Текст книги "Легенды и сказания крыма"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Чёртова баня

Не верьте, когда говорят: нет Шайтана. Есть Аллах – есть Шайтан. Когда уходит свет, – приходит тень. Слушайте!

Вы знаете Кадык-Койскую будку? За нею грот, куда ходят испить холодной воды из скалы.

В прежние времена тут стояла придорожная баня, и наши старики ещё помнят её камни.

Говорят, строил ее один отузский богач. Хотел искупить свои грехи, омывая тело бедных путников. Но не успел. Умер, не достроив. Достроил её деревенский кузнец-цыган, о котором говорили нехорошее.

По ночам в бане светился огонёк, сизый с багровым отсветом. Может быть, в кагане светился человеческий жир. Так говорили.

И добрые люди, застигнутые ночью в пути, спешили обойти злополучное место.

Ходил даже слух, что в бане живет сам Шайтан.

Известно, что Шайтан любит людскую наготу, чтобы потом над нею зло посмеяться. Уж, конечно, только Шайтан мог подсмотреть у почтенного отузского аги Талипа такой недостаток, что, узнав о нём, вся деревня прыснула от смеха.

Кузнец часто навещал свою баню и оставался в ней день, другой. Как раз в это время в деревне случались всякие напасти. Пропадала лошадь, тельная тёлка оказывалась с распоротым брюхом, корова без вымени, а дикий деревенский бугай возвращался домой понурым быком.

Все Шайтановы штуки! А, может быть, и кузнеца. Недаром он так похож на Шайтана. Чёрный, одноглазый, с передним клыком кабана. Деревня не знала, откуда он родом и кто был его отцом; только все замечали, что кузнец избегал ходить в мечеть; а мулла не раз говорил, что из жертвенных баранов на Курбан-байрам самым невкусным всегда был баран цыгана; хуже самой старой козлятины.

Кохтебельский мурзак, который не верил тому, о чём говорили в народе, проезжая однажды мимо грота, сдержал лошадь; но лошадь стала так горячиться, так испуганно фыркать, что мурзак решил в другой раз не останавливаться. Оглянувшись, он увидел, – он это твердо помнит, – как на бугорке сами собой запрыгали шайки для мытья,

И много ещё случалось такого, о чём лучше не рассказывать на ночь.

Впрочем, иной раз, как ни старайся, от страшного не уйдёшь.

У Османа была дочь и звали её Сальгэ. Пуще своего единственного глаза берег её старый цыган. Однако любви не перехитришь, и, что случилось у Сальгэ с соседским сыном Меметом, знали лишь он да она. Только и подумать не смел Мемет послать свата. Понимал, в чём дело. И решил бежать с невестой в соседнюю деревню. Как только полный месяц начнет косить, – так и бежать.

И смеялся же косой месяц над косым цыганом, когда скакал Мемет из деревни с трепетавшей от страха Сальгэ.

Османа не было дома. Он проводил ночь в бане. Пил заморский арак, от которого наливаются жилы и синеет лицо.

– Наливай ещё!

– Не довольно ли? – останавливал Шайтан. – Слышишь скрип арбы? Это козский имам возвращается из Мекки… И грезится старику, как выйдет завтра ему навстречу вся деревня, как станут все на колени и будут кричать: «Святой хаджи!..» Постой, хаджи, ещё не доехал! – И прежде, чем кузнец подумал, Шайтан распахнул дверь. Шарахнулись волы, перевернулась арба, и задремавший было имам с ужасом увидел, как вокруг него зажглись серные огоньки. Хотел прошептать святое слово, да позабыл. Подхватила его нечистая сила и бросила с размаха на пол бани.

Нагой и поруганный, с оплёванной бородой, валялся на полу имам, а гнусные животные обливали его чем-то липким и грязным. И хохотал Шайтан. Дрожали стены бани. – То-то завтра будет смеху! На коленях стоит глупый народ, ждёт своего святого, а привезут пьяненького имама!

Не стерпел обиды имам, вспомнил святое слово и очнулся на своей арбе, которая за это время уже отъехала далеко от грота.

– Да будет благословенно имя Аллаха, – прошептал имам, и начал опять дремать.

А в бане хохотал Шайтан. Дрожали стены бани.

– Наливай ещё, – кричал цыган.

– Постой! Слышишь, скачет кто-то! – И вихрем вынес нечистый приятеля на проезжую тропу.

Шарахнулась со всех четырех ног лошадь Мемета, и свалился он со своей ношей прямо к ногам Шайтана.

– А, так вот кого ещё принесло к нам! Души его, – крикнул Шайтан, а сам схватил завернутую в шаль девушку и бросился с ней в баню.

Зарычал цыган и всадил отравленный кинжал по самую рукоять между лопаток обезумевшего Мемета.

А из бани доносился вопль молодого голоса. «Будет потеха, будет хорошо сегодня», – подумал цыган и, шатаясь, пошёл к бане.

В невыносимом чаду Шайтан душил распростертую на полу нагую девушку, и та трепетала в последних судорогах.

– Бери теперь, если хочешь!

Обхватил цыган девушку железными руками, прижался к ней… и узнал дочь…

– Згне! – крикнул он не своим голосом слово заклятья.

И исчез Шайтан. Помнил уговор с Османом. Только раз цыган скажет это слово, и только раз сатана подчинится ему.

– Воды, воды, отец!

Бросился Осман к гроту, а грот весь клубился удушливыми серными парами. И не мог пройти к воде Осман. Не знал второго слова заклятья. Упал и испустил дух.

* * *

Поутру проезжие татары нашли на дороге три трупа и похоронили их у стен развалившейся за ночь бани.

– Чёртова баня, – назвал с тех пор народ это место.

И я хорошо помню, как в детстве, проезжая мимо грота, наши лошади пугались и храпели.

Не верьте, если вам скажут: нет Шайтана. Есть Аллах – есть Шайтан! Когда уходит свет, – приходит тень.

Печатается по изданию: «Легенды Крыма», Н. Маркс. Выпуск первый. М., 1913.

Легенду рассказывал мне местный помещик Мефодий Николаевич Казаков, со слов отузских татар. Кадык-койская будка расположена на 23-й версте по шоссе из Феодосии на Судак. На бугре против будки виден след развалин Шайтаны-хамам. Раньше, до проведения шоссе, видны были развалины стен и печи. Шагах в тридцати от будки, находится, укрытый в лесняке, красивый горный грот с чудной, студеной водой. Шайтан – дух зла, изгнанный Аллахом из сонма ангелов за то, что он не хотел поклониться Адаму. С тех пор Шайтан мстит человеческому роду, толкая его на все противное заповедям Аллаха. Курбан-байрам – праздник жертвоприношения. Он празднуется в течение четырех дней в 12-м лунном месяце года, К этому празднику каждый татарин запасается жертвенной овцой, которую в день праздника закалывает после молитвы муллы. Шкура и лучшая часть овцы идет мулле, кусок баранины – бедным, а остальное на дом. Татарин верит, что душа невинного жертвенного животного поможет душе жертвователя войти в обитель вечной отрады. Как известно, Магомет ввёл этот вид жертвоприношения взамен существовавшего у арабов жертвоприношения детей. Ага – чиновное, должностное лицо. Имам – мулла, священник.

Святая могила (Отузская легенда)

Это было назад лет триста, а может быть и больше. Как теперь, по долине бежал горный поток; как теперь, зеленели в садах её склоны и, как теперь, на пороге деревни высился стройный минарет Отузской мечети.

В двух шагах от неё, где раскинулся вековечный орех стояла тогда, прислонившись к оврагу, бедная сакля хаджи Курд-Тадэ.

Ни раньше, ни потом не знали в деревне более праведного человека.

Никто никогда не слышал от него слова неправды, и не было в окрестности человека, которого не утешил бы Курд-Тадэ в горе и нужде.

Бедняк не боялся отдать другому кусок хлеба и на случайные гроши успел сходить в Мекку и вырыть по пути два фонтана, чтобы утолять жажду бедного путника,

Святое дело, за которое Пророк так охотно открывает правоверному двери рая.

– Святой человек, – говорили в народе, и каждый с благоговением прижимал руку к груди, завидев идущего на молитву хаджи.

А шёл он творить намаз всегда бодрой походкой не уставшего в жизни человека, хотя и носил на плечах много десятков лет.

Должно быть, Божьи ангелы поддерживали его, когда старые ноги поднимались по крутым ступенькам минарета, откуда он ежедневно слал во все стороны свои заклинания.

И было тихо и радостно на душе, светло – точно Божий луч начинал уже доходить до него с высоты небесного престола.

Но никогда нельзя сказать, что кончил жить, когда ещё живешь.

Как не был стар хаджи Курд-Тадэ, однако радостно улыбался, когда глядел на свою Раймэ, земной отзвук гурий, которые ждали его в будущем раю.

Когда падала фата и на святого хаджи глядели её жгучие глаза, полные ожидания и страсти, сердце праведника, дотоле чистый родник, темнилось отражением греховного видения.

И забывал хаджи старую Гульсун, верного спутника жизни. А Раймэ, ласкаясь к старику, шептала давно забытые слова и навевала дивные сны давних лет.

Пусть было б так. Радуешься, когда после зимнего савана затеплится, зазеленеет земля; отчего было не радоваться и новому весеннему цветку.

И не знал хаджи, какие ещё новые слова благодарения принести Пророку за день весны на склоне лет.

И летело время, свивая вчера и сегодня в одну пелену.

Только раз, вернувшись из сада, не узнал старик прежней Раймэ. Такие глубокие следы страданий отпечатались на её прекрасном лице; такое безысходное горе читалось в её взоре.

«Раймэ, что с тобой», подумал он, но не сказал, потому что замкнулись её уста.

И подул ночью горный ветер и донёс до спящего Курд-Тадэ речь безумия и отчаяния.

– Милый, желанный, свет души моей. Вернись. Забудь злую чаровницу. Вернись к своей любимой, как ты её называл. Вернись и навсегда. Скоро старый смежит очи, и я буду твоей, твоей женой, твоей маленькой, лучистой Раймэ.

Проснулся Курд-Тадэ и не нашел близ себя юного тела, а на пороге сеней в безысходной тоске стенала, сжимая колени, молодая женщина.

Чуть-чуть начинало светать. Скоро муэдзин пропоет с минарета третью ночную молитву. Хаджи, не замеченный никем, вышел из усадьбы и пошел к Папас-тепэ.

На средине горы некогда ютился греческий храм, и от развалин храма вилась по скале на самый верх узкая тропинка.

Никто не видел, как карабкался по ней старый Курд-Тадэ, как припал он к земле на вершине горы, как крупная слеза скатилась впервые из глаз святого.

Не знал хаджи лжи. А ложь, казалось, теперь стояла рядом с ним, обвивала его, отделяла, как густой туман, душу его от вершины горы, к которой он припал.

И услышал он голос Духа. И ответил хаджи на этот голос – голосом своей совести:

– Пусть молодое вернется к молодому и пусть у молодости будет то, что она боится потерять. Если угодна была моя жизнь Аллаху, пусть Великий благословит моё моление.

И в молении, не знающем себя, душа святого стала медленно отделяться от земли и уноситься вдаль, в небесную высь.

И запел в третий раз муэдзин.

И голос с неба сказался далеким эхом: – Да будет так.

С тех пор на гору к могиле святого ходят отузские женщины и девушки, когда хотят вернуть прежнюю любовь.

Печатается по изданию: «Легенды Крыма», Н. Маркс. Выпуск первый. М., 1913.

Крымские татары чтут могилы праведных людей – азизов. Признание азизом совершается обыкновенно после того, как несколько почтенных лиц засвидетельствуют, что видели на могиле зеленоватый свет и что над поклонявшимися могиле совершались чудеса. Если имя святого не сохранилось в народе, то азиз именуется по местности, где он погребен; так Святая могила на Папастепэ принадлежит неизвестному азизу. Но в детстве я слышал имя хаджи Курд-Тадэ, которое приурочивалось к Святой могиле, почему я и привожу это имя в легенде. Звание хаджи присваивается лицам, посетившим Мекку. Посещение этого священного города установлено ст. 192-м, гл. 2-ой и ст. 91-м главы 3-ей Корана. При возвращении хаджи из Мекки, его встречает вся деревня, с великим преклонением и провозглашением хаджи, освященным св. Духом. Минарет – каменная или деревянная башенка, с внутренней лестницей и балконом, откуда муэдзин совершает свой призыв. Муэдзин – дьякон. В час молитвы он, после омовения, поднимается на минарет (могут и другие лица) и, обходя кругом балкончик, возглашает нараспев: «Великий Боже, исповедаю, что нет Бога – кроме Аллаха и Магомет его пророк». Затем, оборачиваясь на восток, он называет иноверцев – дурным народом, а на юг шлет призыв: «О, достойный народ, приходи к поклонению, приходи к спасению!» Намаз – молитва. По учению Магомета намаз следует совершать пять раз в день, а именно: при заходе солнца, два часа спустя, перед рассветом, в полдень и в три часа пополудни.

Молитва Гахама (караимская легенда)

Давно, давно, еще до прихода потомков Чингисхана, славился в Крыму хазарский хан Ратмир своей мудростью, справедливостью, добротой и щедростью. Ни до него, ни после него не было равного ему по доброте и щедрости: будь у скупости ветви и повернись хан Ратмир к ним лицом, они покрылись бы плодами благодеяний, обратись Черное море в чернила, и московские степи в бумагу – не описать добрых дел славного повелителя благодарного полуострова.

Это он велел запечатать Шайтан Чокрок (Чертов ключ) около Кок-Тобели – этот ключ так и до сего времени зовется. Вода этого ключа помрачает разум человека: глаза того, кто попробует этой влаги, видят только то, что угодно Шайтану, уши слышат только одни дьявольские нашептывания, память забывает все, все прошлое, как бы оно ни было дорого, руки перестают творить угодное Богу, а язык начинает болтать и вертеться, как шапка на голове неверных.

Кконцу 25-го года славного благополучного царствования хана Ратмира послал Господь в течение многих лет страшный северо-восточный ветер. Дул беспрерывно семь лет этот все иссушающий ветер из московских степей, не имеющих предела, и наступила небывалая засуха, исякли все ключи, пересохли крымские реки: умолк веселый Салгир, исчезла мрачная Альма, обнажила свое каменистое дно шумная Кача, зачахли берега мутной Карасу, и напрасно крымская форель искала убежища в глубоких ключах крымских скал. Следующую весну и они пересохли.

Впервом же году наведенного Господом бедствия осыпался неоплодотворенным белоснежный цвет миндаля, розовый цвет персика, белый цвет вишен и черешен, цвет яблонь и груш, быстро зачахли в серой и знойной пыли молодые и сочные побеги винограда. Погибли посевы и травы. Отощали курдюки у овец, свисли горбы у верблюдов. Появилась болезнь на скоте и на людях, и стал страдать народ от жажды и голода.

Начальник конницы хана Ратмира и его советники предложили распечатать Чертов ключ и дать своим подданным хотя и тлетворной, но все-таки жажду утоляющей влаги.

Хан Ратмир колебался

– Как же я смогу управлять людьми, которые сойдут с ума.

– Ну что же, – будем пить и мы, – успокаивалначальнк конницы.

Хан не решался.

Ижил в то время в столице хана Солхате ученый караим Гахам Шемуэль, и записывал изо дня в день на пергаменте все великие дела хана Ратмира. Хан обратился к нему за советом.

Гахам горячо советовал не открывать опасного ключа и положиться на милость Господню.

– Подумай, лучезарный повелитель, – сказал он, – во что обратятся твои подданные: влага этого источника лишит их рассудка. Не надо отчаиваться. Господь страшен в своем гневе и безграничен в своей милости. Нужно вытерпеть Божью кару. Как ни тяжело пережить эти испытания, Иову было хуже. Потерпим, будем просить милости у Господа Бога, будет хуже, если люди перестанут быть людьми. Будем поддерживать жизнь небесной росой.

– Ему, тощему мудрецу, легко питаться росой, – а как быть человеку рабочему, – заметили истощенные подданные хана Ратмира.

Хан послушался совета Гахама Шемуэля и долго не отворял рокового ключа, но когда бедствие достигло крайних пределов и изможденные люди возопили к своему повелителю, хан Ратмир велел снять печати с Чертова ключа. Весело и шумно сверкая, побежала с Кок-Тобели соблазнительная, светлая прохладная струя, все – и молодой и старый – бросились утолять жажду влагой студеного ключа, потрясающего разум человека. Один Гахам Шемуэль удержался.

Он ушел из столицы на ближайшую гору Агормыш, собрал в большую кучу разбросанные каменья, сложил их аккуратно; горячий ветер, проникая кучу, оставлял на холодной поверхности камней капли воды, которые стекали из-под кучи и давали достаточно воды, чтобы покрыть все потребности старца. И смотрел со своей высоты Гахам Шемуэль на все, что творилось в городе, редко спускался в одичавшую столицу и записывал изо дня в день, что творилось на его глазах, на отдельных листках пергамента.

Много веков прошло с тех пор и разметали время и люди пергамент Гахама Шемуэля. Осталось несколько листков, а большая часть пропала.

Старики рассказывают, что несколько листков увезли в Москву, несколько в Европу, а большая часть пропала, и не могут найти последний листок с чудотворной молитвой до сих пор. Ученые всего мира стараются восстановить мудрые записи, но до сих пор во всей полноте этого еще не удается.

Ивот что сохранила память старых людей из этих листков Гахама Шемуэля.

Впервый год бедствия, постигшего Крым, Гахам писал:

« Истали мы, как дуб, у которого увяли листья, и как сад, в котором нет воды. Остался я одинок, как Иона во чреве кита; как праотец Яков, грустен; страдаю я, как Иов, и горюю, как Адам, лишившийся рая.

Овдовели мои надежды и поженились мои слезы. Да отвратит Вседержитель – да будет благословенно Его имя – свой гнев, и да не увидят больше мои глаза того, что я вижу, и да не услышат уши мои никогда того, что я слышу.

Втот самый день – день гнева Божьего, день ужаса и опустошения, день гибели и скорби, – как отведали подданные хана Ратмира ядовитой влаги Чертова ключа, все пошло у нас в угоду дьявола.

Убеленные сединой, умудренные опытом старцы, старейшины государства лишились дара слова и стали немы, когда сами камни вопияли к ним, и вместо них заговорили без удержу молодые люди, которые на всех площадях кричали, что ум не в возрасте, а в голове каждого человека.

Все они стали говорить без устали, не хватало слов, из двух, трех, четырех слов делали новые слова, и полетели искалеченные слова по всему Крыму и, как хлопья снега во время крымской зимы ложатся на землю, производя грязь и образуя лужи, ложились грязью эти исковерканные слова на души людей».

Иеще через год записано у Гахама Шемуэля:

« Ипришли дни, которые предсказал Пророк, и похищено все, что в доме и что собирали отцы до сего дня. Все сановники хана Ратмира стали поденщиками, все поденщики – сановниками, и люди, которых Господь благословил достатком, стали босяками, а босяки уродуют себе ноги, стараясь надеть на одну ногу два сапога».

Иеще через год Гахам Шемуэль записал:

« Истали все равны и все голодны. Сегодня видел начальника столицы, который, встретив похороны погибших от голода и болезней, кричал: «Пошли, Боже, хорошую жатву», и толпа темная, безумная, тоже кричала:

« Пошли, Боже, хорошую жатву». Да будет проклята соблазнительная влага, помрачающая не только разум, но и совесть у людей».

Иеще через год записано на найденном листке пергамента Гахамом:

« Не стало благочестивых и прямодушных. Все делают засаду, ловят друг друга в сети, подозревают всех, ограбившие страшно боятся ограбленных, и бесстыдная, как это бывает всегда, и наглая трусость проливает потоки ненужной, безвинной крови. Много, очень много пролито крови, много мук приняли на себя подданные хана Ратмира из-за подлой, трусливой подозрительности».

« Не плачьте об умерших, – записал Гахам Шему-эль стих из Пророка, – не сетуйте об них, но горько плачьте об отходящих в плен, ибо они уже не возвратятся сюда и не увидят земли своей».

Из следующего года сохранился обрывок:

«…Собрались новые сановники на совет и решили послать тлетворной воды Чертова ключа во все концы мира – мы голодны, пусть и они будут голодны – и на север, и на юг, и на восток, и на запад.

На севере разбили сосуды и не стали пробовать ужасной влаги.

– Мы слишком любим свою родину, чтобы погубить ее, как вы это сделали, – так ответили послам на севере.

На юге сказали:

– Помогите справиться с нашими врагами греками, а потом мы посмотрим.

Икогда победили греков, ответили:

– На что нам ваша чертова вода, когда у нас своя, Божья.

На западе сказали:

Одной воды мало, привезите все, что у граблено, и все, что осталось, а там увидим.

Только на востоке, среди темных и слепых народов нашлись люди, согласившиеся испробовать тлетворной влаги, но и там, когда никто не замечал, проливали воду Чертова ключа во всепоглощающий песок. На шестой год бедствия найден листок пергамента, на котором рукой Гахама Шемуэля написано:

«… Велика твоя радость, Вседержитель, но и страшен твой гнев.

Появились люди, кровожадные, как волки, хитрые, как лисицы; показываются люди тупые, как бараны, и лукавые, как змеи. Правят страной молодые люди, у которых ум короток, как обрубленный хвост верблюда, и которые, как попугаи, повторяют непонятные слова.

Все разграблено, все расхищено; когда стало нечего красть, то стали похищать то, чего нельзя похитить: названия, имена. Скалу Орлов назвали Звериной скалой будто бы люди забудут, что там гнездились и будут гнездиться орлы."

Семь лет продолжалось бедствие в Крыму, пока Гахам Шемуэль не составил новой молитвы и не услыхал ее Всевышний. Гахам записал свою молитву, но этот листок пергамента не найден, только начало сохранилось:

« Все в Божьей Воле, Он умудряет и Он лишает рассудка. Он просвещает и Он затемняет. Благословен Повелевающий Вселенной».

Предание гласит, что после молитвы Гахама подул благодатный западный ветер и принес спасительный дождь. Бурно понесли свои воды веселый Салгир, мрачная Альма, шумная Кача, мутная Карасу. Открылись источники, очнулись подданные хана Ратмира и в ужасе увидели, что они сделали со своей родиной.

Много разных народов приходило в Крым и переходило через Крым, много мудрецов и ученых всего мира искали затерянный листок пергамента с молитвой, как избавить людей от помешательства, и никто не мог найти до сих пор.

Когда найдет и кто найдет этот пергамент, знает один Всевышний, а пути Его неисповедимы. Народы проходят – Один Он бессмертен.

Текст печатается по изданию «Легенды и предания Крыма», фирма «Реноме», 1998.