Текст книги "Смерть Банни Манро"

Автор книги: Ник Кейв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Думаю, да, – говорит он. – Ты хочешь сказать, что произойдет что-то по-настоящему плохое и я должен быть сильным.

Мама обнимает его и улыбается. – Вот видишь? – говорит она.

Банни входит в комнату в конце коридора. Над головой светит одна-единственная тусклая лампочка без абажура, и в замкнутом безвоздушном пространстве оглушительный визг становится совсем безжалостным и агрессивным, и Банни щурится в темноту, пытаясь отыскать источник звука. У дальней стены стоит, прислоненная к усилителю, электрогитара и фонит. Банни не сразу замечает молодую девушку, сидящую на раздолбанном диванчике посреди комнаты. Девушка, похоже, не двигается. Она очень худая, на ней бледножелтая майка и пастельно-розовые трусики – и больше ничего. Банни видит контур ее выпирающих костей на плечах и преувеличенно острые углы коленок, локтей и запястий. Одна распластавшаяся пауком ладонь лежит на бедре, и между пальцами зажата догорающая сигарета. Голову девушка уронила на грудь, и прямые коричневые волосы занавешивают лицо. – Мисс Мэри Армстронг? – произносит Банни, делая шаг в ее сторону. Девушка вскидывается и поднимает голову. – Она здесь больше не живет, – хриплым голосом, медленно и глухо говорит она. – Тебе нужен Грибной Дэйв? Веки девушки снова опускаются, и голова возвращается в прежнее положение.

– Грибного Дэйва… здесь… нет… – бормочет она себе под нос.

Банни пересекает комнату, вырубает гитарный усилитель, и в комнате в ту же секунду становится тихо и таинственно. Он видит блестящие пылинки, зависшие под потолком вокруг лампочки, идет по комнате и, остановившись перед девушкой, смотрит, как от ее пальцев тянется вверх ленточка голубого сигаретного дыма.

Девушка поднимает голову и пускает в ход все мышцы лба, чтобы попытаться снова поднять веки. Она слегка приподнимает руку, и сквозь полупрозрачную кожу становятся видны тоненькие, почти птичьи косточки ее пальцев. С сигареты падает пепел и, ничуть не пострадав при падении, приземляется ей на майку. Глаза у нее яростного, химически-насыщенного зеленого цвета, а зрачков практически нет, и Банни делает шаг назад. – Детка, ты только посмотри на себя, – произносит он нежно.

Девушка снова роняет голову, в несколько коротких резких приемов, пока наконец подбородок не опускается ей на грудь и лицо снова не скрывается за волосами. Банни наклоняется, приподнимает ее подбородок и видит, что на плакате, который он видел на двери, изображена вовсе не Авриль Лавинь, а вот эта грустная девушка – тот же дерзкий нос, обведенные черным карандашом глаза, прямые коричневые волосы, нимфоманская верхняя губа и тонкое подростковое тело. Банни смутно догадывается, что сходство с Авриль Лавинь не просто удивительное совпадение – в нем есть нечто сверхъестественное. Он чувствует, как с внезапным приливом крови его засасывает в воронку ассоциаций: полупрозрачная девочка с ее посиневшими губами и яркой струйкой крови на внутренней стороне локтя и смертельное оружие в виде шприца для подкожных инъекций и почерневшей ложки, лежащих перед ней на столе, становятся стремительным столкновением времени и желания, слиянием всех кружащихся частиц его устремлений – таких, как, например, пылинки, летающие под потолком вокруг лампочки, – и все то, что он видит сейчас перед собой, возникло лишь благодаря его какой-то искаженной, испорченной тоске. Банни вошел в эту слабо освещенную, отрезанную от остального мира комнату словно в зазеркалье и оказался в объятиях смерти – смерти незнакомой девушки и, может быть, своей смерти тоже. – Дай-ка мне это, – говорит Банни, вынимает из ее пальцев сигаретный окурок и бросает в переполненную пепельницу. – Еще не хватало поджечь дом. Он встает перед ней на колени и тихонько стряхивает пепел с ворсистой ткани выцветшей желтой майки. – О боже, – говорит он, зажигает свою сигарету, делает одну-две затяжки и гасит ее в пепельнице. Он забирается руками под хлопковую майку, тело девушки напряженно вздрагивает и тут же снова слабеет. Банни обхватывает руками ее маленькие холодные груди и содранными в кровь ладонями ощущает твердые жемчужины сосков, похожие на маленькие тайны. Он чувствует, как постепенно замедляется биение ее умирающего сердца, и видит, как на коже головы под тонкими, разглаженными утюгом волосами медленно проступает синева. – Моя дорогая Авриль, – говорит он. Он подхватывает девушку под колени и осторожно смещает ее тело так, чтобы таз оказался на самом краю диванчика. Просунув пальцы под изношенную эластичную ткань ее трусов, резинкой натянутых на острых косточках бедер, Банни стаскивает их до лодыжек, потом мягко разводит ей колени и, пытаясь справиться с пуговицей и молнией, снова чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Он именно так себе ее и представлял – волосы, губы, дырка – и вот, подложив руки под ее безвольно распластанные ягодицы, он входит в нее, будто чертов свайный молот.

Глава 27

Огромный сгусток тумана покатился себе дальше, и Банни-младший сидит один на низкой кирпичной стене и играет с фигуркой Дарта Вейдера. Хотя мамин призрак исчез, он до сих пор ощущает на веках прохладный отпечаток ее прощальных поцелуев, похожих на два крошечных близнецаобещания. Его мама, как поется в песне, в нем, без него и повсюду вокруг. Он – самый сильный, и она будет его защищать – вот что она ему обещала. Ох уж эти обещания – думает Банни-младший, болтая ногами, улыбаясь и что-то напевая себе под нос. Он скачет Дартом Вейдером по стене и смотрит, как старый черный “BMW” подъезжает к дому со всем этим хламом во дворе и останавливается. Банни-младший видит, как водительская дверь открывается, и из нее книжкой-гармошкой выкидывается высокий худой мужчина, похожий на набор неприличных открыток. Его волосы выкрашены в белый цвет, на нем узкие выцветшие джинсы, черная футболка и розовые кожаные туфли. Мальчик замечает классную татуировку в виде скорпиона у него на шее и думает, что этот парень, пожалуй, очень крутой клиент – настоящая барракуда.

Мужчина рассеянным привычным взглядом окидывает улицу – смотрит направо, смотрит налево, – и Банни-младший наблюдает за тем, как он роняет связку ключей, чертыхается, наклоняется и поднимает ключи с земли. Затем он взбегает по ступенькам, щелчком запускает сигарету во двор и входит в дом, громко захлопнув за собой дверь.

Банни-младший сидит на стене, болтает ногами и думает о том, что сказала ему мама. Он улыбается, ему приятно думать, что он всего-навсего ребенок, и больше от него в общем-то ничего не требуется – нужно просто быть ребенком. Ребенком, которому нравится Дарт Вейдер, ребенком, у которого прекрасная память и который может хранить у себя в голове целую кучу разных потрясающих фактов, ребенком, которому интересен мир, ребенком, у которого “очень доброе сердце”, ребенком, который даже может разговаривать с духами. И совсем необязательно, чтобы взрослый мир, в котором он существует, был ему понятен – почему все похожи на зомби, почему умерла его мама, почему его отец большую часть времени ведет себя как сумасшедший.

Банни-младший вдруг вспоминает девочку на велосипеде, и сердце начинает биться быстрее, и ему так хочется сказать ей, что больше ничего не нужно делать – достаточно просто быть маленькой девочкой, и, когда она вырастет, ей совсем необязательно становиться одной из них и целыми днями кукарекать на всю улицу.

Он знает, что скоро случится что-то ужасное, но почему-то это не слишком сильно его волнует. Он чувствует, что выработал иммунитет к безумному взрослому миру – ну вот как бывает иммунитет к гриппу, или проказе, или, там, радиации. Ему как будто бы ввели особую вакцину, и теперь покусай его хоть каждая змея на планете, он все равно сможет встать и уйти. Банни-младшему кажется, что призраки защищают лучше, чем настоящие люди, и об этом ему бы тоже очень хотелось рассказать девочке на велосипеде.

Мальчик надеется, что с его отцом не произойдет ничего совсем уж плохого, потому что хоть мама и сказала, что он заблудился, и хоть он, наверное, и не слишком хороший отец – не такой, каких Баннимладший видел по телевизору, или, там, в журналах, или в парках (ну, например, таких, которые покупают лекарство, чтобы уберечь своего ребенка от слепоты, или запускают в сквере фрисби, или что-нибудь еще вроде этого) – все равно Банни-младший любит папу от всего сердца и ни за что на свете не согласился бы обменять его на другого. Да и кто бы на его месте на это согласился? Ведь когда он веселится, это же можно просто умереть со смеху – вот как, например, сейчас, когда он скачет по ступенькам старого домаразвалюхи, со всех сторон заваленного хламом, раздолбанными холодильниками и ваннами, и штаны болтаются у него где-то в районе носков. Ну какой еще папа способен на такое?

Через несколько секунд дверь дома распахивается, и человек по имени Грибной Дэйв вываливается из покосившегося домика с явным намерением опустить Банни на голову клюшку для гольфа. Банни знает об этом, потому что в руках у Грибного Дэйва железная клюшка-девятка, и к тому же он орет страшным голосом убийцы: – Считай, ты уже мертвец, ублюдок!

Банни несется через двор и интуитивно догадывается, что, скорее всего, бег – это пустая трата времени и велика вероятность того, что катастрофа, которая охотилась за ним всю жизнь, наконец-то его настигла и Судный день вот-вот настанет. Но в то же время он думает и о том (можно ведь поразмыслить и о чем-то конструктивном), что надо к чертовой бабушке уносить отсюда ноги.

Однако, перебегая через двор, заваленный всей этой никчемной рухлядью, Банни обнаруживает, что все эти штуковины – и стиральная машина, и ванна, и холодильник – будто сговорились преграждать ему путь, и с каждым спотыканием и падением он ощущает (и в этом чувствуется предвестье беды) апокалиптический шепот смертоносной железной “девятки”, разрубающей воздух где-то совсем рядом с его черепом. Он уверен как ни в чем другом, что Грибной Дэйв прав: он – хренов мертвец.

И тут, проявив атлетическую ловкость, удивившую его самого, Банни перескакивает через старую чугунную ванну на кривых ножках (кстати, за нее бы отстегнули пару фунтов), преодолевает остаток дорожки, рывком дергает дверцу “пунто”, обрушивается на сиденье и захлопывает за собой дверь. Он нажимает на кнопку, запирающую замок изнутри, и под бешеный грохот сердца поворачивает ключ зажигания. На этот раз “пунто” не кашляет и не хрипит, но и не заводится. – Чертов кусок дерьма! – орет Банни и поворачивается к Банни-мадшему: – Запри свою гребаную дверь! Мы все умрем!

Банни поднимает глаза и видит кровожадное лицо Грибного Дэйва, похожее на страшную расплавленную маску, затем видит горизонтальный замах клюшкой и слышит, как со звуком ружейного залпа разбивается окно на его стороне машины – оно яркими искрами колотого стекла врывается в машину и окатывает Банни мелким злобным цирконием.

Банни еще раз поворачивает ключ, и “пунто”, словно рассвирепев от нападения на хозяина, обиженно рычит и заводится в тот самый момент, когда до Банни доходит, что Банни-младшего на самом-то деле вовсе и нет в машине, а Грибной Дэйв как раз с диким криком снова замахивается клюшкой.

Банни выжимает газ, бешено выворачивает на улицу, и тут откуда ни возьмись появляется Баннимладший в шортах и футболке и почти безмятежно преграждает машине путь. – Пап, – говорит он.

Банни ударяет по педали тормоза, “пунто” с визгом останавливается, и Банни-младший стоит неподвижно перед автомобилем, и в это мгновение между отцом и сыном вспыхивает вдруг истинная близость. Глядя в упор друг на друга, они остаются на своих местах и не произносят ни слова, но сейчас они понимают друг друга как никогда, это понимание очень неясное и неосязаемое, но оно имеет какое-то отношение к стыду, ужасу и смерти.

Грибной Дэйв направляется в сторону Баннимладшего, его мозг зарастает полипами, лицо алеет жаждой крови, а на шее извивается скорпион. Он заносит клюшку над головой мальчика. – Ты труп, маленький говнюк! – кричит он.

Но Банни-младший стоит на месте и не двигается. Он чувствует мамины поцелуи у себя на веках и помнит ее обещание – что она в нем, без него и повсюду вокруг – и чувствует себя защищенным и даже замечает, что воспаленные веки больше не болят и дневной свет не так сильно режет глаза, а еще он понимает, что человек, который стоит перед ним, всего лишь очередной дурацкий клиент в очередном безумном эпизоде бесконечного парада сумасшедших происшествий, которые скапливаются таким, типа, известковым налетом на всем, чем бы ни занимались взрослые. Он понимает, что это всего лишь новая порция дождя из птичьего дерьма, который вечно льется на деяния взрослых с их лицами разрушителей, смертоносными клюшками для гольфа, отвратительными озлобленными ртами и извивающимися черными скорпионами – и не чувствует никакой потребности сдвинуться с места – а Грибной Дэйв подходит все ближе, время размалывается в муку, все зависают в воздухе, подобно пылинкам, и Банни принимается кричать что-то неразборчивое и отчаянное, но мальчик не слышит его слов, потому что Банни одновременно бешено сигналит клаксоном, но Банни-младший все равно не двигается с места, и Грибной Дэйв, по-взрослому громко хрюкнув, опускает свою железную “девятку” на мальчика, тот рефлекторно слегка отклоняется влево и чувствует, как жало клюшки просвистывает мимо, зацепив его за ухо, и тут же раздается мощнейший удар металлом о металл – это клюшка врубается в капот “пунто”. Банни-младший прижимает руку к уху, потом смотрит на нее и видит испачканные в крови пальцы – он тоненько, будто котенок, вскрикивает, испаряется в полном угрозы воздухе и вновь материализуется уже на пассажирском сиденье “пунто”.

Банни с ревом пускает машину по пустой улице, клюшка для гольфа опускается вновь и разносит вдребезги заднее стекло маленького героического автомобиля. Потирая ухо, Банни-младший оглядывается и сквозь дыру в заднем окне видит, как Грибной Дэйв поворачивается, бежит в сторону дома, забрасывает железную “девятку” куда-то во двор и исчезает за дверью.

– Он, кажется, из тех, кого ты называешь чокнутыми, да, пап? – говорит Банни-младший. Мальчик открывает бардачок, достает оттуда бумажную салфетку, прижимает ее к уху и подносит к глазам.

– Он в меня попал, пап. Банни ничего не говорит, ветер дует в отсутствующее боковое стекло, челка хлещет его по глазам, а пиджак поблескивает пайетками из битого стекла. Банни сворачивает на обочину, выключает зажигание и смотрит прямо перед собой, изо всех сил вцепившись в руль. Он делает несколько ровных вдохов, ныряет под сиденье и достает четвертушку виски, которую хранит там на случай крайней необходимости. Он откручивает крышку и разом проглатывает половину. Потом заталкивает в рот сигарету и глубоко затягивается.

– Больше никогда этого не делай, мать твою, – говорит он сыну.

– Чего не делать, пап? – спрашивает мальчик.

– Не выходи из машины.

– Мама хотела со мной поговорить, – говорит Банни-младший.

– Господи! Ты только посмотри, что этот придурок сделал с “пунто”! – кричит Банни и стряхивает с приборной панели осколки стекла. Он выпячивает на Банни-младшего глаза и шипит сквозь сжатые зубы:

– Это тебе не игрушки, черт возьми!

– Я знаю, пап.

– Тут все всерьез, чтоб тебя! В этот момент Банни понимает, что во всей этой суете сам по себе включился радиоприемник, и из него раздается “Spinning Around” Кайли Миноуг: безумно колотится ритмичный синтезатор, и Кайли изможденным голосом поет о том, что готова трахнуть все, что угодно, и тут Банни бешено вздрагивает, дрожит всем телом и снова вздрагивает, дрожит и вздрагивает, и сердце у него в груди бьется как отбойный молоток, и зубы принимаются стучать друг о друга, как в заводном черепе, и тогда он заносит руку, открывает рот и с чудовищным экзистенциальным ревом бьет по приемнику кулаком.

– Гребаная песня! – орет он. И тут звонит телефон.

– Черт! – взвизгивает он, выхватывает телефон из кармана пиджака, с щелчком его открывает и орет в трубку: – Чего!

– Банни?

– Чего!

– Это Джеффри, у тебя все в порядке, командир?

– Нет, Джеффри, у меня ни черта не все в порядке! У меня, на хрен, ничего ни черта не в порядке!

– Слушай, Бан, звонила какая-то мисс Ламли. Сказала, что она присматривает за твоим отцом. И голос у нее такой… ну… я бы сказал, она охренительно вне себя от злости. Сказала, что тебе надо дуть к отцу, типа, немедленно. Что это вроде как срочно. По ее мнению, я цитирую, это “вопрос жизни и смерти”.

– Чего? – выкрикивает Банни. – Сейчас?

– Она говорит, что твой отец очень плох или типа того. Банни молчит.

– Я просто передаю сообщение, командир, – говорит Джеффри. Банни складывает лобстером телефон, швыряет его на приборную панель и колотит по рулю до тех пор, пока руки не начинают болеть.

– Черт, – говорит он. – Черт! Черт! Чтоб вам всем!

– Куда мы теперь, пап? Банни заводит “пунто”.

– К твоему дедушке, – отвечает он. – Моему отцу. Великому Банни Манро Первому. Надавив на газ, Банни криво выруливает на дорогу, вламываясь в вечернее движение приморской трассы.

– Вот куда мы теперь, черт возьми, – подытоживает он. Банни-младший видит широкую полосу помятых грозовых туч, собирающихся над серым набухшим морем, и стаи чаек, похожие на обрывки газет, разбросанные по небу, а небо выглядит таким угрюмым и оскорбленным, что, кажется, вот-вот не то разрыдается, не то намочит штаны. Ветер пахнет рыбой и солью, и слышно, как разбиваются о стену волны. – Наверное, будет дождь, – говорит Банни-младший, обернувшись к отцу и дотронувшись рукой до пораненного уха. И конечно же, в этот самый момент он видит, как первые крупные капли дождя ударяют по раскореженному капоту “пунто”, и вот вспарываются небеса, и оттуда потоком выплескивается ливень.

Глава 28

В домах неподалеку от улицы Олд-Стайн ковры потерты, а лампочки перегорели, на выцветших, ободранных обоях синий китайский узор, на котором китайцы трутся друг о друга или друг другу отсасывают, – Банни не может точно разобраться, что именно они там делают. Он поднимается по лестнице и чувствует, что это последнее место на земле, где бы ему сейчас хотелось оказаться. Ребра болят, колени разбиты, кожа на ладонях содрана, а нос напоминает ядовитый гриб мухомор, и к тому же разорваны брюки, а начес на лбу выглядит так, будто его переварили и повесили здесь уже после того, как он побывал у кого-то в желудке. Банни-младший идет следом, и после каждого лестничного пролета выглядывает в окна, в которые хлещет гроза, и молится о том, чтобы мусорные мешки, которые папа прицепил изолентой к выбитому лобовому стеклу “пунто”, держались покрепче: он оставил на заднем сиденье энциклопедию, и, если с ней что-нибудь случится, он просто не знает, что тогда будет. Навстречу Банни по лестнице спускается мисс Ламли, на ней голубая сестринская форма, в одной руке – сумка, в другой – связка ключей, а на накрахмаленной груди танцуют перевернутые вверх ногами часики.

– Вас-то мне и нужно, – говорит она.

– Что случилось с лифтом? – спрашивает Банни, хватая ртом воздух и потея так обильно, что рубашка прилипает к ребрам.

– Сломался, – сухо отвечает мисс Ламли. – Еще несколько месяцев назад, мистер Манро. Мисс Ламли за пятьдесят, у нее приятное доброе лицо, которое временно искажено (покраснело, помрачнело и устало осунулось) тем, что мисс Ламли пришлось исполнять какие-то крайне неприятные обязанности. Она смотрит на Банни поверх черной оправы очков и протягивает ему бренчащую связку ключей.

– Я увольняюсь, – объявляет она.

– Что? – произносит Банни.

– Ваш отец умирает, мистер Манро. Ему необходима постоянная профессиональная забота.

– Я думал, вы приходите как раз для этого, – говорит Банни.

– Ему нужно в больницу, мистер Манро.

Мисс Ламли спускается на одну ступеньку, заталкивает ключи в ладонь Банни и оглядывает его с головы до ног.

– Что с вами произошло? – спрашивает она.

– Он не желает ложиться в больницу, вы же знаете, – говорит Банни, прислоняясь к стене, чтобы не упасть, груз последних нескольких дней лежит у него на плечах огромными мешками с цементом.

– Может, вам теперь стоит отправиться туда вдвоем, – произносит мисс Ламли, мягко касаясь носа Банни рукой. – Вы выглядите еще хуже, чем он.

– Вы и сами не в лучшей форме, – огрызается Банни, улыбается и лезет в карман пиджака за фляжкой со скотчем. – Выпить не хотите? Мисс Ламли улыбается в ответ.

– Мне пришлось нелегко. Я очень терпеливый человек, мистер Манро. И делала все, что было в моих силах. Но я не стану больше подвергать себя тем оскорблениям, которые здесь так долго сносила. Я уверена, что вы меня понимаете. Ваш отец очень болен, – мисс Ламли прижимает руку к груди. – Болен вот тут, – а потом она стучит себя по голове, – и тут. Банни делает большой глоток из фляжки и закуривает, а мисс Ламли тем временем смотрит на Баннимладшего.

– Привет, малыш, – говорит она. Банни-младший вертит в руках фигурку Дарта Вейдера.

– Меня ударили в ухо, – делится он.

Мисс Ламли наклоняется, поправляет на носу очки и изучает крошечную рану мальчика.

– Для этого у меня кое-что найдется, – говорит она, открывает сумку и достает оттуда тюбик крема с антисептиком и коробочку пластырей. Она накладывает на кончик уха небольшое количество крема и сверху приклеивает маленький круглый пластырь телесного цвета.

– Ты побывал в настоящем сражении, – говорит мисс Ламли, закрывая сумку.

– Мой противник выглядит куда хуже, – отвечает Банни-младший, смотрит на отца и улыбается. Мисс Ламли поворачивается к Банни.

– У вас замечательный сын, – говорит она. Банни сосет сигарету, его руки дрожат, под правым глазом подпрыгивает наэлектризованный нерв, а по лицу течет ручеек пота.

– Нет, в самом деле, мистер Манро, вы нормально себя чувствуете?

– Слушайте, – обрывает ее Банни. – У меня сегодня день посещений.

– Я понимаю, как вам нелегко, – говорит она и кладет руку ему на плечо. – Уговорите отца лечь в больницу, мистер Манро. Она подхватывает сумку и, спустившись на несколько ступенек, исчезает. Банни гремит связкой ключей, перебирает их пальцами и смотрит на Банни-младшего.

– Ну что ж, – вздыхает он. – Вперед.

Мальчик оглядывается и, склонив голову набок, улыбается ему своей разобранной улыбкой, и вот они вдвоем – отец и сын – поднимаются по последнему лестничному пролету.

Банни заправляет рубашку в штаны, выравнивает галстук, допивает все, что осталось во фляжке, и напоследок еще разок затягивается. – Как я выгляжу? – спрашивает он у Банни-младшего, но тут же, не дожидаясь ответа, трижды стучит в дверь квартиры 17 и из соображений предосторожности делает шаг назад. – Вали отсюда, сука! – раздается изнутри страшный рев. – Я занят!

Банни наклоняется поближе к двери. – Отец! – кричит он. – Это я! Банни!

Изнутри раздается ужасный кашель. Затем лязгает замок, слышно, как двигают мебель, и после череды отборных ругательств дверь наконец открывается, и на пороге появляется Банни Манро Первый, маленький и сгорбленный, одетый в свитер в коричневый ромбик со снежинками и белым медведем на груди, рубашку цвета никотина и страшно измочаленные замшевые тапки. Молния у него на штанах расстегнута, а из-под рукавов свитера и из-за воротника выглядывают выцветшие синие татуировки. Кожа на старческом лице серая, как дешевые газеты, десны искусственной челюсти выкрасились в ярко-багровый цвет, а зубы на них громоздкие и коричневые. Грязь бесцветных волос стекает по яйцевидному черепу подобно куриной подливке. Его окружает невыносимый запах застарелой мочи и лекарств. В одной руке он держит тяжелую палку, в другой – отвратительного вида носовой платок. Он смотрит на Банни и клацает вставной челюстью.

– Я же сказал, вали отсюда! – И он захлопывает дверь прямо у Банни перед носом.

– О боже, – вздыхает Банни и открывает дверь ключом.

– Только ничего не говори, – сквозь зубы шепчет он Банни-младшему, и они оба входят в комнату. Комната тесная, непроветренная и пропитавшаяся застарелым сигаретным дымом. В окна за кружевными занавесками, пожелтевшими от старости, стучится гроза, а в крошечной кухне истошно вопит чайник. Старик уселся в единственное кожаное кресло напротив телевизора и уложил свою палку поперек колен. У него за спиной стоит торшер из красного дерева, и из-под украшенного кисточками абажура на удлиненный череп старика свирепо льется свет. Телевизор с перенасыщенными оттенками красного и зеленого показывает порно с участием девочки-подростка и черного резинового члена. Старик заталкивает корявый кулак в тухлые серые штаны и ухватывает себя за член.

– Ни хрена эта дрянь не действует! – объявляет он. Он поднимает голову, трет подбородок и одним прозорливым глазом рассматривает не самый удачный внешний вид Банни. Он втягивает воздух сквозь свои психоделические челюсти и тычет пальцем в похожий на красную розу нос Банни.

– Где это ты так? – спрашивает он. – Насиловал старушку? Банни нащупывает кольца миссис Брукс у себя в кармане и испытывает что-то вроде угрызений совести.

– Тебе надо выпить чаю, отец, – говорит он, заходит на кухню и выключает визжащий чайник.

– Нет, не надо, – отрезает старик. – Мне надо оторвать яйца ко всем чертям! И он снова роется у себя в ширинке. Банни подходит к телевизору и нажимает на кнопку.

– Давай-ка пока его выключим, – говорит он.

– Тогда дай мне сигарету, – хрипит старик и стирает пену в уголках губ. – Мои сперла эта чертова сука. Банни подходит к отцу и протягивает ему пачку “ламберт-и-батлер”. Старик втыкает себе в губы сигарету и кладет пачку в верхний карман рубашки. Банни дает ему прикурить, а Банни-младший тем временем подходит к маленькой птичьей клетке, стоящей на антикварном деревянном столике у окна. В клетке на жердочке из резной слоновой кости сидит крошечная механическая птичка с красно-голубыми крыльями. Банни-младший проводит пальцами по золоченым прутьям клетки, и маленький робот раскачивается на жердочке.

– Ну что, налить тебе чаю? – спрашивает Банни.

– Не надо мне чаю, – огрызается старик и затягивается сигаретой, а потом прижимает ко рту платок и заходится в приступе кашля, который, похоже, никогда не кончится и от которого его старое тело складывается вдвое, а на глаза наворачиваются темные желтые слезы.

– Отец, ты в порядке? – спрашивает Банни.

– Восемьдесят сраных лет – и я беру и подхватываю рак легких, – возмущается старик и выплевывает в платок нечто неописуемое. – Да, бля, я в полном порядке, просто блеск!

– Чем я могу тебе помочь? – спрашивает Банни.

– Помочь? Ты? Ну и шуточки у тебя, мать твою. Банни-младший поворачивает золотой ключик на передней стенке птичьей клетки, и заводная игрушка оживает и поет песню – несколько коротких нежных нот, ее клюв открывается и закрывается, и красно-синие крылья поднимаются и опускаются. Лицо мальчика озаряется радостью.

– Не сломай эту хрень. Она стоит целое состояние, – говорит старик, пытаясь скрюченными пальцами застегнуть ширинку.

– Извини, дедушка, – говорит мальчик. Старик бросает возиться со штанами и смотрит на Банни, зажав в зубах сигарету, полоски кожи обматывают его шею, словно изношенные аптекарские резинки.

– Как он меня назвал? – спрашивает он, тыча пальцем в мальчика. – Он что, издевается?

– Он твой внук, отец, и ты прекрасно это знаешь, – говорит Банни. Старик поворачивается к Банни-младшему, который наблюдает за маленькой механической птичкой, поющей и танцующей у себя на жердочке.

– Брось ты эту чертову птицу и иди к деду, – скрипит старик. Маленькими осторожными шажками Банни-младший приближается к старику, но тот резко притягивает его к себе, наклоняется к нему и, оттопырив большой палец в сторону Банни, который стоит, щелкает крышкой “зиппо” и бесцельно похлопывает себя по карманам пиджака в поисках сигареты.

– Надеюсь, ты разобьешь ему сердце, – говорит старик. – Надеюсь, ты разобьешь ему сердце точно так же, как он разбил его мне.

– Отец, оставь его в покое, – бормочет Банни. – И дай мне сигарету.

– Отвали! Нужны сигареты – покупай их себе сам! – возмущается Банни-старший и смотрит на Банни искоса одним глазом, желтым и влажным, а потом облизывает губы и отхаркивается в платок. Банни-младший возвращается к клетке и снова поворачивает ключ.

– Я только что говорил с женщиной, которая за тобой ухаживает, – говорит Банни. – Мисс… Как там ее?

– Мисс Чертова Сука.

– Она говорит, что тебе надо лечь в больницу.

Банни-старший поднимает над головой палку, и лицо его багровеет от ярости.

– Скажи этой заразе, что, если она еще хоть раз сюда заявится, я переломлю эту свою чертову палку об ее спину! Ясно? Я ее просто отымею… – Старик непристойно машет в воздухе палкой и обнажает зубные протезы. – Отымею ее в жопу! Выверну ее, на хрен, наизнанку!

– Господи, отец, – выдыхает Банни.

– Выпотрошу суку к чертовой матери! – кричит старик и облизывает губы огромным круглым языком. Он снова откашливается в платок и сует его под нос Банни-младшему, чтобы тот посмотрел.

– Видал? – орет он. – Это мои чертовы легкие! Банни-старший указывает палкой на Банни.

– А этот твой засранец, отец, я ведь пытался обучить его своему делу, – рычит он. – Показывал ему такое, о чем другие мальчишки могут только мечтать…

– Ну ладно тебе, отец, – говорит Банни.

– И что в итоге? В итоге он торгует щетками для унитазов!

– Косметикой.

– Один хрен, – презрительно бросает старик.

– По предварительной записи, – уточняет Банни.

– Чертов любитель.

– Я работаю на уважаемую компанию, – добавляет Банни.

– Продавец туалетной бумаги, вот ты кто, мать твою! – подытоживает старик, опускает голову между ног, издает смертельный стон и закашливается так, что, кажется, его сейчас вывернет наизнанку. Потом он вытирает глаза платком и опять затягивается сигаретой.

– Отец, тебе нужен профессиональный медицинский уход, – говорит Банни.

– Ты разбил мне сердце. Ты перекрыл мне кислород, чертов засранец.

– Отец, тебе нужно…

– И не смей являться сюда и рассказывать мне, что мне нужно! Старик обращается к Банни-младшему и стучит вытянутым пальцем по рябой луковице носа.

– Я был антикваром, ясно? У меня был на это нюх.

– Отец… – говорит Банни.

– Хочешь кончить так же, как и он, – никем?

– Отец… Старик смотрит на Банни и усмехается.

– Заткни варежку. Ты пропащий случай, гиблое дело. Но, может, мальчишку нам еще удастся спасти. – Старик хлопает руками по подлокотникам кресла. – Если бы он только прислушался к тому, что я говорю… Банни-старший снова отхаркивается в платок. От усилий его лицо снова багровеет, некоторое время он приходит в себя, а потом глаза затягивает поволока воспоминаний и потерь, и он говорит тихо и с самым таинственным видом.