Текст книги "Из бездны вод - Летопись отечественного подводного флота в мемуарах подводников (Сборник)"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
– Такой транспорт,– присоединился к беседе воен-фельдшер Разговоров,может перевезти почти двухмесячный запас продовольствия для четырех дивизий.
– И это неплохо,– заметил секретарь партбюро Бахтиаров.– А если он нагружен был не войсками или харчами, а, скажем, теплым обмундированием, без которого околевают гитлеровцы на заполярном морозе. Тоже годится, пусть они мерзнут: собаке собачья смерть.
В общем, разговоров было много. В этой обстановке легко могло зародиться в экипаже благодушное настроение. Предвидя это, мы с Долгополовым прошли по отсекам и предупредили, что успокаиваться никак нельзя, что на лодке еще есть торпеды, которые надо использовать по назначению.
– Если мы привезем их обратно,– говорил Николай Афанасьевич морякам,– смех пойдет по всему Заполярью. Так что бдительность и еще сто раз бдительность, товарищи, требуется от нас сейчас.
Эти слова комиссара не заглушили радости и гордости, переживаемой людьми. Однако они заставили краснофлотцев снова настроиться на боевой лад, сосредоточиться на выполнении своих обязанностей.
Обед по случаю торпедной атаки несколько задержался. Но не успели еще бачковые посуду помыть, как акустик Васильев услышал подозрительные шумы. Вахтенный офицер попросил командира в центральный пост. Столбов ждать себя не заставил.
Лодка повернула навстречу шумам, и минут через двадцать командир увидел в перископ вражеский конвой: шесть транспортов с охранением. Транспорты усиленно дымили.
– Скорость изображают, супостаты. Торопятся проскочить мимо опасного места,– усмехнулся Столбов и повернулся к помощнику.– Играйте, Константин Никитич, боевую.
Эта торпедная атака по времени была значительно короче предыдущей. Дело в том, что и конвой в общем-то шел встречным курсом и самый крупный транспорт оказался ближайшим к лодке, на идеальном курсовом угле.
– Атака, как в учебнике,– пошутил Столбов, поглядывая на секундомер.
Забегая чуть вперед, можно сказать, что командир несколько поторопился с подобным заключением.
Ивашев и Бахтиаров в первом отсеке расторопно и энергично готовили к стрельбе оставшиеся в аппаратах две торпеды. И едва старшина группы торпедистов доложил в центральный пост, что носовой двухторпедный залп изготовлен, как оттуда скомандовали: "Товсь!"– и почти сразу же: "Пли!"
Торпедисты рванули на себя спусковые рычаги. Сжатый воздух с мощным шипением толкнул торпеды вперед. И опять томительное ожидание: "Попали или нет?"– и опять бурная радость, когда донеслись до лодки глухие взрывы торпед.
После атаки "щука" круто развернулась на обратный курс, потом сделала несколько зигзагов, чтобы уклониться от преследования. Бомбежки опять почему-то не было. Командир поднял перископ. Увидел неспокойное море, волны, с которых ветер срывал пенные гребни. Верхнюю головку перископа то и дело захлестывало. Но все же Столбов разглядел то, что его интересовало.
– Комиссар, полюбуйся-ка!
Долгополов приник к окуляру. Он увидел, что торпедированный транспорт идет ко дну: над поверхностью моря была видна только труба.
– Миноносец повернул в нашу сторону. И два катера,– сказал комиссар, уступая перископ командиру.
– Боцман, ныряй на пятьдесят метров!– приказал командир.
Чтобы ускорить выполнение этого маневра, одновременно было отдано распоряжение немедленно заполнить цистерну быстрого погружения. Добродомов энергично переложил рули, а затем, нервно постукивая пальцем по стеклу глубиномера, будто от этого скорость погружения лодки могла возрасти, стал докладывать:
– Глубина 25 метров... 30... 35...
На этом его доклады оборвались. Первые взрывы глубинных бомб сотрясли корпус подводной лодки, когда глубиномер показывал 37 метров.
И тут началось. Вражеские корабли с ожесточением преследовали "щуку" и нещадно ее бомбили. От особенно близких взрывов в отсеках лопались лампочки, вылетали предохранители на подстанциях. Отдался даже кингстон уравнительной цистерны, и в нее хлынула забортная вода. Это было, пожалуй, опаснее всего: теперь лодка могла провалиться в морскую пучину слишком глубоко, где ее корпус не выдержит давления воды.
В этот момент судьба лодки и экипажа полностью зависела от расторопности и самоотверженности трюмных. Промедли они, и тогда над жизнью всех нас нависла бы смертельная опасность, предотвратить которую чрезвычайно трудно.
К счастью, вахтенный трюмный Вангатов действовал безошибочно. Он молниеносно юркнул под настил центрального поста, кое-как протиснулся между помпой и воздушными магистралями и, нырнув в ледяную воду, смог сравнительно быстро устранить повреждение.
Поступление забортной воды прекратилось. В бомбежке временами наступали такие паузы, что порой начинало казаться, будто попытки гитлеровцев уничтожить лодку закончились. Но спустя некоторое время опять возобновлялись близкие сильные разрывы глубинных бомб. От каждого из них снова вздрагивал корпус лодки, а из центрального поста снова и снова раздавались команды:
– Осмотреться в отсеках!
Осматриваться часто приходилось в кромешной тьме.
Это когда вылетали предохранители на подстанциях. Правда, электрики Вызов и Парфентьев быстро восстанавливали освещение.
– В первом все в порядке,– докладывали торпедисты в центральный пост.
– В пятом все в порядке.
Подводники держались стойко. А молодому мотористу краснофлотцу Сидорчуку, который впервые участвовал в боевом походе, было, видимо, хуже всех. Он прижимался к масляной помпе и вздрагивал при каждом взрыве бомб. Командир отделения мотористов старшина 2-й статьи Новак, улучив момент, подошел к нему, спросил сочувственно:
– Что, боязно?
Сидорчук вздрогнул от неожиданного вопроса и хотел было сказать, что он не боится бомбежки, но, почувствовав к Новаку доверие, ответил вопросом на вопрос:
– А бомбы могут попасть в нашу лодку?
– Конечно, могут,– сказал Новак совершенно спокойно.– И попадут, если мы будем прятать голову. Надо каждому делать свое дело в любой обстановке и безошибочно. Помнишь, как сказал командир: "Успех зависит от всех нас вместе и от каждого в отдельности".
– Да, да. Я это уже понял.– Сидорчук отошел от помпы к пульту дизеля.
– Наш командир опытный,– продолжал Новак.– Он не раз выводил лодку из очень трудных положений. Так что можно не сомневаться: он и сейчас обхитрит врага.
Бомбежка еще продолжалась, но взрывы раздавались уже далеко. Стало ясно, что лодка искусным маневрированием оторвалась от преследовавших ее кораблей.
– Ну и денек же выдался сегодня,– Столбов улыбнулся вахте центрального поста.– Поздравлю товарищей. Все-таки не каждый день по два транспорта топим. Пойду-ка я в отсеки, чтоб не отвыкали там от командира.
В шестом отсеке Николай Гурьевич подсел к редактору боевого листка мичману Кукушкину. Посмотрел некоторые заметки, потом сказал:
– Мне думается, что наверху надо крупными буквами написать: "Счет мести растет". Ну а заметку об этом хорошо может написать старший лейтенант Захаров. Я слышал, как он после первой атаки подсчитал, что если на потопленном транспорте были войска, то утопленников хватит по нескольку десятков на каждого члена нашего экипажа. Теперь этот счет, по крайней мере, удвоился. Среди торпедистов есть и другие варианты подсчета вражеских потерь. Возьмите у них все выкладки и опубликуйте. Получится здорово.
В первом отсеке полным ходом шла перезарядка торпедных аппаратов. Запасные торпеды находились тут же – по правому и левому бортам. С помощью специальных приспособлений торпедисты выкатили их на середину отсека, чтобы подготовить к действию.
Наибольшей точности и аккуратности требовала установка взрывателя. Эту работу всегда производил мичман Егоров. Старшина Ивашев устанавливал различные приборы и заливал горючее. Краснофлотец Бахтиаров обильно смазывал торпеды тавотом. В таком виде, густо покрытые смазкой, похожей на вишневое варенье, торпеды вталкивались в трубы аппаратов. Николай Гурьевич увидел на них надписи, сделанные прямо по тавоту: "Смерть Гитлеру!", "За Родину!"
И вот уже торпедные аппараты перезаряжены. Подводная лодка опять готова к бою. Здесь командир пробыл дольше, чем в других помещениях. Он наблюдал за ходом перезарядки аппаратов, а когда люди освободились, рассказал о результатах двух атак, о том, как тонули вражеские корабли.
Наступил поздний вечер. Возвратившись в центральный пост, командир приказал:
– По местам стоять, к всплытию!
Экипаж быстро занял места по расписанию. Вахтенный сигнальщик Беседин с биноклем на шее уже забрался в боевую рубку. Сюда же поднялись командир, вахтенный офицер Сорокин, рулевой. В рубке ни зги не видно. Не многим лучше видимость и над морем, где в это время года властвует заполярная ночь. Поэтому, прежде чем подняться на мостик, надо побыть в рубке минут пятнадцать, чтобы глаза привыкли к темноте.
Акустик Васильев доложил:
– Горизонт чист.
– Всплывать!– приказал командир.
Вангатов открыл общий клапан. Сжатый воздух по магистралям ворвался в цистерны и с силой вытеснил воду за борт. Лодка пошла вверх. Ее сразу же начало раскачивать с борта на борт.
Откинулась массивная крышка рубочного люка. Первым на мостик выскочил командир, за ним сигнальщик, потом вахтенный офицер и рулевой. Осмотрелись. Все в порядке.
– Хороший все-таки был сегодня денек!– проговорил Столбов, затягиваясь морозным воздухом.
* * *
В море подводники обычно много читают. Сама обстановка располагает к этому: в тесных отсеках в часы, свободные от вахт, заняться просто нечем. Поэтому почти все отдыхают обычно с книгой в руках.
Походной библиотечкой, как уже говорилось, заведовал моторист Михаил Мацура. Еще до выхода в море он постарался запастись литературой с учетом читательских интересов подводников.
Библиотечка получилась хорошая. Герои книг вроде Павки Корчагина были надежными спутниками подводников, помогали им переносить тяготы и невзгоды похода, учили быть мужественными и отважными.
Впрочем, подводники не считали себя героями. Отправляясь в тяжелые походы, где каждая минута пребывания в море связана с риском, они не думали о подвигах и смерти. Люди просто сроднились с опасностью, а свой труд рассматривали как любой труд на войне. Мне не раз приходилось присутствовать при вручении подводникам правительственных наград, и всегда бросалась в глаза застенчивость, с которой они принимали ордена и медали.
Вот и сейчас жизнь на лодке шла своим чередом: одни несли ходовые вахты, другие – отдыхали. В электромоторном отсеке свободный от вахты Евгений Парфентьев читал вслух какую-то журнальную статью. Товарищи любили его слушать, потому что читал он выразительно, интересно комментируя наиболее важные места. В соседнем отсеке агитатор Сергей Новицкий, до службы на флоте работавший учителем в Белоруссии, рассказывал товарищам о действиях белорусских партизан. Материала у него об этом было предостаточно, так как он с первых дней войны вырезал из газет все, что печаталось о борьбе его земляков с фашистскими захватчиками.
– Белоруссия, как и вся наша Родина, будет освобождена!– убежденно говорил Сергей.– И мы здесь, в северных холодных водах, тоже помогаем очищать нашу землю от ненавистного врага.
Комиссар в это время беседовал с молодыми краснофлотцами.
Николай Афанасьевич рассказал им о том, какой урон нанесла противнику подводная лодка, потопив два вражеских транспорта. Сравнительные цифры произвели на краснофлотцев большое впечатление. Потом поговорили о поведении во время бомбежки.
– Товарищ комиссар,– обратился к Долгополову Сидорчук,– а ведь я немного растерялся, когда нас начали бомбить. Страшно было. Бомбы рвались, проклятые, так близко, что могли попасть в лодку.
– Я знаю,– спокойно сказал комиссар.– Это у вас с непривычки. Многие ведут себя так, когда первый раз попадают под бомбежку. В свое время я тоже думал: вот-вот накроет лодку, и конец нам, поминай, как звали. А теперь привык, переношу спокойно. Да и все, кто побывал в таких переделках, чувствуют себя уверенно. Присмотритесь к ним...
А командир в это время по-прежнему вел активный поиск врага. Он сосредоточенно рассматривал карту этого района, назначал курс лодки и, время от времени поднимая перископ, осматривал горизонт.
В один из таких моментов Николай Гурьевич обнаружил два вражеских тральщика. Прикрываясь высокими скалистыми берегами, они шли в один из фьордов норвежского побережья. Командир принял решение атаковать врага.
Нечего и говорить, что атака военного корабля связана с большим риском, чем атака транспорта, шедшего даже под усиленной охраной сторожевых кораблей. Было известно, что тральщики, как и эсминцы, имели хорошую акустическую аппаратуру, позволявшую обнаружить подводную лодку на значительном расстоянии.
Это обстоятельство обязывало наших моряков действовать особенно осторожно, ни в коем случае не форсировать работу дизелей. Командир маневрировал осторожно и сумел незаметно для противника сблизиться с тральщиком на дистанцию стрельбы. Последовали обычные команды, снова раздались взрывы торпед.
Едва командир убедился в потоплении тральщика, как акустик доложил:
– Корабль противника повернул на нас. Расстояние уменьшается.
– Право на борт! Боцман, погружаться на глубину шестьдесят метров!скомандовал Столбов.
Не прошло и пяти минут, как рванула поблизости первая глубинная бомба. За ней вторая, третья, еще две... Уцелевший тральщик, видимо, довольно точно нащупал местонахождение "щуки". Где-то совсем рядом грохнул взрыв такой силы, что в лодке многие не удержались на ногах. Старший помощник командира Сорокин сильно ударился головой о тумбу кормового перископа. Штурмана Леошко отбросило к воздушным клапанам. Вангатов провалился в трюм.
– Вышло из строя электрическое управление горизонтальными рулями!– крикнул Добродомов.
– Перейти на ручное!– распорядился командир.
В центральный пост срочно вызвали рулевого Мак-си менко. Штурвалы ручного управления вращались туго, и надо было затратить немало усилий, чтобы переложить рули хотя бы на один градус. По сравнению с другими моряками лодки Максименко был настоящим богатырем, но и он, встав к штурвалу носовых рулей, едва смог обеспечить срочное погружение лодки.
В этот момент вражеский тральщик прошел прямо над лодкой. И опять мощные взрывы сотрясли ее корпус. Выходили из строя приборы, лопались лампочки в плафонах, сыпалась пробковая обшивка в отсеках. Но в этом грохоте, звоне битого стекла отчетливо слышались уверенные команды.
Столбов понял, что обычным маневрированием избавиться от преследования вряд ли удастся. Надо было придумать что-то хитрое, неожиданное для противника. И командир нашел способ, который позволил сбить с толку вражеских акустиков и хотя бы на время оторваться от противника.
По приказанию командира на "щуке" были выключены все вспомогательные механизмы. Это позволило до минимума сократить шумы в лодке. Единственным источником шума оставались главные электромоторы. Однако они давали возможность акустикам противника следить за перемещением лодки, о чем свидетельствовали довольно точные разрывы глубинных бомб, сбрасываемых с тральщика.
В этой сложной обстановке капитан-лейтенант решил применить совершенно новый тактический прием. Не знаю, думал ли о нем Столбов раньше или эта мысль пришла ему в голову только теперь, но она оказалась очень кстати и сыграла в этот момент едва ли не решающую роль в нашем спасении.
Суть тактической новинки состояла в следующем. Когда над лодкой рвались глубинные бомбы, командир приказывал давать полный ход вперед. В это время там наверху акустики все равно ничего не слышали. Но как только наступала тишина, электромоторы стопорились и лодка двигалась по инерции. И так каждый раз. Взрыв. "Полный вперед!" Затих гул от взрывов. "Стоп моторы!" Электрики с исключительной точностью выполняли команды из центрального поста. Даже в темноте, когда гас свет, они ни разу не ошиблись в переключениях рубильников на главных ходовых станциях. Благодаря этому бомбы рвались хотя и недалеко от лодки, но не настолько близко, чтобы доконать ее.
– Прыгаем, как лягушка,– вполголоса сказал Сорокин по этому поводу.
Наконец бомбежка прекратилась. То ли вражеский тральщик потерял лодку, или, быть может, готовили на нем новые серии глубинных бомб, про это на "щуке" не знали. Но наступившей тишине обрадовались. Осмотрелись в отсеках. Крупных повреждений не обнаружили, а мелкие тут же исправляли.
Однако передышка длилась не очень долго. Через некоторое время Васильев опять услышал в наушниках шум винтов надводного корабля. И снова вокруг загрохотали взрывы, сотрясая стальной корпус лодки. На этот раз гитлеровцы бомбили методично и ожесточенно, но разрывы раздавались за кормой.
Подводники упорно боролись за жизнь своего корабля. Командир предпринимал самые различные маневры, но оторваться от преследования не удавалось.
– Что-то крепко он к нам привязался,– озабоченно сказал Столбов. И, подумав, добавил:– Как будто по чистому следу идет.
– Лодка становится тяжелой,– доложил со своего места боцман.
К нему тут же подошел инженер-механик Большаков и наклонился к глубиномеру. Да, "щука" понемногу погружалась. На малом ходу, да еще с толчками, рули уже не держали ее на заданной глубине.
– В чем дело?– спросил Столбов.
– Надо откачивать из уравнительной за борт, товарищ командир.
– Немцы нам качнут, только запусти помпу.
И все-таки помпу пришлось запускать. Она работала, как и главные электромоторы, под аккомпанемент взрывов глубинных бомб. Трюмный Вангатов при этом, словно жонглер, всякий раз с молниеносной быстротой открывал и закрывал клапана.
Мы с комиссаром решили пойти по боевым постам. Отсеки разделили между собой так: ему – носовые, мне – кормовые. Надо было подбодрить людей, рассказать им о тех мерах, которые предпринимает командир, чтобы избавиться от затянувшегося преследования.
Подводникам, которые в эти тревожные часы находились в центральном посту, были известны и окружающая обстановка, и решения командира. Поэтому и бомбежка действовала на них не так угнетающе. В остальных же отсеках могли только догадываться о происходящем. В таком положении нет ничего хуже неизвестности.
Надо сказать, что экипаж держался хорошо, никто не терял самообладания. Даже молодой моторист Сидорчук выглядел молодцом. На вопрос о том, как он себя чувствует, ответил:
– Самочувствие бодрое, только вот дышать тяжело.
Дышать действительно стало тяжело. Лодка уже много часов находилась под водой. В отсеках скапливался углекислый газ. Машинки регенерации воздуха нельзя было включать, так как они создали бы много шума, который могли услышать акустики на вражеском корабле.
По себе чувствую: кислородное голодание дает знать – немеют пальцы рук, ноги становятся как деревянные, кружится голова, хочется спать. Вижу, торпедисту Мельникову совсем плохо: он дышит тяжело, на губах выступила пена. Фельдшер Разговоров, который и сам еле держится на ногах, оказывает морякам помощь. Пытаясь привести Мельникова в чувство, он заставляет его дышать через патрон регенерации. Но польза от этого невелика. Одно дело, когда машинка гонит через патрон воздух под давлением. Это действительно способствует его очищению. А легкие человека, как бы они ни были натренированы, не могут добиться этого. И все же Разговоров настойчиво уговаривает Мельникова дышать, тормошит его, не давая заснуть.
– Дыши, дорогой. Держись. Вспомни, как о тебе в сводке Информбюро писали. И еще напишут. Только держись...
И так помогал слабым товарищам каждый более или менее сильный моряк. Пример в этом показывали коммунисты. Выбиваясь из последних сил, они не только спасали товарищей, но и несли вахту, обеспечивая маневрирование корабля. Это было главным условием того, что лодка, а вместе с нею и все люди выжили.
Судя по показаниям часовых стрелок, на поверхности моря наступало темное время суток. Разрывы бомб становились все глуше и уже не причиняли лодке никакого вреда. Потом они стали рваться где-то далеко за кормой, а затем и совсем прекратились.
Наступила ночь. Люди буквально задыхались без кислорода, аккумуляторная батарея почти полностью разрядилась, и командир решил всплыть.
Всплывали со всеми предосторожностями. Сначала акустик Васильев прослушал горизонт, затем Столбов поднял перископ.
– Темно, видимость – ноль,– сообщил он нам с комиссаром. Потом смахнул с лица рукавом кителя мелкие капельки пота и приказал продувать главный балласт.
Мертвая зыбь плавно раскачивала "щуку" с борта на борт. Подводники блестящими глазами на осунувшихся лицах жадно смотрели на вентиляционные грибки, ожидая, когда ударит оттуда струя свежего воздуха.
Командир, как и полагается, первым поднялся наверх. Вдохнув полной грудью, качнулся то ли от волны, то ли от головокружения. Ухватился за ограждение мостика. Руки в кожаных перчатках скользнули по мокрому металлу. Столбов быстро огляделся вокруг, вызвал снизу вахтенного офицера и сигнальщика. Потом снял перчатку, провел рукой по тумбе перископа и поднес ее к лицу. Рука была в соляре.
– Так вот оно что,– мрачно сказал Николай Гурьевич и, склонившись над люком, откуда тянуло теплым и еще тяжелым воздухом, крикнул в центральный пост, чтобы инженер-механик вместе с боцманом выходили осматривать корпус.
Осмотр подтвердил самые худшие предположения. Но прежде чем рассказать о результатах осмотра корпуса лодки, требуется сделать небольшое пояснение.
Дело в том, что подводные лодки типа "Щ" для увеличения автономности плавания брали соляр не только в специальные топливные цистерны, расположенные внутри прочного корпуса, но и в две средние цистерны главного балласта. И хотя эти цистерны имели дополнительное оборудование, однако были наиболее уязвимым местом корабля. И на этот раз они первыми не выдержали бомбежки: от близких разрывов в них появились большие трещины. Вытекавшее из них топливо оставляло на поверхности моря масляный след, по которому шел вражеский тральщик до наступления темноты.
Теперь надо было принимать решение, как быть дальше. Оставаться на позиции с пробитыми цистернами не имело смысла, а устранить повреждение в море не представлялось возможным. Вместе с тем Столбову не хотелось возвращаться в базу раньше срока. И командир собрал офицеров на совет.
Совещание проходило в третьем отсеке. Николай Гурьевич обрисовал положение и попросил офицеров высказать свои соображения. Все единодушно сошлись на том, что необходимо до последней возможности продолжать поиск врага. Единым было мнение офицеров и в том, что соляр из поврежденных цистерн главного балласта необходимо выбросить за борт, цистерны промыть и остаться на позиции, всячески экономя топливо. По докладу инженера-механика Большакова топлива в цистернах прочного корпуса было еще более десяти тонн.
Мнение командира и комиссара было таким же. Поэтому, как только люди избавились от кислородного голодания, началось промывание цистерны главного балласта, для чего лодка несколько раз погружалась и энергично всплывала. Одновременно в каждом отсеке проверялись и приводились в порядок механизмы, устранялись последствия бомбежки.
Наконец эта работа была закончена. Жизнь на лодке вошла в обычную походную колею. Радист Хромеев принял очередную сводку Совинформбюро. Комиссар созвал агитаторов и познакомил их с положением на фронтах.
Перед тем как они отправились в свои отсеки, Николай Афанасьевич посоветовал им не забывать в своих беседах о вчерашнем дне, который был чрезвычайно тяжелым, но безусловно удачным. Шутка ли, был потоплен третий вражеский корабль в одном походе. Такой боевой удачи еще не знает история подводной войны. Вместе с тем он сообщил им о решении командира остаться на позиции, продолжать поиск врага.
Наступал новый день. Лодка опять погрузилась, и подводники продолжали заниматься своими делами. Теперь уже ничто, кроме разговоров, не напоминало о вчерашней кошмарной бомбежке и о том, что жизнь каждого из нас висела тогда на волоске.
К вечеру 4 марта опять разыгрался шторм. Громадные волны накрывали невысокий мостик подводной лодки, и всякий раз при этом через открытый люк в центральный пост низвергался мощный водопад. Помпа, почти не переставая, откачивала воду из отсека. Временами приходилось помогать ей даже ручным насосом.
Верхние вахтенные в обледеневшей одежде походили на застывшие изваяния из сказочного ледяного царства. Морская соленая вода оседала изморозью на их обветренных лицах.
Через каждые полчаса из центрального поста доносился голос нижнего вахтенного:
– На мостике!
– Есть, на мостике!
– В лодке все в порядке!
– Есть, в лодке все в порядке!– отзывался вахтенный офицер.
Внизу в отсеках тоже нелегко. Особенно мотористам. Палуба уходила из-под ног. Грохотали дизели. У передней панели форменный сквозняк – двигатели тянули воздух. В кормовой части и под настилом жарко и душно от масляных испарений. На вахту здесь заступили мотористы Новак, Горожанкин и Денисов. Они внимательно следили за работой дизелей. Временами кто-либо из них прикладывался ухом к корпусу машины, чтобы послушать, как бьется стальное сердце лодки.
В радиорубке Николай Хромеев пытался выйти на связь с базой. Он уже в который раз выстукивал телеграфным ключом позывные, но ответа не получал. В наушниках трещало, визжало, свистело. Радист настойчиво вращал регуляторы. Но все безуспешно – связи с базой не было. Осмотрев передатчик и приемник, Хромеев понял – неисправна антенна. Результат ли это все той же бомбежки или жестокий шторм тому причиной, определить в такой обстановке было невозможно. Да и некогда. Командиру требовалась связь с базой. Он понимал, что установка аварийной антенны связана с большой опасностью для тех, кто этим будет заниматься, но другого выхода не было, и он вызвал на мостик командира отделения радистов Николая Хромеева и акустика – секретаря комсомольской организации – Александра Васильева.
Море ревело и выло, густой снежный заряд, обжигая холодом, хлестал в лица людей, находившихся на мостике. Вся надстройка, мостик, палуба покрылись толстым слоем льда. "Щука" походила на причудливую ледяную глыбу.
Привязавшись бросательными концами к тумбе перископа, Васильев и Хромеев с большим трудом взобрались на ограждение рубки. Спирало дыхание, ноги скользили, страшно было оторвать руки от антенной стойки. Страшно, но надо. Работали они по очереди: один следил за волной, другой крепил к изолятору медный канатик. Когда ледяной вал с пенящимся гребнем поднимался над рубкой, наблюдатель кричал товарищу: "Держись!"
Вода наваливалась свинцовой тяжестью, крутила, тянула в пучину и, не сумев сладить с упорными, катилась дальше. А отважные подводники продолжали свое дело. Выполнив задание, промокшие и замерзшие, но довольные, моряки спустились с ограждения рубки. Столбов крепко их обнял. Товарищи помогли им раздеться. Военфельдшер растирал Хромееву одеревеневшие руки.
Впоследствии известный художник Александр Меркулов, служивший в то время на Северном флоте, посвятил этому подвигу радистов одну из своих картин. А пока "четыреста вторая" пробивалась сквозь жестокий шторм. Хромеев все еще непослушной рукой выстукивал на ключе позывные базы...
Трое суток бушевало Баренцево море. Три ночи, когда "щука" всплывала для зарядки аккумуляторной батареи, подводники боролись со стихией. На четвертые сутки ветер ослабел и волна спала. Только мертвая зыбь еще слегка раскачивала лодку. Свободные от вахты занялись ликвидацией всех повреждений, которые причинил шторм.
Вечером была получена радиограмма, в которой содержался приказ сменить боевую позицию лодки. Новая боевая задача состояла в том, чтобы выйти в район, через который в скором времени проследует крупный конвой, доставлявший из Великобритании в наши порты военное снаряжение. В радиограмме указывалось, что, охраняя конвой, нашей лодке, по всей вероятности, придется иметь дело с немецкой эскадрой, в составе которой находился линейный корабль "Тирпиц". Позиция для "Щ-402" была назначена к северу от Нордкапа.
Командир собрал офицеров и ознакомил их с задачей. В интересах быстроты и скрытности он решил совершить переход в надводном положении в темное время суток. Оставшиеся до вечера часы использовались для подготовки к переходу. Подводники еще раз осматривали механизм-и оружие. Штурман проложил на путевой карте кратчайший курс. А Николай Гурьевич в эти часы не только контролировал ход работы на лодке, но и еще раз перелистал справочник, освежая в памяти тактико-технические данные немецких боевых кораблей. Больше всего его интересовал, конечно, "Тирпиц".
Когда всплыли и взяли курс на новую позицию, ветер опять усилился. Через час он уже достигал восьми баллов, с порывами – до девяти. Встречная волна, как говорят моряки, била корабль в скулу. Трещала надстройка. В носовой ее части сорвало крепление воздушной магистрали, от чего глухие удары волн стали сопровождаться металлическим лязгом. Об устранении этой поломки пока не могло быть и речи, потому что любой человек, выполняя эту работу, наверняка захлебнулся бы соленой водой.
Ближе к утру ветер немного стих. До новой позиции оставалось идти еще два часа. В это время командир вызвал на мостик инженера-механика Большакова, и между ними произошел такой разговор:
– Мне кажется, теперь можно закрепить трубопровод.
– Все еще рискованно.
– Другого выхода нет.
– Жаль, если человек погибнет, не выполнив задания.
– А если из-за неисправности погибнут все? Максимум через час надо погрузиться. А трубопровод будет создавать дополнительные шумы. Это будет мешать нашим акустикам. А гитлеровцам на руку.
– Выходит, надо рисковать.
– Кто, по-вашему, может закрепить надежно и быстро?
– Маслюк,– не задумываясь, ответил Большаков.
Позвали наверх Маслюка. Он несколько неуклюже выбрался из люка. Трюмный был одет в засаленную рабочую телогрейку, пилотка натянута на самые уши. Большаков рассказал ему, что нужно сделать, и спросил:
– Сколько времени понадобится?
– Наверно, не меньше двадцати минут.
– Хорошо. Забирайте все необходимое и приступайте к делу. Медлить нельзя.
К трюмному подошел Столбов:
– Учти, Алексей, вот что. Находимся в районе действия авиации и кораблей противника. Может быть, придется срочно погружаться... Следи за сигналами с мостика. В случае чего – немедленно бросай работу и возвращайся.
– Все понял, товарищ командир, ответил Маслюк.– Разрешите выполнять?
Через несколько минут Маслюк уже с инструментами спустился с мостика. Осторожно, чтобы не смыло за борт, добрался до носовой части лодки и через лючок протиснулся в надстройку. Как он там работал в ледяной воде, уму непостижимо. Столбов тревожно поглядывал то на море, то на надстройку. Минуты стали такими же долгими, как и после торпедного залпа. Десять, пятнадцать, двадцать... В лючке показалась голова Маслюка. Он с трудом вылез на палубу, медленно дошел до ограждения рубки. Николай Гурьевич протянул ему руку и помог взобраться на мостик. Тяжело дыша, трюмный доложил: