Текст книги "Двойной кошмар"

Автор книги: Натан Темень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

   "Умереть. Убить и умереть" – на грани слуха хрустальным колокольчиком пропел голос в голове и рассыпался дробным эхом. Живот обдало ледяным холодом, тут же накатила волна кипятка. Что-то изменилось. Роман застыл, не в силах вдохнуть. Его в крохотные доли секунды словно тысячу раз вывернуло наизнанку. Последняя ледяная волна накатила и ушла, оставив ломоту в костях, которая медленно растворялась, истаивая в памяти мышц, скрученных судорогой.

   – Надо наложить повязку, – ласково сказал Толстопуп, отведя руку Ромки от живота. – Давай-ка я...

   Дядька выронил кусок ткани, в котором Роман узнал набедренную повязку, и вытаращил глаза. Кровь уже не текла. Рана побледнела, а края разреза сморщились и стянулись, смыкаясь на глазах.

   – Боги Ада! – хрипло сказал Толстопуп. – Что это?

   Ромка глубоко вздохнул. Кровь сворачивалась, потемневшие сгустки бесформенными слизняками скатывались по коже и шлёпались на землю. Он отвёл глаза и осмотрел двор, застывших возле него людей, синее небо над головой.

   Нереальность происходящего вновь принялась терзать его. Надо за что-то зацепиться, увидеть что-то простое, настоящее. Вот разбитый глиняный горшок у стены. Вот крыльцо, сложенное из грубых камней. Вот малец Мухобой, сидит на корточках у стены, наматывая на руку ремешок пращи.

   Вот солдат, на шее которого темнеет багровый след недавнего удушения, привстал на колени и смотрит, открыв рот. Рядом с ним Кривонос, меч в его руке опущен, и он тоже смотрит на Ромку, забыв о недавнем враге.

   Хрипло дышит рядом, сжав в руке ненужную повязку, Толстопуп. Лоб его собрался морщинами, и топорщится обгорелыми клочьями короткая борода.

   Роман одёрнул фуфайку и встал на ноги. Его повело в сторону, он пошатнулся, но удержал равновесие. Бок тупо ныл, кожа вокруг раны невыносимо чесалась. Скатился по коже и с тихим шлепком упал в пыль последний подсохший сгусток.

   – Ты был прав, брат, – сипло прошептал дюжий солдат, зачарованно глядя на Романа. – Это правда дело богов. А я-то сперва не поверил.

   – Белоглаз, покойник, когда голубя резал, гадал на кишках, – медленно произнёс Толстопуп, комкая в руке повязку. – У птицы было два сердца. Это знак.

   – Я принесу клятву, – решительно сказал солдат. – Это воля богов, я клянусь идти с вами.

   – Не надо, – пробормотал Ромка. – Я верю тебе.

   Но дюжий парень уже подступил к нему, протянул руку в странном жесте, раскрыв ладонь и повернув её вниз, и громко сказал:

   – Клянусь богом Ада и богом войны. Клянусь духами предков. Я пойду за тобой с чистым сердцем, и пусть меня сожрут гарпии, если я изменю тебе.

   Сказав это, он повернулся к Кривоносу, и бывший раб неохотно отдал ему меч.

   – Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа, и братья меч вам отдадут. – Роман едва сдержался, чтобы не расхохотаться в лицо стоящим вокруг людям. Ну конечно, это бред. Если раньше и были сомнения, то теперь это очевидно. Потому что такого не может быть.

   Они вышли со двора, перед этим собрав в доме и кладовой всё, что не взяли враги. Сын старосты только шмыгнул носом, когда Кривонос подхватил со стола недопитый, изрядно похудевший бурдюк с вином "для гостей".

   С зашибленного камнем из пращи, и впавшего в беспамятство солдата бывшие рабы сняли одежду и оружие, и распределили между собой. Ромка посмотрел на посиневшие губы этого человека и ему стало не по себе. Пусть это иллюзия. Даже если неоказание помощи раненому не нарушает здешних законов, зато разрушает душу. Это он знал точно.

   – Отнесите его в дом, – сказал он, и его послушались.

   Роман обвёл взглядом собравшихся поодаль тесной кучкой испуганных женщин. Их было немного. Несколько старух, которые, очевидно, не приглянулись захватчикам, и трое молоденьких девиц, что остались по другой причине. Нашёл среди них ту, с золотистыми волосами. Глядя в раскосые, прекрасные глаза Ангелины на чужом, незнакомом лице, попросил:

   – Присмотрите за раненым. Если он умрёт, похороните его.

   Лицо девушки, испуганно следившей за чужаками, разгладилось. Она робко улыбнулась и кивнула.

   Ромка, во главе своей разношёрстной команды, двинулся со двора. На поясе его висел меч, и тяжёлый, широкий ремень прижимал рану, которая продолжала зудеть, как от укуса стаи здоровенных комаров. За своим предводителем шли Кривонос с Толстопупом, один мечом, взятым у оставленного умирать солдата, другой с копьём и пращей. Кривонос надел на себя защитную безрукавку, которая пришлась ему почти впору, и удивительно преобразился. Спина бывшего раба выпрямилась, а лицо обрело суровое и гордое выражение, так непохожее на прежнее, что Ромка едва узнал его.

   Два дюжих солдата замыкали шествие. Они шагали позади бежавших вприпрыжку мальцов, Мухобоя и сына старосты, с пращами на поясах.

   Ромка отошёл от дома и взглянул на своё маленькое войско. Полуденное солнце ярко освещало улицу деревни, по которой они шли за ним, такие разные, что он поёжился. Неожиданная мысль, полузабытое воспоминание из прочитанной книги вспыхнуло в его мозгу, и Ромка тихо сказал, щурясь от ослепительного блеска солнца:

   – Семеро против Фив. А в конце похода их ждал пушистый северный зверь. Нас семеро... Осталось только найти эти Фивы.

   Глава 20

   – Однорогий баран – тоже баран, – солдат-новобранец облизал пальцы. Лицо его блестело от пота и горячего жира.

   – Война – это такое дело, – сказал Кривонос, обгладывая косточку. – Сегодня ты наелся до отвала, а завтра тебя самого прирежут, как барана.

   – Такая наша доля, – рассудительно ответил солдат, и потянулся за новым куском. – Тут главное – выбрать хорошего вождя.

   Он искоса взглянул на своего предводителя, и тихо спросил Кривоноса:

   – Это правда, что он сын бога?

   – Правда, – отозвался бывший раб, бросив кость и облизывая жирные пальцы. – Мать нашего Рома, дочь царя, понесла его от неведомого бога, когда тот явился к ней ночью.

   – Это как? – с любопытством спросил новобранец.

   – А так. Царь свою дочку запер под замок, и поставил служанку её сторожить. А ночью из пепла очага вырос этот самый бог, и царская дочка с ним зачала ребёнка. Когда папаша заметил, что она на сносях, он велел отобрать у дочки детей, как родит, и бросить их в воду.

   – И что, бросили?

   – А как же. Только река их не приняла, а вынесла на берег в корыте. Близнецов-то.

   – Так их двое было, детей?

   – Ну да. Наш Ром брата своего сейчас спасать идёт, дурья твоя голова. Иль не помнишь?

   – Помню, помню. Ты это, меня дураком не чести, – хмуро сказал солдат. – Ты хоть и друг нашего вождя, а я с тобой гусей не пас.

   – Не пас, твоя правда,– примирительно отозвался Кривонос. – Я уже не раб, а говорю всё ещё по-простому.

   – Ладно, забыли. Так что там дальше-то?

   – Дальше младенцы эти в корыте на берегу лежали, голодные. Тут их отец, тот самый бог, послал им самку волка, для пропитания. Чтоб молока поели, значит. Ну, птички всякие тоже прилетали, гусениц им в рот кидали, опять же.

   – Гусениц-то зачем? – недоверчиво спросил солдат.

   – А это мне сам Ром рассказал, как он гусениц ел, когда голодный у реки сидел, – невозмутимо ответил Кривонос. – Видать, уже большой был, запомнил. Как его дятлы кормили.

   Ромка посмотрел в глаза барану. Жареная голова на большом листе лопуха смотрела на него в упор запёкшимися, выкаченными глазами. Предводителю – лучший кусок.

   Изо рта животного торчали веточка базилика и пучок петрушки. Глупо даже спрашивать, есть ли здесь кетчуп.

   Он оглянулся на Козочку. Та скромно сидела позади, сложив тонкие ручки на коленках. Перед ней лежал пустой листок с пучком петрушки.

   – Почему ты не ешь?

   – Я буду есть то, что мой господин мне оставит по доброте своей, – ответила Козочка, жадно глядя на жареную голову.

   – Господин?

   – Ты сам сказал, что я твоя женщина, – с достоинством отозвалась девчонка. В животе у неё заурчало, и она прижала его ладошками.

   Ромка взялся за жаркое и решительно выковырял запёкшиеся глазки из бараньей головы. Господин? Ну что ж, сама напросилась.

   – На, ешь.

   Козочка радостно ухватила в ладошки оба глаза и вывалила на свой листок лопуха.

   – Спасибо, Ром! Как ты догадался, что я их хочу?

   Ромка отвернулся, не в силах смотреть на чавкающую Козочку. Пусть есть, если нравится.

   Сегодня их маленькое войско выросло вдвое.

   Они бодрым маршем вышли из разорённой деревни, прошагали по дороге до развилки, и свернули к северу. Когда солнце миновало высшую точку в небе, Ромкин отряд из семи человек, за которым трусила на лошадке Козочка, вышел к реке. Река бурлила, переливаясь через камни у берега и брызгая мутной водой. Через русло был перекинут навесной мост, и его дощатые планки намокли от брызг. "Весна" – сказал Толстопуп. – "Река разлилась".

   На другой стороне реки паслись козы, и босоногие мальчишки бегали вдоль берега, кидая камушки в мутную воду.

   Отряд перебрался через мост. Мальчишки, завидев вооружённых людей, с криками погнали коз в сторону леса.

   Они пошли по дороге, поднимая пыль. Солнце пекло головы, жара стала невыносимой, и мальчишки с пращами уже еле плелись вслед за взрослыми, шаркая ногами. Наконец Ромка остановил свою лошадь и усадил мальцов рядом с Козочкой.

   Дорога повернула к холмам, густо поросшим низкорослыми сосёнками, и тут далеко впереди они увидели повозку. Это было нечто вроде грубой телеги, которую тянула пара волов.

   Ромкин отряд упорно шагал вслед за повозкой, но нагнал её только возле поворота. Возница щёлкнул языком, прикрикнул на волов, и громоздкая телега свернула с основной дороги. Грохоча и поскрипывая, повозка покатилась от развилки к утоптанной площадке, где толпились люди и стоял десяток домов из грубого камня.

   Волами правил парень в простом кожаном шлеме и такой же безрукавке с нашитыми на груди металлическими пластинками. Кожа безрукавки изрядно выцвела, а пластины имели потёртый вид.

   Возле повозки, на упитанном мерине обливался потом толстяк в белой фуфайке, расшитой по краю цветной нитью. Поверх фуфайки у толстяка красовался коричневый плащ тонкого сукна. Плащ был сколот у горла блестящей пряжкой с синим камушком.

   Толстяк тяжело дышал и обливался потом. Он то и дело отирал ладонью покрасневший лоб и круглое лицо с мясистым носом.

   – Погоняй волов, парень! – неожиданно зычным голосом гаркнул он, когда маленький отряд догнал телегу. – Я уже испёкся, клянусь грудями богини!

   Он оглядел нагнавший их отряд, и положил руку на пояс, где висел меч в новеньких ножнах. Парень на повозке выпрямился, посмотрел на Ромкиных спутников, и насмешливо выкрикнул:

   – Эй, Губотряс! Куда добычу тащишь?

   Ещё один вояка, с другой стороны повозки, что сидел, свесив ноги, захохотал:

   – После нас объедки подобрали? Два мальца и девка?

   Один из солдат Ромкиного отряда молча помахал рукой в ответ.

   А Роман похолодел, глядя на людей, которые тесной кучкой сидели в повозке. Несколько молодых мужчин и женщин сидели, опустив головы, под палящим солнцем. Шею каждого обхватывала верёвочная петля. Руки их тоже были связаны верёвкой.

   Ожидая и боясь увидеть Рэма, Ромка вгляделся в сидящих на жёстких досках людей. В глазах у него потемнело от волнения, он моргнул, смахнув ладонью пот. Никого, хоть немного похожего на его двойника, не было видно.

   Волы тем временем подкатили свой груз прямо к площади, и повозка остановилась. Из собравшейся на площади толпы вышел старик в белой простынке, перетянутой по поясу плетёным ремнём. На плечах, поверх белого одеяния, у старика была накинута шкура волка.

   – Что ищете, добрые люди? – спросил старик.

   – Вы меня знаете, – громко ответил толстяк, остановив своего мерина напротив старика. – Я приезжал к вам зимой по поручению моего господина. Сейчас я ищу беглых рабов. Каждый, кто видел беглецов, должен сообщить мне. А если у вас есть люди, желающие продать моему господину своих детей или работников, они могут сделать это сейчас.

   – У нас праздник, – ответил старик. – День плодородия. Сегодня мы приносим жертвы богине, и не можем совершать сделок. Если хотите, останьтесь, и почтите с нами богиню плодородия. Мы будем веселиться до утра. А о делах поговорим завтра.

   Толстяк кинул взгляд на повозку, где была его добыча. Связанные люди уныло сидели, повесив головы. На площади тем временем уже установили длинный стол, возле которого суетились женщины в праздничных одеждах. У столба блеяли жертвенные бараны. Несколько молодых мужчин тащили бурдюки с вином.

   – Мы останемся, чтобы почтить богиню, – сказал толстяк. – Наша добыча не протухнет.

   Он засмеялся, хлопая себя по упитанным бокам. Его зычный смех прокатился по площади, и с крыши ближайшего дома вспорхнули испуганные птицы.

   – Это он, Громкоголос, – шепнул Ромке на ухо Толстопуп.

   – Где мой брат?

   – Не знаю.

   Толстяк в сопровождении старика в волчьей шкуре и нескольких седобородых мужчин прошли к столу и уселись, заняв почётную середину.

   – Нужно узнать, куда увели Рэма, – тихо сказал Ромка, оглядывая площадь.

   Где праздник, там выпивка. Где вино, там пьяные. А есть где пьяное веселье, там всё может случиться.

   Им отвели место на самом краю площадки. Ромка, остерегаясь смотреть в лицо Громкоголосу, надвинул шлем на самые глаза, и тихо сидел над листком, где лежал кусок мяса, сыр, ломоть лепёшки и неизменные оливки. Если этот жирный хозяйский прихвостень запомнил Рэма в лицо, весь план может пойти насмарку.

   Над площадью пронёсся дребезжащий, унылый звон, и Ромка поднял голову. На большой плоский камень, что лежал посредине утоптанной площадки, взобрался человек в потёртой простынке, которую местные жители считали одеждой. Уселся на складной стул, который ему заботливо поднёс какой-то мальчишка, и провёл пальцами по струнам кифары.

   – Сейчас нас порадует своим искусством сам великолепный Газелий, любимец муз и знаток поэзии! – объявил старик в волчьей шкуре, и зрители приветственно завопили.

   – Напоминаем, что победителю состязания певцов, которое состоится на нашем празднике, будет вручен жирный баран! Тот же, кто победит в состязании самого Газелия, великолепного поэта и философа, будет увенчан венком из листьев нашего священного лавра и получит лучшую козу! Кроме того, он сможет купить у нас рабов по самой выгодной цене!

   Толстяк Грокоголос хлопнул ладонью по столу и гаркнул на всю площадь:

   – Мы тоже примем участие в благородном состязании! От себя добавлю, что тому, кто победит, я лично отдам своего лучшего раба!

   – Мы рады твоему участию, Громкоголос, – ответил старик в волчьей шкуре, подняв руку, и шум на площади немного утих. – Прошу тебя вывести сюда свой приз, чтобы участники состязания могли увидеть, за что им предстоит бороться.

   – Я отправил его под охраной в город, – ухмыльнулся толстяк. – Но могу описать его вам. Это молодой, здоровый парень, красивый и сильный. У него белая, гладкая кожа и целы все зубы. Он стоит хороших денег.

   – Мы верим тебе, Громкоголос, – с сомнением ответил старик. – Но покупать кота в мешке...

   – Вы тоже обещали выгодную цену, – со смехом ответил толстяк. – Но мне её пока не назвали!

   – Да будет так, – согласился старик, и отступил в сторону.

   Человек на камне посреди площади опять провёл по струнам кифары. Стало тихо. Зрители вытянули шеи и затаили дыхание, слушая, как местный бард напевает под звон струн. Роман взял за руку Толстопупа и оттащил его в сторонку:

   – Где здесь можно достать грецкие орехи?

   – Какие орехи? – изумился Толстопуп.

   – У которых ядра похожи на мозги, – нетерпеливо зашептал Ромка. – Их соком можно окрасить кожу в смуглый цвет. Ты видишь, у меня лицо светлое по сравнению с остальными. Если я вылезу на камень, и Громкоголос меня узнает...

   – А, эти орехи. Ты что, хочешь петь?

   – Я хочу выиграть своего брата. Толстяк сам отдаст его мне!

   – Ты не сможешь выиграть, – усомнился дядька. – Здесь сам Газелий.

   – Попытка не пытка, – прошипел Ромка. – Неси краску для лица. Я буду петь.

   Глава 21

   – Смертные жёны, для вас пример указуют богини:

   Не отвечайте же "нет" жадным желаньям мужским!

   Страшно обмана? Зачем? Все ваше останется с вами:

   Не убывает оно, сколько его ни бери.

   Сточится сталь сошника, обкатаются камни о камни,

   Но не иссякнет одно – то, чем дается любовь.

   Разве кто запретит огню от огня зажигаться

   Или возьмет под замок воду в пучинах морей?

   Так почему же твердит красавица другу: "Не надо"?

   Надо ли воду жалеть, ежели вдоволь воды?

   Я не к тому ведь зову, чтобы всем уступать без разбора,

   Я лишь твержу: не скупись! Твой безубыточен дар... *

   Одобрительный крик прокатился по площади, зрители засвистели, затопали ногами. Толстяк Громкоголос вытер пот со лба и широко улыбнулся, показав кривые зубы. Его соперники – Газелий и ещё несколько мужчин с кифарами и флейтами, – нехотя похлопали. Лица соперников выражали уныние.

   – Громкоголос, как всегда, неподражаем! – объявил старик в волчьей шкуре. – Найдётся ли певец, кроме великолепного Газелия, способный бросить ему вызов?

   – Ну как, получилось? – Ромка торопливо размазал по лицу остатки краски.

   Толстопуп одобрительно кивнул:

   – Теперь тебя родная мать не узнает.

   – Если больше нет желающих взойти на священный камень, и спеть в честь богини, наши судьи приступят к обсуждению участников! – старик указал на скамью, где сидел седой, подслеповатый старичок. По обе стороны от старичка сидели двое поэтов помоложе, в белых простынках и с тщательно расчёсанными бородами.

   – Есть желающий! – крикнул Роман. – Я буду петь.

   – Как твоё имя, юноша? – спросил старик.

   – Меня зовут Ром. Я прибыл издалека, и хочу померяться силами с местными певцами, – громко ответил Ромка.

   Он взобрался на камень. Вот и пригодилась кифара убитого разбойника, отца Козочки. Ромка уселся на складной стул и поставил кифару на колени. Провёл пальцами по струнам.

   – Выступает гость от далёкого племени черноногов, славный поэт Ром! – торжественно объявил старик в манере бывалого конферансье.

   Гадая, почему старик обозвал его членом племени черноногих, Ромка взял первый аккорд.

   – Эней был парубок задорный

И хлопец – хоть куда казак,

И в мордобитии проворный,

И выпить тоже не дурак.

Когда ж пиндосы, взявши Трою,

Её свели на кучу гною,

Эней с войсками тягу дал:

Собравши сотни три троянцев,

Отборных гопников-поганцев,

Куда глаза глядят, удрал.

   Зрители радостно зашумели, женщины захихикали, но тут же смолкли под строгим взглядом старика в волчьей шкуре. Ромка наконец поймал мелодию, и склонился над кифарой:

   – "Да я его прикончу, гада! –

Вскричал растроганный Эол,

– Да вот помощников мне надо,

А от меня весь штат ушёл:

Борей страдает от похмелья,

А Нот уехал на веселье –

У нимф сейчас корпоратив;

Зефир отправился туда же,

А Эвр валяется на пляже:

Я распустил весь коллектив!"

   Поэты на скамье судей зашептались. Старик-распорядитель в волчьей шкуре покачал головой и ухмыльнулся в бороду.

   – Всю ночь отчаянно страдая,

Дидона бродит по двору.

Судьбину больше не гадая,

Решает вверить жизнь костру.

Схватив каминное кресало

И для растопки два журнала,

Она идёт на задний двор,

Идёт полночною порою

Средь карфагенского покоя –

Себе свершает приговор.

   Ромка увидел краем глаза, как багровеет лицо толстяка. Газелий, стоя рядом с Громкоголосом, накручивал на палец кончик бороды и отбивал ногой такт.

   – Одежду царскую сняла,

В костёр одежду положила

Поверх неё сама легла;

До неба тотчас пламя встало,

Покойницы не видно стало,

Пошёл от ней лишь дым и чад.

Энея так она любила,

Что от любви себя спалила –

Послала душу к чёрту в ад.**

   Разошедшийся Ромка поднялся со стула и, перехватив кифару, сыграл на витых струнах бессмертную тему "Дыма над водой".

   На мгновение площадь затихла, слушая затихающий звон струн. Потом зрители восторженно закричали, а в Ромку полетели пучки петрушки, бутоны цветов и прочая зелень. Женщины хлопали в ладоши, мальчишки свистели, мужчины топали ногами. Седобородые судьи склонили головы над столом и принялись совещаться.

   – В соревновании певцов, исполнивших песни собственного сочинения, победил Ром, гость из далёкого племени черногогов! – объявил старик-распорядитель.

   – Ничего, – проворчал толстяк Громкоголос, бросив косой взгляд на Ромку. – Это ничего не значит. Главный приз дают за поэму.

   Они переглянулись с Газелием, и поэт согласно кивнул.

   Ромка слез со "сцены" и присоединился к собравшимся в кучку участникам состязания. Те молча потеснились. На камень опять выбрался великолепный Газелий, и принялся декламировать, поводя руками и воздевая их к небу.

   – Нет, Газелий уже не тот, – авторитетно заявил один из соперников, тощий, с жиденькой бородкой поэт рядом с Ромкой. – Видно, стар стал Газелий.

   Его собрат по поэзии кивнул, теребя бороду. Ромка слушал. Его очередь была после всех.

   Громкоголос декламировал так, что распугал последних птиц в округе. Взмахивая руками и трагически взрыкивая, он поведал зрителям о войне двух племён, о победах и поражениях. Каждое убийство героя и способ умерщвления перечислялись в кровавых подробностях. Зрители ахали и визжали.

   – Это уже было, – скептически заметил один поэт-соперник другому.

   – И не раз, – отозвался тот, презрительно фыркнув.

   Громкоголос слез с камня под одобрительные крики зрителей.

   Ромка взобрался на его место. Поэма. Ему нужна поэма. Он зажмурился, вызывая в памяти заученные наизусть строки. Глубоко вдохнул и начал:

   – Муза, скажи нам о том многоопытном муже, который,

   Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

   Многих людей города посетил и обычаи видел...

   Он видел, что зрители затихли на своих местах, слушая слова старика Гомера. Газелий и толстяк Громкоголос тихо шептались, не глядя на "сцену". Подслеповатый старичок-судья выпрямился и вытянул шею, вслушиваясь в Ромкину речь.

   Тихо было на площади, когда Роман закончил первую "песню" о хитроумном Одиссее. Потом старый судья поднялся со скамьи и поднял сухую, бледную ладонь:

   – Скажи, юноша, где ты мог слышать эти слова? Откуда ты взял свою поэму?

   Ромка замялся. Он был уверен, что никто здесь не может знать этих стихов.

   – Мне кажется, я знал их всю жизнь. Сейчас он вдруг возникли в моём сердце и попросились на свет.

   Обмануть, ни разу не солгав. Сказать правду и не сказать ничего. Ему нужно спасти Рэма.

   Старик-судья выбрался из-за скамьи и подошёл к камню, на котором застыл растерявшийся Ромка.

   – Воистину это чудо, юноша. Я написал эти стихи и спрятал, желая похоронить их вместе со своим старым, бренным телом, когда придёт мой час. Не хотел отдавать их своему сыну, чтобы тот зарабатывал моим трудом, потешая публику на базарной площади, за кусок мяса и медную монету. Теперь я вижу, что рассердил богов. Они хотят, чтобы поэму услышали все. И люди её услышали. Должно быть, богиня вложила эти строки в твои уста, юный поэт Ром.

   Ромка покраснел до ушей, а старик взобрался на камень, снял с себя венок из засохших листьев лавра и водрузил парню на голову.

   – Вот победитель состязания поэтов! – провозгласил судья, и зрители радостно завопили.

   * Овидий "Наука любви"

   ** И.П.Котляревский "Энеида" пер. А.В.Харченко

   Глава 22

   – Неправильно! – крикнул Громкоголос. – Он читал чужие стихи! Это запрещено!

   – Действительно... – пробормотал Газелий. – Это не по правилам.

   Зрители засвистели, затопали ногами. Один из стоявших с края площади парней крикнул:

   – А ты чьи стихи читаешь, толстяк? Неужто сам сочинял?

   – Ага, сам! – крикнули с другого конца площади. – Ночами не спал, старался!

   – Аж упрел весь!

   – Молчать! – налившись кровью, крикнул Громкоголос. – Свои стихи я пишу сам!

   – Ну да, по ночам, – насмешливо выкрикнула какая-то женщина. – С Газелием на пару!

   Глаза толстяка выкатились, казалось, ещё немного, и он лопнет от ярости.

   – Докажите, что я лгу! – зарычал он. – Овцекрады! Думаете, я не знаю, что вы увели стадо моего господина в прошлое новолуние!

   – Вор у вора украл! – выкрикнули с площади. – Твой хозяин отнял трон у своего брата! Дочку его в темнице заморил!

   – Не вам судить, грязные козопасы! – крикнул Громкоголос. – Мой господин законно занял трон!

   Не обращая внимания на поднявшийся на площади крик, толстяк взобрался на камень, на котором застыл растерянный Ромка, и протянул руку к лавровому венку.

   – Снимай его, мальчишка!

   – Опомнитесь, люди, не гневите богиню! – надрывался старик-распорядитель, стуча посохом. – Уймись, Громкоголос. Венок вручен победителю состязания в честь богини, ты не смеешь его снимать.

   – Сейчас посмотрим, как я не посмею, – с этими словами толстяк дёрнул венок. Посыпались сухие лавровые листья.

   Ромка потряс головой. Сухой листок прилип к потной, липкой от краски щеке, и он отёр её ладонью. Громкоголос отшатнулся, окончательно став похожим на варёного омара:

   – Ты? Я же отправил тебя в город!

   Ромка широко улыбнулся, глядя в налитые кровью глаза. Почему-то ему стало весело. Толстяк Громкоголос, с его круглыми, трясущимися от жира боками и потным лбом, был смешон и жалок.

   – Пишете стишки вдвоём с Газелием? – насмешливо спросил он, скалясь в улыбке. Как там сказал этот работорговец: "целы все зубы?" – Интересная у вас жизнь пол... поэтическая.

   – Держи его! – взвизгнул толстяк. – Солдаты, ко мне! Хватайте этого раба!

   – Ты сам раб, – сказал Ромка, ткнув толстяка пальцем в грудь, на которой болталась цепочка с камнем в блестящей оправе. – Цепной пёс своего господина.

   – Вяжи его! – прохрипел Громкоголос, озираясь в поисках своих людей. К нему уже бежали двое солдат, бросив повозку с пленниками.

   Люди на площади засвистели. Парень, что кричал с края площади, бросился к телеге, где сидели связанные рабы. Взобрался на повозку и принялся распутывать верёвки.

   Толстяк схватился за пояс, где должен был висеть меч. Всё оружие участников осталось возле стола, где сидели судьи. Его отобрали заранее, сложив горкой на козьей шкуре.

   – Я отрежу тебе язык, наглый раб! – прохрипел Громкоголос, шаря по поясу в напрасных поисках меча.

   – Люди, уймитесь, не гневите богиню! – надрывался в крике старик-распорядитель.

   Парень возле повозки освободил одного, сидящего с края, человека, и взялся за второго.

   – Стой, сын болотной крысы! – взревел толстяк, заметив, что его добыча вот-вот разбежится. – Солдаты, охраняйте груз!

   Уже почти добежавшие до своего начальника солдаты завертелись на месте.

   – Сам ты сын горного козла! – выкрикнули из толпы. – Явились к нам в долину, отобрали лучшие пастбища, да ещё корчат из себя поэтов!

   – Убирайся к своему хозяину-вору, – поддержал другой. – Пускай свой трон стережёт!

   Громкоголос не ответил на выкрики из толпы. Проворно двигая жирными пальцами, он расстегнул пояс на животе и намотал конец ремня на ладонь:

   – Я возьму тебя и без меча, мальчишка.

   Гибкий кожаный ремень с пряжкой со свистом рассёк воздух. Ромка ощутил мгновенную режущую боль, когда узкий пояс захлестнул ему ноги. Ремень сейчас же рванули, и Роман повалился на спину. Толстяк с неожиданной ловкостью подскочил, навалился сверху. Его локоть угодил парню в голову, и Ромка едва успел увернуться, чтобы не получить прямо в глаз.

   Увесистая туша вышибла воздух из лёгких, и он тщетно попытался вздохнуть. Это нечестно. Весовая категория Громкоголоса явно зашкаливала. Сумоисты в Японии приняли бы того с распростёртыми объятиями.

   Толстяк опять ударил локтем, Ромка вывернул голову, избежав удара, который наверняка отправил бы его в нокаут. С усилием высвободив кисть руки из-под туши противника, парень ткнул толстяку пальцами в рёбра. Громкоголос всхрапнул, но хватку не ослабил. Вместо этого он боднул Ромку прямо в лоб.

   В голове вспыхнули и поплыли искры. Роман отчаянно извернулся, и снова ткнул в жирный бок. Неожиданно хватка ослабла, и он смог высвободить всю руку. Ничего не видя от плавающих перед глазами огненных кругов, Ромка оттолкнул противника, и приподнялся, жадно вдыхая воздух. Ременная петля на щиколотках врезалась в кожу.

   Взъерошенный дядька Толстопуп, оскалив зубы, тянул его жирного противника за ногу. Громкоголос яростно брыкался, не желая отпускать почти задохнувшегося Ромку.

   Тот наконец стряхнул ремень и вскочил на ноги. Не обращая внимания на звон в ушах, от души пнул толстяка в печень. Громкоголос хрюкнул и скорчился, зажав бок руками.

   Старик-распорядитель метался рядом, заламывая руки и призывая богиню. Женщины визжали, взобравшись с ногами на столы и подобрав юбки. Ромка мельком глянул на ряд дамских ножек, подхватил пояс толстяка, и быстро, пока тот не опомнился, скрутил ему руки. Затянул ремень на жирных запястьях, закрепил узел. Громкоголос сипел, мотая головой. С отвислых щёк его капал пот.

   Солдаты, подбежавшие было к повозке с рабами, увидели жалкое положение предводителя, и кинулись к нему на выручку. Парень из толпы, уже освободивший одного пленника, сделав неприличный жест им вслед, презрительно засвистел.

   – Ну-ка, развяжи его, – скомандовал подбежавший первым вояка, направив меч на Ромку.

   – Убери меч, Поплавок, – отозвался голос рядом с ним, и в глаза вояке блеснуло лезвие меча Губотряса, Ромкиного новобранца.

   Поплавок, дюжий парень в кожаной безрукавке с металлическими пластинками на груди, вытаращил глаза:

   – Ты что, Губотряс? Это же раб.

   – Я сказал – опусти меч, парень, – ровно ответил солдат. – Это мой командир.

   – Твой командир? – изумился Поплавок. – Да он же мальчишка!

   – За этого мальчишку я отрублю ноги любому, – так же невозмутимо сказал Губотряс.

   Его товарищ-новобранец подошёл, и стал рядом. Установилось хрупкое равновесие сил. Стоящий неподалёку оскаленный, всклокоченный дядька Толстопуп мрачно наматывал на руку ремень пращи.

   – Убейте его! – просипел отдышавшийся от Ромкиного удара толстяк. – Он оскорбил меня.

   – А ты оскорбил богов! – громко произнёс Роман.

   Он вскочил на камень, с которого они с Громкоголосом свалились в пылу борьбы, и поднял вверх руки. Толпа на площади зашумела и стала затихать. Зрители, с интересом наблюдавшие за борьбой, не спешили прийти на помощь ни одной из сторон, очевидно, ожидая результата схватки. Сейчас они с любопытством вытянули шеи и прислушались.

   – Жители долин и лесов, благородные обитатели этого места! – начал Ромка. – Я обращаюсь к вам. Мы явились сюда, и хотели почить богиню плодородия своим скромным искусством. Не наша вина, что этот человек нарушил ваш праздник. Но он виновен ещё в одном: этот человек похитил моего брата Рэма, и насильно увёз его в город. Вы даровали мне венок за победу в состязании. Я горжусь этой наградой. Но ещё больше я хочу освободить своего брата. Поэтому не нужно мне обещанного приза. Позвольте мне забрать этого человека – Громкоголоса. Я обменяю его на брата.