

– Либби, детка, где мы живем?

– В Брайтоне.

– И где, по-твоему, Брайтон? – спрашивает он, проводя пальцем по ряду миниатюрных бутылочек, расставленных на тумбочке, и выбирает себе “Smirnoff ”.

– На юге.

– Ага, и знаешь, насколько это далеко от “на севере”? Дальше, чем “на юге”, может быть только море, мать его. Так что давай-ка, солнышко, выключай телевизор, прими тегретол, выпей таблетку снотворного – да черт с ним, выпей две, – а завтра я вернусь. Рано.

– Пристань горит, – говорит Либби.

– Что?

– Западная пристань. Она горит. Запах даже здесь чувствуется.

– Западная пристань? Банни залпом опрокидывает бутылочку водки, зажигает еще одну сигарету и поднимается с кровати. Комната встает на дыбы, и Банни с удивлением обнаруживает, что очень пьян. Раскинув руки, он на цыпочках лунной походкой идет через комнату к окну. Пошатывается, спотыкается, повисает тарзаном на выцветшей ситцевой занавеске и вот наконец обретает равновесие и твердо упирается ногами в пол. Он слишком широко распахивает занавески, и вулканизированные лучи солнца вместе с криком птиц переворачивают комнату вверх дном. Зрачки Банни болезненно сжимаются – он морщится и высовывается в окно, на свет. Темная туча скворцов бешено щебечет над охваченным пламенем и дымом остовом Западной пристани, которая беспомощно раскинулась в море напротив гостиницы. Банни задумывается, как это он не заметил пожара раньше, и еще: сколько же времени он провел в этой комнате, а потом вспоминает о жене и слышит, как она говорит: “Банни, ты тут?”

– Да-а, – отвечает Банни, завороженный зрелищем горящей пристани и тысячи орущих птиц.

– Скворцы как с ума посходили. Это так ужасно. Их малютки горят в гнездах. Я этого не вынесу, Бан, – говорит Либби, и тонкий голос скрипки становится еще пронзительнее. Банни возвращается в постель и слышит, как его жена плачет на том конце провода. Десять лет, думает он, десять лет, а ее слезы все еще его трогают – ее бирюзовые глаза, ее жизнерадостная щелка, о боже, и эти ее непостижимые рыдания. Он снова откидывается на спинку кровати, по-обезьяньи колотит себя по гениталиям и говорит:

– Я вернусь завтра, детка, рано.

– Ты меня любишь, Бан? – спрашивает Либби.

– Ты же знаешь, что люблю.

– Клянешься жизнью?

– Христом богом и всеми его двенадцатью апостолами. Всю тебя по самые туфельки, детка.

– Почему ты не можешь приехать сегодня?

– Приехал бы, если бы мог, – говорит Банни, ощупывая кровать в поисках сигарет.

– Но я слишком далеко.

– Черт, Банни… опять вранье… Разговор обрывается, и Банни говорит:

– Либби? Либ? Он в недоумении смотрит на телефон, как будто только сейчас обнаружил, что держит его в руке, потом захлопывает словно створки раковины, и в это время еще одна капля воды взрывается у него на груди. Банни собирает губы в маленькую букву “О” и вставляет в нее сигарету. Он щелкает “зиппо”, глубоко затягивается и выпускает задумчивую струю серого дыма.

– Дорогой, это где же у тебя руки, а? С огромным усилием Банни поворачивает голову и смотрит на проститутку, стоящую в дверном проеме ванной комнаты. Ее флуоресцентные розовые трусики вибрируют на шоколадной коже. Она почесывает голову с туго заплетенными африканскими косичками, и за отвисшей от наркотиков губой на мгновение показывается полоска оранжевой плоти. Банни думает, что ее соски напоминают шипы на тех минах, которые плавали в море, чтобы подрывать корабли в военное время или когда там, и уже собирается ей об этом сказать, но забывает, снова затягивается сигаретой и говорит:

– Это была моя жена. У нее депрессия.

– Ну, не у нее одной, мой сладкий, – говорит проститутка, движется, покачиваясь, по отвратительному аксминстерскому ковру, и возмутительный кончик ее языка розовато выглядывает между губ. Она опускается на колени и берет член Банни в рот.

– Нет, у нее серьезное заболевание. Она на лекарствах.

– И она, и я, милый, – бросает девушка через его живот. Банни, по-видимому, находит ее ответ достойным обдумывания, но не забывает производить необходимые движения тазом. Безвольная черная рука лежит у него на животе, и, опустив взгляд, Банни видит, что на каждом ногте во всех подробностях изображен тропический закат.

– Иногда становится совсем плохо, – говорит он.

– Ну, на то она и тоска, детка, чтобы было плохо, – говорит девушка, но Банни почти не разбирает слов, потому что ее голос превращается вдруг в низкий невразумительный хрип. Рука у него на животе неожиданно вздрагивает и подпрыгивает.

– Эй? Ты чего? – выкрикивает он, втягивает воздух сквозь зубы, а потом вдруг с жадностью хватает его, широко раскрыв рот, и вот опять она, эта мысль, которая кладет конец всему: “Я проклят”. Банни накрывает глаза согнутой в локте рукой и слегка прогибается в пояснице.

– Все в порядке, милый? – спрашивает проститутка.

– По-моему, над нами ванна переливается, – говорит Банни.

– Тише, детка, тише. Девушка поднимает голову и секунду или около того смотрит на Банни, он пытается отыскать центр ее черных глаз, сигнальную булавку зрачков, но взгляд его теряет фокус и затуманивается. Он кладет руку ей на голову и нащупывает намокшие волосы у нее на затылке.

– Тише, детка, тише, – снова говорит она.

– Зови меня Банни, – говорит он и видит, что на потолке дрожит новая капля воды.

– Хоть чертовой бабушкой, мой сладкий. Банни закрывает глаза и надавливает на жесткие корни ее волос. Он чувствует, как на груди мягко взрывается вода, будто бы кто-то всхлипывает.

– Нет, зови меня Банни, – шепчет он.

Глава 2

Банни, спотыкаясь в темноте ванной комнаты, пытается нащупать на стене выключатель. На часах мертвое время – то ли три, то ли четыре – проститутка оплачена и отправлена. Банни один, ему не спится – и колоссальное похмелье настигает его как раз в тот момент, когда он, скрепя сердце, решается предпринять вылазку за снотворным. Возможно, таблетки остались в ванной – Банни надеется, что шлюха их не обнаружила. Наконец он находит выключатель, и флуоресцентные трубки с гудением и гулом просыпаются. Банни подходит к зеркалу с его безжалостным освещением и, несмотря на отравляющий жар и трепет похмелья – вонь из пересохшего рта, серое лицо, налитые кровью глаза и разрушенный начес на голове, – остается вполне доволен увиденным.

У него нет проницательности, мудрости и интуиции, однако и без всего этого прекрасно понимает, почему женщины на него западают. Он не загорелый парень с массивной челюстью и не…дамский угодник, но есть в его лице (даже в таком, разнесенном алкоголем) гипнотическая притягательность. Возможно, все дело в особых жалостливых мешочках, которые собираются в уголках его глаз, когда он улыбается, а еще с озорным изгибом бровей и с ямочками, которые появляются у него на щеках, когда он смеется. Глядите-ка: вот и они!

Он проглатывает таблетку снотворного, во флуоресцентной лампе вдруг что-то замыкает, и она принимается мигать. Лицо Банни на долю секунды просвечивает будто рентгеном, и зеленые кости черепа подбираются к самой поверхности кожи. Банни говорит ухмыляющейся голове смерти: “О боже”, глотает еще одну таблетку и пускается в обратный путь в направлении кровати.

Приняв душ, уложив челку и побрызгавшись дезодорантом, Банни сидит над желтой газетенкой за завтраком в ресторане гостиницы “Grenville”. Он одет в свежую рубашку с узором из темно-красных ромбиков, чувствует себя херово, но полон относительного оптимизма. В его жизни по-другому нельзя. Он видит, что на часах 10:30, и кроет себя на чем свет стоит – он ведь обещал жене вернуться рано. Снотворное продолжает блуждать по его крови, и Банни обнаруживает, что тратит немалые усилия на то, чтобы перевернуть газетную страницу.

Он вдруг ощущает на затылке покалывание чьегото интереса, чувствует, как взволнованно приподнимаются на шее волоски, – ах да, он привлек внимание пары, которая завтракает на другом конце ресторана. Банни заметил их, еще когда вошел: они сидели в полосках света, падающего сквозь жалюзи. Он с намеренной неспешностью поворачивает голову, и их взгляды встречаются, как взгляды животных.

Мужчина с зубами рептилии и ярким пятном черепа, просвечивающим сквозь редкие волосы, поглаживает украшенную драгоценностями руку женщины лет сорока пяти. Он ловит взгляд Банни хитро и со знанием дела – они оба играют в одну и ту же игру. Женщина смотрит на Банни, и Банни с интересом рассматривает ее холодные, лишенные выражения глаза под налитыми ботоксом бровями. Он окидывает взглядом ее бронзовую кожу, обесцвеченные волосы и коллагеновые губы, веснушчатую складку между обширных модифицированных грудей и испытывает знакомое набухание в паху. Некоторое время он роется в памяти, короткая вспышка – и Банни вспоминает эту женщину: год назад или, может, два, в прибрежной гостинице в Лэнсинге, еще до того, как она сделала себе операцию. Он помнит, как проснулся в ужасе, не понимая, что с ним произошло: за ночь он весь перемазался ее оранжевым искусственным загаром. “Что это? – кричал он, в панике ощупывая свою изменившую цвет кожу. – Что?!”

– Мы знакомы? – спрашивает мужчина через весь зал, у него остекленевший взгляд и аденоиды.

– Что? – переспрашивает Банни. Женщина сокращает мышцы в уголках рта, отчего ее губы растягиваются в стороны, и до Банни не сразу доходит, что это она так улыбается. Он улыбается в ответ, ямочки делают свое дело, и Банни чувствует, как трусы тигровой расцветки распирает полнокровная, бубонная эрекция. Женщина запрокидывает голову, и из ее горла вырывается странный стиснутый хохот. Пара встает из-за стола, мужчина подходит к Банни и по пути отряхивает с брюк хлебные крошки. Он похож на скелетообразное животное, передвигающееся на задних лапах.

– Ну ты крут, мужик, – говорит он так, будто хочет затащить Банни в постель. – Крут, мать твою.

– Я знаю, – улыбается Банни.

– Да ты хренов пришелец, вот ты кто! Банни подмигивает женщине и говорит: “Отлично выглядите”, – он действительно так думает. Пара выходит из ресторана, оставив после себя в воздухе тошнотворный след “Шанель № 5”, который делает похмелье Банни еще более нестерпимым: он морщится, скалит зубы и лишь после этого возвращается к газете. Облизнув указательный палец, он переворачивает страницу и видит снимок на целую полосу, сделанный камерой видеонаблюдения: парень с выкрашенным краской лицом, пластиковыми дьявольскими рогами и трезубцем в руке.

“Возбужден и очень опасен” – гласит заголовок. Банни пытается прочесть статью, но слова не желают делать то, ради чего их придумывали, они распадаются на части, меняются местами, зашифровываются, декодируются и что там еще – в общем, ведут себя черт знает как. В конечном итоге Банни сдается, и в этот момент у него в желудке взрывается грибовидное облако кислоты, и взрыв отдается ударом в горло. Он морщится и решает забить на газету.

Банни поднимает глаза и обнаруживает, что перед ним стоит официантка с полным английским завтраком в руках. Щеки, подбородок, грудь, живот, задница – кажется, ее всю создавали исключительно с помощью циркуля: набор мягких чувственных окружностей, а посередине два больших, круглых, бесцветных глаза. Одета она в клетчатую лиловую форму с белыми манжетами и воротничком, которая ей определенно мала, волосы собраны на затылке в хвост, а на груди табличка с именем: “Река”. Мысленно ее раздев, Банни сначала на долю секунды представляет себе начиненные заварным кремом профитроли, потом – промокший пакет перезрелых персиков, но в конце концов останавливается на мысленном образе ее вагины – с волосами и дыркой. Закрывая газету, он в нарочитом недоумении качает головой и говорит:

– Мир, скажу я вам, с каждым днем становится все безумнее. Он постукивает по газете ухоженным ногтем, смотрит на официантку и говорит: – Вы это вообще читали? Просто невероятно. Официантка смотрит на Банни без всякого интереса. – Ну тогда и не читайте. Ни за что. Она позволяет себе едва заметно мотнуть головой. Банни складывает газету вдвое и отодвигает ее в сторону, чтобы официантка могла поставить на стол еду. – За завтраком такое лучше не читать, особенно если у тебя чертова бетономешалка в черепе. Вот дерьмо, такое ощущение, как будто мне этот ваш мини-бар уронили прямо на голову. Банни краем глаза отмечает, что полоска желтого солнечного света проползла через весь зал и забралась на внутреннюю сторону ноги официантки, но поскольку девушка принялась нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, создается сюрреалистичное ощущение, будто луч света у нее под платьем закоротило или же это бледное тесто внутренней стороны ее бедер впитывает в себя яркий свет. Банни не может решить, что лучше. Он во все глаза таращится на завтрак, плавающий в сточных водах жира, берет вилку и, грустно ковырнув сосиску, восклицает: – Черт, кто жарил эту яичницу? Гребаный муниципалитет?

Официантка улыбается и прикрывает рот рукой. У нее на шее тонкая цепочка с оловянным когтем дракона, а в когте – маленькое стеклянное глазное яблоко. Банни перехватывает улыбку, неосмотрительно допущенную ее огромными тусклыми глазами.

– Ну вот и отлично. Капелька солнечного света, – говорит Банни и крепко сжимает бедра, чувствуя, как удовольствие направляется в промежность или куда там еще. Официантка касается пальцем украшения на шее и спрашивает:

– Чай будете? Банни кивает и, пока она уходит, отмечает новое, застенчивое покачивание ее удаляющихся бедер – Банни уверен, как ни в чем другом, что может запросто трахнуть эту официантку, без проблем. Когда она возвращается с чашкой чая, он указывает на табличку с именем.

– А это что такое? – спрашивает Банни. – Ваше имя? Река? Где вы такое откопали? Официантка прикрывает табличку рукой. Банни замечает, что ледяной бесцветный лак у нее на ногтях подобран будто нарочно, чтобы соответствовать тусклости ее глаз. И то, и другое имеет какое-то отношение к луне, или, там, планетам, или чему-то еще.

– Мама так назвала, – говорит официантка.

– Да что вы? Мило, – говорит Банни, разрезая сосиску и отправляя кусок себе в рот.

– Потому что я родилась у реки, – добавляет она.

Банни жует, глотает и, чуть подавшись вперед, замечает: – Хорошо, что вы родились не у сортира.

Морщинки застарелой боли собираются вокруг глаз официантки, глаза от этого уменьшаются, а потом снова делаются пустыми. Река поворачивается к нему спиной и собирается уйти. – Простите. Вернитесь. Я пошутил.

Зал пуст, Банни сжимает ладони, будто изображающий молитву мим, говорит “Прошу вас!” – и официантка замедляет шаг.

Банни оценивает кормовую часть ее лиловой клетчатой формы, и из-за небольшого сбоя в пикселях узора ткани время ослабляет свой контроль. Банни остро осознает, что это мгновение многое решает в жизни молодой женщины – у нее есть выбор. Выбор всей жизни: либо она продолжит уходить, и тогда этот день покатится своим чередом, давя на нее осознанием упущенной возможности, либо она обернется, и тогда ее прелестная молодая жизнь раскроется, как, ну, скажем, влагалище или что-то вроде того. Банни размышляет обо всем этом, но он уверен, как ни в чем другом, что она все-таки обернется и – охотно и без принуждения – отдаст себя на волю его безбрежной сексуальной привлекательности. – Прошу вас, – повторяет он.

Он подумывает о том, чтобы опуститься на колено, но понимает, что в этом нет необходимости и что, возможно, потом ему не удастся подняться.

Официантка останавливается, затем оборачивается и, не спеша, будто в замедленной съемке, опустившись спиной на воду, пускается вниз по течению и плывет прямо к нему.

– Вообще-то Река – красивое имя. Оно вам идет. У вас очень красивые глаза, Река. Банни вспоминает, как слышал в программе “Женский час” на “Радио 4” (это его любимая передача), что большинство женщин предпочитают в одежде мужчин вещи бордового цвета, это как-то связано с властью, или ранимостью, или с кровью, или с чем-то там еще – как хорошо, что сегодня на нем рубашка с темно-красными ромбами. Это все упрощает.

– Они такие глубокие, – говорит он, гипнотически наматывая спираль указательным пальцем, – глубже просто некуда. Внутри него что-то так легко смещается, и засбоивший было механизм, который все утро безжалостно растирал мозги в крошку, теперь неожиданно и безо всяких усилий смазывает сам себя и готовится к чемуто настолько элегантно и четко спланированному, что Банни чуть ли не зевает от необратимости того, что сейчас произойдет. Он резко разжимает руки и говорит:

– А теперь угадайте, как зовут меня!

– Не знаю, – отвечает официантка.

– Ну ладно вам, попробуйте!

– Да нет, я понятия не имею. Мне надо работать.

– Ну, я похож, например, на Джона? Официантка смотрит на него и отрицательно мотает головой.

– Может, на Фрэнка?

– Нет. Банни манерно сгибает кисть, напускает на себя кокетливый вид и спрашивает:

– На Себастьяна? Официантка склоняет голову набок и говорит:

– Ну… возможно.

– Как грубо! – возмущается он. – Ну ладно, я скажу вам.

– Ну говорите.

– Меня зовут Банни.

– Барни? – не понимает официантка.

– Нет, Банни. Банни поднимает руки у себя над головой и помахивает ими, как кроличьими ушками. А потом быстробыстро несколько раз с сопением морщит нос, будто принюхивается.

– Банни – как кролик, – поясняет он.

– А-а, Банни! Ну, тогда Река – это не так уж и плохо, – говорит официантка.

– Да вам палец в рот не клади! Банни наклоняется и достает из-под стола маленький чемоданчик. Он ставит чемоданчик на стол, двумя рывками высвобождает из-под пиджака манжеты рубашки и щелкает замочками. В чемоданчике образцы косметических средств – миниатюрные бутылочки лосьона для тела, крошечные пакетики геля для очистки кожи и малюсенькие тюбики крема для рук.

– Вот, возьмите, – говорит Банни, протягивая Реке образец крема.

– Что это? – спрашивает она.

– Это “Суперуспокаивающий лосьон для рук с повышенным содержанием эластина”.

– Вы этим торгуете?

– Да, хожу по домам. Крем просто обалденный, уж поверьте. Можете оставить себе. Это бесплатно.

– Спасибо, – отвечает Река чуть слышно. Банни бросает взгляд на висящие на стене часы, и все вокруг замедляется, в то время как в нем самом кровь несется с оглушительной скоростью, и зубы пульсируют у самых корней.

– Я могу провести для вас демонстрацию, если хотите, – говорит он. Река смотрит на крошечный тюбик лосьона, который лежит у нее на ладони.

– В его состав входит алоэ вера, – говорит Банни.