Текст книги "Да не судимы будете"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)
Только впоследствии мне стало известно, что всю «проработку моей записки» организовал Брежнев с его интриганскими замашками. Он этим самым пытался найти поддержку своего довольно шаткого авторитета. Подгорный в то время работал секретарем ЦК КПСС, имел прочное положение, к нему тянулся партийный актив и аппарат ЦК КПСС. Опасаясь роста авторитета Подгорного и большого влияния украинской партийной организации, Брежнев начал разные интриги исподволь против Подгорного. Я во всех мероприятиях поддерживал Подгорного, видя его разумные предложения и меры.
Моя записка явилась поводом для того, чтобы организовать «критику» не только меня и Подгорного, но и вылить ушат грязи на партийную организацию Украины и ее кадры. И эта далеко не благовидная роль была поручена Брежневым Шеле– пину, Демичеву, Суслову, Косыгину и некоторым другим. Причем чувствовалось, что проведена тщательная подготовка, даже выработан определенный сценарий всей процедуры обсуждения. В мой адрес было высказано много «острой критики» – говорили о моей неосмотрительности, незрелости, что мою записку могут в своих целях использовать классовые враги. Якобы эта записка направлена на подрыв монопол;ии внешней торговли, на расшатывание единства народа.
Все выступающие говорили, что они «этого» от меня не ожвдали. А я слушал и сам не понимал, что я сделал, чтобы вызвать такую «бурю в стакане воды». Но когда в речах начали проскальзывать вопросы, связанные с тем, что на Украине якобы слабо ведется борьба с проявлениями буржуазного национализма, что идеологическая работа, особенно среди молодежи, ослаблена, а пропаганда дружбы народов и интернациональное воспитание поставлены плохо – стало ясно. Это все было измышлением, неправдой и беспардонной ложью. На этом заседании некоторые ораторы договорились до того, что на Украине очень чтят Т. Г. Шевченко, что он среди народа, в особенности среди молодежи, является чуть ли не кумиром, тй что это ни что иное как проявление национализма, крамола.
В горячке или преднамеренно было наговорено много глупостей и оскорблений, необоснованных обвинений в адрес руководителей республики. Утверждалось, что, мол, Украина претендует на особое положение, проявляет местничество. Говорили й о том, что нарушается государственная и плановая дисципли– йа. В этом конкретно пытались обвинить Казанца, Кальченко, Скабу. Договорились даже до того, что на Украине слишком много говорят на украинском языке и что даже вывески на магазинах и названия улиц написаны на украинском языке.Сёвастополь-де – город русской славы, а в нем есть надписи на украинском языке. Выходило так, что славу Севастополю создавали только русские. И вообще дошли некоторые до того, что объявили украинский язык искаженным русо1симпязд>1ком. Во всем этом проявлялся самый оголтелый шовинизм, и в особенности это было в выступлениях Шелепина, Суслова, Демиче– ва, Косыгина. Впоследствии им всем за это стыдно было, но каково всю эту организованную Брежневым клевету на украинский народ, партийную организацию пережить! Да и в мой адрес была организована самая настоящая клевета и политическая травля.
Подгорного обвинили в каком-то «кураторстве» над Украиной. Продолжая обсуждение моего письма-записки, начали говорить о том, что, мол, на Украйне в руководстве ЦК, аппарате и в обкомах партии нет русских. Все это было враньем, интриганством, разгулом шовинистических страстей.
Споко^йно выступил лишь А. И. Микоян, разумно, предупреждающе, что такое «обсуждение» вопроса доводит до определенных перегибов и может вызвать нежелательные политические эксцессы. Шелепин не унимался, предлагал даже сделать «организационные выводы», собрать Пленум ЦК КПУ и там все вопросы обсудить.
Я выступил, отверг все необоснованные обвинения в адрес партийной организации Украины и руководства. Что касается записки, то я сказал, что, может быть, надо было посоветоваться, прежде чем писать ее, но если так стоит вопрос, то тогда я никаких записок в ЦК писать не буду, ибо каждую из 1шх могут истолковать превратно. «Что касается,– сказал я Шеле– пину,– оргвыводов, то вы мало в чем разбираетесь, что делаетт ся на Украине, и если хотите созвать Пленум, то созывайте,, послушаете, что вам там скажут!»
Очевидно, это возымело свое действие, потому что Брежнев заявил, что, мол, мы только обсуждаем этот вопрос, а не делаем никаьсих вьгоодов.
Подгорный выступил очень резко, отверг все необосновант ные обвинения в адрес партийной организации Украины и его лично. Дал достойную отповедь секретарю ЦК Демичеву по поводу нападок на Скрыпника он сказал Демичеву: «Хорошо . было бы, если бы все коммунисты, в том числе и вы, тов. Деми– чев, хотя бы немного были похожи своими делами на то– в. Скрыпника. Это был настоящий коммунист».
Выступление Брежнева носило характер примирения, онсЬ было расплывчато, неопределенно, неуверенно, чувствовалось, что он лавирует. К чему-то совсем неуместно и неразумно вспомнил об украинизации при Скрыпнике, непростительно издевательски высказался об украинском языке, а это значит о культуре и украинском народе. Сам заварил всю эту кашу, но до конца расхлебать ее побоялся, показал свою полную несостоятельность, но при этом проявил большие свои «способности» к интриганству. Если бы он в то время решился созвать Пленум ЦК КПУ и обо всем этом, что было сказано в адрес партийной организации Украины, узнали члены ЦК КПУ и партийный актив, то еще неизвестно, чем это могло кончиться для «затейников» этого неразумного дела. Я перед Брежневым настаивал созвать Пленум, пусть кто-либо приедет и все, что говорилось здесь, на Президиуме, выскажет членам ЦК Украины! Брежнев опасался этого. Он, очевидно, понимал, что в то время членами ЦК КПУ всему этому поклепу был бы дан самый настоящий политический бой и наверняка кое-кому из центра несдобровать бьшо бы.
Между тем дело показывало, что интересы Украины по внешнеполитическим вопросам игнорировались. В то время как в Узбекистане, Казахстане, Туркмении, Таджикской, Киргизской, Грузинской, Армянской и Азербайджанской республиках еще в 1961 году были организованы торговые палаты, на Украине не решался этот вопрос.
Все же было принято решение подготовить предложение по моему письму.
Обо всем, что произошло на Президиуме ЦК КПСС, как нас «обсуждали», я, естественно, проинформировал членов Президиума ЦК КПУ, было это воспринято нездорово.
Спустя два месяца после разбора моего заявления-письма было все-таки принято решение, в котором осуждалось как политически неправильное мое письмо в ЦК. От всего эгого у меня на душе остался тяжелый осадок, я думал: где :т:е правда и откровенное обсуждение всех вопросов единомышленниками? Я убедился, что все это только на словах, в политике – интриги, недоверие, борьба за свое влияние, а дела-страны и судьбы народа – это дело третьестепенное, словами об интересах народа прикрывается все и вся.
: Брежнев, чувствуя свою слабость и нспопулярносгь, зсс время держался за Подюрного, и если бы не Подгорный, Брежнева буквально на второй год убрали бы. Чувствуя, что я все время нахожусь в тесном контакте с Подгорным, он, Брежнев, и ко мне часто обращался за советами и консультациями, я же относился ко всему этому довольно натянуто, хотя Подгорный меня уговаривал: «Петро, забудь, все в жизни бывает». Да, действительно, в жизни всяко бывает, и можно вег простить и пересмотреть, все, кроме подлости и интриганства.
1 сентября получил дерзкую и глупо необоснованную в обвИ' нениях записку Шелепина – она была разослана по Президиуму ЦК КПСС. В этом «документе» обвинялось руководство рес– публиьш в местничестве и, оказывается, оно проявлялось в том, что мы для «тылов» черной металлургии республики,' котбрая составляет 52% союзного производства, взяли несколько тысяч тонн сверх плана производства металла для ремонтных целей, так как Госплан совершенно не выделял для этих нужд металла. Весь огонь в записке был сосредоточен на И. П. Казанце, и это по двум причинам: потому, что Казанец так же, как и я, всегда защищал интересы республики, исходя из ответственности в промышленности, понимая, что от того, как будет работать по выполнению планов Украина, зависит в целом успех по стране. Вторая причина – это чтобы разъединить наши общие с Казанцем усилия в постановке принципиальных вопросов в интересах общего дела. Шелепин, конечно же, эту записку написал с «подачи» и согласия Брежнева.
Через некоторое время Казанца пригласили в Москву и под благовидным предлогом, по существу, устранили его от работы Предсовмина республикй, предложив ему должность министра черной металлургии Союза. Хотя Казанец и отказывался от ЭТОГО «выдвижения», ему довольно прозрачно дали понять, что он может «потерять все». Так «хитросплетениями» Брежнева началась расправа с кадрами, которые имели свое мнение и тол– ков1ание в важных государственных вопросах, которые не обладали угодничеством и подхалимством. Шелепин в этом эпизоде был Брежневым использован как орудие, ибо впоследствии он сам попал в опалу и был безо всякого повода освобожден от работы и обязанностей члена Политбюро ЦК, но это уже другой заход по «расстановке» кадров – убрать всех товарищей, кто активно помогал Брежневу прийти к власти и кто представлял маломальскую для него опасность, имея свое мнение.
15 сентября мне позвонил Брежнев, поинтересовался обстановкой в республике, сообщил, что подготовлено постановление по моей записке по внешнеторговым вопросам – я не стал допрашивать, какого содержания постановление, его, видно, этот вопрос задел, он мне задал вопрос: «А почему ты, Петр Ефимович, не интересуешься содержанием постановления?» Я ему ответил: «Мне все равно, потому что я считаю, что вопрос мой не заслуживал такого «пристрастного» обсуждения». Затем Брежнев спросил, получил ли я записку Шелепина? Я ответил, что получил и что мы готовим ответ. Брежнев насторожился и спросил: «А какого содержания?» Я ответил, что в записке Шелепина руководству республики, всей партийной организации Украины брошено незаслуженное и несправедливое обвинение и что мы это без ответа оставить не можем. Брежнев мне как-то растерянно сказал: «Подумайте, может быть^'н^еистрнт,разжигать страсти». Я ответил, что не мы первые начали разжигать страсти и что без ответа это остаэить нельзя, я с запиской ознакомил всех членов Президиума ЦК КПУ и что мы, приступили к составлению ответа.
Позвонил Н. В. Подгорный, тоже поинтересовался запиской Шелепина и какая у нас на нее ]реакция, я также ответил, что , мы готовим ответ. Подгорный; сказал, что, может быть, не стоит писать ответа, потому что это получит большой резонанс и так затеяли «большую закулисную игру», не дав расшифровки этой игре. Из разговоров с Подгорным я понял, что Брежнев не . владеет положением дел и ради своего «укрепления» готов пожертвовать любым из нас, лишь бы удержаться в своем довольно шатком положении. ,
7 октября 1965 года я уехал в Москву для того, чтобы окончательно согласовать все кадровые вопросы во всех ин– сташщях, в частности, о Предсовмина вместо Казанца. Кадры министров республики согласовал в Секретариате ЦК КПСС с секретарями ЦК тт. Подгорным, Шелепиным, Устиновым, Рудаковым. Существенных замечаний не было, все представленные кандидатуры прошли. Все кандидатуры по союзнореспубликанским министерствам были согласованы с союзными министерствами, и замечаний тоже не было, и На приеме у Л. И. Брежнева тоже не было никаких вопро-
1 сов по министрам, за исключением некоторых уточнений до ( Отдельным кандидатурам. Его больше всего интересовал вопрос (.кандидатуры на пост Председателя Совмина республики. Я ему высказал точку зрения всех членов Президиума ЦК КПУ, что – МЫ остановились на кандидатуре А. П. Ляшко, первыми заместителями Соболь и Кальченко.
Он выслушал мои предложения, но было уже по его выражению видно, что у него есть другое предложение, и это ;Э противовес единодушному мнению Президиума ЦК КПУ, кроме того, чувствовалось, что он какую-то кандидатуру уже обговорил с частью членов Президиума ЦК КПСС помимо нашей воли и предложений. Тут же Брежнев мне заявил, что Ляшко, мол, мало известен. Это было неправдой. Ляшко пять 01ИЛИ шесть лет работал первым секретарем Донецкого обкома <,цартии, самой крупной области страны, он был членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, работал больше :^ода секретарем ЦК КПУ. И видите ли, для Брежнева он мало
I давестен! Зашел вопрос о Кальченко, что можно и его взять на ! Предсовмина – это кандидатура известная. При этом Брежнев
сказал, стоит ли возвращаться к этой кандидатуре, он уже был председателем, и как поймут это? «Как будто бы у нас нет кадров», заявил он. Как оказалось впоследствии, это было особого рода силовой «прием», что было совершенно нелогично в его действиях.
С первого захода не определились с кандидатурой на пред– совмина, несмотря на то, что от нас были конкретные предложения. Чувствовалось, что Брежнев что-то вынашивает. Ему активно помогают Шелепин и Устинов, но окончательно карт не раскрывают.
Наконец я узнаю, что речь идет о том, чтобы возвратить на этот пост Щербицкого – он был освобожден при Н. С. Хрущеве и работал первым секретарем Днепропетровского обкома партии. Освобожден он был правильно – это невоспитанный человек в партийном отношении, малокультурный, груб и дерзок в обращении с товарищами по работе, большой нытик. А что касается его известности, то в сравнении с Ляшко Щербищшй был мало известен, неавторитетен среди партийного актива и непопулярен среди народа. А л6ги1Ш совсем не было: если Кальченко неращюнально возвращать на Председателя Совмина, то почему можно Щербицкого?
Брежнев не уверен в себе, но через других проводит свою линию. Я возражаю против кандидатуры Щербицкого, при этом ссылаюсь и на мнение Президиума ЦК КПУ. Категорически возражает против кандидатуры Щербицкого Подгорный, обосновывая и аргументируя свои возражения. Вопрос согласования принимает довольно затяжной характер, Шелепин делает довольно прозрачный намек, что, мол, надо соглашаться на кандидатуру Щербицкого – восстановить, мол, «справедливость)^ в отношении его освобождения.
На 9 октября Брежнев назначил мне прием, чтобы продолжить разговор о кандидатуре на Предсовмина республики, но сам в это время уехал на охоту, и я вынужден был ждать его в Москве. Дела в Москве, конечно, у меня были, но обида за такую нетактичность осталась. Мне стало позже известно, что у Брежнева с Подгорным произошел крупный разговор по кандидатуре Щербицкого. Подгорный сказал Брежневу, что идет беспринципный подбор кадров не по деловым качествам, а по знакомству, потому что, мол, вместе работали, по личнбй «преданности». Подгорный поддерживал кандидатуры Ляшко и предложение Президиума ЦК КПУ.
12 октября я был принят Брежневым, он долго говорил сЬ мной ко кандидатуре Щербицкого, требуя моего согласия, я ск^-^ зал, что этого вопроса сам не могу решить, так как имеется
мнение Презвдиума ЦК КПУ. Брежнев ответил на это: «Ты дай согласие, а с членами Президиума мы сообща можем договориться». Под воздействием Брежнева, некоторых секретарей ЦК ДЦСР скрепя сердце я дал согласие, но это согласие было вынужденно – под напором и нажимом. Ко мне и решению Президиума ЦК КПУ был применен недозволенный «прием с подножкой».
При мне Брежнев позвонил Подгорному и сказал, что Петр Ефимович дал свое согласие на Щербицкого.
В разговоре со мной Подгорный сказал: «Петр, тебя уговорили как слона, будешь иметь большие неприятности, сам пеняй на себя». На первьхх порах я не очень придавал значения этим, словам, хотя что-то сосало, тревожило, огорчало. Был я еще расстроен тем, что с мнением Президиума ЦК ЬСПУ никто не посчитался, да вроде бы и я сам от него отступил. На душе бьш отвратительный осадок с каким-то скверным предчувствием. Впоследствии я оценил слова Н. В. Подгорного, но было поздно. А главная моя ошибка в том, что я надеялся и полагался на партийную, просто человеческую добропорядочность Брежнева и Щербицкого, а ее у них не оказалось, да, очевидно, ее никогда у них и не было.
Возвратился в Киев. В тот же день провел Президиум ЦК КПУ по кадрам, в том числе и по кандидатуре на предсовмина. Я почувствовал, что члены Президиума были в недоумении и далеко не одобрительно отнеслись к этому – с их мнением не согласились, это и мне был укор. А что я мог сделать при Применении «политически организованного приема с подножкой?» Я проиграл и чувствовал, что мои товарищи по работе тоже были этим огорчены. Партийно-советский актив республики к такому решению отнесся совсем сдержанно и даже неодобрительно. Но дело сделано, надо было работать, а работать было нелегко.
. Решением Секретариата ЦК КПСС сняли с работы прославленного китобойца Соляника, предъявив ему смехотворное обвинение – неодобрительный отзьш о «руководстве», вот и все. Мы же, ЦК КПУ, даже не были привлечены к разбору «дела» Соляника, с ним просто расправились.
' ■
6—7 ноября – торжественное заседание, посвященное 48-й годовщине Октября, проходило в Октябрьском дворце. Доклад д^лал Грушецкий – вяло, нудно, косноязычно, неграмотно, просто стыдно было слушать. Сам не понимаю, как это можно было допустить.
Парад и демонстрация прошли хорошо, настроение у людей хорошее, никаких политических проявлений не было. Правда, в Киеве в некоторых почтовых ящикак и кое-где на улицах были обнаружены листовки с «возмущением», что идет полная русификация Украины, а мы, руководители, не придаем должного значения украинскому языку.
О том, как прошли праздники, и о листовках доложил Брежневу.
10 ноября принимал О. Т. Гончара председателя Союза писателей Украины. Обсуждали вопросы предстоящего съезда писателей республики, организации литературного музея республики. О том, как отметить 75-летие П. Г. Тычины. Затем разговор зашел о И. Светличном и И. Дзюбе®^ Грнчар говорил, что это способные и талантливые молодые люди, но они имеют недостатки, с ними наДо кропотливо работать, что их напрасно зачисляют в националисты, и, если мы с ними не будем работать, их можно действительно оттолкнуть. Далее Гончар сказал, что Светличный и Дзюба нигде не работают, и это их тоже тяготит.
12 ноября был разговор с Брежневым Л. И. Я доложил, что сахарной свеклы сдадим 40—41 млн. пудов. Совещание секретарей обкомов КПУ по вопросу подготовки к XXIII съезду КПСС прошло хорошо. Комплектация министерств закончена и размещение тоже, входим в новое русло работы. Урожай зерновых по республике составит 18,5 центнера с гектара, в том числе кукурузы 24,6. Доложил ряд других вопросов, в том числе по подбору и расстановке кадров.
В конце нашего разговора Брежнев затронул вопрос об А. И. Микояне: мол, уже стар – ему исполнилось в то время 70 лет. Продолжая разговор о Микояне, Брежнев с каким-то пренебрежением сказал о нем, что он увлекся мемуарами – стоит подумать о его замене, оживить работу Верховного Совета. Я молча воспринял этот разговор, но сам подумал, что Микояна Брежнев хочет убрать из состава Политбюро потому, что А. И. Микоян имел свое мнение и; суждение и часто на Президиуме ЦК КПСС вступал с Брежневым в крупные разговоры по принципиальным вопросам. Впоследствии я также понял, что велась подготовка к тому, чтобы Н. В. Подгорного убрать с должности секретаря ЦК КПСС, переместить его на «почетную должность» Председателя Президиума Верховного Совета, вот и «старался» Брежнев и другие.
Довольно странное и непонятное явление в ЦК КПСС: кое– кто из скороспеченных «теоретиков», и главным образом Суслов, без повода и причин начали поднимать национальные вопросы, явно с позиций шовинистических – не партийных, тем более не ленинских. Иногда просто искусственно создавались национальные вопросы, хотя каждому разумному человеку ясно, что национальные вопросы не должны заслонять социальных проблем, которые должны находиться прежде всего в центре внимания партии. Каждому, не оторванному от жизни человеку, тем более политику, должно быть ясно, что активная работа в экономической и политической областях, направленная в интересах народа нашей страны, снимает много вопросов и обеспечивает успех строительства нового общества, намного легче решает и все национальные вопросы.
I января 1966 года записал в дневнике: «Вот и пришел Новый, молодой, бодрый, уверенный в своих успехах и действиях 1966 год, для тебя старый, 1965 год подготовил неплохие условия и почву. Будем надеяться, что новый год принесет народу больше радости, благополучия, счастья. Все должно быть хорошо».
3 января, первый рабочий день. Пригласил к себе товарищей, которые работают над материалами к докладу на ХЖИ съезде КПУ и выступления на съезде. Разрьш ^ежду съездами всего 10 дней, и работы будет очень много. ·
До съезда КПУ осталось 2,5 месяца, он назначен на 15 марта. В связи с предстоящим съездом возникает много кадровых вопросов и перемещений. Тем более что имеется прямое указание центра сделать «омоложение» кадров. Первый секретарь обкома должен быть не старше 40—45 лет, соответственно с этой директивой должно пройти омоложение и других кадров.
Но впоследствии эта директива была предана забвению, причина та, что московское руководство испугалось «молодых».
Рассматривал почту. Отдельно мне доложили о «Письме 77»^ и о письме И. Дзюбы на 214 страницах. Надо было принимать срочные и решительные меры. Было поручено Скабе и Кандуфору подготовить предложения, чтобы их рассмотреть на Секретариате ЦК и принять меры. О наших мероприятих по этим вопросам было доложено в ЦК КПСС Суслову, Капитоно– эу, Пигалеву. Явно было видно, что кое-где поднимают голову националистические элементы.
II января – заседание Президиума ЦК КПУ. На нем мной был остро поставлен вопрос об усилении идеологической работы, особое внимание надо было обратить на вопросы литературы, искусства, а также интернациональное воспитание и дружбу народов – все эти вопросы должны быть в центре внимания нашей идеологической работы. Надо повести самую решительную борьбу, но разумно, с проявлением национальной ограниченности и замкнутости. На этом Президиуме обсуждался вопрос дальнейшего развития философских наук, а также практические экономические вопросы.
Все вопросы обсуждались организованно, остро, по ним были приняты соответствующие решения. Президиум прошел хорошо.
13 января мной в ЦК КПУ было проведено совещание, в нем участвовали украинские писатели, преподаватели Университета и ВПШ, крупные историки, работники ЦК КПСС по вопросам науки и пропаганды: Гончар, Бажан, Назаренко, Чеканюк, Дубина, Копнин, Ямпольский, Шамота, Новаченко, Головко, Иванов, Скаба, Шевель, Кандуфор. На совещании рассматривался вопрос о том, чтобы дать критическую оценку «вредным идеологическим документам», поступившим в ЦК КПУ. Речь шла прежде всего о трактате И. Дзюбы «Интернационализм или русификация» и «Письме 77». Было договорено, что эта группа товарищей к 25 января даст в ЦК обстоятельный и обоснованный документ, разоблачающий «Письмо 77» и «Интернационализм или русификация», написанный Дзюбой.
О. Т. Гончар отказался участвовать в работе этой комиссии, о чем он в письменном виде уведомил ЦК. Такой поступок нас всех огорчил. Впоследствии к нему пришлось применять некоторые меры воздействия, и это себя оправдало. Правда, были не в меру «горячие» головы, которые требовали чуть ли не исключения Гончара из партии, вывода его из. состава ЦК и отзыва из депутатов, глубокой его идеологической «проработки» – это были левацкие загибы. Пойти по этому пути, значит навредить нашему общему делу – оттолкнуть, а может быть, и потерять талантливого писателя и влиятельного человека среди творческой интеллигенции. По этому вопросу пришлось выдержать немалый напор со стороны ретивых «ортодоксов– марксистов». В особенности по этому вопросу свирепствовали Грушецкий и Ватченко, да и в ЦК КПСС нашлись такие «деятели», которые жаждали «политической крови».
Мою позицию в отношении Гончара неизменно поддерживал Н. В. Подгорный, он-то лучше других разбирался в этом сложном деле. Некоторые даже требовали арестовать Гончара. Когда я об этом рассказал Подгорному, он ответил: «Знаешь, Петро, нас с тобой арестуют, никакой черт и слова не скажет. О Гончаре заговорит мир, да и вообще, какой идиот вынашива-
ет такую «идею»?» Советовался я с Подгорным, чтобы еще больше укрепить свое шение и действия, занятые мной по отношению к Гончару.
18 января рассматривал тезисы отчетного доклада XXIII съезду КПУ и выступления на XXIII съезде КПСС. В частности, рассматривал вопросы, не предполагается ли на XXIII съезде внесение каких-либо новых теоретических положений в оценку современной эпохи, закономерность развития революций – строительства социалистического и коммунистического обществ. Не будут ли уточняться некоторые положения в решениях XX—XXII съездов КПСС, в частности, по Программе КПСС, о которой идет много ненух^ных разговоров среди коммунистов и народа. Программу приняли, о ней много говорили, доводили до сознания народа и вдруг отступили, в особенности по социально-экономическихм вопросам и материальным благам. А в программе ведь были записаны конкретные сроки, что и когда сделать для народа, а народ все помнит. О возможных уточнениях оценки культа личности Сталина – особенно его роли и влиянии на международное коммунистическое и рабочее движение. О «вмешательстве» Сталина во внутренние дела братских партий. Все эти и другие вопросы интересовали коммунистов, общественность. Они и нас волновали.
28 января. На беседе у меня А. Е. Корнейчук. Беседа прошла в хорошем тоне, он рассказывал много интересного о жизни внутри писательского мира, о работе Шевченковского комитета. Я предостерег: надо, чтобы к Гончару подошли осторожно, с пониманием. Это сложный вопрос, и рубить сплеча, как кое– кто предлагает, это значит наделать много вреда общему делу. На предложение возглавить писательскую организацию Украины А. Е. Корнейчук дал согласие с большой охотой.
Принял Ищу ка А. О.– декана кафедры филологии Киевского университета имени Т. Г. Шевченко. Сам Ищук старый коммунист, очень интересный человек, имеющий свои взгляды и суждения. Мне из «информаций» было известно, что якобы он неправильно трактует некоторые вопросы национальной политики. Когда я с ним начал беседовать, все больше убеждался, что он стоит на правильных ленинских позициях по национальным вопросам. Он твердо и убежденно зажил, что национальные чувства часто разжигают некоторые шовинистические элементы. О письме Дзюбы он отозвался отрицательно, обещал принять участие в работе комиссии и дачи письменного заклю-. чения на письмо. Ищук является очень влиятельной фигурой среди студентов и творческой интеллигенции, особенно среди
писателей, а это в данном случае очень важный фактор, и мне лично было важно его мнение по ряду вопросов, в том числе по работе среди студенческой молодежи.
14 февраля. Вот и «стукнуло» мне 58 лет, и много и мало. Много потому, что скоро шестьдесят, а это уже пенсионный возраст, мало потому, что сделано хотя и немало, но хочется сделать больше, считаю, что я в большом долгу перед партией, перед народом. Я на большой «вышке», и хочется оправдать это. Личной жизни у меня нет, а как ее хочется, хотя бы немножко, ведь это так важно для настроения, для работы – это огромный стимул. С сыновьями и Иринкой все хорошо, а как хочется посмотреть, что будет хотя бы через 10 лет с внуками Петей и Димой – мирной им, счастливой жизни! Хочется еще много сказать, а еш;е больше сделать. Многие поздравили меня с днем рождения.
29 марта 1966 года начал работу XXIII съезд КПСС. Весь день длился отчетный доклад ЦК, с ним выступил Л. И. Брежнев.
Отчетный доклад ревизионной комиссии ЦК сделала ее председатель Муравьева Н. Т. По отчетным докладам первым выступил первый секретарь МГК КПСС т. Егорычев ^7, за ним слово было представлено Украине – от наших делегатов выступило 6 человек: Шелест, Воротников, Бузницкий, Щербицкий, Холявко, Ватченко. Все выступления были хорошие. Итоги голосования по избранию в состав ЦК были далеко не дружные – 42 человека получили по 35 – 45 голосов против. Некоторые члены счетной комиссии позвонили мне и сказали, что против меня голосовало два человека, как утверждали члены комиссии, я в двух бюллетенях был зачеркнут случайно, можно было бы и не считать, но доложили руководству – Брежневу. Он сказал оставить так, даже радовался этому, и потому, что он хотел иметь меньше голосов против, хотя мне стало известно, что поданные голоса против Брежнева были скрыты.
Съезд продолжался 8 дней. В Киев я попал только 10 апреля.
22 апреля. Разъясняя решения XXIII съезда, мы всячески старались подтвердить, что никакого отхода от решений XX—XXII съездов и октябрьского Пленума (1964) ЦК КПСС нет. Что на съезде царила атмосфера деловитости и спокойствия. Продемонстрирована большая сплоченность братских партий вокруг КПСС, а ее огромный авторитет растет. На съезде не были затронуты острые вопросы о Сталине, Хрущеве, о Китае, а кое-кто пытался поднять эти вопросы. Вся работа по разъяснению решений съезда была направлена на то, чтобы, как мы тогда говорили в узком кругу, «укрепить авторитет нового руководства». Но вскоре оказалось, что это «укрепление» начало принимать противоположную сторону.
Брежнев явно «играл» в демократию. На заседание Президиума ЦК много и подолгу говорили все и по любому вопросу, ^льше стало хвалебных речей, нежели деловых и критических обсужденй важных вопросов. Брежнев сам мог говорить часами и по любому вопросу, все это часто порождало скороспелые, внешне благополучные, а на самом деле пустые, серые предложения, которые часто оформлялись решениями и постановления, и это наносило огромный вред.
25 апреля 1966 года. Открылся XX съезд комсомола Украины – это большое политическое событие. Подготовился к выступлению на съезде на 30—35 минут, взял для выступления самый злободневный круг вопросов: идейная и классовая закалка молодежи, борьба с проявлениями буржуазного национализма, борьба против растленной буржуазной идеологии и морали, повышение политической бдительности. Развитие патриотизма и честное служение своему народу.
Было дано задание Никитченко, Шульженко (КГБ), Скабе, Шевелю, Кандуфору (ЦК КПУ), Глуху (прокуратура) подготовить материалы о недостойном поведении Костенко, Драча, ^Сверстюка, Дзюбы, чтобы показать их негативную и вредную "роль и предостеречь от возможных неприятных последствий. Все эти вопросы были изложены на съезде комсомола и на съезде писателей Украины, и это возымело свои действия, кое– кто из молодежи решительно отошел от неправильных и вредных действий.
