Текст книги "Хранитель света и праха"

Автор книги: Наташа Мостерт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Наташа Мостерт
«Хранитель света и праха»

Я посвящаю эту книгу Изабелле и Татьяне, двум подрастающим хранительницам

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

В этом произведении я использовала термины как китайских, так и японских боевых искусств. Для большего удобства я применяла термин «идеограмма» как для обозначения графических символов, которые являются истинными идеограммами, то есть выражают целые понятия, так и для обозначения логограмм – тех знаков, которые представляют слова или части слов.

СВЕТ

Нет молитвы сильнее желания.

Том Уэйтс. Малышка с черного рынка

ПРОЛОГ

Розалия появилась в его жизни в тот год, когда после окончания школы он не стал сразу поступать в колледж, а взял тайм-аут и отправился путешествовать по Европе, воспринимая все происходящее как невероятное приключение. Его окружала красота: уносящиеся ввысь шпили соборов, музеи, похожие на шкатулки с драгоценностями, невесомые, словно парящие в воздухе фрески, скульптуры античных героев. Он был счастлив. В тот год ему казалось, что время замедлило свой бег, а действительность отошла на второй план.

Но спустя десять месяцев деньги были на исходе. Вскоре ему предстояло вернуться в Англию и принять решение, чему посвятить дальнейшую жизнь. Он не имел ни малейшего понятия, что это может быть за решение. А мысль о том, что рано или поздно, но выбор придется сделать, заставляла его чувствовать себя эмоционально опустошенным.

Палермо должен был стать последней остановкой в его путешествии. Он приехал туда под вечер, но у него еще оставалось время, чтобы посетить самые знаменитые достопримечательности города.

Мучимый жаждой, он облизал пересохшие губы. Заблудившись по пути в катакомбы, он был вынужден спрашивать дорогу у владельцев местного магазинчика и теперь испытывал серьезные затруднения, следуя указаниям, которые те дали ему на ломаном английском, так как он по-итальянски не говорил. Блуждая по закоулкам Палермо, он еле волочил ноги от усталости. Все это напоминало ему страшный сон. Он посмотрел вверх, в далекое небо – оно было похоже на голубое стекло. Жара не спадала, от нее не спасали даже высокие стены домов по обеим сторонам улицы, которые едва не соприкасались друг с другом и отбрасывали длинные тени.

В катакомбах было прохладно и очень тихо. Все туристические автобусы уже уехали. Даже капуцинский монах в капюшоне, апатично собиравший пожертвования, исчез. Он был полностью предоставлен себе – совсем один среди восьми тысяч мумий.

Более всего его удивило то, что тела не воняли – там вообще, кроме пыли, ничем не пахло. Ему стало интересно, а издавали ли они запах когда-либо вообще. Возможно, когда мертвецов только помещали на просушку, их разлагающаяся плоть источала смрад. Даже пористый известковый налет вряд ли мог пересилить густой душок гниющей человеческой плоти. Но через восемь месяцев, на протяжении которых трупы находились в полной темноте, их доставали из камер, мыли уксусом и выставляли на свежий воздух. Так хозяйки вывешивают постиранное белье, чтобы освежить его.

Он заглянул в путеводитель, который держал в руках.

В 1599 году капуцинские монахи нашли способ останавливать процесс разложения, и с тех пор жители Сицилии разного происхождения и рода занятий стремились быть похороненными в катакомбах капуцинов. Упокоившиеся здесь часто заранее выбирали одежды, в которых они желали бы вступить в загробную жизнь, а многие даже договаривались о смене одеяний с течением времени.

Его взгляд скользил вверх по двадцатифутовой стене, пока не достиг сводчатого потолка. Мумии тянулись вдоль стен рядами: монахи, служители закона, торговцы, матроны, прислуга. Девственницы с железными ободками вокруг голов, свидетельствующими об их непорочности. Все они были одеты, большинство стояли. Некоторые – со сложенными на поясе руками, склонив головы. Иные – с разверстыми в беззвучном крике устами. У многих не было ушей, отсутствовали челюсти или кисти рук, другие же справились с быстротечным временем несколько успешнее – их тела цвета жженого сахара полностью мумифицировались, а глаза покоились внутри запыленных впадин. Попадались даже мумии с обрывками веревок на шее. Однако, заглянув в путеводитель еще раз, он узнал, что это были вовсе не тела преступников, а останки набожных жителей Сицилии. Веревки же являли собой совсем не петли, а символы покаяния, которые монахи носили в течение всей жизни и забирали с собой, отправляясь в Царство Божие.

Смерть. Медленно спускаясь по длинным, напичканным покойниками коридорам, он размышлял о неоднозначности этого слова. Когда наступает смерть? Приходит ли она в тот момент, когда прекращает работу мозг?

Его отец, врач по специальности, рассказывал, что иногда мозг продолжает посылать электрические импульсы еще в течение десяти минут после того, как сердце прекратило снабжать его кровью. Основной выключатель – вот как отец называл человеческий мозг. Дирижер. Главнокомандующий.

Но он помнил смерть своей бабушки. Отец дал разрешение на последующее использование ее органов, и она стала, что называется, «живым трупом». Ему вспомнилось, как в день, когда ее объявили мертвой, он низко наклонился к ней, чтобы поцеловать. Его поразил цвет ее кожи. Ее мозг уже бездействовал, но она была подключена к прибору искусственного дыхания, который заставлял сердце биться. Где-то внутри печени ощущался пульс. Руки были теплыми, и если бы ее тело вскрыли, из него полилась бы кровь. Это была его бабушка. Они сказали ему, что она умерла, но выглядела она живой.

Практика мумификации была официально запрещена в 1881 году. Однако в 1920-м исключение сделали для трехлетней Розалии Ломбарде, которую прозвали «Спящей красавицей». Ее отец, потрясенный горем, умолял некоего доктора Салафия сохранить дочь живой навеки. Примечательно, что доктору Салафия удалось победить процесс разложения. Розалия и теперь восхитительна, она выглядит как прелестная спящая куколка, которую при желании можно разбудить в любой момент. Свой секрет доктор Салафия унес в могилу – никто не знает, каким способом он сохранил тело маленькой девочки.

Она покоилась в стеклянном гробу в небольшой часовне. Ее лицо было олицетворением невинности – курносый носик, сладкие губки, пухленькие щечки. Ее ушки походили на крохотные раковины, а длинные ресницы бахромой окаймляли опущенные веки. Нежно-розовый бант на макушке и непослушные кудряшки волос, спускавшиеся на лоб, придавали ей очень ранимый вид.

Он неотрывно смотрел на нее, не веря до конца в то, что она настолько прекрасна. Как ее отцу могло прийти в голову поместить дочь здесь? Зачем сохранять тело трехлетнего ребенка и оставлять девочку спать вечным сном под взглядами доброй тысячи злобных чучел?

Луч позднего послеобеденного солнца проник сквозь крохотное, зарешеченное окошко и коснулся Розалии, и ему показалось, что капельки пота выступили на ее прелестном лбу. В этот момент он ясно осознал, каким должно быть его будущее. Иногда события, которые определяют всю нашу дальнейшую жизнь, случаются неожиданно и длятся мгновения. Одно такое мгновение – казалось бы, в самом неподходящем месте, – и все, дорога всей жизни проложена, с нее не свернешь.

Розалия вовсе не вдохновляла на то, чтобы вечно хранить тела мертвых. Она вызывала желание – страстное желание остановить время, желание вечной жизни.

«Сохраните ее живой навеки» – такова была отчаянная мольба ее отца.

И умный, обстоятельный доктор Салафия, используя химические составы и вещества и опираясь на собственный гений, превосходивший, казалось, пределы возможного, принялся за работу. Но он не исцелял, он всего лишь сохранял. Ему удалось сберечь в целости великолепную оболочку, но, в конце концов, оболочка – это все, что от нее осталось. Ее мозг был мертв. Как и ее сердце.

Может быть, основной выключатель – это вовсе не мозг и не сердце. Возможно, ответ на вопрос, что есть жизнь, находится где-то еще…

Вернувшись в Англию, он поступил в университет на медицинский факультет. Его отец был убежден, что именно он оказал решающее влияние на сына в выборе профессии. Но это было не так. Вовсе не отец сыграл ключевую роль, а маленькая девочка с розовым бантом в волосах.

И теперь каждую ночь перед сном он будет думать о темной часовне в катакомбах капуцинов и маленькой Розалии, которая спит в стеклянном гробу, окруженная тысячей мумифицированных тел, словно армией мертвецов. И это будет напоминать ему о том, что самое сильное, страстное желание всех существ на Земле – жить. Жить вечно.

ХРАНИТЕЛЬНИЦА

Я думаю, что когда делаешь кому-то татуировку, кое-что может произойти. Не всегда. Но нечто невероятное может случиться. Ты как бы физически открываешь тело человека… А открыв, ты впускаешь кое-что внутрь. Ты можешь вложить в него информацию.

Алекс Бинни

(цит. по кн. Криса Вроблевски «Парад обнаженной натуры. Библия тату»)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Шторки на окне поднялись, и ночной воздух устремился в комнату. Он принес с собой запах выхлопных газов, чипсов, обжаренных в старом, прогорклом масле, остывающего асфальта и, как ни странно, аромат роз. Когда занавеска всколыхнулась опять, человек, сидевший в глубоком кресле, глянул в окно. В темноте, что царила снаружи, ему удалось разглядеть лишь розовый куст, наклонившийся к подоконнику. При виде молочно-белых лепестков он улыбнулся. Эмми неустанно трудилась в своем маленьком саду, и ее усилия начинали приносить плоды. Единственное, что оставалось сделать, – это закрепить осыпающуюся кирпичную кладку внешней стены. Он давно обещал этим заняться, но в последние восемь недель каждую свободную минуту проводил в спортзале. Но разве это того не стоило? Зато теперь, когда поединок уже позади, у него будет полно времени для того, чтобы переделать все дела по дому.

Он подвигался в кресле, стараясь принять позу, в которой боль чувствовалась бы меньше всего. У него ломило все тело. Мышцы на плечах ныли так, словно он носил мешки с цементом. Даже спустя три дня в бедре левой ноги, там, куда Берк его ударил, все еще пульсировала боль. Берк был крепким мерзавцем. И подлым – судье дважды пришлось вмешиваться в поединок. Но какой получился бой! Он точно знал, что ничего подобного у него уже никогда не будет.

Из кухни доносились голоса Эмми и Тома. Последнему давно уже было пора спать, но они с Эмми дали мальчишке послабление – на этой неделе в доме царила праздничная атмосфера. Он слышал, как сын возбужденно рассказывает о чем-то, что видел днем в парке. Эмми смеялась, а потом послышался шум льющейся воды и звон тарелок.

Он снова улыбнулся. Мыть посуду было его обязанностью, но Эмми дала ему отпуск на неделю в качестве награды.

– Но только на неделю, имей в виду, – предупредила она, – не расслабляйся особенно в своем удобном кресле, мой победитель.

– Мне кажется, что за такую победу я заслужил минимум две недели простоя.

– Ты защищался, как какой-то второсортный Маппет, – скорчила она рожу. – Никакой награды за это.

– Ладно. А как насчет того, чтобы вознаградить меня за то, что я был красив и сексуален?

– Одна неделя, и разговор окончен, – твердо заявила она.

Итак, у него оставалось еще четыре дня легкой жизни, и использовать их нужно было на всю катушку. Он потянулся за пультом. Эмми записала поединок, и он хотел снова посмотреть его. Что с того, что это будет уже в сотый раз, черт возьми, нет ничего лучше для профессионального роста.

Кассета уже была в видеомагнитофоне. Когда он нажал кнопку на пульте, у него потемнело в глазах – их словно затянуло пеленой. Он едва успел осознать, что случилось, как все прошло. Но несколько мгновений спустя это повторилось – перед ним возникла темнота. Он моргнул, и зрение снова прояснилось. Это было странно.

За дверью послышался шум, он повернул голову. Переваливаясь с ноги на ногу и прижимая к груди пушистую зеленую игрушку, сын вошел в комнату.

– Привет, здоровяк. Хочешь посмотреть бой с папочкой?

Но у Тома ничего такого и в мыслях не было.

– Нет, – ответил он и без дальнейших церемоний нажал маленьким толстым пальцем на кнопку «Eject», чтобы вытащить кассету. – Телепузики.

– Ну хорошо.

Спорить было бесполезно. Он смотрел, как Том менял кассету с боем на своих телепузиков. Его пухлые, крошечные ручки делали это столь деловито и осмысленно, что он не мог не восхититься. Парень явно знал, чего хочет.

Экран быстро заполнился поющими фигурками. По правде говоря, эти маленькие создания казались ему ужасно противными. Одинаковые сплюснутые лица, узкие, точно приклеенные к губам улыбки, круглые глаза – фу!

Когда он потянулся, чтобы взять Томаса на руки, чернота снова проплыла у него перед глазами. Это была та же расплывчатая тень, что и прежде, но на этот раз она задержалась дольше, словно глазные яблоки закрыло дисками. Это застало его врасплох.

Он потрогал бровь. Медленно закрыл глаза. Когда он открыл их снова, диски уже вернулись туда, откуда появились, и зрение опять было нормальным. Что-то роковое, пугающее почудилось ему в происходящем. Все это насторожило его.

Томас прижался к нему, и вскоре он успокоился. Сын быстро рос, но его затылок все еще пах младенцем. Конечно, Господь знал, что делает, когда создавал такой запах. Только вдохни – и ты в полной власти этого крохи.

На экране красный телепузик вручал цветок телепузику с антенной на голове. Желтый телепузик прыгал с ноги на ногу. Лиловый телепузик… Он уже не видел, что делает лиловый телепузик, потому что диски снова опускались ему на глаза, закрывая собой свет, подобно затмению.

В то же мгновение он вдруг ощутил невероятный упадок сил. Казалось, что слабость исходит откуда-то из брюшной полости, словно все силы его организма сосредоточились в одном месте, внизу живота. С губ невольно сорвалось удивленное «ох!». Все части тела онемели. Он попробовал пошевелить пальцами, но сил не было. Он попытался повернуть голову, но она была слишком тяжелой.

В этот момент он ясно осознал, что сейчас умрет. Он не видел никакого туннеля. Не было ярких огней вдалеке. Небесные голоса не призывали его к себе. Только ужасное ощущение, что жизненные силы с неимоверной скоростью оставляют его, как будто где-то в животе образовалась дыра и через нее жизнь хлынула из него ослепительно ярким фонтаном. Он посмотрел вниз, как будто надеялся воочию увидеть энергию, вытекающую из его тела сверкающим, раскаленным добела потоком.

– А-а-ах, – шевельнулись его губы, но звук получился очень слабым.

Его веки задрожали, а на глазные яблоки снова скатилось по черному солнцу.

– Папа, баиньки? – откуда-то издалека слышался голосок Томаса.

В этот самый миг, за две сотни миль от его дома, спала женщина, ей снился сон. Ее спальня утопала во тьме, но ночное небо за распахнутым окном было окутано оранжевой дымкой городских огней.

Оконные петли скрипнули, подул легкий ветерок. Он принес с собой дикий, первобытный запах широкой реки, сильное, холодное течение которой неслось где-то в непроглядной тьме. Но женщина ничего не почувствовала. Она была глубоко погружена в свои грезы.

Неожиданно кто-то стал звать ее по имени. Это был голос ее матери, и доносился он откуда-то издалека. С колотящимся сердцем она пошла на голос.

Вдалеке мерцало пятно света. Свет был слабый – такой обычно встречается в монастырях и старых библиотеках. И в самом деле, когда она дошла до него, то обнаружила, что находится в комнате, все стены которой уставлены книгами. Внезапно наступила мертвая тишина. Она больше не слышала мамин голос.

Так много книг. Но только одна имела значение. Она была засунута на верхнюю полку, так что пришлось встать на цыпочки, чтобы зацепить ее кончиком пальца. Книга была толстая. Ее восхитили элегантный переплет и то, насколько мягкой оказалась тисненая кожа на ощупь. Название книги было отпечатано золотом, и хотя буквы поблекли, она все же с легкостью его прочитала. «Книга света и праха». Никогда прежде ей не доводилось видеть эту книгу, но та пробудила в ней смятение и ужас. Она медленно ее открыла, но как только палец коснулся первой, молочно-белой страницы, зрение пропало.

Она выронила книгу и прижала пальцы к невидящим глазам. Затем вскинула голову и каким-то необъяснимым образом, как это бывает только во снах, очутилась перед зеркалом, из которого на нее смотрело ее собственное отражение. Оно нисколько не изменилось. Вот только вместо глаз зияли иссохшие, пустые впадины.

Ее рот искривился от ужаса, и она пронзительно закричала.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ник почувствовал ее присутствие у себя за спиной за мгновение до того, как она шлепнула его по заднице.

– Давай, Ники, шевелись. Давай-давай, не отставай.

Еще один шлепок, явно выражавший превосходство, и Миа обогнала его.

Ник удрученно пялился ей вслед. Она выглядела свежей, как маргаритка. На футболке и под волосами виднелись влажные следы пота, но дыхание было ровным, а походка – летящей. Он же, напротив, как старик, еле волочил ноги, при этом из горла у него то и дело прорывалась странная, очень неприятная одышка.

Она же уже бежала назад, дразня его, как шаловливая сирена.

– Догоняй! Давай, ты можешь!

Он как-то отчаянно икнул и сделал попытку увеличить скорость, но скрытых резервов не обнаружилось. Он тренировался всего неделю, и до хорошей формы ему было далеко, к тому же требовалось сбросить еще шесть килограммов.

Миа же без видимых усилий с ускорением бежала по аллее. Эта женщина поистине неутомима. При обычных обстоятельствах он бы с наслаждением понаблюдал за тем, как ее грациозная фигура удаляется от него: стройные ноги, красивая V-образная линия спины, изящные округлые бедра. Но в тот момент он чувствовал себя старым, дряхлым псом.

Он остановился и прижал руку ко лбу. В груди все горело. Ноги дрожали. У него было такое ощущение, словно он тащил на себе мешок с камнями.

Да какого черта нужно все это с собой делать? Он спокойно мог бы сейчас пить латте у Карузо. Читать газету. Есть пирожное. Какое-нибудь маленькое канноли с начинкой из густых сливок, посыпанное сверху сладкой крошкой. А обслуживала бы его хорошенькая официантка, которая бы мило шепелявила, сообщая ему, что ей нравятся его кудрявые волосы.

Он ненадолго закрыл глаза.

«Приведи себя в форму, Даффи. Будь мужиком. Никаких пирожных – только овсяные хлопья с отрубями и обезжиренное молоко. И никаких хорошеньких официанток. Одиннадцать недель до поединка. Всего одиннадцать недель. Черт!»

Он упрямо снова перешел на бег. Миа уже была на выходе из парка.

– Я пойду вперед! Сделаю кофе! – сложив руки рупором, крикнула она ему.

Он воспрянул духом. Кофе. Да, кофе ему можно.

Она кивнула на турник слева от себя.

– Тридцать подтягиваний. Хорошо, Ники? Три подхода по десять раз. И не вздумай жульничать!

Он вздохнул и поднял руку в знак согласия.

Но ему удалось сделать лишь два подхода, прежде чем его силы иссякли и он решил, что с него хватит. Ему еще предстоит выматывающая тренировка в спортзале вечером – есть смысл поберечь энергию. Когда он вышел из парка, его так и подмывало поймать такси, но не хватило решимости. Миа бы съела его с потрохами, узнай она, что он не бежал или, по крайней мере, не брел пешком весь путь до ее дома.

Было только семь утра, но жара уже окутала Лондон, точно влажное кухонное полотенце. Лето было его любимым временем года, но город не видел дождей вот уже несколько недель, и пыль висела в воздухе дымкой отвратительного желтого цвета. Пока он медленно шел мимо раздражительных прохожих, его легкие поглощали выхлопные газы, и он кашлял так, словно много лет проработал на сигаретной фабрике. Чертов вертеп! Как здесь можно быть здоровым?

Он свернул с перегруженной автотранспортом главной улицы на относительно тихую боковую улочку. Прямо перед ним, в конце дома, возникла зеленая с золотом вывеска: «Боди-арт-студия мистических красок».

Это место превратилось из салона татуировок в студию несколько лет назад, когда Миа задумала безжалостно переделать все, разрушив готический интерьер и заменив его ослепительно белыми стенами и светлыми деревянными полами. Ник считал это большим шагом вперед, однако иногда его одолевала тоска по прежней обстановке.

До ремонта это был типичный старомодный тату-салон. В углу ожидали своего часа внушающие ужас инструменты. На стенах – изображения большегрудых женщин и свернувшихся кольцами питонов. Войдя, нужно было миновать шторку из бусинок, которые потом еще долго что-то шептали тебе вслед. В те дни все знали это место как «заведение Молли».

Молли Локхарт. Голубые глаза, светлые волосы. Кожа – как и положено уроженке фьордов. Мать Миа была потрясающей женщиной, бесспорно. Но присутствовало в ней что-то непостижимое. Бывало, глянешь ей в глаза, и создается впечатление, что она смотрит на что-то, видимое только ей. Дикая птица. Немудрено, что и смерть ее постигла такая же дикая.

Ник часто задавался вопросом, каково было Миа расти с такой матерью, как Молли. Художница тату, практиковавшая магию, астролог – многие люди в округе попросту называли Молли чокнутой. Другие же были ее истинными поклонниками – как, например, его собственная мать. Она регулярно советовалась с Молли, а над ее кроватью много лет висела астрологическая карта Ника. Звезды, созвездия, тайные знаки были нанесены на нее тушью рукой Молли Локхарт спустя всего несколько дней после его рождения. Теперь эта карта висит в его собственном жилище – не потому, что он сверяет каждый свой шаг с небесными предсказаниями, а потому, что она олицетворяет для него прочную связь с детством.

И конечно же, с Миа. Молли составила ее астрологическую карту тогда же, когда и его. По странному капризу судьбы оба они родились в один и тот же день: он – тщедушный недоносок, она – крепкая, орущая амазонка весом почти пять килограммов. И мало того что в один день – они родились с разницей в один час.

Его мать была заворожена этим совпадением.

– Это же важно? – вопрошала она по-английски с явным греческим акцентом, – Николас и Миа. Их будущее, их судьбы, они же связаны?

Если бы только, матушка. Но чтобы танцевать танго, нужны двое.

Спускаясь по крутым ступенькам, что вели с улицы во внутренний дворик Миа, он чувствовал запах кофе. Дверь на противоположной стороне была открыта, и он сразу увидел, что происходит на кухне. Совсем как прежде ее мать, Миа и жила, и работала в этом узком, поднимающемся террасами доме. На верхнем этаже находились спальня, ванная и еще одна небольшая комната, которую она использовала как офис. На первом этаже располагалась боди-арт-студия с отдельным входом. В цокольном этаже были кухня и удивительно просторная жилая комната площадью почти в двадцать футов.

Похоже, Миа пришла всего за несколько минут до него. Кофе еще стекал в чашку кофеварки. Когда он вошел, она вполоборота взглянула на него.

– Брал такси?

– Конечно нет.

– Смотри мне. Ты такой ленивый, Ники.

– Да, дорогая.

– Я имею в виду, – она сердито посмотрела на него, – что если бы ты выкладывался хотя бы чуточку больше…

– Хватит уже изводить меня, женщина. Ты не можешь постоянно издеваться надо мной на том лишь основании, что ты старше.

Она нехотя улыбнулась и указала на стул.

– Плюхайся сюда. Только смотри не раздави Свитпи.

Хамелеонша Свитпи была домашним животным Миа. Она восседала на спинке стула, точно на насесте, и вперила в Ника свой блестящий глаз, когда он осторожно подсунул палец ей под живот. На мгновение ему показалось, что она собирается разыгрывать скромницу, но та грациозно зацепилась за его палец зубчатыми лапками и позволила пересадить себя в дальний угол стола. Миа испытывала настоящую страсть к хамелеонам. Эта Свитпи была у нее уже третьей, а Ник хорошо помнил тот день пятнадцать лет назад, когда она представила школьным приятелям свою первую питомицу, которую тоже звали Свитпи. Учителя это не впечатлило, зато Миа моментально завоевала репутацию самого хладнокровного ребенка в классе.

Такой она и осталась, Миа Локхарт Кортес, – странная и необычная, как ее имя. Он сидел на стуле и наблюдал, как она достает из шкафа две кружки.

У нее было очаровательное лицо. Господь хорошо потрудился, смешав красоту белокожей Молли с привлекательностью смуглого испанца Хуана, отца Миа. Ее глаза, брови и ресницы были черными как смоль, а вот волосы – светлыми, цвета густого меда. Неожиданно квадратная нижняя челюсть явно досталась ей от Хуана. А похожий на розовый бутон ротик – от Молли. Но больше всего Нику нравился ее нос, слегка приплюснутый и с горбинкой – результат несчастного случая в детстве. Он придавал ей этакий щегольской вид, что-то вроде элегантной дерзости.

В отличие от многих других мастеров татуировки Миа не делала из своего тела ходячий щит с рекламой искусства нательного рисунка. На правом плече у нее был наколот символ ци,[1]1
  Ци – основная концепция в традиционной китайской культуре, чаще всего определяемая как «воздух», или «дыхание», или, в более широком смысле, «психическая энергия», пронизывающая все мироздание.


[Закрыть] а вокруг лодыжки вилась тонкая гирлянда цветов. Символы Усуи Рейки[2]2
  Усуи Рейки – эзотерическая практика по исцелению.


[Закрыть] – символы исцеления – красовались на запястьях. Он считал, что она с успехом могла бы участвовать в показах боди-арта, но, случись такое, к сожалению, он бы навсегда утратил исключительное право любоваться ею.

Ему показалось, что этим утром она выглядела слегка бледной. Он не заметил этого в парке, потому что был поглощен собственными переживаниями. Под глазами у нее залегли глубокие тени.

– Ты в порядке? – Он взял из ее рук кружку с кофе.

– Да, просто плохо спала.

– Уверена?

– Это был всего лишь плохой сон.

Она поставила свою кружку на стол с негромким, но выразительным звуком, явно давая понять, что тема закрыта.

– Кстати, Ники, хотела спросить тебя, можно мне разместить рекламу на «Кайме»?

– Конечно. Пришли мне копию. Я позабочусь, чтобы тебе выделили хорошее место.

Ник гордился «Каймом». Не «Майспейс», конечного все-таки «Кайм» был по-настоящему успешным предприятием. Запустить собственную социальную сеть в Интернете – дело рискованное, да и дорогое к тому же, но восемнадцать месяцев назад Ник решил попытать счастья. Проработав пять лет в бизнесе, где приходилось крутиться как ужу на сковородке, он почувствовал, что вполне заслужил право все бросить и немного поиграть. Деньги у него были, так почему бы и нет? Но то, что задумывалось как хобби, неожиданно превратилось в прибыльное дело. Ник собирался создать скромный сайт, небольшой, удобный форум для бойцов и их болельщиков. Но спустя два года число зарегистрированных пользователей «Кайма» выросло в разы и продолжало увеличиваться, а это означало, что Ник может продавать на сайте рекламные места, еще и повышая цену при этом.

Губы Миа вздрогнули.

– Как там Рик?

Ник пожал плечами, слегка смущенный. Она имела в виду вымышленного героя, которого он обновлял на «Кайме» каждые две недели. Помимо страниц пользователей и общего форума на сайте было отведено место приключениям некоего Рика Кобры – беспощадного ниндзя-убийцы с сердцем из золота. Быстрый как молния и твердый как сталь, он сочинял стихи и занимался любовью с женщинами не менее искусно, чем играл на своей виолончели. Форум по-прежнему притягивал немало пользователей. Но он с удовлетворением отмечал, что все большее число фанатов заходят на сайт, чтобы почитать о подвигах его героя.

– С Риком все прекрасно. Он наконец-то напал на след вооруженного беглеца с рубиновым зубом.

Она наморщила нос.

– Я надеюсь, он выбросил из головы эту вечно ноющую рыжую девицу. Как там ее зовут – Брунгильда?

– Брозелинда.

– Точно. Эта женщина не принесет ему ничего хорошего.

– Ее неправильно понимают.

Миа фыркнула.

– Так сколько я должна тебе за помощь?

– Миа, мы же не чужие люди.

– Нет-нет, – она встала, – подожди, я возьму чековую книжку. Она у меня в кабинете.

Ожидая ее возвращения, Ник от нечего делать открыл альбом для эскизов, который лежал на столе. В нем была единственная зарисовка, выполненная углем на первой странице.

Он изумленно уставился на рисунок. На нем было изображено лицо женщины с тонкими чертами и страдальчески искривленным ртом. А еще ее глаза… было что-то не так с ее глазами – они казались пустыми. И тут до него дошло – это же Миа. Он смотрел на ее автопортрет.

Шорох за дверью заставил его поднять голову. Миа вошла в комнату. Он указал ей на набросок.

– Это… интересно.

Странное выражение скользнуло по ее лицу. Она закрыла альбом и засунула его подальше от Ника, чуть не пристукнув при этом Свитпи.

– Так сколько я тебе должна?

Она не собиралась отвечать на немой вопрос, застывший на его лице, а он знал, что на нее лучше не давить.

Он сделал ей приличную скидку, постаравшись никак не задеть ее этим, и она размашисто подписала чек.

– Отлично, спасибо.

– Ты будешь вечером в «Скорпио»?

Она мотнула головой.

– У меня в восемь занятия с Чилли.

Чилли был наставником Миа, ее сэнсэем. Миа не участвовала в поединках, но она брала уроки боевых искусств. Ее целью был не бой, а оттачивание техники и укрепление духа. Это вовсе не означало, что ее занятия были легкими. Миа могла сломать доску ребром голой ступни, совершив при этом кувырок назад. Вполне возможно, что она с легкостью справилась бы и с ним, если бы захотела.

Ник наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание в щеку. От нее пахло цветами, теплой травой и совсем чуть-чуть потом, который уже успел высохнуть на солнце.

– Помни, – она строго посмотрела на него, – тяжело в учении…

– Легко в бою. Да, да. Я знаю. – Он поколебался. – Милая, с тобой точно все в порядке?

– Не волнуйся, Ники, все хорошо. – Она улыбнулась. – А теперь проваливай.

Он пересек маленький дворик, где в больших горшках цвела розовая и оранжевая герань, и был уже у лестницы, ведущей на улицу, как вдруг обернулся.

Миа все еще стояла возле стола, наклонив голову. Альбом с рисунками, снова раскрытый, лежал перед ней. Ее тело казалось расслабленным, но вот выражение лица заставило его застыть на месте.

Она выглядела встревоженной. Нет, она выглядела испуганной.