Текст книги "Из бездны вод - Летопись отечественного подводного флота в мемуарах подводников (Сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

Медленно текло время. Только через два часа упорной работы штуртрос наконец был соединен.

Трудно описать картину, которую представляло собою соединенное место: это была какая-то бесформенная масса железных блоков, цепей и концов, которая лязгала и громыхала при каждой перекладке руля. Тем не менее она исполняла свое назначение, и механик сказал уверенно: "Выдержит".

Около 2 часов ночи оказалось возможным дать ход.

Лодка благополучно вернулась домой.

Последний поход в эту зиму мы совершили в ночь с 15 на 16 января.

В феврале стали на ремонт.

Снова "Пантера" вступила в строй лишь в середине лета 1919 года.

Когда я пришел на лодку, комиссар мне сказал: "У нас спокойная команда".

Это была верная, но слишком скромная характеристика изумительных людей.

Для них не существовало трудностей или сомнений: самую тяжелую работу они делали с твердой уверенностью в ее необходимости для общего дела; в самых рискованных положениях они занимались своим делом, как будто бы опасности подстерегали кого-нибудь другого, а не их самих.

Несомненно, многим из них война и военная служба более чем надоели. Некоторые моряки уже по десять лет были оторваны от мирной работы. А теперь им опять приходилось воевать, но они не роптали, потому что причины и цели этой войны были им понятны.

Необходимо особо отметить их отношение к старому командному составу – на редкость корректное и дружелюбное. В то время как на других лодках, не говоря уже о надводных кораблях, неоднократно бывали случаи различных недоразумений отзвук былой вражды к офицерам, у нас процветала атмосфера взаимного доверия и заботливости, часто весьма трогательной.

24 июля "Пантера" была послана в Копорский залив, где периодически появлялись английские и эстонские суда, базировавшиеся на Биорке.

Около полуночи мы снялись со швартовов и вышли по назначению. К 5 часам утра мы должны были быть у поворотного буя. Однако, вследствие мглистости и ошибки лага, мы перескочили несколько дальше, одновременно благополучно перескочив... и одну из наших линий минных заграждении.

Я застопорил дизеля, чтобы осмотреться.

Спокойное море расстилалось кругом. Горизонт закрывался мглой. Когда начало светать, на горизонте были замечены три смутных силуэта,– вероятно, неприятельские тральщики. Я заполнил цистерны, переходя в позиционное положение, и дал ход, склоняясь к югу, чтобы выйти к маяку на фарватер. Совсем погружаться не хотел, так как предстояло еще перейти линию наших заграждений. Об этом мы не говорили со штурманом, не желая возбуждать лишнего волнения в личном составе; мы без слов понимали друг друга.

Но этот час, пока мы не вышли на чистый фарватер, показался мне необыкновенно длинным.

Наконец рассвело настолько, что открылся Шепелеве-кии маяк. Неприятельских судов уже не было видно за горизонтом. Дав полный ход, мы скоро оказались на фарватере, и я мог облегченно вздохнуть.

В половине восьмого погрузились и под перископом начали входить в Копорский залив.

В 10 часов 45 минут вахтенный начальник, стоявший у перископа, заметил странный предмет, то исчезавший, то появлявшийся. Вскоре оказалось, что это подводная лодка, которая, очевидно, занималась упражнениями. Невдалеке оказалась и вторая лодка.

Сердце забилось усиленно: перед нами был неприятель!

Я наблюдал за ними около часа.

За это время удалось хорошо рассмотреть их: одна была светлого цвета, видимо, типа "Е-9", другая темная – более поздних номеров. Казалось, что это тюлени играют на солнце, то всплывая, то погружаясь.

Это были английские подводные лодки.

В 11 часов 30 минут, видя, что лодки прекратили погружение и держались над водою, я пошел в атаку.

План атаки быстро созрел в голове. Мы находились на солнечной стороне моря, – следовательно, нас плохо было видно. Подойти поближе к лодкам, развернуться кормой, чтобы иметь большую свободу маневрирования, выпустить мину в одну лодку, повернуть и выпустить мину в другую лодку. И все!

На "Пантере" царило напряженное молчание. Каждый понимал серьезность момента и ожидал приказаний, которые исполнялись с безошибочной точностью.

Все шло как по маслу. В каждую лодку выпущено по мине, и... никакого результата. Взрыва не последовало{21}.

Наблюдая в перископ, я увидел, как темная лодка дала ход и пошла на юг, к берегу, а светлая оставалась на месте.

Положив лево руля, я начал разворачиваться, чтобы атаковать светлую лодку носовыми аппаратами.

Тем временем находившиеся в корме пережили жуткий момент: вдоль нашего борта, жужжа, прошла мина. Вероятно, ее выпустила в нас неприятельская лодка, которая дала ход. Об этом случае я узнал только впоследствии.

Подойдя на четыре кабельтова, я выпустил в лодку, стоявшую на месте, еще две мины и видел, как прямо к ней протянулись следы их хода. В этот момент лодка, до того обращенная бортом и представлявшая широкую цель, в которую должны были попасть мины, начала разворачиваться.

Мины прошли с обеих сторон от нее.

Погрузившись до 80 футов, я начал уходить, чтобы не навлечь на себя преследования.

Через час я всплыл и высунул перископ, чтобы осмотреться, но он запотел от перемены температуры, я ничего не увидел и сейчас же погрузился опять.

Через три минуты мы услышали взрыв снаряда. Очевидно, кто-то выстрелил, заметив перископ. Пришлось идти дальше, не показываясь наверх.

Чтобы выйти на фарватер между заграждениями, не всплывая и не обнаруживая себя, пришлось измерять глубину самой лодкой, погружаясь до грунта в поисках характерных, отличительных глубин, по которым и удалось определиться.

В трех с половиной милях от Шепелевского маяка я продул среднюю цистерну, открыл люк и вылез на мостик. Никого не было видно.

Всплыли совсем. Были пушены дизели, и мы пошли домой. Около 8 часов вечера были у борта базы "Память Азова".

Кашу, которую мы заварили своею атакою, пришлось расхлебывать команде подводной лодки "Вепрь". Через несколько дней после нашего похода в том же Копорском заливе она пыталась атаковать миноносец, который быстро обнаружил ее и подверг жестокому обстрелу.

Следующие отрывки из рапорта командира "Вепря" ярко рисуют, что пришлось пережить команде подводной лодки.

"От взрыва сгорел реостат освещения. Свет погас. Осадило вниз перископы, через сальники перископов сильно пошла вода – мотор перископа загорелся. Лопнули водомерные стекла некоторых цистерн. Приток воды в лодку очень увеличился. Магнитный компас перестал показывать. Заклинило рубочный люк. Сорваны барашки крепления горловины носовой цистерны. В нескольких местах повреждена надстройка. Повреждена труба носовой помпы, и нарушены крепления ее к надстройке. Заклинило манипулятор балластной помпы и вентиляционный клапан батареи. Осыпалась краска перископа, не работает указатель уравнительной цистерны. Зарядное отделение мин пробито в двух местах у ударника. Станцию левого главного электромотора сильно накренило во время взрыва, и она требует осмотра.

Командир "Вепря" считает необходимым отдать должное всему составу лодки. В такой опасный момент не было ни шума, ни паники, ни беготни. Все оставались на местах и точно исполняли распоряжения, несмотря на темноту, дым горящей изоляции и шум вливающейся воды".

Стоять в Кронштадте в эту кампанию было довольно беспокойно вследствие частых налетов неприятельских аэропланов.

Иногда они принимали характер настоящих регулярных визитов: утром, днем во время обеда и вечером во время ужина.

С июля их деятельность особенно усилилась.

Сидишь спокойно в кают-компании, вдруг докладывают: "Самолеты!" Выбегаешь наверх и в бинокль разыскиваешь приближающуюся зловещую черную точку в синеве неба. На всех кораблях подняты условные сигналы, обозначающие число аэропланов.

Приподнятое настроение томительного ожидания вдруг разряжается выстрелом. На небе появляется облачко от разрыва снаряда. Один, другой, третий выстрелы наконец превращаются в непрерывную стрельбу, а облачко – в длинную и широкую полосу, которая следует за неприятельским аппаратом. Если вам не удалось найти его сразу, то эта полоса точно укажет его место.

Ближе и ближе. Наконец кажется, что он над нами.

"Бросит или не бросит?" – неприятно сверлит в голове.

Когда самолет пролетает немного дальше, видно, как от него отделяется черная точка-бомба, летящая скорее и скорее и делающаяся незаметной. Раздается оглушительный взрыв.

Бросив несколько бомб, самолет быстро скрывается.

Чрезмерное внимание, которое неприятельские самолеты начали уделять тому углу гавани у доков, где базировались наши подводные лодки, заставило меня переменить место стоянки нашей "Пантеры". Мы перешли к внешней стенке. Эта предосторожность оказалась очень полезной, так как наша база "Память Азова", у которой мы стояли, через несколько дней (в ночь на 18 августа) была взорвана английским торпедным катером.

17 августа мы спокойно легли спать на нашем новом месте, но в 3 часа 40 минут ночи я был разбужен вахтенным, который доложил, что над городом появились неприятельские аэропланы, обстреливающие рейд. Быстро одевшись, я выскочил наверх и услышал гудение пропеллеров невидимого врага. Самолеты кружились над рейдом, стреляя из пулеметов. Вскоре с одного из них была брошена бомба. По-видимому, они летали довольно низко, но в темноте только временами были видны их смутные силуэты. Разбуженная команда также была вся наверху.

Через некоторое время мы заметили на воде силуэт черного цвета, передвигавшийся с необычайной быстротой и стрелявший из пулемета. Сперва мы принимали его за снизившийся гидроплан, потом оказалось, что это был быстроходный катер.

Спокойная гавань вдруг превратилась в ад. Стрельба из пулеметов, разрывы бомб, взрывы торпед, выстрелы орудий наших кораблей – все слилось в оглушительный грохот.

Все вскоре затихло. На внешнем рейде догорал расстрелянный нашим миноносцем катер, озаряя море зловещим заревом.

Всего в налете участвовало семь английских катеров, из которых три были разбиты в щепки. В этом была исключительная заслуга всех наших комендоров. Неоднократные налеты таких катеров на германские порты во время мировой войны всегда сходили англичанам безнаказанно.

Не прошел им безнаказанно такой разбойничий налет только в советских водах.

Было раннее августовское утро.

Мы получили приказ идти в Биорке.

В 6 1/2 часов утра наша "Пантера" уже выходила из гавани.

Утро было чудесное, за спиною играл всеми красками покидаемый нами Кронштадт, и полным кругом всходило золотое спокойное солнце.

На воде – ни морщинки, ни зыби.

– Приготовиться к погружению! – отдаю команду.

Закрываются люки, убираются трапы.

Сделав крепкий последний глоток густого осеннего воздуха, мы спускаемся вниз.

* * *

В боевой рубке вместе со мной минный машинист и рулевой. Все остальные на своих местах.

Уже шесть часов, как мы под водою. Идем пока что под перископом на глубине в 24 фута.

В корме монотонно жужжат винты. Штурман чаще и чаще наведывается в рубку.

Тревога.

Звонок.

– Все на места!

Из Биорке в Копорский залив идет неприятельский миноносец. Он нам виден. А мы пока что не замечены им.

– Атаковать?

– Подождем. Еще очень светло.

Есть опасность, что при выстреле миной нас выбросит сильно наверх.

Сердце бьется тревожно. С сожалением отрываемся от миноносца и идем своим курсом.

Уже 9 часов. Мы недалеко от Биорке. Перед нами два неприятельских миноносца. Один из них – старый знакомый.

Это тот самый, что ходил на разведку в Копорский залив. Теперь он – рядом с каким-то другим, и теперь-то уж мы его не упустим! Идем прямо на них. Резко сокращаем дистанцию.

Затем резкий звонок – боевая тревога.

– Носовые минные аппараты, товсь!

– Носовые минные аппараты – на товсь,– отвечают оттуда.

– Правый аппарат, пли!

Полминуты еще не прошло после выхода торпеды, а уже для нас ясно, чтомимо.

– Левый – пли!

Снова крепкий удар, и вся лодка подкинута кверху. Даже рубка наружу. Рев и вой где-то рядом.

Вверху взрыв.

– В нос – команда! – кричу я. Надо утяжелить нос.

Теперь мы знаем: в этот раз угодили как следует.

Под обстрелом принимаем 300 пудов балласта и, как камень, идем на дно.

Слышен треск камней под кузовом.

Отрываемся быстро от грунта и, все время держась 80 футов, держим курс на Шепелевский маяк.

Через несколько минут я достаю альбом, в нем помечены суда всего мира.

Нахожу квадрат с фотографией миноносца под литерой "Н", беру ножницы и молча вырезаю.

Окружающие меня понимают, что это значит.

Это я освобождаю альбом от "покойника".

К часу ночи доходим до полосы минных заграждений.

Дальше идти не решились.

Легли прямо на грунт "ночевать" на глубине 94 футов и до 6 1/2 часов "спали".

Спали с мыслью, что вот-вот еще какой-нибудь командир неприятельской лодки так же бесстрастно и холодно достанет альбомчик и ножницы, разыщет там нашу "Пантеру" и одним поворотом руки освободит "свой" альбом от "чужого" покойника.

В 6 1/2 часов утра снова идем под перископом.

И только у самых кронштадтских сетевых заграждений, пробыв 30 часов и 10 минут под водою, мы всплыли наверх.

Сторожевые суда открыли нам ворота.

А в штабе уже было известно, что мы потопили вражеский миноносец.

С маяков служба связи сообщила в Кронбазу, что за нами охотились 9 миноносцев и несколько аэропланов.

Впоследствии, по английским источникам, мы узнали, что нами был взорван эскадренный миноносец "Виттория" (водоизмещение 1365 тонн, скорость 34 узла).

Ю. Пантелеев. Начинали мы так

Юрий Александрович Пантелеев – адмирал, начинал свою службу штурманом подводной лодки Черноморского флота. Был командиром бригады подводных лодок в предвоенные годы. После войны командовал Тихоокеанским флотом.

После похода на "Воровском" мы снова вернулись на курсы. Закончил я их весной 1925 года. Назначение получил на Черное море. Вот и Крым. Не отхожу от окна вагона. На южной земле уже пышная зелень. Цветет миндаль. Поезд ныряет в туннель. Их тут несколько. Вспыхнет на мгновение дневной свет, и снова темнота. Наконец в глаза ударило таким ярким солнцем, что невольно зажмурился. Внизу голубеет Южная бухта. Всматриваюсь в корабли. На каком из них уготовано мне служить?

На перроне нас обступили мальчишки, наперебой предлагая комнату. Жене понравился маленький шустрый мальчуган.

– Давай веди к себе.

Идти пришлось не так далеко. На улице матроса Кошки у подножия Малахова кургана наш проводник постучал в калитку. Во дворе стоял небольшой, утопающий в зелени домик. Встретил нас седой человек в тельняшке. Представился: старожил этих мест, бывший черноморский моряк Иван Афанасиевский. И домик, и его хозяин нам понравились, и мы поселились здесь, на Корабельной стороне.

Оставив жену распаковывать чемоданы, я поспешил в штаб флота.

Маленький трамвайчик – гордость севастопольцев, открывших трамвайное движение на 9 лет раньше, чем в Петербурге,– довез меня до центра города.

Встречные командиры сказали мне, что штаб, Реввоенсовет и политическое управление флота размещаются на "Красном моряке", который стоит у Минной пристани. Я ожидал увидеть большой корабль, а оказался старый-престарый колесный пароходик водоизмещением всего около сотни тонн. После я узнал, что он был построен в Англии еще в 1866 году. Купленный русским правительством, сразу же оказался в Севастополе и стал яхтой главного командира флота и портов Черного моря.

Как яхта высокого начальника пароходик, может быть, был хорош, а как штабной корабль не годился. Теснота здесь была страшная. Каюта начальника отдела кадров флота крохотная. Дверь ее была распахнута настежь. Хозяин каюты сидел у маленького столика, на койке – другой мебели не было – сидел посетитель, какой-то большой командир с широкой нашивкой на рукаве. Остальную часть койки занимали стопки папок.

Собеседники жарко спорили, и на мой осторожный стук никто не обратил внимания. Волей-неволей мне пришлось стать свидетелем разговора. Посетитель просил дать ему четырех штурманов на подводные лодки, а начальник отдела кадров уверял, что может дать только двух. Наконец оба повернулись ко мне и чуть ли не в один голос спросили, что мне надо.

– Вам нужен штурман на подводную лодку. Можете располагать мной.

Начальник отдела кадров просмотрел мои бумаги, поморщился.

– Если метили в подводники, надо было кончать подводный класс. А теперь пойдете на канонерскую лодку.

– Ерунда! – вмешался посетитель.– Он штурман – это основное, а подводным делам мы его научим... Не спорь, Коля, пиши предписание, ведь человек сам просится в подплав, а это не так часто случается.

Начальник отдела кадров махнул рукой и наложил резолюцию.

– Ну, а теперь давайте знакомиться,– сказал посетитель и протянул мне ладонь.– Головачев, начальник отдельного дивизиона подводных лодок Черноморского флота.

Через несколько минут мы с ним уже шли по бухте на тихоходном катеришке. По пути Головачев задавал мне множество вопросов, словно оценивая новое "приобретение". Тогда было не принято обращаться к начальству насчет квартиры, и оно об этом не заикалось. Но все же у трапа плавбазы начдив спросил:

– Между прочим, где вы устроились?

Я ответил, на что последовал спокойный кивок.

Плавбаза подлодок "Березань" – старый транспорт времен первой мировой войны. Удирая из Севастополя, белые взорвали на судне машины, разграбили оборудование. Таким мертвецом оно и стояло в Южной бухте, недалеко от вокзала. Необходимые подводным лодкам зарядовая станция, аккумуляторная мастерская и прочее хозяйство только начинали строиться. Пока же пять подводных лодок сиротливо стояли у плавучих пирсов и находились, что называется, на самообслуживании.

Каюты на "Березани" оказались маленькие, неуютные и совершенно необорудованные. Я поселился вдвоем со штурманом Пивоваровым – моим старым товарищем по службе и учебе. Сначала было тоскливо. Мы, как далекую мечту, вспоминали наши шикарные каюты на линкоре "Марат" и на канлодке "Хивинец".

Кают-компания, где обедал весь командный состав дивизиона, тоже была и темной и убогой. Впрочем, мы на это не сетовали. Важно было другое: коллектив подобрался дружный, в кают-компании всегда было шумно и весело. В такой среде любые бытовые неудобства кажутся пустяком.

Приняли нас, молодых штурманов, очень приветливо. Через пару дней мне казалось, что я уже давно служу в дивизионе. Конечно, это во многом зависело от начдива Головачева и комиссара Голубовского. Оба они были старыми подводниками. В отличие от Головачева, человека шумного и резковатого, Голубовский был мягкий, малоразговорчивый, больше прислушивался к нам, нежели сам говорил. Чуткий, внимательный, он постоянно заботился о людях.

Меня назначили штурманом на подводную лодку "Политрук" – единственную большую лодку типа "Барс". Лодки эти строились еще в царское время по проекту талантливого русского инженера-кораблестроителя И. Г. Бубнова. В первую мировую войну они воевали неплохо. В годы интервенции несколько лодок этого типа белые увели в Бизерту (Африка), остальные взорвали, затопили или привели в полную негодность. Осталась одна-единственная – "Нерпа". После основательного ремонта ей дали новое название и включили в состав Черноморского флота. На ней мы теперь служили. Надводное водоизмещение лодки около шестисот тонн. Скоростью хода она не блещет – шесть – восемь узлов в надводном положении, а под водой с трудом можно выжать пять узлов, да и то на очень короткий срок: аккумуляторные батареи быстро садились.

Корабль наш походил на огромную стальную сигару, начиненную механизмами и без единой водонепроницаемой переборки. При малейшем повреждении корпуса вода могла залить всю лодку. Конструкторы стремились любой ценой уменьшить вес корабля, жертвуя даже его живучестью.

Вооружение состояло из четырех торпедных аппаратов: по два в носу и корме.

Рабочая глубина погружения – до пятидесяти метров. Помню, в первом же походе я заметил, что командир глаз не сводит с глубиномера и, едва стрелка приблизится к цифре "40", громко командует: "Боцман, точнее держать глубину, не ходить дальше сорока метров!" На рулях глубины нес вахту старый подводник боцман В. И. Корнеев. Он, хитровато улыбаясь, докладывал: "Есть, точнее держать! Глубина 35 метров!"

Остальные четыре лодки относились к типу "АГ". Собраны они были уже на советских заводах, хотя и по проекту американского инженера Голланда. Они в два раза меньше нашей, но во всех других отношениях превосходили ее: имели водонепроницаемые переборки, больший ход и в носу четыре торпедных аппарата.

Но вернусь к самому началу моей службы на подводной лодке. Командир "Политрука" Владимир Петрович Рахмин, познакомившись со мной, вызвал старшего помощника.

– Вот вам штурман,– сказал он ему.– Возьмите его под свою опеку. Пусть изучает корабль, а через две недели и сам проверю...

– Есть, будет исполнено! – четко ответил Кирилл Осипович Осипов – человек среднего роста, с хорошей строевой выправкой. Я уже отметил про себя, что на корабле он пользуется уважением и его даже слегка побаиваются, хотя он и сдержан, приказания отдает, не повышая голоса.

С утра и до вечера я лазал по лодке в сопровождении боцмана или одного из старшин, делал заметки в толстой тетради, по вечерам изучал чертежи. Старпом ежедневно просматривал мою тетрадь и, наверно, докладывал командиру. Комиссар Тимофеев тоже интересовался, как протекает учеба, подбадривал меня:

– Не смущайтесь, поначалу у вас, наверно, сумбур в голове. А пройдет время, и все уляжется...

И я занимался еще настойчивее.

Через две недели командир пошел со мной по всей лодке, проверил мои знания и, кажется, остался доволен.

Рахмин все больше и больше начинал мне нравиться, и уже казалось, что это лучший из всех командиров лодок на дивизионе. Всегда опрятно одетый, чуть суровый, хмурый на вид, Владимир Петрович был строг, иногда даже резок, но всегда справедлив и, что очень важно, никогда не ущемлял достоинства своих подчиненных.

Наш отдельный дивизион подводных лодок был тогда единственным солидным боевым соединением флота. Ведь кроме него в строю находились лишь эсминец типа "Новик", только что восстановленный и названный "Незаможником", старый крейсер "Коминтерн" – так назывался теперь знаменитый "Очаков", на котором лейтенант Шмидт поднял красный флаг в 1905 году, несколько не менее старых канонерских лодок, тральщиков да дивизион торпедных и сторожевых катеров. Морская авиация лишь начинала зарождаться. Восстанавливались старые батареи береговой обороны. С этого начинался советский Черноморский флот. И все эти древние старики нам очень пригодились, на них росли, воспитывались и обучались кадры будущего могучего флота.

С радостью узнали мы, что Советское правительство приняло решение строить новые подводные лодки по проектам советских конструкторов, а находящиеся уже на стапелях легкие крейсера и эсминцы вооружить современной артиллерией. Все эти решения очень скоро стали осуществляться, и Северная бухта Севастополя перестала служить только одному старику – "Коминтерну".

Боевая подготовка подводных лодок в те дни имела ряд особенностей. Сейчас она покажется очень примитивной. И рассказываю я о ней с единственной целью показать читателю, как далеко мы шагнули вперед. Это был начальный этап нашего роста. Он далеко позади. Но именно от него начинался победный курс нашего флота в просторы Мирового океана.

В море, на специальные полигоны, мы выходили почти каждый день, кроме субботы, воскресенья и понедельника. Возвращались в базу всегда к ужину – к 18 часам. Командный состав и сверхсрочники, не занятые дежурством, увольнялись на берег ежедневно, в воскресенье вообще разрешалось не являться на службу всем, кроме дежурных. Этот день считался для всех днем отдыха. Краснофлотцы же увольнялись на берег в среду, субботу и воскресенье.

Полигоны для учебы и тренировок находились в прибрежной полосе, почти у самого Севастополя, что позволяло сократить переходы в надводном положении. К тому же на подходе к главной базе и другим портам Черного моря еще сохранилась минная опасность со времен первой мировой и особенно недавних лет гражданской войны. Минные поля тралились, но тральщиков не хватало, к тому же траление на море – дело не только опасное, но и долгое.

Не раз мы обходили минное поле, и командир обращался ко мне с грозным предупреждением:

– Штурман! Будьте внимательны! Однажды мы тут вышли за кромку фарватера и кормовыми рулями поддели мину. Всплыли с ней вместе. К счастью, все кончилось благополучно...

После таких напоминаний пробегал холодок по коже. Я спешил на мостик, чтобы лишний раз взять пеленги на маяки и точнее определить свое место.

В первой половине лета лодки отрабатывали одиночные задачи, главным образом срочное погружение, с тем чтобы в случае обнаружения "противника" быстро уйти на глубину. Но как мы ни старались, а меньше чем за три – четыре минуты срочное погружение не получалось. И это уже считалось за благо...

Ближайший к базе учебный полигон, напротив селений Кача и Бельбек, делили на зоны "А" и "Б". Нам осточертели ежедневные хождения в эти "ванны", и краснофлотцы – вечные остряки и балагуры – сложили песню, которая заканчивалась припевом:

Если хочешь умереть от скуки,

Сходи, товарищ, в "Аз" и "Буки"...

Во второй половине лета начиналась тактическая подготовка всего флота. Корабли собирались в Тендровском заливе.

Однажды пришел туда и колесный старец "Красный моряк" со всем штабом и Реввоенсоветом флота. Флот отрабатывал отражение ночных атак торпедных катеров и другие задачи. Подводникам эти сборы мало что давали, так как погружаться в заливе из-за малых глубин мы не могли. Видимо, наше присутствие на сборе было необходимо для создания большей масштабности.

После сбора флота проходили тактические учения. Основная задача была оборонительного характера: флот совместно с береговыми батареями должен не допустить высадку десантов в районе Севастополя или Одессы. Для этого в море, на позиции, намеченные штабом, высылались подлодки, где мы и ожидали появления "противника". Если, бывало, повезет и "противник", что называется, наткнется на нас, то мы выходили в атаку, обозначая торпедный залп стрельбой воздухом. Никакой связи с разведкой у нас не было, и в ожидании цели мы часто сутками елозили в отведенном квадрате.

Торпед на флоте было мало, их берегли, поэтому стреляли редко и обязательно на небольших глубинах. Дело в том, что торпеды частенько тонули. В таких случаях к месту происшествия спешил водолазный бот. Водолазы шарили на дне и не всегда находили торпеду. Потеря торпеды считалась большим ЧП, и командир лодки имел по этому случаю много неприятностей.

Хотя мы назывались подводниками, но под водой плавали мало: берегли электроэнергию для выхода в атаку. На позицию шли в надводном положении, и наше подводное плавание продолжалось не более часа. При движении корабля под водой аккумуляторы выделяли много газов, давление в лодке сильно повышалось, дышать становилось трудно и приходилось всплывать и вентилировать помещения.

Считалось, что торпедами можно стрелять с дистанции всего четырех-пяти кабельтовых. Если расстояние оказывалось больше, атака признавалась плохой. При дистанции десять кабельтовых (1,85 километра) вероятность попадания в цель принималась близкой к нулю. Стрелять полагалось только одной торпедой.

Ни о каких совместных действиях подлодок тогда не могло быть и речи, ибо не было еще приборов для связи между лодками в подводном положении. Многие командиры увлекались поиском районов с "жидким грунтом" – с разными по плотности слоями воды, между которыми лодка могла без движения удерживаться длительное время на одном уровне. Тем самым экономилась электроэнергия. Тогда эта идея имела некоторый тактический смысл, и ею особенно много занимался Сергей Владимирович Сурин, командир подлодки "Коммунар" (бывшая "АГ24"),человек образованный, энергичный, занятый поисками новых, более эффективных форм боевого использования наших кораблей.

Все пять командиров подводных лодок дивизиона были представителями лучшей части интеллигенции тех лет. Образованные, опытные подводники, они пользовались заслуженным авторитетом у подчиненных. И не случайно в дальнейшем эти товарищи заняли ведущие должности на флоте. Так, Сурин стал инспектором подводного флота, Горняковский – командир подлодки "Марксист" – после войны командовал учебным отрядом на Тихоокеанском флоте. Рахмин долгое время был начальником штаба бригады новых больших лодок на Балтике. Крупные должности занимали впоследствии Б. Ворошилин и Г. Шредер.

Это были смелые, ищущие люди. Как-то я нес вахту на плавбазе. Наша лодка в эти дни стояла на текущем ремонте, остальные находились в море. И вдруг замечаю: почти у борта плавбазы забурлила вода, послышалось шипение, будто лопнул воздухопровод, а затем из воды вырос перископ. Еще через мгновение на поверхности показалась подводная лодка "Коммунар". Она всплыла у бона, на месте своей обычной стоянки. Открылись люки, и краснофлотцы, перепрыгнув на бон, закрепили швартовые концы. На мостике уже стоял улыбающийся командир лодки Сергей Владимирович Сурин. Он помахал мне рукой и весело объявил:

– Прорыв в базу "противника" прошел успешно...

Все произошло так быстро и неожиданно, что вахтенные сигнальщики, наблюдавшие в основном за входом в бухту, так ничего и не заметили.

Конечно, и мне, и сигнальщикам потом здорово попало от комдива Головачева. В этот, да и в последующие дни за обедом и ужином в кают-компании только и было разговоров, что о маневре Сурина и о том, как вся вахта на "Березани" его проспала. Наш же командир В. П. Рахмин загадочно молчал. Тоже, видно, что-то надумал.

Так и оказалось. Когда мы направлялись в море, командир, удифферентовав лодку, сразу же погрузился, и мы, изредка чуть-чуть поднимая перископ, прошли всю Южную и Северную бухты и всплыли уже в море. Командир, не отрываясь от перископа, радовался, что катера и ялики проходят рядом и никто нас не замечает. В тот год бонов у входа в главную базу не было, как не существовало и брандвахтенной службы, а с берегового наблюдательного поста заметить перископ очень трудно...

Однако вскоре эти "подводные фокусы" запретили.

Нынешних подводников наверняка удивит не только наша тогдашняя боевая учеба, но и многие детали повседневной жизни моряков. На каждом корабле один из молодых специалистов по совместительству являлся ревизором, ведающим финансами и хозяйственными делами. Почему-то везде это "счастье" выпадало штурману. В помощь ему назначался артельщик из числа наиболее разворотливых краснофлотцев. В зависимости от числа членов экипажа отпускались деньги на питание. Они хранились в моем маленьком переносном сейфе.