Текст книги "Армянские сказки"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

пастушеская душа Армении; но, конечно, полного объяснения

«культа молока» этим еще не дано. Самой важной

клятвой в сказке является «клятва молоком своей матери».

В деле питания молоко стоит на первом месте. Богатыри,

будучи детьми, отличаются тем, что сосут свою бедную

мать чуть ли не до десяти лет. Красная корова

выкормила двух сироток одним только своим молоком;

Пососать грудь женщины, даже самой свирепой, – значит

расположить ее к себе навеки и заставить относиться

по-матерински. Страшные матери дэвов укрощаются

только этим способом. Царевич забрел в пещеру и

видит там мать дэвов, крутящую веретено; она стоит

к нему спиной, перебросив через плечо свою грудь. Он

тихонько подошел к этой груди и стал сосать ее.

Страшная мать дэвов обернулась к нему, встретила его

по-матерински и помогла во всех подвигах.

Вот несколько обычаев, упоминаемых в сказках.

Часто происходит усыновление детей (иногда и

зверей), причем усыновляют маленьких и взрослых,

сирот и имеющих родителей. Любовь к потомству —

отличительная восточная черта; на детей смотрят как на

богатство. Усыновление происходит так: либо с матери

снимают рубашку и надевают ее на усыновляемого,

либо ворот ее рубашки продевают под ворот его

рубашки. С в а т о в с т в о – тоже обычно, без него почти

ни одна сказка не обходится. Перед дворцом каждого

царя имеется камень (или сиденье), предназначенный

для свах. Сюда садятся старухи, и царь сам к ним

выходит. Пастухи в конце сказок часто играют роль

счастливого вестника; их посылает тарой, встретясь с ними

в поле, возвестить царю о своем возвращении, и

счастливый царь дарит обыкновенно пастуху «халат и

розовую воду» – самый почетный подарок на Востоке.

Священный обычай гостеприимства играет в

сказках большую роль. Существует так называемый «час

для харибов», т. е. для странников, когда в городе при

колокольном звоне собирают всех странников и чуже-

родных на «трапезу»» пожертвованную богатыми

горожанами. Дервишей всякий считает за честь принять

и накормить у себя. Если гость отказывается от пищи,

он наносит тяжелое оскорбление хозяину. Смерть на

Востоке имеет характер ухода. Обычно в час смерти

кто-нибудь приходит по душу человеческую, иногда

«хогеар»– ангел смерти, а иногда монах – «вардапет».

Умирающий не хочет отдать душу, и с ним приходится

спорить; иногда он просит ангела взять взамен душу

отца или матери. В таких случаях отец и мать

решительно отказываются, и молодая жена от себя предлагает

за мужнину душу свою собственную. Последняя

подробность часто встречается и в армянских народных песнях.

Прежде чем рассказать о ней, – несколько слов

о сравнительной морфологии азиатских и

европейских литературных форм. Возьмем для примера

восточную лирику. Она довольствуется весьма скромными

(по количеству) средствами, концентрируя их

обыкновенно в пределах одного образа и стягивая все

стихотворение к двум или четырем строкам. Любимые формы

восточных стихов – двустишия, четверостишия. Но и

очень длинные стихотворения сразу могут быть

опознаны в их «атомном», частичном строении; пусть на

протяжении длинной персидской газели вьется одна

тема, пусть касыда развивает целый сюжет, – все же

строение этих стихов резко распадается на

законченные двустишия и четверостишия. Эта атомная распа-

даемость длинных стихотворений на краткие

афоризмы – характерная черта Востока с его очень

короткими ритмами; там берется только нужное коли-

чество слов, а той ритмики лишних слов, иногда вовсе

бессмысленной, но таинственно волнующей душу, как

в западной и русской поэзии (Шелли, Верлен, Фет и пр.),

такой ритмики на Востоке нет. Оттого при всей

музыкальности восточных стихов, общее впечатление от них

все же остается пластическим, образным, а не певучим .

В противоположность этой «атомности», где каждая

часть, каждая единица стиха самоценна, западные

формы можно уподобить организму с его

зависимостью всех частей друг от друга. Художественное

произведение Запада тем выше, чем полнее и

нерасторжимой проведена эта зависимость. На Востоке такая

органичность заменяется обыкновенно бесконечным

чередованием самоценных частей друг за другом. Не

останавливающееся движение равноценных единиц —

идеал Востока; органичность – самозамкнутое

совершенное целое—идеал Запада. Это приложимо и

к сказкам. По отношению к армянским сказкам можно

сказать, что в них всегда налицо атомность формы,

распадение на ряд кратких самодовлеющих сказочек,

ничем не связанных друг с другом. Такие «сказки

в сказке» чаще встречаются у армян персидских, реже

у турецких. Встречаем мы ванскую сказку, в точности

совпадающую с рамкой Шехерезады, только значительно

более короткую. Налица и жестокий царь, убивающий

своих жен, и дочь визиря с запасом сказок, и самые

эти сказки, чередующиеся до тех пор, нока гнев царя

не сменяется на милость.

Сказочники Араратского нагорья предпосылают своим

сказкам одно и то же стихотворное начало, довольно

бессмысленное и однообразно-ритмическое. В русском

переводе оно звучит приблизительно так:

.

Значение этой прелюдии в том, чтобы ритмически

раскачать рассказчика и подготовить внимание

слушателя. Стихотворные вставки часто попадаются и в

середине сказок, и в конце. Присказки же почти всегда

одинаковы. Если дело кончается свадьбой, то говорится

«семь дней и семь ночей длилась свадьба», потом

добавляется: «все достигли своей цели, да достигнете и

вы своей». «С неба упали три яблока: одно рассказчику,

другое тому, кто слушал, а третье тому, кто услышал».

Эти заключительные три яблока с небольшим вариан-

том можно встретить решительно во всех сказках

кавказских армян; у турецких они встречаются редко.

В художественно обработанном стихотворном виде такая

присказка есть у Агаянца в «Арегназане». Там герой

Арег остается наедине со своей молодой женой Нуну-

фар. Следует присказка:

Таков, В' самых общих чертах, многообразный

материал армянских сказок. Перечисленным он не

исчерпывается, а только намечается. Но даже и в этом

частичном материале можно проследить повторные очертания

характерных мифов, принявших национально-армянскую

окраску.

Солнечный миф. Солнце – источник постоянного

мифотворчества у всех народов; стало быть, армяне,

мифологизируя его, отдают дань общему культу.

Доныне крестьяне араратских деревень клянутся солнцем,

чтут его, часто употребляют эпитет «солнечный»,

прибавляют его к именам. Уцелели выражения: «призываю

в свидетели твое солнце», «знает про то твое солнце»;

подразумевается, что у каждого человека есть свое

солнце, подобно представлению об «ангеле каждого

человека». Для армян солнце – символ мужественности,

понимаемой не только как сила, но именно как

мужская сила. В сказке часто попадаются таинственные

существа, матери которых известны, а отцы или

прадеды под сомнением; догадка сказочников восходит до

самого бога-солнца, которому миф приписывает

оплодотворяющую силу. Так произошли многочисленные герои

сказок: Ареваманук (дитя солнца), Аревхат (отпрыск

солнца), Арегназан и т. д. Отсюда идеал красоты

армянской расы– элатокудрость. В массе своей армяне

черноволосы и смуглы; блондины попадаются редко, большей

частью в детском возрасте, и с годами темнеют .

Впрочем, среди жителей деревень Даралагеэа и

Зангезура (особенно Сисианского района) много

белокурых и голубоглазых.

Казалось бы, идеалом расы должна быть черноволосость,

т. е. типическая красота, узаконенная многими векамп

подбора. Но культ златокудростн у армян не менее

силен, нежели, например, на Западе, у германских

народов. Высшая красота, доступная воображению

армянских сказочников, это солнечные волосы и даже

солнечное лицо. В солнечном мифе армян явственно'

проступает культ мужественной силы, причем

мужественное становится синонимом доброго, вечного

и правдивого. Это разъясняет нам отчасти

женоненавистничество армянских сказок и приближает к

разумению другого важного мифа – о девушке,

заслужившей себе мужской пол. Сказка часто

рассказывает про вдову, рядившую свою дочь в мужское

платье, чтоб она могла играть с мальчиками. Своею

ловкостью девушка услужила царю, и тот, считая ее юношей,

выдал за нее замуж свою единственную дочь. Когда

обнаружилось, что новый зять женского пола, царь и

царица решили его погубить. Они дают ему

труднейшие поручения (последнее из них – отнять у старшей

матери дэвов четки). Девушка-зять храбро выполняет

все задачи и, когда, наконец, ворует четки, то

проклятием матери дэвов преображается в юношу. Есть

несколько вариантов этой сказк». Лучший из них —

художественная обработка Агаянца. Но во всех вариантах

события располагаются одинаково: личное мужество

заставляет променять женское платье на мужское;

любовь не играет для девушки-мальчика никакой роли, —

все инстинкты ее сосредоточены на борьбе, оружии,

охоте; целым рядом опасных героических подвигов под-

готоволяется преображение ее пола, и, наконец,

совершается самое это преображение, но не

естественным, а уже сверхъестественным путем, волею другого

лица.

Разумеется, не все в перечисленном нами материале

самостоятельно. Наоборот, армяне, лежащие

географически на «проезжем пути» между Востоком и Западом,

и в сказках роковым образом отражают эту

промежуточность, сложившуюся под целым рядом перекрестных

влияний. По существу своему эти сказки уже не Во-

сток и еще не Запад; с Востоком роднят их

фабулярный мир и особая пластика, незнакомая Западу; но от

того же Востока их отталкивает некоторая бедность и

скудость фантастики, сухость и аскетизм в изображения

чувственного мира и постоянный привкус

нравственного дидактизма, что особенно бросается в глаза, если

мы сравним их с чувственной роскошью Шехерезады.

Отметим в общих чертах основные влияния в

армянских сказках: Индии обязаны они не малым числом

своих фабул, иногда употреблением типичных для Индии

образов («красная корова», «красный бык»); сохранилось

по сию пору отношение ко всему индийскому как

к волшебному, искушенному в мудрости; сказки иногда

выводят факиров – разгадчиков тайн и учителей магии.

Египет (Мсур) часто упоминается в сказках – так же

как и Китай (Чинманчина); не без египетского влияния и

культа мертвых сложилась странная армянская сказка

о мертвом женихе; знаменитой египетской сказке о двух

братьях обязаны армяне и своим очень

распространенным рассказом о жене купца, влюбившейся в

усыновленного юношу. Отзвук Китая в целом ряде условных

вежливостей, в образе летающих рыб, чудовищ,

деревянного коня, в симметрии садов. Черты мусульманского

Востока бесчисленны: дервиши – почетные гости, много-

женство – обычная вещь. Много персидских и турецких

слов встречается в словаре армян. Курдские и

грузинские влияния выступают еще отчетливее, но это утке

особая тема. Для сравнительной филологии армянские

сказки вообще могут служить богатейшим материалом.

И еще больший материал могут они представить для

социолога, отражая на себе всю нехитрую экономику

армянской деревни, роковую раэделенность районов,—

наследие феодальной эпохи, – ремесленный уклад,

малоземелье, беспрерывную втягиваемость в войну,

сопротивляемость завоевателю, иногда полное равнодушие к

вопросам националистическим и вероисповедным, —

вопросам, которые десятки лет навязывались крестьянской

массе сверху и почти никак не отразились в ее

творчестве, наконец, своеобразную и глубокую философию

среды (влияния среды на человека), отразившуюся в

такой неувядаемой по красоте и силе вещи, как сказка

о Змее и Шиваре.

Мариэтта Шагинян

Однажды, когда царь сидел на троне, из

дальних стран пришел к нему путник, очертил

полосу вокруг его трона и молча стал поодаль.

Царь ничего во всем этом не понял. Он вызвал

своих приближенных, но и те ничего не могли

понять. Для царя было большим позором, что

во всей его стране не нашлось человека, кто

бы мог разгадать, что это значит. Он издал

строгий приказ, что казнит всех мудрецов своей

страны, если они не разрешат этой загадки.

Приближенные царя, искавшие мудреца,

который мог бы разгадать эту тайну, случайно

набрели на один дом. Войдя во внутрь, они

увидели в комнате колыбель, которая качалась,

хотя вокруг никого не было. Вошли в другую

комнату, там тоже стояла колыбель и качалась,

хотя и тут не было людей. Поднялись на крышу

дома—там нашли разостланную мытую

пшеницу, а рядом с ней качался воткнутый в землю

тростник и разгонял птиц, чтоб те не клевали

пшеницу, хотя и не было ветра.

Диву дались люди царя. Спустившись в

нижнюю комнату – они увидели ткача за работой

на станке. Ткач этот привязал одну нитку за

основу, другую за уток, а третью за ремизку.

В то время как он ткал, нитки двигались и

качали обе колыбели и тростник на крыше.

– Вот так мастер, не хуже мудреца!

Рассказали ему люди царя о том, как один

странник провел полосу вокруг трона царя и

никто не может узнать, что хочет он этим

сказать, а потом предложили ему пойти и

разгадать эту тайну.

– Если ты это разгадаешь, большие подарки

получишь от царя,–прибавили они.

Ткач призадумался, взял две бабки и курицу

и пошел с ними к царю. Придя во дворец и

увидя странника, ткач бросил перед ним две

бабки. Странник при виде этого достал из

кармана горсть проса и посыпал наземь. Ткач же

бросил курицу, которая стала быстро клевать

просо. После этого странник мгновенно надел

лапти и удалился.

– Что хотел сказать странник? – спросили

у ткача.

– Странник этот хотел сказать нашему царю,

что его царь собирается притти и осадить нашу

землю, и хотел узнать, думает ли царь наш ему

подчиниться или пойдет ему навстречу войною.

Я бросил перед ним бабки – дескать, вы перед

нами дети, – играйте лучше у себя дома в бабки

и перестаньте думать о войне с нами. Странник

посыпал просо, чтоб показать, что войску их

числа нет. Я же, пустив курицу, ответил

ему, что наш один воин укокошит все ихнее

войско.

Царь удостоил ткача больших почестей,

обильно наградил и хотел было назначить его

визирем, но ткач не согласился. За свою услугу

М у д р ы й ткач

\

он взял очень мало и на прощание сказал

царю:

– Я бы хотел, государь, лишь одного, —

чтобы ты знал, что среди твоих слуг можно

найти людей более умных, нежели твои

визири, и чтоб отныне ты считал за людей

ткачей и лапотников.

Г. С р в а н д з т я н. кХамов-Хого^ .

Записана в Турецкой Армении.

О багдадском халифе гремела слава, как

о человеке очень мудром и справедливом. Трое

ученых мужей решили пуститься в путь в

Багдад и убедиться в этом лично. Дорогою один

из них сказал:

– Товарищи, по этой дороге шел верблюд,

у него недоставало одного глаза да не было и

передних зубов.

– Да, это правда, на горбе верблюда с одной

стороны висела пшеница, с другой – мед, —

сказал второй.

– На верблюде этом ехала беременная

женщина,– сказал третий.

Несколько времени спустя путники заметили,

что за ними бежит человек. Поровнявшись

с ними, он спросил, не видели ли они верблюда,

которого он потерял.

– Слепого на один глаз и лишенного

передних зубов? – спросил первый.

– Навьюченного с одной стороны пшеницей,

с другой – медом? – спросил второй.

–Да.

– На котором ехала беременная женщина?—

спросил третий.

–Да.

Человек принялся их умолять, чтоб они

сказали ему, по какой дороге пошел этот

верблюд.

Тогда все трое в один голос ответили, что

этого верблюда они не видели. Но человек

принял их за воров,* пошел с жалобой к халифу

и сказал:

– Люди эти описали моего верблюда, знают,

что было на нем, но твердят, будто его не

видели.

– Откуда же знаете вы эти приметы, если

не видели верблюда? – спросил их халиф.

– О том, что верблюд был слеп на один

глаз и у него недоставало передних зубов, я

узнал из того, что он щипал траву только на

одной стороне дороги и щипал он лишь оба

края травы, не задев середины, – ответил

первый.

– Что на одной стороне горба верблюда

висела пшеница, а на другой – мед, я узнал из

того, что по одну сторону дороги, где прошел

верблюд, сидели мухи, а по другую прыгали

птицы, – ответил^ второй.

– О том, что на верблюде ехала беременная

женщина, я узнал по тому, что на том месте,

где сошла она с верблюда, на земле были

заметны следы рук. Поднимаясь на ноги,

упираются на обе руки одни лишь беременные

женщины, – сказал третий.

Халиф удивился мудрости этих людей и

приказал вечером пригласить их во дворец на обед.

После обеда, когда они вошли в отведенную им

комнату, служитель дворца подслушал

следующий разговор, происходивший между ними.

– Рис, которым нас угощали, был славный

Л A p м я н с к и е л а р о д н ы е ска з к и

да жаль – от него несло мертвечиной, – сказал

один.

– Не хуже было и мясо, но отдавало

запасом собаки, – сказал второй.

– Доброе было и вино, нами выпитое, но по

вкусу и запаху несколько походило на кровь,—

сказал третий.

Когда об этом разговоре донесли халифу, тот

велел расследовать: выяснилось, что поле,

отведенное под посев этого риса, раньше было

кладбищем; что зарезанный барашек в первые

дни своего рождения питался молоком собаки

и что при давке винограда, из которого

приготовили выпитое ими вино, случайно порезал

ногу давильщик, и его кровь смешалась с вином.

Халиф вызвал к себе этих трех мужей и за

мудрость и ученость удостоил их больших

почестей.

Владелец же верблюда вернулся к себе с

опущенной головой.

Г. Срван д э т я н. «Хамов-Хотов,

Записана в Турецкой Армении.

Однажды разум и сердце заспорили. Счастье

твердило, что люди живут для него, а ум

настаивая на обратном. Они не стали прибегать

к помощи судьи, а порешили действовать в

одиночку и не вмешиваться в дела друг друга.

Свой уговор они решили испробовать на одном

поселянине.

Поселянин этот, по обыкновению, взял соху

и пошел в поле. Когда он приступил к запашке,

то заметил, что соха его неожиданно застряла

в борозде. Нагнувшись, он увидел в земле

медный кувшин, полный золота.

«Как мне теперь быть?—подумал он.—

Большие дела я могу сделать на это добро,

могу стать заметным человеком...»

С другой же стороны, пришло ему в голову:

«А что, если узнают об этом воры и придут за

ним? Коли стану перечить – меня убьют...»

Занятый этими мыслями, он вдруг заметил

судью той страны, проходившего по дороге.

«Лучше дам я золото судье и сам спокойно

продолжу свою работу», – решил поселянин и,

бегом пустившись за судьей, привел его в свое

поле.

Но тут вернулся к нему разум. Опомнившись,

поселянин немедленно закрыл золото и сказал

судье:

– Ага ты судья и человек ученый, скажи-

ка мне – из этих двух моих быков какой

лучше?

Судья, услышав эти слова, в сердцах бросил

поселянина и ушел. С его уходом ушел от

поселянина и разум.

Он вновь призадумался: «Зачем я не дал ему

золото, что я буду с ним делать, где я его буду

держать?»

Бросив работу, он этак размышлял до вечера,

пока не заметил вновь судью, возвращавшегося

из деревни.

Бросился он к нему и стал

умолять-упрашивать его разок притти к нему в поле.

Судья, решив, что тут что-нибудь да есть,

пришел.

Разум опять вернулся к поселянину, и он

сказал судье:

– Умоляю тебя, не сердись, посмотри на

это мое поле, ты человек ученый, что больше —

вчерашняя моя запашка или сегодняшняя?

Судья, решив, что поселянин сошел с ума,

Засмеялся и ушел. С ним вместе отошел от

поселянина и разум – и уселся на краю поля.

– Боже, боже,– сказал вне себя от ярости

поселянин, – зачем я не дал ему золото, где и

как я буду его держать?

И, недолго думая, запрятал кувшин с золотом

в мешок, в котором доставляли ему в поле

пищу, вэял его на плечо и, возвратившись

домой, вызвал жену:

– Жена, живо, привяжи быков, дай им сена

и убери соху, я иду к судье, – сейчас вернусь.

Заметив за плечом мужа что-то в мешке и

видя, что муж не хочет показать ей это, жена

решила узнать, что там завернуто*

– Не мое женское дело привязывать быков,

я вожусь только с овцами да коровами. Лучше

привяжи сам и иди куда хочешь.

Покуда муж, положив мешок на землю, гнал

быков в хлев и привязывал их, жена успела

вынуть из мешка кувшин с золотом и,

завернув в мешок камень величиной с кувшин,

положила его на то же место. Выйдя из хлева,

поселянин торопливо подхватил мешок и

пустился прямо к судье.

– Вот тебе подарок, бери, – сказал он судье.

Когда развязали узел, поселянин опешил.

Судья рассердился, но, решив, что тут что-то

неладно, велел посадить его в тюрьму и

приставил к нему двух людей, наказав им сообщить

ему все, что тот будет делать и говорить.

Поселянин в тюрьме, наедине с самим собою,

стал что-то бормотать и показывать руками:

кувшин-де был таких-то размеров, нос такой-то,

объем такой-то, дно такое-то и столько-то в нем

золота.

Приставленные к нему люди доложили судье:

так и так, он махал руками, а говорить —

ничего не говорил.

Судья велел вызвать его к себе.

– Расскажи, что это ты махал руками и

измерял?

К Армянские и а род и ы е ска з к и

Ум сейчас же вернулся к поселянину, и он

ответил судье:

– Измерял я тебя: голова твоя такая, шея

такая, живот такой, борода такая, – и говорил

про себя: кто больше – ты или наш бородатый

козел.

Судья вышел из себя и велел его повесить

Поселянина повели, но когда, надев ему на

шею петлю, хотели ее затянуть, он взмолился:

– Не казните меня, я пойду к судье искажу

ему всю правду.

Привели его к судье:

– Ну, скажи правду, что это ты измерял

в тюрьме?

– Нечего тебе мне говорить: поверь, если б

не сняли петлю с моей шеи, я бы погиб, вот

и вся правда, – ответил поселянин.

Засмеялся судья при этих словах и

освободил поселянина.

Раскаялись разум и сердце в том, что

сделали, и дали зарок отныне действовать вместе,

решив, что человека делают человеком разум

с сердцем, сердце с разумом.

Г. Срвандэтян. «Хамов-Хотов».

Записана в Турецкой Армении.

Один благочестивый человек каждый раз?

отправляясь в поле и возвращаясь оттуда,

молился богу.

Однажды жена сказала ему:

– Муженек, почему ты в своей молитве не

просишь бога, чтобы он избавил тебя от

наговора жены?

– Этого еще недоставало! Что такое

женщина, чтоб я стал молиться из-за страха перед

ней!

Услышав это, жена решила проучить мужа

и сыграла над ним такую штуку: купила

несколько рыб, завязала их в узел и понесла

вместе с обедом в поле. В то время как муж,

взяв пищу, пошел обедать у родника, она

тайком от него зарыла рыб поодиночке

в землю.

Сделав это, она собрала посуду от обеда и

вернулась домой.

Муж, приступив к запашке, вдруг увидел,

что из разрытой земли выходят рыбы. Собрал

он рыб, принес вечером домой и рассказал

жене, как выкопал их из земли, и выразил свой

восторг по поводу того, что господь бог и

в земле может сотворить рыбу. Муж наказал

жене их сварить, чтоб на следующий день

пообедать ими в поле. Жена сварила рыб, сама

съела их и, взяв с собой немного похлебки,

понесла мужу в поле.

– А где же рыбы? – спросил муж.

– О каких это рыбах ты говоришь?

– Да о тех, которые я достал иэ-под земли.

– Ты, право, рехнулся. Никаких таких рыб

ты домой не приносил, и я их видом не

видела.

Муж при этих словах рассердился, взял

дубину и хотел было наброситься на жену, но та

подняла вой и позвала на помощь крестьян,

работавших в соседних полях.

– Пустите, – сказал муж, – я проучу эту

дрянь. Она съела мои рыбы и называет меня

сумасшедшим.

Крестьяне, пришедшие на крики, спросили

жену, о каких рыбах идет речь.

– Умоляю вас, – ответила жена, – свяжите

его, он с ума спятил и хочет меня убить.

Лучше уж вы сами спросите у него, о каких

рыбах идет речь.

– Да я говорю о тех самых рыбах, что я

вырыл в поле из-под земли, – сказал муж.

– Бедная, бедная женщина, ты права, он

потерял рассудок, – решили соб/равшиеся и,

сочтя крестьянина за сумасшедшего, связали

ему руки, доставили домой и там привязали

к столбу.

Котда люди разошлись и жена осталась с

мужем с глазу на глаз, она сказала ему:

– Ну, что, ты все еще не боишься наговора

женщины? Знай,– это наименьшее, что могло

с тобой случиться.

– Молю тебя, жена, именем бога, – ответил

муж, – развяжи веревку и избавь меня от этой

напасти. Даю зарок в каждодневной молитве

в первую очередь молиться за избавление меня

от наговора женщины.

Г. Срвандзтян. «Хамов-Хотов».

Записана в Турецкой Армении.

Жил когда-то очень богатый человек. Ведя бео

путный образ жизни, человек этот постепенно

растерял все свое добро и в один прекрасный

день остался гол как сокол. Потупив взор и

понурив голову, он ахал и охал, вспоминая

былые дни.

Однажды пришли к нему его знакомые, и

один из них, человек бывалый, ему сказал:

– Видимо, ты провинился в чем-нибудь, что

счастье твое ушло от тебя. Мой совет: пустись

за своим счастьем, – может, его найдешь и

будешь богат, как прежде.

Человек внял его словам и пустился по долам

и горам в поисках за своим счастьем. Однажды

он увидел во сне свое счастье висевшим со

скалы головою вниз– Проснувшись утром, он

немедля направился к той скале.

Шел он долго и встретил дорогою льва.

– Куда держишь путь? – спросил лев.

– Иду за своим счастьем.

– Я его знаю, – сказал лев. – Счастье твое

очень умное,—может быть, ты спросишь у него,

чем я могу исцелиться. Вот уже семь лет, как

я стал немощным. По возвращении сообщи, что

оно скажет, и я сделаю для тебя все, что смогу.

Человек обещал исполнить его просьбу и

продолжал путь.

Идя дальше, он набрел на сад, полный

множества разных плодов. Но срывая плоды и

пробуя их, он нашел, что все они горькие. Увидев

его, хозяин сада сначала разбранил его;

затем, когда человек рассказал ему о своем горе

и о том, куда он держит путь, хозяин сказал:

– Коли уж так, спроси, братец, чем

исцелить мой сад, чтоб плоды его не были

горькими. Сколько я ни бился, делал новые посадки,

прививки – ничего не помогло. Если по

возвращении ты мне принесешь ответ, я сделаю для

тебя все, что в моих силах.

Человек обещал исполнить просьбу владельца

сада, пошел дальше и дошел до замка,

расположенного у высокой горы. Войдя в него, он

увидел во дворе молодую, прекрасную женщину.

На ее вопрос, что он делает в этих местах,

человек рассказал все, что с ним случилось.

– У меня, – сказала женщина, – очень много

всякого добра, но я страдаю от головной боли,

которая мучает меня днем и ночью. Если

спросишь об исцелении у твоего счастья, я

сделаю для тебя все, что ты захочешь.

– Ладно, узнаю, – сказал человек,

продолжал путь и, наконец, нашел свое счастье

висящим с горы.

Поздоровавшись с ним, человек рассказал

ему о своей обиде, передал порученья и,

получив ответы, предложил своему счастью пойти

с ним вместе.

– Поди ты вперед, я приду за тобой, —

сказало счастье.

На обратном пути человек, встретив

красивую женщину, сказал ей:

– Если ты выйдешь замуж за молодца,

исцелишься от своей болезни.

Хозяину сада сказал:

– Вода, которая орошает твой сад, протекает

по золотоносной земле. Золотая пыль,

находящаяся в воде, впитывается деревьями, и оттого

плоды их делаются горькими. Чтоб плоды твоего

сада перестали быть горькими, ты должен или

изменить русло реки, или достать золото из

воды.

Придя ко льву, человек рассказал ему все,

что он видел дорогою и у счастья.

– Что предложила тебе молодая женщина?—

спросил лев.

– Она предложила мне жениться на ней и

вместе с ней пользоваться ее добром – я не

согласился.

– А что предложил владелец сада?

– Владелец сада достал из реки все золото —

вышло очень много. Предложил он мне взять

его себе, но я не взял и сказал: «Стану я его

таскать такую даль к себе домой».

– Ну, ладно, а теперь скажи, какой совет ты

получил против моей болезни? – спросил лев.

– А для тебя счастье сказало, что лев

исцелится, если съест голову глупого человека.

Лев, хорошенько поразмыслив над этими

словами, тихонько протянул лапу к голове этого

человека, схватил ее, ударил оземь, размозжил

и сожрал.

– Клянусь богом, – сказал лев, – человека

глупее тебя вряд ли я сыщу на земле.

Г. Срвандзтян. «Манана».

Записана в Турецкой Армении.

Бедный и несчастный человек был Дижико.

Все его богатство „состояло из двух козликов да

прыгающей коровы. Жена Дижико была

женщина злая. Она изводила мужа и все твердила:

– Отправляйся в дальние края на заработки,

привези денег, платья и купи волов, овец,

лошадей.

Встал однажды утром Дижико, взял дубину

и, погнав корову, вышел из дому, говоря про

себя: «Уйду, чтоб избавиться от этой

женщины». Жена только этого и хотела. В пути он

питался молоком коровы, а когда уставал,

садился на нее верхом, с дубиной на плече, и

дрожал от страха, как водная зыбь. Но бедняге

ничего другого не оставалось: он предпочитал

попасть в руки злодеев и хищников, чем

оставаться во власти злой жены.

Как-то раз, когда его корова паслась на

траве, а сам Дижико спал, кусаемый мухами,

он спросонок выругал свою жену, поймал с

размаху несколько мух и со злости смял их

ладонью. Сосчитав, он увидел, что с одного

размаху убил семь мух. На него нашла храбрость.

Он собрался в путь и к вечеру зашел в одну

деревню.

Здесь он попросил дервиша, чтоб тот

написал ему: «Я – Дижико, одним взмахом уложил

об Армянские народные сказки

семерых!» – и повесил эту бумажку меж рогов

своей коровы.

Идя дальше, он дошел до поля, в конце

которого высился большой замок. Тут он лег и

заснул. У замка работало семь братьев. Один из

них, завидя издалека человека, осмелившегося

вступить в их поле, поскакал к Дижико. Но,

увидя сначала корову и прочитав надпись меж

ее рогов, призадумался и сказал себе:

– Этот челбвек одной рукой уложил

семерых. Если б он не был таким отважным, разве

он решился бы заглянуть в наши края и

беспечно уснуть? Ну и храбрец же он: без оружия,

без товарищей, без лошади!

Повернув обратно, он рассказал братьям

о виденном, и они все семеро приехали

посмотреть на Дижико. Корова при виде них

испугалась, вспрыгнула и замычала. От голоса коровы

Дижико проснулся и, увидя семерых братьев,

схватил от испуга дубину, попятился и начал

дрожать. Они же, решив, что Дижико

собирается одним ударом уложить всех семерых,

взмолились и стали объяснять ему, что их

семеро, что они славятся, как отменные храбрецы,

и что, если он согласится стать их старшим

братом, они будут счастливы, будут ему во всем

подчиняться и дадут распоряжаться своим

имуществом так, как он пожелает. Дижико, немного

успокоившись, сказал:

– Пусть будет по-вашему.

Братья взяли Дижико к себе домой, посадили

его на почетное место, отлично угостили, и все

семеро, скрестив руки, были готовы исполнить

каждое его приказание. Дижико впал в раз-

думье и все размышлял, как бы выкрутиться,

чтобы братья не догадались об истине и не

убили его. Эти же в свою очередь размышляли:

«До чего он великодушен, даже не смотрит на

нас и не говорит». Братья закашляли, чтоб он

обратил на них внимание и разрешил бы сесть.

Усевшись и немного посмелев, братья спросили

Дижико:

– Ага, где твое оружие, конь, слуги?

Разреши, чтобы мы поехали и доставили их

сюда.

– Оружие и лошадь имеют лишь одни трусы.