355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Автор Неизвестен » Из бездны вод - Летопись отечественного подводного флота в мемуарах подводников (Сборник) » Текст книги (страница 28)
Из бездны вод - Летопись отечественного подводного флота в мемуарах подводников (Сборник)
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 00:38

Текст книги "Из бездны вод - Летопись отечественного подводного флота в мемуарах подводников (Сборник)"


Автор книги: Автор Неизвестен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

– Было бы неправдой сказать, что я был абсолютно спокоен. Сами понимаете: ошибись в расчетах хоть немного, и лодка могла удариться о паковые льды. Но я был твердо уверен и в людях, и в технике. Даю команду:

– По местам стоять к всплытию!

Секунды кажутся часами. Но даже толчка мы не почувствовали: лодка словно "вписалась" в полынью. Стрелка глубиномера замерла. Отдраиваем рубочный люк, и крепкий морозный воздух ударяет в отсеки.

– Полюс!..

Через вахтенного офицера отдаю команду:

– Группе, выделенной для водружения на Северном полюсе Государственного и Военно-Морского флагов Советского Союза, собраться в центральном посту!..

Прошло несколько минут, и над полюсом взвилось алое полотнище – флаг Родины. Рядом трепетал на ветру Военно-Морской флаг.

Эти минуты я не забуду никогда в жизни..."

Штурм полюса из глубин!

Трудно ли было это и опасно? Судите сами. Когда командир американской подводной лодки "Скейт" Джеймс Калверт плыл к полюсу, он записал: "Сидя в одиночестве в своей каюте, я не мог прогнать из головы мысль о том, что с каждым оборотом винтов мы уходим все дальше и дальше от безопасного района. Далеко ли мы ушли от кромки льда? Успеем ли мы, если произойдет какая-нибудь неприятность, возвратиться к открытой воде до того момента, когда жизнь в стальном корпусе окажется уже невозможной? Я твердо решил выбросить эти мысли из головы. И все же, несмотря на огромные усилия не думать об этом, я вынужден был сознаться себе в том, в чем не признался бы никому другому. Я боялся..."

Мы шли подледными трассами без рекламного драматизма, а от этого подвиг советских моряков-подводников стал не меньше.

Л. Жильцов. Флаг над полюсом

Лев Михайлович Жильцов, русский. Родился 2 февраля 1928 года в г. Нахабина Истринского района Московской области. Летом 1941 года поступил в 1-ю Московскую Военно-морскую спецшколу. Аттестат зрелости получил в Ленинградском Военно-морском подготовительном училище. В 1949 году закончил Каспийское Высшее Военно-Морское училище. Службу в звании "лейтенант" начал на подводных лодках типа "М" Черноморского флота. Здесь в 1954 году закончил службу в должности старшего помощника и был переведен на первую атомную подводную лодку. С конца 1959 года стал командиром этой же подводной лодки, получившей на Северном флоте название "Ленинский комсомол". В 1962 году впервые она достигла Северного полюса. Командиру капитану I ранга Л. М. Жильцову в этом же году было присвоено звание Героя Советского Союза.

С того памятного дня, когда "Ленинский комсомол" всплыл в районе полюса среди вечных льдов, водрузил на полярной вершине нашей планеты Государственный флаг Советской Родины, прошло пятнадцать лет. Но у меня и сейчас перед глазами этот незабываемый миг: алое полотнище, словно язык яркого пламени, засияло на фоне серо-белесого неба. Находившиеся на льду подводники сначала замерли в торжественном молчании, а потом без всякой команды огласили белое безмолвие громогласным "ура!". Задание Коммунистической партии, Советского правительства было выполнено.

Высокая честь первыми среди советских подводников достичь заветной точки земного шара выпала на долю экипажа "Ленинского комсомола". И это вполне закономерно. Ему не раз приходилось выступать в роли первопроходца.

Тому, кто читал очерк А. Елкина "Атомная сходит со стапелей" в сборнике "Корабли-герои", наверняка запомнилось красочное описание спуска на воду первого подводного атомохода. Речь шла о нашем "Ленинском комсомоле". Мне посчастливилось быть непосредственным участником этого поистине исторического события. За много месяцев до него меня назначили старшим помощником командира на этот корабль.

Не буду подробно останавливаться на том, как шло освоение принципиально новой техники, как каждый из нас, начиная с командира, засиживался над научными трудами и учебниками по ядерной физике, детально изучал чертежи, схемы механизмов и приборов, а потом, по мере того как их устанавливали на корабле, целые дни проводил около них. Подолгу с нами беседовали, рассказывали, учили, а потом и экзаменовали конструкторы, инженеры, техники. И в первую очередь – научный руководитель проекта атомной подводной лодки. Многое давало и общение с рабочими – отличными специалистами, монтировавшими на корабле механизмы, приборы, устройства.

В биографию каждого корабля, как первые вехи на его жизненном пути, навсегда вписывается время закладки, спуска на воду, вступления в строй.

Нужно ли говорить, с каким нетерпением каждый из нас, членов экипажа "Ленинского комсомола", ждал того мгновения, когда атомный корабль, покинув причал, сделает первые на своем веку мили!

И вот наконец отданы швартовы, и атомоход отходит от стенки завода. На борту лодки находится главнокомандующий ВМФ, в то время адмирал, С. Горшков. Корабль набирает скорость. Турбины работают без шума. В носу нет обычного буруна – его каплеобразные обводы хорошо обтекает вода.

Скорость все больше и больше увеличивается. Чуть покачивает. Свежеет.

Атомная лодка следует заданным курсом в район испытаний. Все идет нормально, и это нас радует. Внизу готовится торжественный обед. Командир пригласил главкома спуститься в центральный пост. Первым делом Сергей Георгиевич зашел в штурманскую рубку. Мы спокойны: штурман капитан-лейтенант Е. Золотарев (ныне капитан 1 ранга) – опытный, грамотный, скрупулезный офицер.

Адмирал очень внимательно ознакомился с картой, изучил прокладку, просмотрел записи в навигационном журнале и в присутствии командира сделал замечания на уровне самого опытнейшего флагманского штурмана.

В дальнейшем мне еще раз пришлось столкнуться со штурманской подготовкой нашего главкома. Незадолго до похода к полюсу весной 1962 года на одном из совещаний он подозвал меня к себе и, указав на Главного конструктора штурманской аппаратуры, с улыбкой сказал:

– Все главные конструкторы приборов и механизмов оставляют "для себя" некий гарантийный запас. Уверен, что ваша навигационная аппаратура будет надежно действовать по крайней мере до 88-й параллели (в то время обычно считалось, что гирокомпасы с полной гарантией могут работать лишь до широты 80-85°). Надеюсь, командир, вы убедитесь в походе, прав я или нет.

Уже в плавании я смог убедиться в том, насколько верен был прогноз главкома. Мы пересекли 86-ю, затем 87-ю, наконец 88-ю. Штурман и все, кто находился в центральном посту, не переставали восхищаться техникой. Приборы показывали точно. Что и говорить, прекрасную технику создали наши советские ученые и инженеры!

Но вернемся к первому плаванию корабля. Присутствовавшие на борту испытатели по приказанию главкома задавали разные режимы работы нашей энергетической установке. В плавании проверялась не только техника, но и надежность и подготовка людей. К чести личного состава, никто не подкачал. Потом, конечно, было немало походов. Но первый выход в море на новом корабле остался в памяти навсегда!

Задолго до плавания к полюсу побывал "Ленинский комсомол" и под арктическим льдом в различных районах Северного Ледовитого океана, Во время этих полярных походов, разных по продолжительности и выполняемым задачам, экипаж получал, так сказать, "подледную практику". Мы знакомились с айсбергами, "щупали" приборами паковый лед, искали полыньи и разводья, проверяли работу разнообразной аппаратуры, установленной на корабле. Опыт доставался иногда немалой ценой. Помню приход в базу из первого подледного плавания в условиях полярной ночи. Мы стояли с офицерами на пирсе и с огорчением смотрели на перископ. Он был погнут при всплытии во льдах. Наш командир Герой Советского Союза капитан 1 ранга Леонид Гаврилович Осипенко, окинув взглядом его тело, попросил закурить, хотя год назад бросил, и сказал: "Приборы надо проверять заранее и верить им, верить, как своим глазам. Тогда перископом можно и не пользоваться. Мотай это себе на ус, Михалыч!

Тебе наверняка плавать под полюсом. Будешь всплывать, учти этот печальный опыт!" Как пригодились дружеские советы нашего командира потом, когда мне доверили командовать "Ленинским комсомолом"! И конечно, не только я, но все, тогда еще молодые, а теперь убеленные сединами подводники вспоминают с теплым чувством своего первого командира – учителя и большого друга Л. Осипенко. На его плечи легли многие заботы, связанные со спецификой плавания атомных подводных лодок. Трудностей занимать не приходилось. Но под его руководством экипаж успешно преодолевал их.

Несмотря на то что на "счету" нашего корабля уже было немало подледных миль, к походу на Северный полюс готовились особенно тщательно. Внимательнейшим образом проверялся каждый механизм, каждый прибор. Под особым контролем находились те системы и комплексы, которые обеспечивали работу энергетической установки и навигационной аппаратуры, предназначенной для плавания в приполярных районах.

Работали с большим энтузиазмом. У всех было одно желание – образцово, в сжатые сроки подготовиться к походу. В нашей печати уже после возвращения с полюса об этом писалось, и повторяться, как я понимаю, нет нужды. Хочу только еще раз подчеркнуть, что каждый из нас не только стремился вложить в дело знания и опыт, но и отдавал всего себя, проявляя творчество, инициативу и сообразительность. В тот период с особой силой раскрывались замечательные моральные качества личного состава корабля. Мобилизовать все силы экипажа на тщательную подготовку к походу командиру, офицерам помогали партийная и комсомольская организации.

Наконец настал день выхода. Ждали мы его не только с нетерпением, но и с определенной тревогой: предстояла последняя проверка готовности к походу специалистами штаба. Закралось сомнение: все и все ли готовы. Но опасения были напрасными. Люди показали отличные знания своих обязанностей. Не подвела и техника.

Получаю последние указания, уточняю обстановку. Штурман, капитан-лейтенант О. Певцов докладывает принятый прогноз погоды. И вот долгожданное "добро" на выход. Объявляю тревогу. На борт прибывает руководитель похода контр-адмирал А. Петелин. Нужно ли говорить, что участие в плавании такого опытного подводника было очень важно для всех нас, и прежде всего для меня, сравнительно молодого командира. Отдаются швартовы, медленно отходим от плавпричала.

Лодка находилась уже далеко в море, когда старшина команды радиотелеграфистов доложил о полученном по радио Обращение Военного совета ВМФ за подписью главнокомандующего Военно-Морским Флотом адмирала флота С. Горшкова и заместителя начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота вице-адмирала В. Гришанова. Доброе напутствие руководителей мы тут же объявили по корабельной трансляции.

Жизнь корабля, идущего с большой скоростью в холодных глубинах океана, текла строго размеренно. Четко неслись вахты. Регулярно проводились тренировки, осмотры оружия и технических средств. Словом, все, как в обычном походе. И как всегда, особо присматривали за теми механизмами, которые, как говорится, несли большие перегрузки. И не зря!..

Однажды в ЦП поступило донесение, что подшипник электродвигателя, обеспечивающего работу важной системы, стал резко нагреваться. Рисковать было нельзя. Капитан-лейтенант-инженер А. Шурыгин предложил заменить этот подшипник, поставленный во время предпоходовой подготовки, на прежний, отработавший уже не одну кампанию. Его поддержали. Несмотря на трудности, работу выполнили в исключительно короткие сроки. Это первое серьезное испытание еще раз подтвердило высокую техническую грамотность и практическую выучку личного состава.

В назначенное время лодка подошла к кромке льда. И вот на экранах телевизоров сначала появились отдельные льдины, словно облака, стремительно пролетающие над кораблем. Потом потянулись сплошные ледяные поля, изредка расколотые узкими трещинами и небольшими разводьями.

Наши атомные лодки оснащены совершенными приборами для обнаружения льдов, точного определения их формы и осадки. И все же каждому хотелось хоть разок взглянуть в окуляр перископа. Установилась даже своеобразная очередь. Но такое наблюдение не было лишним. И по совету контр-адмирала Петелина мы ввели не предусмотренный никаким боевым расписанием пост, который кто-то остроумно окрестил постом "вверхсмотрящего" (по аналогии с "впередсмотрящим"). Вот уж тем, кто нес вахту у перископа на этом посту, вдоволь удалось налюбоваться ледовым пейзажем.

Особенно запомнился момент всплытия. Как сейчас вижу цепь ослепительно белых торосов с остроконечными вершинами – словно строй застывших воинов в белых маскхалатах, куски льда, отрывающиеся от ледяного берега полыньи и дрейфующие к другому берегу. И удивительная первозданная тишина.

Когда время, отведенное на первую стоянку, истекло, мы погрузились на глубину (здесь встреча с ледяными колоссами океана – айсбергами маловероятна, и в то же время такая глубина позволяла наблюдать обстановку над нами) и легли на курс к Северному полюсу.

...Все ближе и ближе полюс. Но жизнь на корабле идет по-прежнему без особых перемен, как будто это обычный поход. Обойдя отсеки, Александр Иванович Петелин несколько даже удивился тому спокойствию, с которым неслась вахта: "Вроде находимся не на подступах к полюсу, а в полигоне боевой подготовки!.."

Некоторое оживление вызвала лишь подготовка к партийному собранию, на котором должны были обсуждаться заявления о приеме в партию нескольких человек из нашего экипажа.

Наступило 17 июля, день, когда "Ленинскому комсомолу" предстояло пройти под полюсом. Торжественным завтраком решили отметить это событие.

И вот на часах 6.40 (время, конечно московское). Штурман докладывает: "До полюса – 10 минут хода". Объявляю об этом по громкоговорящей связи. Все свободное от вахты собираются у празднично накрытых столов.

Полюс! От имени руководителя похода и командования корабля поздравляю экипаж. В ответ по отсекам раздается раскатистое "ура!".

Да, это настоящий праздник! И мы понимали, что обязаны им прежде всего нашим замечательным ученым, инженерам, техникам, рабочим, создавшим такие прекрасные и совершенные корабли, как наш "Ленинский комсомол", корабли, которым под силу выполнение столь необычной и сложной задачи. Обязаны Коммунистической партии, Советскому правительству, делающим все, чтобы обороноспособность социалистической Родины находилась на том уровне, которого требует сложная современная международная обстановка.

Плавание продолжалось. Мы отрабатывали задачи, определенные планом похода. Выполнив их, повернули вновь к полюсу, но уже из другого полушария. Второй раз прошли точку пересечения земных меридианов как-то буднично. Просто объявили по отсекам, как это принято, когда приходим в район боевой подготовки или возвращаемся домой.

К нашему великому огорчению, непосредственно на полюсе подходящей для всплытия полыньи не оказалось. Однако сравнительно недалеко от него эхоледомеры все же помогли найти небольшое разводье. Корабль с трудом смог втиснуться в него. Всплыли довольно быстро и точно. Осторожно подняли перископ. Оказалось, более трети кормовой надстройки находится подо льдом. А в носу до его кромки всего несколько десятков метров. Дали самый малый ход. Корма вышла из-подо льда, а нос уперся в ледяной "причал".

Решили организовать настоящее увольнение на арктический "берег". Но сначала необходимо было отметить достижение Северного полюса установкой на паковом льду Государственного флага СССР. С этого волнующего события я и начал свой рассказ. Дополню его некоторыми подробностями.

Перекинули на лед сходню. Одна за другой спускались по ней партии людей. Неугомонный замполит, оказывается, еще в базе предвидел возможность проведения в центре Арктики спортивно-массовых мероприятий и захватил в поход две пары лыж и коньки. Ну кто мог отказать себе в удовольствии проложить лыжню в непосредственной близости от "земной оси"! Мы чувствовали себя вполне уверенно вблизи могучего атомохода, доставившего нас к эпицентру ледяной короны планеты.

Четыре часа длилось знакомство с Арктикой. Подводники фотографировались у торосов и на фоне флага. Многим захотелось иметь снимок около ледяной глыбы, оказавшейся при всплытии на надстройке. В шутку ее окрестили "подарком Нептуна".

Большую радость участникам плавания доставила радиограмма, в которой командование Северным флотом поздравляло экипаж "Ленинского комсомола" с успешным выполнением ответственного задания.

Наступил момент прощания с полюсом. Подана команда: "Всем на корабль!" И хотя военным людям пристало выполнять ее без промедления, чувствовалось, что делается это без особого энтузиазма. Каждый стремился еще раз окинуть прощальным взором суровый ледяной простор Арктики. Как мне показалось, люди были в этот момент необычно молчаливы. И это понятно: свершилась давняя мечта многих поколений русских и советских подводников. Было о чем подумать!..

Старший помощник капитан 3 ранга Г. Первушин командует: "Убрать сходню!" Задраен рубочный люк. И лодка на ровном киле, без хода погружается в воды Северного Ледовитого океана. Курс – зюйд, к родным берегам.

По пути в базу "Ленинский комсомол" еще раз всплыл во льду. Но теперь этот сложный маневр стал уже делом привычным. И мы справились с ним без всякого напряжения.

И вот встреча дома. Погода как по заказу – солнечная. На причале множество людей. В руках у некоторых букеты скромных северных цветов. Звуки оркестра, и снова "ура!". Это в честь экипажа нашего корабля, прошедшего под паковым льдом тысячи миль и покорившего полюс.

В тот же день состоялось вручение правительственных наград.

С той поры минуло много лет. Но по-прежнему в боевом строю наш родной корабль. Немало совершил он новых походов, выдержал суровые испытания. Люди на нем сменились уже не раз, а героические традиции "Ленинского комсомола", заложенные первым экипажем, живут и приумножаются.

Н. Черкашин. Нижняя вахта

Николай Андреевич Черкашин, капитан второго ранга. Служил на Краснознаменном Северном флоте заместителем командира подводной лодки по политической части. Участник дальних походов.

Я просыпаюсь от возгласа вахтенного офицера: "Задраен верхний рубочный люк!" Крикливый динамик висит над самой головой, и во сне в память мою, как на сеансах гипнопедии, навечно впечатываются ночные команды и перекличка акустиков: "Глубина... метров. Горизонт чист..." Свищет в цистерны вода. Беспечное покачивание сменяется целеустремленным движением вниз, вниз, вниз вглубь, вглубь, вглубь. Все вещи замерли, точно оцепенели от гипноза глубины: дверца шкафчика не бьется, посуда в буфете кают-компании не гремит. Отсек наливается тишиной, глухой до жути после клохтанья дизелей и плеска волн в борта. В минуты погружения превращаешься в очень чуткие живые весы: ощущаешь десятые доли градуса любого дифферента. Некая тяжесть, будто ртуть, переливается то в ноги, то в голову, пока наконец лодка не выравнивается и не наступают обманчивые твердь и покой.

На столе у меня – буддийский бурханчик с качающейся головой, поклоны и наклоны которой отмечают крены и дифференты корабля. Должно быть, сейчас голова божка запрокинулась за спину – дифферент заложили такой, что пятки мои уперлись в носовую переборку. Не иначе на рулях глубины Комлик – самый молодой "горизонталыцик". Нет ничего тоскливее, чем уходить на глубину с такой крутизной. В такие минуты родная каюта, дарующая столь драгоценное в отсечной тесноте одиночество, кажется склепом. Она так мала, что в ней можно или сидеть, или лежать. Она похожа на берлогу под стволом поваленного дерева: "ствол" – толстенный извив вентиляционной магистрали – проходит по подволоку. А круглый свод борта усиливает впечатление ямы. С подволока, словно мухоморы, свисают красные вентили аварийной захлопки и аварийного продувания балластной цистерны.

Нервы, нервы... На каком-то месяце автономного плавания они неизбежно дают знать о себе. К черту тоскливые мысли! Лучший способ от них избавиться пройти по отсекам, "выйти на люди".

Я натягиваю китель, нахлобучиваю пилотку...

Пригнувшись, вытискиваюсь из каютного проемчика в низенький тамбур, который отделяет каютку старпома, отодвигаю дверцу с зеркалом и выбираюсь в средний проход.

Изнутри подводная лодка похожа на низенький тоннель, чьи стенки и своды в несколько слоев оплетены кабельными трассами, обросли приборными коробками и вовсе бесформенной машинерией. Механизмы мешают распространяться свету плафонов, и оттого интерьер испещрен рваными тенями и пятнистыми бликами. У носовой переборки, в полумраке, словно красная лампада, тлеет сигнальная лампочка ЛОХ{36}.

Красная лампочка подсвечивает Ионе Тодору, вахтенному электрику второго отсека. Завидев меня, он приподнимается из укромного местечка между командирской каютой и водонепроницаемой переборкой носового торпедного отсека.

– Тарыц-кап-нант, вахтенный электрик матрос Тодор!

– Есть, Тодор. Как плотность?

С легким молдавским акцентом Тодор сообщает плотность электролита в аккумуляторных баках. Я щелкаю выключателем аварийного фонаря – горит. На этом "официальную часть встречи" можно прервать. Я – замполит, и от меня, кроме вопросов по службе, всегда ждут чего-то еще. Старпом называет такие мои вылазки – "поговорить с матросом на сон грядущий о любимой корове, больной ящуром". Тодор – бывший виноградарь, и мы действительно говорили с ним когда-то о страшной болезни лозы – филлоксере. Это было давным-давно – еще в самом начале похода. С того времени мы успели с ним вот так – мимоходом, накоротке – переговорить об Ионе Друце и Марии Биешу, о Кишиневе, о коньяке "Калараш", о мамалыге, о Котовском, о Маринеско, о том, что молдавское "ла реведерен!"{37} очень похоже на итальянское "арри вэдэрля!"{38}, о битве при Фокшанах, о цыганах, что "шумною толпой по Бессарабии кочуют", о...

Он один молдаванин в экипаже, и я знаю, как приятны ему эти беглые напоминания о родине. И без того скромные мои знания о "солнечной Молдове" давно иссякли. Тодор ждет. Ну, что я еще скажу?! Не повторять же снова об этой проклятой филлоксере?! Тодор сам приходит на помощь:

– Товарищ капитан-лейтенант, не слышали в "Последних известиях", какая там погода у нас?

Ну, как ему скажешь, что не слышал?!

– Слышал. Сухо. Безоблачно. Температура – около тридцати.

Тодор светлеет:

– Как всегда! У нас всегда так!

Я заметил, с каким вниманием слушают в отсеках сводку погоды в "Последних известиях". И в самом деле, услышишь, что в Москве оттепель, ветер слабый до умеренного, гололед,– и будто клочок письма из дома получил. Трудно ли представить себе московский гололед?

"С огнестрельным оружием и зажигательными приборами вход в отсек категорически запрещен!" Медная табличка приклепана к круглой литой двери лаза в носовой торпедный отсек. Оставь огниво всяк сюда входящий. Всяк сюда не войдет. В рамочке на переборке – "список должностных лиц, которым разрешен вход в первый отсек при наличии в нем боезапаса". Список открывает фамилия старпома, за ней – моя.

Первый отсек самый большой – он протянулся во всю длину торпед, и оттого, что последняя его стенка скрыта в зарослях трубопроводов и механизмов, замкнутое пространство стальной капсулы не рождает ощущения безысходности. Ему не может здесь быть места хотя бы еще и потому, что сам отсек задуман как убежище: над головой – торпедопогрузочный люк, через который, если лодка не сможет всплыть, выходят на поверхность точно так же, как и через трубы носовых торпедных аппаратов. Это двери наружу, врата исходов.

На настиле между стеллажными торпедами меня встречает вахтенный отсека старшина первой статьи Ионас Белозарас. Опять Иона!.. Белозарас – отличник боевой и политической подготовки, отличник Военно-Морского Флота, специалист первого класса, командир отделения торпедистов, групкомсорг, помощник руководителя политзанятий.

Я люблю этого старшину вовсе не за его многочисленные титулы: тихий неразговорчивый литовец – человек слова и дела, на него всегда можно положиться... Он постарше многих своих однокашников по экипажу – пришел на флот после техникума и еще какой-то отсрочки. Рядом с девятнадцатилетним Тодором – вполне взрослый мужчина, дипломированный агроном. Я даже прощаю ему учебник "Агрохимии", корешок которого торчит из-под папки отсечной документации. Вахта торпедиста – это не вахта у действующего механизма, но дело даже не в том. Белозарас поймал мой взгляд, и можно быть уверенным, что теперь до самой смены к книге он не притронется. Нотации об особой бдительности к концу похода лишь все испортят.

Чтобы соблюсти статус проверяющего начальника, я спрашиваю его о газовом составе воздуха. Вопрос не праздный. "Эликсир жизни" в соприкосновении с маслом взрывоопасен, точно так же как выделяющийся в аккумуляторных отсеках водород,– недаром торпеды и все инструменты подвергают здесь обезжириванию.

Вахтенный торпедист через каждые два часа обязан включать газоанализатор и сообщать показания в центральный пост. Все в норме. Кислорода – 20%, углекислоты – 0,4%. Я не спешу уходить. Любой отсек – сосуд для дыхания. Все его пространство, изборожденное, разорванное, пронизанное механизмами,– это пространство наших легких, под водой оно как бы присоединяется к твоей плевре. Воздух же в первом всегда кажется свежее, чем в других помещениях. Видимо, потому, что он прохладнее, что его не нагревают ни моторы, ни электронная аппаратура, не говоря уже о камбузной плите или водородосжигательных печках. Я делаю несколько глубоких очистительных вдохов...

Чтобы пройти в кормовые отсеки, надо вернуться в – жилой офицерский. Он похож на купированный вагон, грубовато отделанный деревом, из которого стругали в войну ружейные приклады.

Здесь же, под сводом левого борта, протянулась выгородка кают-компании. В одном ее конце едва умещается холодильник "ЗИЛ", прозванный за могучий рык "малым дизелем"; в противоположном – панель с аптечными шкафчиками. Раскладной стол сделан по ширине человеческого тела и предназначен, таким образом, не только для того, чтобы за ним сидели, но и для того, чтобы на нем лежали. Лежали на нем трижды – три аппендикса вырезал под водой в дальних походах доктор. Может быть, поэтому, а может быть, потому, что столовый мельхиор под операционными светильниками сверкает на белой скатерти зловещей хирургической сталью, за стол кают-компании всегда садишься с легким душевным трепетом.

В положенный час кают-компания превращается в конференц-зал, в лекторий, в чертежную мастерскую, канцелярию, киноклуб, библиотеку и просто в салон для бесед.

Под настилом палубы отсека – трюм: в два яруса стоят там огромные черные баки элементов. В них заключена подводная сила корабля, его ходовая энергия, тепло, свет.

Но в этом же подполье обитает и гремучий дух-разрушитель – водород. Четвертая часть его в воздухе рождает взрывоопасную газовую смесь. Батареи постоянно выделяют водород, и следить за периодической вентиляцией их, как заведено еще со времен первой мировой войны,– недреманная обязанность вахтенного офицера – в море, дежурного по кораблю – в базе.

Центральный пост – средоточие органов управления всех жизненно важных корабельных систем, мозг подводной лодки. Тронное место в центральном посту занимает железное креслице, приваренное к настилу у носовой переборки так, что командир в нем всегда сидит спиной к носу корабля. Оно похоже на подставку для старинного глобуса. Под креслом размещен штурманский агрегат. Если уместиться в тесной чаше сиденья, то в лопатки упрутся, словно стетоскопы, ревунные раструбы машинных телеграфов. Прямо у колен окажется "разножка" боцмана перед манипуляторами рулей глубины и многоярусным "иконостасом" из круглых шкал глубиномеров, аксиомеров, дифферентомеров.

За спиной боцмана – конторка вахтенного офицера с пультом громкой межотсечной связи. У ног "вахтер-цера" сидит обычно на "сейфе живучести"{39} вахтенный механик. Эти четыре человека – "мозжечок" субмарины – размещены купно, как экипаж танка.

Сейчас здесь напряженно – подвсплыли в приповерхностный слой. Слегка покачивает. Из выносного гидроакустического динамика слышно журчание, с каким перископ режет поверхность. Это журчание да бесплотная мягкая сила, налегающая то на спину, то на грудь,– вот, пожалуй, и все, чем планета Земля дает знать о себе. Под водой же обрываются и эти связи с внешним миром. Единственное, что напоминает о береговой, сухопутной жизни,– сила тяжести. За оболочкой прочного корпуса могли бы проноситься звездные миры и проплывать затонувшие города, бушевать смерчи или протуберанцы, но в отсеках все так же ровно светили бы плафоны и так же мерно жужжал репитер гирокомпаса. Но мы-то знаем, что за этой тишиной и бездвижностью. Мы погружены в мир сверхвысоких давлений – такой же опасный, как космический вакуум. Мысль эта неотступна, как и давление океана. Она напрягает душу, чувства, разум так же, как обжатие глубины – прочный корпус.

Быть в центральном посту и не заглянуть в штурманскую рубку очень трудно. Это единственное место на подлодке, где ощущается движение корабля, где своими глазами видно, как пожирается пространство: в окошечках штурманского прибора переползают цифры миль, градусы и секунды пройденных меридианов, параллелей...

Мне нравится бывать здесь еще и потому, что деревянная каморка в железных джунглях центрального поста – с полками, заставленными томами лоций, крохотными шкафчиками, выдвижной лампой и самым широким на лодке столом (чуть больше кухонного для малометражных квартир) – напоминает об уюте оставленного дома. К тому же это самая что ни на есть моряцкая рубка на подводной лодке: карты, секстанты, хронометры, звездный глобус... Тонко отточенные карандаши, резинки, мокнущие в спирте, параллельная линейка из грушевого дерева, острый блеск чертежных инструментов...

За прокладочным столом сегодня младший штурман лейтенант Васильчиков. Широкий, круглолицый, с румяными губами. Смотришь на него, и почему-то сразу представляешь его матушку: дородную, добрую, чадолюбивую. Мне всегда Становится неловко, когда с губ Васильчикова срывается порой крепкое словцо. Как будто его матушка где-то рядом и краем уха все слышит. Ругаться ему органически не идет: он добродушен и начитан. Единственный офицер в кают-компании, у кого ни с кем никаких конфликтов. Тип универсальной психологической совместимости.

"Тип" только что бросался ластиком, привязанным к леске, в лопасти вентилятора – здорово отскакивает! Вахта выпала скучная – карта пустая, ни островов, ни банок, серая цифирь глубинных отметок. До точки поворота еще, ой, как не скоро...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю