Текст книги "Премьера убийства"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Мартина поспешила в коридор и постучала в соседнюю дверь. Так они все-таки женаты, подумала она. Он моложе ее лет на десять, но женат на ней и, мало того, все еще каждый день присылает ей цветы…

Маленький Боб Крингл как раз переодевал мистера Адама Пула к обеду.

– Да? – сказал Пул, глядя на Мартину.

– Мисс Гамильтон просит свои сигареты, если можно…

– У меня их нет… Элли! – крикнул он недовольно.

– Да, милый? – донеслось из-за перегородки.

– Я не брал твоих сигарет! С чего это вдруг?

Повисла странная пауза, и у бедной Мартины захолонуло сердце. Наконец Элен сказала с легким смешком:

– Нет-нет… Мартина, я хотела сказать, что сигареты у Бена. У мистера Беннингтона…

– О, извините меня, – пробормотала Мартина и скользнула в дверь, оставив маленького костюмера со все еще открытым от удивления ртом, тогда как мистер Пул свой рот уже успел закрыть…

* * *

Комната Кларка Беннингтона находилась в другом конце коридора. Как только Мартина вошла туда, она сразу же вспомнила недавний неприятный момент из собственной жизни, когда сторож Баджер учуял от нее запах бренди. Огромная бутылка стояла на полке открытая, а сам мистер Беннингтон явно занимался проблемой ее осушения в компании плотного джентльмена с ярко-седыми волосами. В глазу у джентльмена поблескивал старомодный монокль, на лице играла приятная улыбка человека из рекламного ролика. Джентльмен с удивлением посмотрел на вошедшую Мартину.

– Ну что ж, – сказал седовласый мужчина, вставая не без некоторого труда, – на твоем месте, Бен, я не стал бы вмешиваться в это дело. Закончим наш разговор. В сложившихся обстоятельствах такую тонкую тему лучше не поднимать, не надо… Хотя девчонку мне жаль, жаль от всей души. Да еще и доктор наверняка не упускает случая ее расстроить.

– Согласен, старик, я и сам просто вне себя, но… – кивнул Бен, явно пытаясь собраться с мыслями. – Послушай, вот это – новая костюмерша моей супруги. Мисс… как ее там…

– Да? – вежливо поклонился Мартине седовласый. – Очень рад. Здравствуйте. Ну что ж, старина Бен, я загляну к тебе попозже, договорим… Пока.

Он уронил свой монокль в ладонь, пригладил волосы и вышел. В коридоре сразу же раздался его жизнерадостный переливчатый вопль – что-то из Оффенбаха.

Мистер Беннингтон без особого успеха попытался задвинуть свою бутылку куда-нибудь подальше от глаз Мартины.

– Ну-с, – сказал он не очень разборчиво, – что я могу для вас сделать, милая моя? Чем помочь?

Мартина объяснила.

– А, портсигар? Ее портсигар? А черт его знает, куда я его сунул! Поищите там, в моем плаще, милая… Он висит на двери шкафа… В правом кармане. От вас никаких секретов у меня нет! – почему-то добавил он со странной усмешкой. – Поищите-ка сами, я очень занят.

Однако не было похоже, чтобы мистер Беннингтон чем-нибудь занимался особенным. Он только развернулся в своем вращающемся кресле и стал наблюдать за действиями Мартины.

В кармане плаща портсигара не обнаружилось.

– Это у вас первая работа? – спросил он, глядя на Мартину туманным взором.

Мартина ответила, что нет.

– Я хочу сказать – в качестве костюмерши…

– Я работала в театре и раньше.

– Господи, неужели?! – воскликнул он с таким серьёзным выражением, словно этот факт имел для него огромное значение.

– Боюсь, что портсигара тут нет, – сухо сказала Мартина.

– Вот чертовщина! Ну тогда подайте-ка мне мой пиджак, во-о-он оттуда, я посмотрю в кармане…

Мартина протянула Бену пиджак из серой фланели, и он принялся неуклюже шарить по карманам. Оттуда выпала записная книжка, и по полу разлетелись вложенные в нее бумажки – записки, конверты, какие-то счета. Мартина кинулась подбирать бумаги и передавать Беннингтону, но тот был так неловок, что из его рук бумаги выпадали обратно на пол. Тогда Мартина просто сложила ворох бумажек на полку под зеркалом, более не надеясь на неверные руки мистера Беннингтона. Он помял в пальцах какой-то конверт с наклеенными на него иностранными марками…

– Да, вот его бы не хотелось потерять, а? – засмеялся Беннингтон, отчего-то подмигивая Мартине. – Вот, поглядите, что скажете? Интересные марки, правда? А внутри – кое-что поинтереснее…

Он протянул ей конверт. Сильно смущенная его манерами и крепким коньячным запахом, Мартина взяла конверт. Он был адресован Беннингтону.

– Вы не коллекционируете автографы? – спросил Беннингтон. – Или всякие личные письма, а?

– Боюсь, что нет.

Мартина пожала плечами и положила конверт на полку, лицевой стороной вниз.

– А вот некоторые за это письмишко отдали бы много… Чертовски много! – вдруг рассмеялся Беннингтон.

Он наконец нашел портсигар и протянул Мартине.

– Вот, – сказал он. – Червонное золото. Это ей подарили на день рождения. Но не я. А ведь она моя жена! Чертовщина какая!.. Постойте, так вы что, уходите? Погодите, поговорим, покалякаем…

* * *

Мартине удалось сбежать от него, и в уборной своей патронессы она застала весьма оживленную беседу Адама Пула и мисс Гамильтон с Перри Персифалем – она сразу узнала Перри по фотографии, висевшей в фойе… Но разговор сразу вдруг расстроился, стоило Мартине войти, из чего она заключила, что беседовала троица о ней. В следующее мгновение мистер Персифаль с нарочитой небрежностью сказал, как бы продолжая тему:

– Ну что ж, тогда вы и получите, что получается…

А мисс Гамильтон спросила у Мартины с притворным удивлением:

– Ах, милая, где же ты ходила?

– Извините, дело в том, что мистеру Беннингтону потребовалось некоторое время, чтобы найти портсигар… – сказала Мартина и, подумав, добавила: – Мадам…

– Это очень похоже на него! – таким же искусственным голосом воскликнула мисс Гамильтон, искоса взглянув на Адама Пула. – Поверьте мне, дорогие мои, я так злюсь на него только потому, что я уже раз подарила ему портсигар, но он потерял его скорее, чем сумел разобрать на крышке гравировку… А теперь он клянется, что ничего подобного не было и что мой портсигар – это его портсигар. Вы понимаете, о чем я говорю?..

– Понимаю, – кивнул Адам Пул. – С некоторым усилием, конечно.

– Кажется, я и сам теперь попал в дурацкое положение, – рассмеялся Персифаль.

– В каком смысле? Это связано со мной или Адамом?

– Хочется думать, что не с вами обоими. Скорее с Беном… – Персифаль глуповато хихикнул и заискивающе посмотрел на Пула, который вовсе не глядел в его сторону. – Ну, я насчет роли… Я понимаю, что говорю немножко не в струю, не в такт, так сказать, но мне казалось, что я все же смог бы ее сыграть. То есть действительно сыграл бы, и без дураков.

Было совершенно очевидно, что он говорит все это в расчете на Пула. Мисс Гамильтон переводила глаза с одного на другого… Наконец она заметила деланно небрежным тоном:

– Ну, милый мой, я тоже в этом уверена, но ты же сам сказал, что приходится получать то, что получается… И все-таки согласись, что у Бена есть нюх на подобные вещи…

Мистер Персифаль снова засмеялся.

– Ну конечно, конечно! Кто спорит! Четверть века на сцене! Извините меня, Мне просто не стоило об этом заговаривать. Честное слово, мне очень неловко.

– Не надо устраивать душевный стриптиз перед самой премьерой, Перри, – недовольно бросил Пул.

– Ну извини меня, Адам, я напрасно все это выплеснул, – повторил Персифаль, и Мартина, пристально посмотрев в его сторону, вдруг разглядела сетку полускрытых густым слоем грима глубоких морщин на его лице, и решила, что мистер Персифаль далеко не так молод, как его герои…

Пул сказал:

– Знаете что, друзья, у нас в четверг будет премьера. А это дело и эти разговорчики тянутся уже больше месяца. И мне кажется, что все споры сейчас попросту лишены смысла.

– Именно это я и пыталась объяснить доктору, – заметила мисс Гамильтон.

– Кому? А, Джону? Я сегодня его видел издалека, он носился по театру… – заметил Пул. – Мне надо бы с ним перемолвиться словом. Да и с тобой, Перри, гоже не мешало бы обсудить кое-что… Я имею в виду ту сцену у окна во втором действии. Ты плохо, очень плохо уходишь со сцены за кулисы. Медлишь, топчешься… Тебе нужно там выставить Бена как бы на первый план, понимаешь? Это там самое важное.

– Господи боже! – скривился Персифаль. – Да я все прекрасно понимаю! Но это совсем другая, совершенно отдельная беда. Ты вообще-то обращал внимание, что делает Бен в этой сцене? А как быть с тем моментом, где он возится с моим носовым платком? Он же просто не отпускает меня! Не могу же я насильно оторвать от себя его руки и выйти?!

– Ну хорошо, если ты хочешь, я продумаю и скажу тебе, как тут надо поступить.

– Кстати сказать, Джон тоже беспокоится насчет этой сцены, – заметила мисс Гамильтон.

– Тогда ему следует поговорить со мной! – недовольно откликнулся Адам Пул.

– Ну ты же знаешь нашего Джона, разумные поступки для него – признак болезни…

– Мы-то все это понимаем! – Персифаль приподнял брови. – Меня только тревожит, что и публика начинает это понимать!

– На твоем месте, Перри, я бы не стал пускать шпильки в адрес нашего общего дела, – окоротил его Пул. – Резерфорд написал крепкую пьесу, и не хотелось бы, чтобы кто-то из нас потерял интерес к ней…

Персифаль покраснел и направился к двери.

– По-моему, я вам всем надоел, – сказал он. – Пойду-ка я лучше сфотографируюсь, как прилежный мальчик. Там как раз фотограф пришел.

По дороге он оглядел висевшее на вешалке сценическое платье мисс Гамильтон, провел по нему рукой и пробормотал:

– Восхитительно… Просто восхитительно… Если только позволительно выразить свое мнение актеру второго плана.

С этими словами он вышел.

– Дорогой мой, ты не слишком ли заносчив с Перри? – сказала мисс Гамильтон Адаму Пулу совсем другим тоном.

– Не думаю. Он ведет себя как последний осел. И к тому же он не способен был бы сыграть на месте Бена. Он рожден быть второразрядным актером.

– Он просто кажется таким.

– А если все пойдет так же, таким же станет и Бен.

– Ох, Адам, не пугай меня!

– Ладно. Ты одета, Элли? Пришел фотограф, надо работать.

– Мартина, подавай туфли! – распорядилась Элен. – Все, милый. Через две секунды я готова.

Мартина застегнула ей туфли, и мисс Гамильтон удалилась, шелестя широким подолом блестящего платья. Адам Пул обернулся к девушке и проронил:

– А вам теперь следует быть наготове, рядом со сценой. Возьмите-ка с собой грим, зеркало и все эти штучки и идите туда… Мисс Гамильтон может понадобиться подправить прическу.

Мартина собрала все вещи и уже собиралась уходить, но Адам Пул не трогался с места. Он смотрел в зеркало. Посмотрела туда и Мартина. В зеркале они отражались рядом – плечом к плечу.

– М-да, – протянул Адам, – удивительно, не правда ли? – и вышел.

* * *

На сцене Мартина впервые увидела всю компанию вместе. Оказалось, что в пьесе задействовано всего шесть актеров. И все они уже были знакомы Мартине. Сперва она видела всех их в картинных позах на фотографиях в фойе. Потом – в гримерной. Она уже дала им свои собственные краткие клички-амплуа – мисс Гамильтон у нее была Первая Дама, примадонна, Гая Гейнсфорд – Наивная Девушка, инженю, Дорси – Типаж, Перри Персифаль – Юноша. Кларк Беннингтон – увы, всего лишь Пьющий Актер… Только для Адама Пула она никак не могла подобрать прозвища, и на язык все время просилось гадкое слово «Хозяин», которое отдавало чем-то ветхозаветным…

К этой шестерке следовало добавить еще и автора – Джона Резерфорда, чья эксцентричность, кажется, превосходила все слухи о нем, – а также ряд прочих фигур: распорядителя сцены, помощника режиссера, рабочих сцены…

Актеры двигались нарочито уверенно, словно уже играя премьеру, а рядом со сценой стоял человек в балахоне. Тонкая длинная шея по-птичьи высовывалась из широкого ворота, делая своего обладателя похожим на страуса. Он, казалось, не принимал участия в действе, однако все то и дело на него посматривали. Все звали его Джейко. Человек-страус управлял перемещением юпитеров, командовал осветителями, расставлял актеров на сцене. Он же образовал из всех исполнителей некий полукруг, в середину которого вплыла очаровательная и блестящая мисс Гамильтон…

– Милый Адам, надеюсь, Джейко будет снимать без вспышки? – осведомилась она, не ослабляя улыбки. – Иначе на фото получится компания сельских идиотов с бессмысленными улыбками, а что касается меня, то я буду просто ведьмой наутро после сожжения…

– Если ты выдержишь не шелохнувшись три секунды, вспышки не понадобится, – сказал Адам Пул.

– Я выдержу что угодно! Особенно если ты мне немного поможешь…

– Ну давай попробуем. – Пул направился к ней. – Вспомни сцену из конца второго акта.

Джейко тут же подошел сзади к Элен и быстрым движением оправил ей оборки на платье. Она без всякого выражения, не поворачивая головы, заметила в воздух:

– Мне бывает просто неловко, до какой степени Джейко любит меня трогать…

Человек-страус усмехнулся и сошел со сцены.

– Итак, начали! – скомандовал Адам Пул, и члены труппы замерли в несколько неестественных позах, словно все они застыли в движении… Защелкала камера.

Мартина все утро пыталась разобраться в содержании пьесы, однако ей не удалось особенно преуспеть в этом. Актеры играли отрывочные куски, именно те мизансцены, которые Пул хотел получить на снимках. Но все же Мартина уяснила, что одна из мыслей пьесы состояла в некоем конфликте персонажей, которых играли Адам Пул и Кларк Беннингтон.

Съемка одной из сцен оказалась делом непростым. В ней Адам Пул и Гая Гейнсфорд стояли друг против друга, причем на лице у мисс Гейнсфорд должно было как бы отражаться выражение лица Пула. Движение руки, поворот плеча – все должно было быть зеркальным.

Вообще-то у Мартины сложилось впечатление, что Адам Пул – человек вспыльчивый, но с мисс Гейнсфорд он проявлял поистине ангельское терпение.

– Ничего, ничего, Гая, – говорил он. – Просто вы опять волнуетесь и потому скованы. Вовсе не надо стараться, чтобы у вас на лице была в точности та же гримаса, что и у меня. Не надо себя насиловать. У Джейко громадный опыт, он иногда делает чудеса… На самом деле вам нужно только вообразить, что вы – это я. Только на минутку… Видите ли, в этот момент вы, дитя мое, возражаете мне с яростью, но зритель при этом должен видеть, что мы с вами, так сказать, плоть от плоти… А о щелканье камеры не думайте – на самом спектакле никаких фотографов не будет, так что не стоит из-за этого нервничать… Ну, давайте еще разок. Вставайте и идите прямо на меня.

Мисс Гейнсфорд, сидевшая за письменным столом, подняла на него глаза и прошептала страдальчески, явно переигрывая:

– Так вам не нравится ваше отражение?

Мисс Гамильтон непроизвольно прыснула.

– Потише, Элен! – коротко одернул ее Пул, в ответ на что та со смешком извинилась.

Гая Гейнсфорд дрожащим голосом продолжила свою реплику:

– Но это вы, вы сами и есть, и вам некуда скрыться от этой правды!

Она сделала вялый жест рукой, но Пул сказал:

– Поздно, очень поздно. Давайте попробуем заново.

Они проделали одно и то же еще несколько раз, атмосфера становилась все более напряженной. Джейко был вынужден то и дело подправлять мисс Гейнсфорд раскисший макияж, и Мартина заметила, как он украдкой промокнул с глаз Гаи слезы… И тут из темного зала донесся басовитый, торжественный голос:

– Приятно снять слезу тумана с прекрасных глаз звезды экрана!

Пул бросил в зал хмурый взгляд.

– Заткнись ради всего святого, Джон!

Но из зала снова донеслось:

– Уйми свои текучие глазенки, или я сам их просушу пеленкой!

Джейко закатился в истерическом хохоте, и его вывели в гримерную, чтобы успокоить рюмкой коньяку.

Затем последовало еще минут двадцать бесплодных попыток выдавить из Гаи Гейнсфорд ее реплику одновременно с выражением лица и жестом. За это время, судя по выражению лица, Адам Пул исчерпал запасы своего терпения на год вперед, и он махнул рукой:

– Будем снимать дальше. Включайте камеру.

Остальные сцены удалось заснять без особых хлопот. Мисс Гейнсфорд выглядела жалко и сразу же удалилась в свою гримерную. Снова появился Джейко и подошел к мисс Гамильтон поправить ей грим. Мартина при этом держала зеркало.

– Возможно, это знак удачи, – заметил Джейко. – Ты выглядишь сегодня как никто!

– Это комплимент или издевка, а, Джейко? – усмехнулась Элен, тем не менее польщенная.

Он вставил ей в рот сигарету и поднес огонь.

– Надо признать, костюмы прекрасны, – сказал Джейко. Говорил он с легким иностранным акцентом.

– Правда?

– Ну да. Я специально для тебя их делаю.

– В следующий раз лучше напиши пьесу специально для меня.

Джейко был ужасно некрасив, но улыбка у него была чертовски приятной. Он широко улыбнулся.

– Опять начинается нервотрепка! – пробормотал он. – Ничего, вечером после премьеры все будут пить и целоваться. Как всегда. И не надо морщиться от этой пьесы. Нормальная пьеса. Хорошая.

Он снова ухмыльнулся. Рот у него был большой и щербатый.

– Даже прелестная племянница одного очень ба-а-альшого человека не может испортить эту пьесу, – добавил Джейко.

– Джейко, не надо так!

– Как бы то ни было, сегодня у нас получилась дурацкая съемка. Похоже, кроме роли плакальщицы на похоронах, у нее ничего не получится…

– Джейко!

– Ну ладно, ладно. Я только хочу заметить, что никто еще не видел платьев, в которых ты появишься на премьере…

– Джейко, возможно, ты создал что-то волшебное!

– Ну, во всяком случае, создать сценические костюмы за два дня из воздуха – это и впрямь попахивает волшебством, это точно…

– Ах, милый Джейко, нам всем так нравятся твои чудеса!

– М-да… Мы все напоминаем персонажей Чехова в голливудском фильме. Вы так ласковы, так широки душой, а маленькая племянница вашего супруга все никак не может воспользоваться вашей неземной добротой. Адам похож на дядю Ваню, как его играл Борис Карлов… Ну и так далее.

– Ну хорошо, так когда же я получу свой чеховский костюм?

– Его эскиз уже имеется, готов показать портному… – Он отнял у Мартины зеркало со словами: – В театре никто никому никого не представляет, все представляются сами… Меня зовут Жак Доре. А вы – прелестная птичка, которая попала не в то гнездышко, точнее, гнездышко то, а вот жёрдочка в этом гнездышке – не та… Какое совпадение – я тоже немного не на своем месте, но за мой скверный язык меня когда-нибудь выгонят отовсюду… – Он улыбнулся Мартине и добавил: – И все-таки жаль, что вы только маленькая костюмерша, а не большая актриса…

* * *

Между фотографированием и репетицией, назначенной на семь вечера, в театре продолжалась суматоха… В те редкие моменты, когда Мартина была не занята, она пыталась сообразить, взяли ее все-таки на работу или нет, а если взяли, то сколько ей будут платить. У нее оставалось два шиллинга и четыре пенса, и ей негде было жить. Сколько ей придется платить за угол? Хватит ли ее зарплаты? Проблема питания решена была сразу, ибо ей объяснили, что все работники театра обеспечиваются бесплатным питанием в буфете, так как они заняты почти весь день и не могут бегать по кафе. Поскольку мисс Гамильтон потребовалось внести в свои платья массу мелких поправок, Мартина еще долго была при ней. Затем, заглянув случайно в комнатку сторожа Баджера, она увидела вездесущего и всемогущего Джейко, который готовил на газовой плите какие-то немыслимо вкусные, судя по запаху, блюда…

Затем он стал разливать мясной соус по эмалированным мискам и раздавать всем желающим. Мартина села со своей порцией рядом с Бобом Кринглом, костюмером мистера Адама Пула. От него Мартине удалось разузнать кое-что про Жака Доре. Доре был бутафором и главным художником в театре, хотя официально числился ассистентом Адама Пула. Короче, его статус был обрисован довольно условно. «Редкий бабник, вот кто этот мистер Джейко, – насплетничал Боб Крингл. – Он познакомился с мисс Гамильтон, когда театр ездил в Канаду, довольно давно, и с того времени стал вроде как их домашним животным… Он просто у них талисманом работает – особенно для мистера Пула… И они все к нему чертовски привыкли, понимаете? Он канадский француз, вот он кто. Ну, теперь-то в нем, кроме его стряпни, ничего французского не осталось. Но он предан как собака. То есть предан, конечно, ей, а не ее благоверному…»

– Вы о мистере Беннингтоне? – переспросила Мартина.

– Да, – сказал Крингл сухо. Ясно было, что он не намерен дальше развивать эту тему, и он переключился на другую: – А вот взять доктора, мистера Резерфорда! Неправда ли, экий взрывной человечище? Орет, рычит: «Вы испоганили мою пьесу, вы испоганили мою пьесу!» Жуть берет. А когда хозяин велит ему заткнуться, он начинает бросаться еще на кого-нибудь, кто под руку попадет! Даже на ни в чем не виноватых рабочих сцены – и то гавкает! Не усмиришь!

Мартина слушала его как зачарованная. Эти несколько часов, проведенных в театре, казались ей сейчас каким-то волшебным сном. Но в этот сон проникало тревожное чувство – она ведь все еще не знает, примут ли ее на работу и получит ли она хоть немного денег…

И вот она, в полузабытьи, все мечтала и рассчитывала почти час после обеда. Самой заводить разговор с мистером Адамом Пулом Мартине было боязно…