Текст книги "Премьера убийства"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

* * *

Актеры, выслушавшие все это, непроизвольно издали самые разнообразные звуки, которые скорее свидетельствовали об их неуважении к покойному, чем о трауре по нему. Однако данное заявление явно ни у кого не вызвало недоверия. Единственным скептиком во всей компании оказался Джейко, который спросил:

– Вы что же, хотите сказать, что Бен мог убить себя таким причудливым способом только затем, чтобы бросить тень подозрения на кого-то на нас? Вы это имеете в виду?

– Нет, не это. Некоторое время мы тут все вместе размышляли и пришли к выводу, что состояние гримерной полностью противоречит этой гипотезе. Конечно, если бы порошок не был просыпан и на плащ, покрывающий Беннингтона, мы, возможно, пришли бы к другому заключению, но, увы…

– Значит, мы по-прежнему ничего не знаем? – Элен Гамильтон сказала эту избитую фразу таким тоном, будто изрекла мысль в высшей степени глубокую и оригинальную.

– Не совсем, – отозвался Аллейн. – Однако не стану сейчас перечислять весь тот набор возможных мотивов, которые нам удалось выявить. Здесь может быть все: зависть, тщеславие, ревность или просто обычная ненависть – очень часто причины для убийства бывают на первый взгляд еще менее значимыми. К тому же у всех вас были свои причины не любить покойного… И у кого-то одного эта, мягко скажем, нелюбовь достигла такого остервенения, которое и отличает убийц от прочих смертных. В подобных случаях, насколько я знаю по опыту, всегда происходит некий толчок, проскакивает какая-то искра, и вот – методично и жестоко – человек затевает убийство. Здесь, я думаю, роль такого запала сыграло письмо от Отто Брода к Беннингтону. Письмо это исчезло, и, судя по всему, его сожгли в гримерной Беннингтона. Так же как и тампоны, письмо скорее всего было сожжено убийцей.

– Я пока отказываюсь видеть в ваших словах хоть что-то определенное, – проворчал Пул, а Элен добавила:

– Искать черную кошку в темной комнате – дело хорошее… для китайцев.

Аллейн, казалось, витал где-то в лабиринтах своего сознания. Мартина, следившая за ним, удивилась, каким рассеянным было его лицо – но одновременно каким вдохновенным! Суперинтендент явно горел азартом игрока, который должен угадать козырную карту в руках противника… Но в этот момент Мартина поймала на себе нежный взгляд Пула, и они со значением улыбнулись друг другу. Уже почти как любовники!.. «Ох, да как же можно!» – спохватилась про себя Мартина, постаралась придать своему лицу скорбное выражение и почувствовать себя хоть немного виноватой… Но Аллейн тем временем снова заговорил, правда, девушка слушала его уже не так внимательно.

– Так вот, если говорить просто о возможности совершения убийства, то дело в том, что убийце необходимо было зайти в комнату к Беннингтону два раза. Что касается первого визита, его мог сделать кто угодно, исключая мисс Гамильтон. А вот что касается второго раза – тут у нас круг все сужается и сужается… Давайте рассмотрим по очереди каждого, хорошо? Начнем с мисс Тарн, она ближе всех ко мне сидит…

«Наверное, мне впору наконец испугаться», – подумала Мартина.

– Итак, мисс Тарн сообщила нам, что после выхода со сцены – причем удалилась она первой – она встала в проходе, ведущем к гримерным. Мисс Тарн была в полубессознательном от счастья состоянии и мало что осознавала в окружающем мире, прежде чем со сцены не вышли Персифаль, Дорси и Беннингтон. Все они по очереди перемолвились с ней несколькими словами и прошли по коридору. И тут начинается самый критический момент.

Поблизости от мисс Тарн находился мистер Доре, который давал ценные указания рабочему сцены – тому, кто разряжал пугач. А после выстрела мистер Доре повел мисс Тарн в ее временную гримерную. По пути он на пару секунд заглянул в комнату Беннингтона. Далее он оставался с мисс Тарн в гримерной вплоть до того, как они услышали шаги Персифаля и Дорси по коридору. Таким образом, мистер Доре подтверждает алиби мисс Тарн до самого критического момента, когда было совершено убийство! А рабочие сцены даже расширяют это алиби. Итак, мисс Тарн выпадает из сферы наших интересов…

– Ах, какая неожиданная неудача для вас, милочка! – язвительно пропела Гая Гейнсфорд.

– Далее мы переходим к мисс Гейнсфорд, – тем же бесстрастным голосом продолжал суперинтендент Аллейн, словно не слышал последней реплики. – Она все это время пробыла в «оранжерее», где, по ее словам, спала и видела ужасные сны. Однако нет ни одного свидетеля, который мог бы подтвердить ее слова…

Гая Гейнсфорд взвизгнула, расширенными от ужаса глазами уставившись на Дорси.

– Не беспокойтесь, дорогая, – попытался утешить ее верный и любвеобильный Дорси, – все будет в порядке, я с вами…

– Господа Дорси и Персифаль также относятся к категории лиц без алиби, – методически долбил Аллейн. – Они покинули сцену вместе, а позже вместе вышли на поклоны. Однако потом они разошлись по своим комнатам и друг за другом не наблюдали. Мистер Персифаль – единственный, кто почувствовал запах газа. А что касается доктора Резерфорда, – Аллейн слегка повернулся к доктору, который мирно спал в своем кресле, прикрытый газеткой, – то он, безусловно, мог появиться в комнате у Беннингтона в любой момент, пройти за сценой незамеченным, дождаться момента, когда все четверо – мисс Тарн, Доре, Персифаль и Дорси – находились в своих комнатах…

Аллейн сделал эффектную паузу, ожидая, вероятно, какой-нибудь реакции от Резерфорда, но газетка на жирной груди доктора продолжала подниматься и опускаться с легким ритмичным шорохом. Аллейн чуть повысил голос:

– Доктор мог вернуться в свою ложу, пока все актеры собрались на пятачке перед выходом на сцену, а затем уже совершить свой собственный триумфальный авторский выход на сцену…

Аллейн снова замолк и взглянул на Резерфорда. Доктор был непробиваем. Актеры посмотрели на доктора с некоторым осуждением – нельзя уж до такой степени презирать полицию Ее Величества… Аллейн наконец осознал, что доктора пушкой не разбудишь, и перешел к другим объектам.

– Далее, мистер Пул. Он сам признал, что мог бегом домчаться до комнаты Беннингтона и вернуться обратно во время своего краткого ухода со сцены. Однако, на мой взгляд, он не успел бы сделать всего того, что необходимо было для убийства. А задержись он хоть на пять секунд дольше – это сразу привлекло бы к нему пристальное внимание… Нет, риск слишком велик!

Аллейн устало потер ладонью лоб и продолжал:

– А вот мистер Доре находится в особом положении. Хотя он и вышел вместе с мисс Тарн из ее гримерной, но дальше все время держался в тени задних декораций, а внимание всех было приковано к сцене. Мальчишка-рассыльный вспоминает только, что мистера Беннингтона он среди ожидающих за кулисами актеров не заметил. А следить за перемещениями мистера Доре ему не было нужды…

– Я хочу напомнить вам, инспектор, что Перри Персифаль почувствовал запах газа еще в тот момент, когда я находился в комнате мисс Тарн, – заметил Джейко.

– Я помню об этом, – бросил Аллейн и повернулся к мисс Гамильтон. – А мисс Элен в тот момент блистала на сцене, и уж у нее-то в свидетелях несколько сотен зрителей… Думаю, учитывая такую наполненность зала, пьеса и вправду удалась на славу…

Аллейн помолчал.

– Ну вот и все, что я вам хотел сказать, господа, – заключил полицейский. – Теперь прошу вас разойтись по своим комнатам, ведь вам все равно надо одеться и забрать свои вещи. – Подумайте еще раз обо всем, что я вам поведал, если хотите. Поговорите друг с другом… Если я вам понадоблюсь, можете найти меня в «оранжерее». Буду также благодарен тем, кто оставит мне свой адрес и номер телефона.

Аллейн огляделся и, к собственному удивлению, добавил обычную фразу ассистента режиссера:

– Спасибо, леди и джентльмены. На сегодня достаточно.

Глава 11
Финальная сцена

Аллейн осмотрел кучку полицейских, собравшихся в «оранжерее».

– Ну что ж, – сказал он устало. – Я им все рассказал. Вы слышали.

– М-да, обычно следователи у нас так ни поступают… – пробурчал Фокс себе под нос.

Бейли и Томпсон смотрели в пол. Сержант Джибсон шумно выдохнул и вытер лоб тыльной стороной ладони.

Констебль Миног выглядел так, словно у него есть что сказать, только он слишком хорошо знает свое место и не отваживается.

Аллейн глянул на него и усмехнулся:

– Ну что ж, Майк, пока вы еще учитесь нашему ремеслу, вам полезно посмотреть на то, как не должен поступать следователь – в моем лице. Впрочем, самое лучшее – сразу же забудьте о том, что видели.

– Конечно, сэр, – верноподданнически отвечал Миног.

– На что вы надеетесь, сэр? – спросил Фокс. – Вы вывалили перед подозреваемыми весь ход следствия, все улики… Думаете, убийца явится с повинной? Или попытается скрыться и тем самым выдаст себя? Что же?

– Как это он отсюда скроется? – хмыкнул Джибсон. – Мои люди плотно оцепили театр. Всякая машина на полмили кругом уже под наблюдением.

– Ты не понял, Фред, я ведь сказал «попытается скрыться»! – многозначительно произнес Фокс, свысока поглядев на Джибсона, как Холмс на Ватсона.

– Во всяком случае, если ему удалось меня провести, то это было сделано мастерски, – пробормотал Аллейн. – И возня потом будет колоссальная. Боюсь, что тогда мне придется уйти из Ярда и заняться цветоводством…

Тут в дверь послышался легкий стук, и все напряглись. Медленно, со скрипом, дверь приоткрылась, и в комнату бочком втиснулся Перри Персифаль. Он был словно специально одет так, чтобы на улице привлекать всеобщее внимание – черное долгополое пальто, блестящий шарф, желтые перчатки и зеленая шляпа…

– Если я все еще под подозрением, – робко начал он, – то вы бы уж мне сказали сразу… Хотя я почти уверен, что ваши каменные уста не разверзнутся для простого смертного…

Фокс ответил, пытаясь придать голосу побольше сердечности, что для офицера полиции, по его мнению, было вообще-то зряшным занятием:

– На вашем месте, сэр, я не стал бы беспокоиться. Но все-таки оставьте, если можно, свой адрес и телефон. Знаете, просто так, на всякий случай.

Перри дрожащим голосом продиктовал цифры констеблю, который занес данные в свой блокнот.

– Спасибо, мистер Персифаль, и до свидания, – попрощался Аллейн.

Перри повернулся, дошел до дверей и обернулся.

– Похоже, все, кроме меня, идут по домам парами, – невесело улыбнулся он. – Что вообще-то странно и наводит на грустные мысли. Уж не знаю, что думают обо мне, но ведь все-таки кто-то из актеров – убийца. Ну да ладно, вы знаете свое дело. Не стану мешать. Доброй ночи.

Вслед за ним вошла Гая Гейнсфорд в сопровождении верного седовласого Дорси.

– Я не могла заставить себя прийти в одиночку в это скопище монстров, – попыталась оправдаться она с выражением откровенного ужаса на лице.

– Конечно-конечно, все в порядке, мисс Гейнсфорд, – заверил ее Фокс, снова тужась изобразить голосок помягче и понежнее, что напоминало попытку сыграть колыбельную на валторне в сопровождении полкового барабана.

Гая тоже оставила свой адрес и номер телефона. Дорси, обычно красное лицо которого теперь мало отличалось по цвету от шапки седых волос, молча стоял у дверей и, как только процедура закончилась, сразу же вывел свою возлюбленную из ужасного места. Они вышли, держась за руки, как влюбленные гимназисты.

Затем появился Адам Пул.

– Знаете что, суперинтендент, – вздохнул он устало, – если кто-то из моей шарашки будет арестован, то я хотел бы присутствовать при этом. Все-таки я продюсер и за все в ответе… некоторым образом. Но, видите ли, мне бы хотелось проводить мисс Тарн домой – это минут десять езды, – а затем вернуться. Если вы еще будете здесь, то…

Адам помолчал и вдруг выпалил:

– Я говорил с Жаком Доре!

Аллейн подумал и закурил.

– Ну что ж, – ответил он, выпуская дым из ноздрей. – Я готов дождаться вас и буду рад, если вы вернетесь…

– А как Элен? Она, по-моему, уже на пределе.

– Похоже, – кивнул Аллейн.

– Элли! – позвал Пул. – Ты уверена, что хочешь поехать одна?

Вошла Элен Гамильтон, в широкополой черной шляпе, скрывающей круги у нее под глазами, с лицом, припудренным так тщательно, что следов усталости практически не было заметно…

– А машина пришла? – спросила она, не глядя на Пула, и Фокс ответил:

– Да, мэм, она во дворе. Констебль проводит вас.

– Если позволите, – Элен посмотрела на суперинтендента Аллейна, – если позволите, я бы хотела, чтобы со мной поехал Джейко… То есть мистер Доре… Передайте ему, пожалуйста, что я жду его в машине.

Пул вышел вслед за ней, на пятки ему наступал констебль Миног.

Через минуту вошла Мартина. Она смотрела на Фокса, который записывал ее адрес, и все плыло у нее перед глазами. Она даже забыла сказать то, что давно хотела, суперинтенденту, который в отличие от своих сотрудников вовсе не походил на полицейского.

– Джейко просил меня назвать и его адрес, – сказала Мартина смущенно. – Дело в том, что наши адреса совпадают – я снимаю у него комнату…

Девушке показалось, что эта фраза прозвучала весьма подозрительно и почти неприлично для молодой особы, но Аллейн только спросил:

– А что, мистер Доре уже ушел?

– Кажется, он намеревался ждать мисс Гамильтон в ее машине…

– Ну что ж, а вот мистер Пул собирался проводить вас.

Мартина непроизвольно улыбнулась от одной мысли об Адаме.

Из коридора донесся голос Пула:

– Кэйт! Где ты там?

Мартина попрощалась с полицейскими и удалилась под руку с Пулом.

* * *

Время шло. Никто больше не шел.

– Ну что ж, – кашлянул Аллейн. – Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе!

Полицейские, растянувшись в цепочку, прошли по коридору, пробрались по задам непроходимых декораций, мимо занавеса и оказались за кулисами.

Посреди темного и пустого тамбура желтело пятно света – и в самой середине этого пятна лежал конверт. Раньше его тут не было…

Аллейн быстро поднял письмо и через плечо заметил Фоксу:

– Так, значит, он решил поступить так…

Они побежали на сцену. Там все еще в беспорядке стояли стулья и в углу темнела софа-Констебль Миног, как самый молодой, полез по лесенке осветителя – врубать огни сцены. Остальные включили свои фонарики, так старательно направляя их на софу, словно чего-то боялись. Но когда Аллейн поднял газету с груди лежащего на софе доктора Резерфорда, всем сразу стало ясно, что доктор мертв.

Полицейские окружили Аллейна, который вскрыл письмо и начал читать:

Написано в конторе театра «Вулкан».

1.45 после полуночи.

Дорогой мистер Аллейн!

Прошу набраться терпения и прочесть мое, увы, довольно бессвязное письмо. Но меня поджимает время, нет возможности изложить все ясно и литературно. Я уже слышу лязг наручников и тюремных засовов.

Итак, Отто Брод написал пьесу, которую показал Кларку Беннингтону. Тот в свою очередь показал пьесу двум своим знакомым, которые читали по-немецки и могли оценить этот опус. Я имею в виду себя и Жака Доре.

Пьеса, которую мы представляли этим вечером, была моей вольной интерпретацией текста Брода, сделанной без его согласия и без его ведома. В конце концов, исходный текст был для меня только материалом. И в любом случае я только улучшил пьесу.

Кажется, это Джордж Мур говорил, что разница между цитатой и исходным высказыванием в одних лишь кавычках? Я целиком согласен с этой глубокой мыслью, и так же считал не кто иной, как Вилли Шекспир.

Но Доре слишком пропитан ложной буржуазной моралью – он узнал в моей пьесе источник, очень меня не одобрил, однако у него хватило деликатности хотя бы просто помалкивать. Английские критики – и Бен это знал – разделили бы мнение Доре, только в отличие от него молчать бы не стали. Бен уже долгое время подозревал неладное и в какой-то момент решился написать Броду. Три дня назад он получил ответное письмо, которое подтверждало его догадки. Это письмо он угрожал использовать для шантажа. Я пытался объяснить Бену, причем совершенно справедливо, что Брод должен быть мне только благодарен за то, что я так расцветил его жалкое вымученное творение. Однако на Бена этот разумный аргумент не подействовал, и он угрожал опубликовать письмо Брода в том случае, если в составе исполнителей пьесы будет сделана известная Вам замена…

Позавчера я решил плюнуть и перестал настаивать на этой замене. Однако благодаря неумеренной и крайне неуместной чувствительности мисс Гейнсфорд замена, увы, все-таки состоялась.

И вот за пять минут до начала спектакля ко мне подходит Бен и заявляет, что после спектакля выйдет к рампе и расскажет аудитории, будто я украл чужую пьесу! О да, такой петрушки в моей жизни еще не бываю! Зная Бена, я должен был действовать стремительно – и я действовал; однако если Вы еще не раскусили моей задумки, то раскусите очень скоро, как только сделаете анализ грима, отковырянного с этой гадкой хари…

Бен припудрил лицо петидин-гидрохлоридом, эффективным анестетическим препаратом, сейчас он очень моден. Его максимальная доза – полтора грана, а на свою верхнюю губу Бен наложил около тридцати гран… Одним словом, я щедро засыпал в его пудреницу петидин, когда Бен был на сцене в ходе последнего акта.

Зайдя в комнату второй раз, я застал его уже в коматозном состоянии. Сомневаюсь даже, что была особая нужда травить его газом, но я решил инсценировать самоубийство. С этой целью я и опрокинул его пудреницу, как поступил бы самоубийца в отчаянии. Единственное, чего я не учел, – это что порошок не должен был попасть на плащ, прикрывавший голову. Тут уж Вы меня, друг любезный, уели своей проницательностью, пониманием техники мизансцен… Будь я жив, пригласил бы Вас разделить со мной аплодисменты, предназначенные драматургу…

Должен Вам признаться, что я и сам привык к этому прекрасному препарату и добавлял его в небольших дозах к моему нюхательному табаку. Я запасся буквально залежами петидина. А в последние дни я носил его полную коробочку – никто ведь не знал, что Бену взбредет в голову, раз уж он стал угрожать мне своим милым письмецом…

Интересно, Вы хоть поняли, что к чему, когда я так элегантно раздавил каблуком коробочку с петидином на Ваших глазах? Не знаю, но Ваш старательный филёр подобрал крупинки порошка, и наверняка в лаборатории все выяснится.

Однако другая половина петидина – про запас – была мною спрятана в софе. Сейчас я пойду, сяду на софу, приму петидин и стану внимать Вашим душеспасительным речам, а пока что попрошу вечно воняющего луком сторожа Баджера оставить мое письмо за кулисами, чтобы во время Вашей, не сомневаюсь, блистательной речи перед актерами я мог уже спать… И еще – прошу не делать мне искусственное дыхание и тому подобные глупости. К тому моменту; как Вы найдете меня, я буду мертв как ржавый гвоздь.

Хотя я мог бы блестяще оправдать собственное виртуозное использование бродовской пьесы, я не хочу огласки. Ведь тогда немыслимые лавры лягут уже не на голову мою, а на (зачеркнуто) Короче, если Вам нужно как-то обозвать мою жизнь, можете назвать ее – Тщеславие.

А в заключение позвольте привести строки моего коллеги-плагиатора Шекспира:

 
Порой с собою мы играем злую шутку,
Когда коварство своего могущества пытаем,
Которое обманчиво столь часто…
 

Ну что же, я слышу призывный звук трубы… Пора. Остаюсь к Вашим услугам в любом уголке загробного мира.

Джон Джеймс Резерфорд.

Аллейн сложил письмо и подошел к софе. С минуту он вглядывался в грузное тело, лежавшее там…

– Похоже, он нас все-таки обвел вокруг пальца, а, Братец Лис? – проговорил суперинтендент задумчиво.

– Похоже, – тусклым голосом отвечал Фокс.

Расследование было провалено – преступник скрылся от правосудия на том свете.

Бейли и Томпсон, неожиданно обнаружив в глубинах своих полицейских сердец бездну такта, тихонько удалились со сцены. На цыпочках вошел молодой Миног, держа в руках простыню, прихваченную в какой-то гримерной. Фокс принял у него простыню и накрыл ею огромное тело.

Аллейн и Фокс переглянулись.

– Попробуем и к неудачнику быть милосердны! – продекламировал из Шекспира Аллейн, и было непонятно, служила ли эта саркастическая реплика эпитафией покойному или же кратким отчетом о результате расследования…

* * *

Пул остановил машину у дома Джейко. Мартина явно чувствовала неловкость. Пул нежно сказал ей:

– Ты очень устала? Хочешь домой, спать? Все-таки мы еще и словом не обмолвились, а надо бы…

– Я устала, хотя, наверное, не больше других. А ты… – она запнулась. – Ты еще и перенервничал…

– Да. То есть не совсем… Одним словом, тебе все же надо отдохнуть, Мартина. Мартина. Видишь, я стал называть тебя твоим собственным именем. Знаешь, раньше я говорил тебе «Кэйт» потому… Потому, что время еще не пришло. А теперь все позади. И нам нужно… нужно начать новую жизнь. В театре мы будем называть друг друга «дорогая», «дорогой» и снимать шляпу. А вне театра…

«Нет, мне пора идти», – сонно подумала Мартина, но ноги не желали слушаться ее…

– Вообще-то нечестно спрашивать тебя о таких важных вещах, когда ты с трудом удерживаешь глаза в открытом состоянии, – заметил Пул. – Но все равно, не будем дожидаться отдаленного будущего. Я прошу тебя быть моей женой, Мартина. Я очень тебя люблю…

До Мартины слова эти долетали словно из-за ватной стены тумана, но она как будто ожила от них… Темная ночь вокруг вдруг заиграла немыслимыми красками… Она попыталась пробормотать что-то, передающее всю полноту ее счастья, но не смогла. Адам только рассмеялся, вышел из машины и распахнул дверцу перед Мартиной.

– Может быть, донести тебя до дверей на руках? Мне, знаешь ли, надо вернуться в театр.

Холодный ветерок немного освежил девушку, и она пошла вслед за Пулом к дверям дома, поеживаясь в своем поношенном пальтишке.

– Странно чувствовать себя такой счастливой после всего этого кошмара, – призналась девушка. – Постой, а почему тебе надо вернуться в театр? Ты что, уже знаешь?

– Да. Но ничего страшного. Точнее, уже ничего не исправишь. Так что, думаю, все ужасы позади. Аллейн ждет меня. Иди, дорогая, а то замерзнешь. Спокойной ночи – и доброе утро!

Пул улыбнулся ей на прощание, потом сел в машину и поехал в театр.

* * *

Дверь в фойе была открыта, у входа клевал носом молодой долговязый полисмен.

– Мистер Аллейн здесь, сэр, – промямлил он, отчаянно борясь с зевотой и пытаясь удержать нос в горизонтальном положении.

Адам Пул нашел суперинтендента рассматривающим фотографии на большой афише.

– Знаете, мистер Пул, кажется, у меня для вас есть сногсшибательная новость! – резко бросил Аллейн, разворачиваясь.

– Думаю, с ног меня ваша новость не собьет, – заметил Пул. – Перед уходом Джейко успел рассказать мне про пьесу. Я не знал об этом. Но мы с ним пришли к выводу, что сон Джона был слишком уж крепким…

Они еще постояли плечом к плечу, глядя на красочную афишу с эффектными фотографиями и броским заголовком:

ПРЕМЬЕРА

в нашем театре состоится

в четверг, 14 мая

«ТЩЕСЛАВИЕ»

новая пьеса знаменитого

Джона Джеймса

Резерфорда