Текст книги "Выжженный край"

Автор книги: Нгуен Минь Тяу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Нет, – искренне ответил Хьен, порывисто сжав его худую руку, – я понимаю вас.

– Понимаете? Значит, я рассуждаю здраво?

Девушка снова осторожно прикоснулась к рукаву его кимоно:

– Отец!

– Что, Тху Лан? Моя дочь опасается, – старик снова повернулся к Хьену, – что я допущу какую-нибудь оплошность в разговоре с вами. Она мало знает о вас и многое воспринимает неверно. Бытует, знаете ли, такое мнение, будто коммунисты всецело поглощены своей идеей, а все человеческое им чуждо. Но разве это так? У коммунизма есть две грани – Насилие и Гуманизм. Именно это и принесло вам победу…

– Пока об этом говорить несколько преждевременно, – сказал Хьен.

– Ну нет, вы и сами хорошо это знаете, да и положение дел на фронте подсказывает. Я не политик, я всего лишь один из тех, кто относится к истинным патриотам. Я, разумеется, не коммунист, однако уверен твердо, что не сегодня завтра коммунисты должны будут взять на себя переустройство пашей страны, родного для нас с вами уголка земли, который через край полон взаимной вражды и трагедий. А голод, отсталость и разруха, которые принесла война! Но они-то как раз на виду, и оттого справиться с ними несравненно легче, чем с тем глубинным, что выросло, притаилось в человеке за долгие годы раздора. Пролито немало крови. И раны будут еще долго болеть, и ненависть еще долго не иссякнет. Так позвольте же полюбопытствовать, что собираетесь предпринять вы, коммунисты? Какие меры, неординарные, продиктованные великодушием, могут быть здесь приемлемы, как распутать этот клубок? Ведь в нем столько крови и слез.

– Это огромная работа, – ответил Хьен, беседа казалась ему все интересней. – Но, раз уж вы завели разговор, видимо, у вас есть на этот счет какие-то соображения?

– Нет, таковых пока не имею. Хотелось поделиться с вами своими опасениями. Не знаю, может, я в чем-то неправ?

Хьен чувствовал, что за волнением старика скрывается еще что-то, в чем тому, видимо, трудно признаться, и счел нужным ответить прямо.

– Все, что вы сказали, – задумчиво сказал он, – очень верно. Ваша тревога, ваши опасения… Хотелось бы напомнить только об одном, – Хьен пристально посмотрел на старика, словно раздумывая, говорить или нет. – Действительно, многие по-прежнему думают, что мы, те, кого здесь привыкли называть «вьетконгом», обделены чувством сострадания, снисхождения к людям, а то и вовсе лишены его. нас выставляют бессердечными людьми, которым ведома только ненависть, кое-кто считает, что «вьетконги» только потому и идут от победы к победе, что умело подогревают слепую ненависть масс.

– Ну, это всего лишь доктрина военных психологов, – отмахнулся старик, – к чему говорить о ней!

– Нет, простите, это не совсем так! К сожалению, термином «гуманизм» здесь на Юге сейчас усиленно пользуются не только военные психологи и заядлые антикоммунисты, но и очень многие образованные и прогрессивные люди. Мне пришлось пробыть какое-то время, нелегально, конечно, в оккупированной зоне, и, думаю, я могу судить более или менее объективно. Американцы и верхушка этого государства, которое сейчас трещит по всем швам, весьма изобретательны, чего они только не придумали – и национальное собрание, и конституцию, и законы, все чин-чипом. Но за пределами Сайгона да и других крупных городов их режим освобождался от этого камуфляжа и представал в своем подлинном обличье – карателя и палача! Нет, вы не правы, не в этом безумном исходе разбитой армии потеряно было человеческое лицо. Превращение в скотов свершилось намного раньше. В любой деревне простые люди, которые, кстати, и слыхом не слыхивали, кто такие коммунисты, расскажут и о карателях, и о «коммандос», о «черных орлах» и «бешеных буйволах»… Попробуйте задаться вопросом: можем ли мы быть к ним снисходительными? И могли ли мы не поднимать людей на борьбу с ними? Извините, но в том, что ненависть к убийцам и угнетателям никак нельзя считать чем-то «зверским» или «негуманным», я абсолютно тверд.

– Да, прежний режим порождал зло, это так, – поспешно согласился старик.

– Я не знаю пока всего, что нам предстоит предпринять, чтобы вернуть этих людей к жизни среди пас. Но попробуем представить себе, что в этой войне победили не мы, а их режим, что тогда сделали бы эти палачи и каратели?

– Это было бы бедствие, весь ужас которого трудно даже себе вообразить. Они уничтожали бы всех и вся в слепой ярости.

– Ну так вот, сейчас это ни в коем случае не произойдет! – с расстановкой произнес Хьен.

– Безусловно, – ответил старик, – скорбные сцепы, которые разыгрываются на наших глазах, – трудное наследство. Поймите только, что тревога, которой я с вами поделился, – это тревога о дне грядущем, ведь он начнет переустройство нашего общества.

Глава IV

Какой, однако, непростительной глупостью было явиться по собственному почину на регистрацию, думал майор. Как можно было поступить так наивно, решив, что это наилучший способ избегнуть уготованной кары. В том, что двое военных привели Шиня прямо в лагерь, майор увидел перст судьбы. Сейчас каждую минуту нужно было быть начеку, тучи сгущались.

Выдержка изменила ему, он не мог далее притворяться спокойным и равнодушным. Он подозревал, что десантник давно уже раскусил его. Майор был из тех людей, кто умеет предвидеть последствия. Он бы предпочел не давать пищи для подозрений, но у десантника, человека, оказавшегося с ним в одной лодке, они наверняка должны были зародиться. В таком случае, решил майор, не лучше ли будет открыться, ведь не чужие они теперь, напротив, оба в руках у вьетконгов и оба все равно что в клетке.

И вот, когда их в очередной раз вывели на работу – убирать территорию, – он, предварительно взяв с десант-пика клятву молчать, рискнул кое-что ему доверить.

– Если я так и буду сидеть здесь, – добавил он полным затаенной злобы голосом, – они про все дознаются. Не желаю принимать смерть из их рук!

– По ведь вы не назвали свое настоящее имя… – Десантник хорошо понимал, что ситуация, в которую попал этот майор «коммандос», сродни той, в коей находится рыба, лежащая на кухонной доске, но говорить об этом прямо в лицо ему не хотелось.

– А что я от этого выиграл? – Майор оторопел от такой наивности.

– Что же вы намерены предпринять? – спросил десантник.

– Есть только два пути…

– Вы мне доверяете?

Майор ничего не ответил, а потом сам задал вопрос:

– А как вы оцениваете ситуацию? Что нас ждет?

– Полный провал.

– Ну нет, я настроен более оптимистично. Вы что, собираетесь смириться со своим положением?

– А что вы – можете предложить иное?

– Я вижу два выхода. Один – это самому распорядиться своей жизнью.

– Даже так?

– Да, если ничего другого не останется…

– Ну, а второй?

– Второй…

Майор сжал кулаки, глаза его блеснули, он весь подобрался, почувствовав в себе то возбуждение, ту жажду действия и мщения, которые обуревали его, когда он лежал с автоматом в руках, а рядом были сын и жена, подававшая патроны, и он нажимал на гашетку, пока автомат не захлебнулся.

– Нет! – тихонько воскликнул он. – Я ни за что со всем этим не примирюсь! Я верю, что паше дело не будет проиграно так бездарно, да еще кому – этим невеждам и тупицам!

– И никакого иного выхода вы не видите? – хладнокровно спросил десантник.

– Иного? – Майор пристально посмотрел на пего, начиная догадываться, куда он клонит.

– Я считаю, что мы вынуждены примириться с историей.

– Ах, вот что! – воскликнул майор, едва сдерживаясь, чтобы не ударить своего собеседника. – Вот, значит, как вы собой распорядились! И вы сознательно избираете этот путь?

– Сознательно, я много и давно об этом думаю… Это, кстати, путь и для вас и для многих других…

– И это говорите вы, офицер авиадесанта… – горько сказал майор.

– А я последнее время там не служил. Я лишился доверия, и меня перевели в другую часть.

– Почему?

– Потому что… Словом, я сам во всем виноват. Потерял вкус к драке! Баста, достаточно я им послужил. Кстати, не слышали последних сводок? Думайте обо мне, что хотите, но такие, как вы, потерпят фиаско. Нечего и пытаться раздувать потухший огонь.

– Значит, по-вашему, я должен пойти с повинной? Да вы смеетесь надо мной!

– Вовсе пет. Этим вы в какой-то мере смягчите свою вину.

Они замолчали. Молчание было тяжелым, напряженным.

– Нет! – наконец решительно сказал майор. – Нет! Ни за что!

– Подумайте хорошенько.

– Нет, я никогда на это не пойду.

– Ну хорошо, может быть, вы думали ужо и о том, какому из названных вами выходов отдать предпочтение?

– Я все продумал. Отчасти и сами обстоятельства меня к этому вынуждают. – Майор внимательно наблюдал за пиратской физиономией бывшего десантника, точно просил хоть немного сочувствия, поддержки. – Ваше мнение мне тоже небезынтересно узнать.

– Считаю, что выбор – это ваше право. Как говорится, право последнего поступка. Только вы один можете принять окончательное решение.

– Поймите же меня, не могу я больше этого выносить!

– Ну, тогда я вам так отвечу: чувство мести может завести далеко, очень легко наделать непоправимых ошибок.

– Выходит, вы предпочли бы, если бы я покончил с собой?!

– Я всего лишь хочу предостеречь вас. Крови и так уже пролито более чем достаточно.

– Пойдете на меня доносить? – побагровел майор.

– Я все сказал, – тихо ответил бывший десантник, – а там – как сами рассудите.

* * *

– Мальчишку в зеленой рубашке, простоволосого, не видели, не пробегал здесь? – Малыш Тханг остановился возле группы беженцев.

– Столько детей беспризорных развелось, и когда только все это кончится… – удрученно вздохнул мужчина, склонившийся над раскрытым чемоданом из искусственной кожи «под крокодила». Подняв взгляд и увидев перед собой военного, он поспешно вскочил и радушно заулыбался.

Тханг переходил от группы к группе. Мужчины, женщины, дети с изможденными, страдальческими лицами, пережившие самые тяжелые испытания, какие только могут выпасть на долю человека, вновь собираясь в дорогу, возились со своим нехитрым скарбом. Тут было все, начиная от прессованных досок и кончая пластмассовыми фруктами. Неподалеку, заносчиво задрав к небу орудийный ствол, стоял танк с разорванной гусеницей, на боку его висела табличка из картона, где неровными буквами было выведено: «Это тело похоронят близкие, просим не трогать». Мертвеца, однако, не было – видимо, уже успели похоронить. Беженцы, завидев подходившего к ним Тханга, бросались навстречу, протягивали сигареты, фрукты, расспрашивали о последних сводках.

Тханг снова спросил о мальчике.

– Был такой, – сказала одна женщина. – В зеленой рубашечке. Как же, я его заприметила, проходил здесь с каким-то солдатом.

– Да-да, у того солдата жена и двое детишек утонули, – добавил мужчина.

– А кто он вам, этот мальчик? – полюбопытствовала женщина.

– Он… – начал было Тханг, но женщина торопливо перебила его:

– Вам бы лучше поторопиться, тот солдат, похоже, совсем от горя умом тронулся.

* * *

Шинь успел заделаться заправским маленьким бродягой, хотя с того момента, как он удрал, прошло не так уж много времени. Расстегнутая, перемазанная грязью рубашка вылезала из штанишек. На чумазой на дутой мордочке застыло упрямое выражение. Вся его робость и боязливость бесследно исчезли. Шел он быстро, стараясь шагать как можно шире, чтобы Тханг его не догнал. Правда, скоро он понял, что это бесполезно, и решил переменить тактику. Теперь, наоборот, он старался идти как можно медленнее и едва переставлял ноги.

– Да что ты ползешь как улитка! Давай быстрее! – Тхангу то и дело приходилось останавливаться и подгонять его.

У Тханга словно гора с плеч свалилась, когда ему удалось наконец разыскать мальчика. Да и Хьен облегченно вздохнул, увидев, что «отродье» отыскалось. Но вот куда им девать малыша, когда, переправившись через лагуну, они зайдут в госпиталь проведать Нгиа? И вообще, как быть с ним дальше? Хьену не хотелось оставлять его в роте. Лучше всего было бы найти какую-нибудь подходящую семью и оставить мальчика там, ничего не рассказывая о нем, а может, даже просто отдать его в детский дом. Уже несколько дней он размышлял над этим, решение избавиться от мальчика, казалось, было твердым – ему не хотелось, чтобы ребенок оставался среди них как живое напоминание о происшедшем.

– Где ты его разыскал? – спросил он у Тханга, оглядев мальчика.

– Чтоб ему пусто было, чертенку этому! Увязался за тем спятившим солдатом.

– И далеко он ушел?

– Порядочно…

– Ты почему удрал? – повернулся Хьен к мальчику.

– Просто так…

– Тебе что, с нами не правится?

– Не правится…

– Почему?

– Не правится, и все!

– Ну, а те дяди тебе правятся?

– Какие дяди?

– У которых много карманов и форма в пестрых пятнах? – Хьен рукой отогнал сигаретный дым.

– Ага, правятся!

– Неужели такой малец уже может нас ненавидеть? – спросил Хьен у Тханга.

– Меня-то уж наверняка больше всех! – констатировал Тханг.

– Ума не приложу, куда его девать, не вести же к Нгиа! – задумчиво сказал Хьен.

– Ну, на время-то куда хочешь пристроим. Только вот потом что, снова его в часть тащить? По мне, – продолжал Тханг, – так кому бы ни отдать, лишь бы с рук сбыть!

– Да кто же теперь возьмет ребенка? – сказал Хьен. – Сейчас всем трудно!

– Как сказать. Вот есть одна…

– Кто есть?

– Да одна женщина есть, говорю…

– Выходит, ты… ты уже искал, кому его отдать, и даже нашел?

– Да нет, случайно с ней встретились…

– Так что же, она сама, что ли, предложила?

– Ну да, попросила. Ты как на это дело смотришь?

Хьен обернулся, ища взглядом мальчика; тот стоял на песке, засунув руки в карманы, и пристально смотрел куда-то в море. Мальчик никогда не видел такого красного, похожего на мяч солнца. А вдруг люди выстрелят в солнце, и этот красный мяч упадет вниз? «У всех есть винтовки, но никто не стреляет в солнце, потому что, если оно упадет, все сгорит и наступит кромешная тьма и отовсюду поползут черти» – это сказал солдат, за которым он увязался…

– Где же эта женщина? – спросил Хьен у Тханга.

– Во-оп в той стороне. Видишь, где гора одежды навалена, это морские пехотинцы все с себя сбросили, когда драпали. Она беженка, возвращается на родину. Можем мальчишку насовсем отдать, а хочешь, договоримся, что потом заберем.

– Ладно, вошли, поговорим с ней, – решил Хьен.

– Шинь! – окликнул Тханг.

Мальчик обернулся. На лице его был написан страх. Красный шар солнца, так похожий на мяч, прямо на глазах сделался из багрового медным, а затем исчез, зато теперь весь край неба слепил глаза ярким огнем! Тысячи трепещущих огненных лучей упали на море и песок, на серые рыбачьи хибары из старого листового железа, на темно-зеленые верхушки деревьев, с которых ушел туман, и земля сразу стала светлее и шире. Но чем выше поднималось солнце, тем громче становился голос волн. Жестокая ссора, разыгравшаяся в океане между водой и ветром, уже достигала материка, но лазурь неба все еще навевала ощущение безмятежности и покоя.

Шинь то и дело оглядывался на яркое небо вдали, потом наконец не выдержал и спросил:

– А вы меня домой… сейчас отведете?

– Да, – ответил Тханг.

– А то солнце скоро совсем сгорит. И черти поползут…

– Что ты болтаешь? – удивился Тханг.

– Кто тебе это сказал? – спросил Хьен.

– Дядя солдат…

– Чушь какая-то! – воскликнул Хьен, и только тут, вдруг спохватившись, впервые со всей ясностью понял, что перед ним всего-навсего малое дитя.

Тханг вел их вдоль моря, по самой кромке песка. Хьен ощущал, как в нем нарастает какое-то внутреннее недовольство самим собой. «А что, если и Тханг чувствует то же самое? – подумал он. – Почему мы с ним так торопимся сбыть мальчишку с рук, точно спешим избавиться от чего-то, что колет глаза?»

Они продолжали свой путь. Посреди пустынного светлого пляжа выделялись темными пятнами груды брошенной одежды: брюки, гимнастерки, башмаки, даже носки. Нетрудно было догадаться, что здесь останавливалось ненадолго целое подразделение, здесь, в последней точке своего тупика, солдаты скинули с себя форму, побросав все прямо себе под ноги. Вдруг Хьен заметил, как мальчик, подойдя к одной из груд, чуть не упал, зацепившись за что-то сначала одной, а потом и другой йогой, и затем окончательно запутался в ворохах этого никому больше не нужного тряпья. Глядя на его маленькую беспомощную фигурку, Хьен вдруг ощутил какое-то беспокойство, даже тревогу. Словно сама прежняя жизнь, еще недавно так ловко нокаутировавшая этих солдат, чье ненужное теперь обмундирование валялось здесь, сейчас, приподнявшись, тянула свои щупальца, пытаясь завладеть мальчиком. «А ведь он вот-вот упадет», – подумалось Хьену. И тут же мальчик в самом деле растянулся, споткнувшись о большой башмак, но затем ему удалось подняться, и он снова двинулся вперед, то и дело цепляясь то за одно, то за другое…

Хьен, точно какая-то сила подтолкнула его, бросился к ребенку, подхватил его, будто вырвал из мира тьмы, посадил на здоровую руку и, осторожно придерживая другой, раненной, прижал к груди.

– Пошли обратно, – сказал он Тхангу. – Давай быстрее к лагуне!

– Ты что?!

– Кончено с этим. Никому мальчишку не отдадим, сами вырастим.

У Хьена, когда он взял мальчика на руки, словно тяжелый груз с души сняли. Он почувствовал, как переполняет его тихая радость. «С чего это я? – спросил он себя. – Что изменилось? Ведь нее осталось, как было, – я солнце, и песок, и я, и Малыш Тханг, и мальчик…»

Сейчас все, казалось, было простым и попятным, хотя и оставалась какая-то горчинка. Но ведь ему еще придется немало повоевать с самим собой, чтобы не думать так, как раньше: мальчик у него на руках – сын врага. Нельзя взваливать на плечи четырехлетнего ребенка грехи его отца. Как бы то ни было, это ребенок. И он безвинен.

* * *

Солнце поднялось высоко.

На восточном берегу лагуны Тамзянг народу собралось великое множество – поджидали лодки. Здесь были и бойцы находящихся на марше подразделений, и беженцы, возвращавшиеся домой, и группа военнопленных, которых из распределителя переводили в лагеря в Куангчи; эти люди сейчас заполняли прибрежную полосу лагуны, за которой шумели деревеньки, мало-помалу возвращавшиеся к нормальной жизни.

Три реки вливаются в воды лагуны Тамзянг, и так же, как эти разные реки, сошлись на се берегу совершенно разные люди: одни – вчерашние противники, другие – только вчера еще просто чужие друг другу и далекие. Кого только нельзя было встретить сегодняшним утром на этой пристани, и все ждали, готовились в дорогу. А пока, в ожидании лодок, знакомились, обменивались репликами, даже шутками, тянулись друг к другу или, наоборот, сторонились, и взгляды, которые эти люди бросали друг на друга, тоже были самые разные – веселые, растроганные, полные сочувствия, поддержки или же, наоборот, недоверчивые, подозрительные, а то и просто мрачные.

Майор и бывший десантник с пиратской физиономией тоже были здесь. Майор смотрел в сторону города. В памяти одна за другой возникали его улицы, старые крепостные степы, и все абсурдней казалось свершившееся отступление. Вчера ночью десантнику удалось раздобыть для него крохотный пакетик – снотворное. Но нет, он не пойдет на то, чтобы подобным образом покончить счеты с жизнью. Майор сидел, сжимая в обеих руках кульки с сушеным рисом, что каждому полагался на дорогу, и, полуприкрыв глаза, делал вид, что дремлет. Спутанные волосы его падали на лоб.

Через полчаса Хьен, Тханг и Шинь уже сидели в длинной моторной лодке. Большой винт оставлял на волнах, в загрязненной у берега воде, дорожку взбаламученной пены, полной мусора и песка. Хьен увидел, как мелькнуло в воде что-то черное, поднявшись снизу, из глубины, как его закрутило, понесло и в то же мгновение толкнуло вниз, и оно исчезло из глаз.

Один из карманов у Шиня сильно оттопыривался, словно набитый острыми камешками. Тханг заметил это.

– Что у тебя в кармане? – спросил он.

– Ничего…

Мальчик растерялся, покраснел и поспешил ладошками прикрыть карман.

– Ну-ка, дай я посмотрю! – велел Хьен.

Шинь начал было отнекиваться, но потом покорно протянул вынутые из кармана бесценные игрушки, подобранные на песчаном берегу. Увидев на ладони ребенка пули, Хьен сердито рявкнул:

– Сейчас же выбрось!

И Шинь послушно выбросил все в воду.

Маленькая рыбачья лодчонка, мягко рокоча мотором, стрелой промчалась мимо них, оставив за собой голубоватый дымный хвост. На корме, наклонившись вперед, стояла высокая некрасивая женщина, а прямо на дне лодки сидел мужчина, выбрасывавший на воду сети.

Над лагуной стоял рев моторов. Волны, поднятые шнырявшими вокруг моторками, ударяли о борта. Лодка, где сидели Хьен с Тхангом и мальчиком, раскачивалась, словно пьяная. Они были на самой середине лагуны. Хьену вспомнилась старинная песня лодочников: «Люблю тебя, мне хочется скорей к тебе прийти…» Берег отдалился и почти скрылся из виду, а с противоположной стороны доносились летевшие над широкой гладью лагуны глухие удары и скрежет железа.

– Ну вот, – обрадованно сказал лодочник, – значит, на той стороне бойцы уже чинят дорогу!

Мальчик машинально оперся спиной о раненую руку Хьена и не мигая смотрел вперед: золотое, слепящее глаза блюдо повисло в небе, отбрасывая вниз на землю множество ярких, огненных лучей.