Текст книги "Леонид Андреев"

Автор книги: Наталья Скороход

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Что ж, судя по всему, в течение двух последних лет его семья – единственная постоянная величина в жизни Андреева: его «тыл», его круг, источник постоянной заботы о его быте и о его здоровье. А если верить дневнику и письмам, здоровье это в течение двух лет было чудовищным, парадокс – но как только к нему пришли серьезные болезни, исчезла возможность лечиться по-настоящему. Ужас от надвигающихся головных болей померк перед страхом за больное сердце. Сердечные боли и «перебои», уже мучительные в 1918 году, в конце концов и свели Андреева в могилу. Одышка одолевала его давно: летом 1917 года он уже не мог одолеть крутой подъем по лесенке – от пристани на Черной речке до собственной виллы. Первый сердечный припадок случился холодной осенней ночью 1918 года – в Тюрисеве, и после него Леонид Николаевич несколько дней не вставал с постели. Думаю, это и был первый инфаркт; Вадим вспоминал, что отец так и не поправился по-настоящему: «в течение целого года, до самой своей смерти он оставался полубольным, уставая от одного присутствия маленьких детей, от совсем небольших прогулок или от внезапной перемены погоды» [592]592
  Детство. С. 241.


[Закрыть]. Андреев сильно похудел, заострились черты лица, вокруг глаз появились морщины. Он снова отрастил волосы. Одна из последних фотографий представляет «подлинный лик индусского мудреца, хранящего тайны» – таким увидел Андреева Рерих за год до смерти писателя.

Но к лету 1919-го Леонид Николаевич вдруг ощутил, что болезнь немного отступила, появились энергия, желание работать… Семья, уже не найдя сил жить в огромном «замке герцога» даже летом, снимает небольшую удобную дачу на берегу залива в том же Тюрисеве. Этот каменистый берег очень нравится Андрееву. Оптимизм рождается и от политической ситуации – готовится грандиозное наступление Северо-западной армии на Петроград, со своего финского берега Андреев может наблюдать пока что «бои местного значения»: вот загорелся форт Красная Горка, гарнизон которого, по слухам, перешел на сторону белых, вот – отбиваясь от белых, горит Кронштадт… На всем побережье царит «военное настроение», Юденич ведет с Маннергеймом переговоры о возможности наступления на Петроград через Финляндию, о формировании здесь военных частей. Большевики не остаются в долгу, нанося упреждающие удары: в ночь с 6 на 7 сентября над домом Андреевых появляются два аэроплана с красными звездами на крыльях.

Проснувшись на рассвете, Андреев слышит явственное жужжание, выйдя на балкон, понимает, что где-то рядом, почти над головой шумят пропеллеры. «И вдруг справа огромный тупой и короткий удар-разрыв. И через полминуты – второй, такой же огромный, тупой и короткий» [593]593
  S.O.S. С. 191.


[Закрыть]. Где-то рядом слышна стрельба, перепуганные, полураздетые – из своих комнат выскакивают домашние, а Леонид Николаевич уже стоит на балконе и долго смотрит в бинокль на удаляющиеся бомбардировщики… Не знаю, читал ли он пьесу Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца»… но картина эта откровенно напомнила мне ее финал.

На следующий день в одной из финских газет появилась малюсенькая заметка: «В воскресенье утром 7 сентября в 4.10 мин два большевистских самолета сбросили бомбы на вокзал в с. Ино и на железнодорожный мост в с. Ваммельсуу, не попадая однако в цель. Персонал вокзала разогнал летчиков метким ружейным огнем» [594]594
  Цит. по: S.O.S. С. 1468.


[Закрыть].

В дневнике же Андреева эта запись – о розовевших над морем облачках и гуле приближающихся бомбардировщиков – окажется последней. В тот же день семья спешно перебралась подальше от моря – в деревню Нейвола (ныне – Горьковская), разместившись на просторной даче давнего друга Андреевых – писателя, критика и когда-то директора Нового театра – Федора Николаевича Фальковского. Его дом стоял на холме над огромным озером Ваммельярви – теперь это Гладышевское озеро. Предполагалось, что Вадим этой зимой отправится в Гельсингфорс, где и закончит русскую гимназию, свояченица Наташа с младшими – Верой и Тином – проведут зиму у Фальковских, ну а Андреев – с «мамашей, Анной и Савкой» – в конце сентября отправится в заграничное турне. Дом Федора Николаевича с огромным садом, где в тени деревьев располагались бесконечные сараи, стоял среди леса, в глуши, от станции Нейвола туда нужно было ехать на телеге.

«Мне стоило немалого труда найти подходящий дом на окраине столицы. Люди там… (неопределенно показывает рукой)…а в эту и в эту сторону пустыня и ночь», – хвастался как-то герой «Реквиема» – одной из последних, так и неизданных при жизни пьес Леонида Андреева. Действительно – место действия для последней картины жизни драматурга было выбрано идеально. Погода же 12 сентября стояла неважная – ветреная, холодная, хотя и сухая.

Передо мной лежат сейчас три свидетельства о смерти моего героя, и все три, вероятно, правдивы. Непосредственным свидетелем была лишь Анна Ильинична. Маясь головной болью от самого утра, волнуясь о том, что никак не может засесть за лекции для «почтенных янки», Андреев поручил ей перепечатать несколько отрывков из своего дневника, надеясь, что эти старые рассуждения о сущности революции помогут начать работать. «Он ходил по кабинету в чесучовой своей куртке, такой взволнованный и милый, говорил после мучительного обдумывания и вывода, что у него нет сил на работу» [595]595
  Леонид Андреев: Далекие. Близкие. Цит. изд. С. 101.


[Закрыть]. Решил прилечь, спросив предварительно стакан чаю… Анна Ильинична успела заложить чистый лист в пишущую машинку и напечатать несколько строк, когда из спальни ее позвал муж: Аня! Она вбежала в комнату, Андреев стоял у кровати. Сказал, показывая на сердце: тут что-то схватило! «Упал, и через два с половиной часа его не стало» [596]596
  Леонид Андреев: Далекие. Близкие. Цит. изд. С. 101.


[Закрыть].

…Отец обедал один, сидел перед огромным столом в бархатной темно-зеленой куртке, шея была замотана коричневым шарфом. Когда сын зачем-то вошел в столовую, Андреев доедал грибной суп. После обеда – а было около трех часов – он решил прилечь и Вадим увел детей в лес, чтобы те не будили отца своими криками. Вернулись через час. Удивившись, что окно в спальне открыто настежь, Вадим зашел в дом. Первое, что услышал – причитания и плач. Первое, что увидел – ходившую по коридору Анастасию Николаевну с бронзовым подсвечником в руках. «Коточке очень плохо», – объявила старшему внуку бабушка и завыла. Дверь в отцовскую комнату была закрыта изнутри. Выйдя из дому, Вадим заглянул в окно спальни: укрытый одеялом отец лежал на ковре. Дышал тяжело, «с глухим протяжным хрипом». Его ладонь ритмично сжималась и разжималась. Лицо было искажено судорогой. Перед ним на коленях стояла Анна Ильинична. Не оборачиваясь к Вадиму, она велела ехать за доктором. Несколько часов на отцовском велосипеде он кружил по окрестностям. Уже стемнело, когда «на узкой, обитой клеенкой линейке» [597]597
  Детство. С. 264.


[Закрыть]Вадим привез в Нейволу найденного по чистой случайности военврача. Но отец уже умер.

…Вера, Тин и Савка в тот день – как всегда – играли за сараями в прятки, к дому их заставил бежать непривычно громкий крик тети Наташи… Вера влетела в столовую. По комнате, ломая руки, с безумным видом быстро ходила бабушка. Она кричала: «Кормилец ты наш, на кого ты нас оставляешь!» На дальней веранде на диване плакали, обнявшись, Савва и тетя Женя Фальковская. Мамы не было нигде. Ни один человек не обращал на Веру ни малейшего внимания. Она ясно понимала, что отец ее теперь умирает, и чувствовала стыд оттого, что не смогла выжать из себя пока ни единой слезинки. Вдруг старший брат Савва оттолкнул тетю Женю, вскочил и закричал, сжав кулаки: «Вся Россия будет о нем плакать!» [598]598
  Дом. С.105.


[Закрыть]Девочка мысленно повторила фразу, и моментально слезы покатились из огромных Вериных глаз.

Все это, разумеется, очень грустно, однако того, что интересует меня более всего на свете, невозможно обнаружить ни в одном из этих рассказов. Смерть – эта любимейшая героиня Леонида Андреева, смерть пришла в его дом, шумно хлопая окнами и дверьми. Среди бела дня смерть вошла в его комнату как в свое собственное жилище. Она отыскала его в доме, стоящем посреди леса вдалеке от дорог, она позволила ему умирать среди причитаний и плача, она даже немного помедлила, дав пару часов, чтобы он выслушал этот плач, а может быть, просто ждала, чтобы он осознал, что она пришла? Что ж… столько раз впускал он ее на страницы своих сочинений, что – думается – они уже давно привыкли друг к другу. И он с радостью и облегчением впустил ее в свое уже изрядно разбитое сердце. Но, возможно, я ошибаюсь и, повинуясь инстинкту жизни, Леонид Николаевич судорожно вдыхал холодный лесной воздух и молился, чтобы поскорее приехал врач?

Всего три года назад была написана им эта странная пьеса – «Реквием», где неизвестный в маске заказывал директору театра спектакль-реквием, где призраки должны были играть на сцене, а размалеванные деревянные муляжи зрителей – внимать им из зрительного зала. Директор же – единственный герой, о котором можно было сказать, что он-то – из плоти и крови, – и тот в конце концов сомневался, а жив ли он: «Вот я заплачу сейчас, закричу громко, пожалуй, стану рыдать – и никто меня не услышит. Я здесь один. И крик мой будет как у спящего: не услышит его даже подушка, и если к самому рту наклониться ухом, то и тогда не услышишь: в себе самом кричит спящий» – за судорожными сборами «в Америку», за бессмысленной карточной игрой, за ставшими обыденностью обстрелами и бомбардировками, за невозможностью разговаривать с теми, с кем привык – уже многие месяцы и дни жил в Леониде Андрееве этот когда-то пророчески написанный крик живого, кто вынужден жить среди мертвойматерии: «Может быть, и мертвецы стонут в своих могилах, а на кладбище тихо. Кто знает? Может быть, и я давно уже умер, а все это только грезы моего мертвого мозга… или той пустоты, которую он населял. И проходит с фонарем сторож по кладбищу и думает: как тихо в моем поместье, присоединю-ка и я мой сон к их вечному сну». Возможно, именно этот монолог вспомнил теперь умирающий Андреев?

Увы, мы уже никогда не узнаем, о чем думал и что чувствовал, увидев Смерть, наш герой. Смерть, что когда-то смотрела на него из черных зрачков Елеазара, что сидела у изголовья постели больного Дьякона, что неслышно вошла в камеру Янсона и искала его в темноте, шаря руками, – вот теперь она подошла вплотную и взяла за руку Леонида Андреева. Домашние говорили, будто бы умер он с улыбкой, а лицо его – помолодев лет на двадцать, сделалось необычайно красивым. Значит, он был рад этой встрече? И не особенно грустил об оставленном на земле? А может быть, напротив, немедленно проклял смерть и пожалел, что при жизни бессмысленно потратил на эту дуру лучшие годы жизни? Возможно, он спорил с нею и даже кричал – «в себе самом»? Доподлинно известно лишь то, что ушли они вместе: официальное свидетельство о смерти было выписано в тот же вечер доктором, тем самым, которого привез на дачу Вадим: «Сим удостоверяю, что Леонид Николаевич Андреев скончался от паралича сердца 12-го сентября 1919 года в шесть часов вечера в Неволя, дача Фальковского близ станции Мустиамяки»…

Писателю, что «присоединил свой сон к вечному сну», было 48 лет.

Эпилог
1919 —… БЕСПОКОЙНЫЙ ПРАХ

Два перезахоронения. Смерть матери. Бегство Вадима.

Эмиграция семьи. Два брата. Наследники и наследие.

Посмертный сборник. Годы забвения.

Возвращение и восхождение к славе.

Так уж ли был он необходим – писатель Леонид Андреев?

Как-то раз Даниил Хармс сделал предположение, что иные покойники – они скорее «беспокойники»… Таким вот «беспокойником» оказался и наш покойный Леонид Андреев. Неожиданный приход смерти стал истинным испытанием для его семьи: в ту же ночь едва не повесилась «мамаша»: Анастасия Николаевна была уже без сознания, когда вошедшая в комнату невестка – «тетя Наташа» ножницами перерезала шнурок. Сами похороны превратились в задачу со многими неизвестными – ни у кого из обитателей дачи Фальковского не было разрешения, чтобы поехать в Выборг за гробом, и более того – в семье на тот момент не оказалось наличных денег, не то что на гроб – на проезд до Выборга. Свято верящая в скорую победу Юденича над большевиками, Анна Ильинична ни за что не хотела хоронить Андреева «на чужбине», дело кончилось тем, что 16 сентября при небольшом стечении «колонистов» черный гроб с телом покойного был временно помещен в часовню на соседнем с Фальковскими дачном участке, дача эта принадлежала Анне Карловне Горбик-Ланге, и – по иронии судьбы – всего лишь несколько лет назад здесь беззаботно отдыхал «друг Максимушка». Что ж, Анну можно понять: убежденная в гениальности мужа – она мечтала устроить Андрееву пышные похороны на родине. К тому же покойный не раз заявлял о своем желании упокоиться на Новодевичьем кладбище, рядом с Шурочкой и сестрой Зинаидой. Но правление столь ненавидимых Андреевым большевиков установилось надолго, и гроб с покойным простоял в часовне Горбик-Ланге целых пять лет. В августе 1924 года Анне Ильиничне с пятнадцатилетним Саввой пришлось вернуться в давно покинутую Финляндию ради того, чтобы на простой телеге перевезти черный гроб с телом писателя в Мецякюля. Теперь это поселок Молодежное. Вдова и сын похоронили Леонида Андреева недалеко от его – давно проданного дома, на горе, на кладбище Картавцева, там, где уже четыре года покоилась Анастасия Николаевна. На могиле поставили деревянный крест. Здесь Леонид Андреев пролежал чуть более тридцати лет. Но эту могилу уже не нашел приехавший в 1957 году в СССР внук Вадим. Войны сровняли кладбище с землей, церковь была разрушена, и только разросшийся шиповник указал, где покоятся кости его бабушки. А праха отца там уже не было: в 1956 году он был перезахоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища в Ленинграде. Из кладбищенского «лома» был извлечен чей-то памятник – невзрачная восьмигранная гранитная стела, и по проекту «похоронных дел» архитектора Ф. А. Гепнера на добавленном к стеле круглом постаменте выбили имя: Леонид Андреев. 1871–1919.

Да, ни Анна Ильинична, ни дети Леонида Андреева так и не дождались пышных похорон писателя на родине. На Литераторских мостках лежит наш покойник вдали от главной «литературной» аллеи; точно чиновник, распоряжавшийся переносом праха, был убежден, что место Андреева – отнюдь не рядом с Державиным, Радищевым, Крыловым, Тургеневым, Салтыковым-Щедриным, Гончаровым, а где-то в стороне, в стороне…

Как только главы семьи Андреевых не стало, она немедленно «треснула»: Анастасия Николаевна переехала в Ваммельсуу и поселилась там в двухкомнатном флигеле: огромная вилла разрушалась, и приходить туда было небезопасно. Вадим отправился в Гельсингфорс, к лету 1920 года он окончил гимназию и вернулся к бабушке. Анна Ильинична с младшими детьми и тетей Наташей постоянно «переезжала» с места на место. Похоже, Анна после неожиданной смерти мужа не могла долго прожить на одном месте: она нанимала дачи в Оллила (Солнечное), в Куоккале, в Тюрисеве и на севере Финляндии.

Осенью 1920-го Вадим, случайно увидев на сосне объявление о записи в Добровольческую армию для отправки на юг России – в помощь генералу Врангелю, отбыл на «последний фронт» Гражданской войны. Так начались его скитания по свету, в семью Анны Ильиничны он больше не вернулся.

«Маточка» – Анастасия Николаевна осталась одна. С утра она со стаканом чая, рискуя поломать ноги, поднималась по шатающимся ступеням виллы в кабинет Андреева и там, надев очки, раскладывала старые газеты и читала вслух – Ленуше. Там ее и нашли мертвой в декабре 1920 года. Соседи зашли звать ее в гости – Анастасия Николаевна лежала на полу бездыханная. Так Рыжий Неугомон отправился к своему Коточке через год с небольшим после его смерти.

Анна Ильинична вскоре уехала в Германию вместе с Саввой. Вера, Тинчик и тетя Наташа еще год прожили во флигеле дома, они терпеливо дожидались Нину Карницкую, старшую дочь Анны. Девушка оформляла документы на въезд в Финляндию из советской России. Вскоре все они соединились в Германии. Семейству пришлось туго, хотя энергия Анны была воистину фантастической. Часто переезжая, она пыталась издавать книги Андреева, где-то в Европе еще ставились его пьесы, но этих денег было слишком мало для того, чтобы содержать огромную семью. В начале 1930-х они остановились во Франции, где отбросивший карьеру художника Савва сделался танцовщиком в труппе Иды Рубинштейн. Сама же Анна долгие годы содержала чайную при балете Иды, и это «жена первого – после Толстого – литератора России!». Умерла Анна Ильинична в 1948 году под Нью-Йорком.

Троих младших детей Андреева жизнь «разбросала» по миру: Савва Леонидович оказался в Аргентине, где танцевал в театре Colonnaв Буэнос-Айресе. В Аргентине он и умер. Вера Леонидовна вернулась в СССР и долгое время жила на родине своего отца в Орле, затем переехала в Москву. Валентин остался в Париже, где перепробовал множество занятий, став в конце концов техническим переводчиком. Интересно, что каждый из них, будучи взрослым, совершил свое паломничество в Ваммельсуу: Савва – когда поселок еще принадлежал Финляндии, Вера и Валентин – когда эта земля отошла Советскому Союзу. Но – в сущности – все трое прожили не такую уж страшную жизнь, если принять во внимание, какое время выпало на их долю.

Сполна вкусили «от горьких плодов» эпохи старшие сыновья Андреева – Вадим и Даниил. Оба они были поэты. Оба прошли войну. Оба носили в себе андреевскую «двойственность». Оказавшись в Германии, а потом во Франции, Вадим «заболел Россией», стремясь во что бы то ни стало вернуться в «страну на все готовых чертей». Даниил же, оставшись в Москве, «заболел Богом» и, уйдя в глубокое «подполье», вынашивал свои, в последние годы жизни записанные мистические книги. К советскому режиму он всегда относился с плохо скрываемой неприязнью…

Был вот какой эпизод в общении братьев: сразу после войны воодушевленный тем, что СССР возвращает эмигрантам гражданство, Вадим – а у него уже были жена и дочь – собрался домой и написал Даниилу, что скоро они встретятся. Умный и хитрый Даня ответил брату, что очень рад их приезду в СССР и очень ждет их – «как только Олечка закончит Сорбонну». Но дело было в том, что дочь Вадима Олечка только-только перешла тогда в шестой класс лицея. Вадим понял, что Даня транслирует ему: ДАЖЕ И НЕ ДУМАЙ ВОЗВРАЩАТЬСЯ. Семья осталась в Париже.

Встретились братья в 1957 году, когда Даниил только-только вышел из тюрьмы, десятилетнее заключение практически убило его тело, дух же оставался все так же непреклонным. За год с небольшим – от освобождения до смерти – он сумел стать Даниилом Андреевым, автором «Розы мира»… А когда изрядно постаревший Диди вошел в комнату к больному Дане, ему показалось, что перед ним в постели лежит он сам.

Да, эта семья раскололась. Рассеялось и наследие Леонида Андреева. Часть его оказалась за границей, часть – в СССР, что-то пропало во время ареста Даниила и его жены Аллы. Книга Вадима об отце больно ранила детей Анны Ильиничны. Ее отчаянные попытки распродать имущество Андреева в Ваммельсуу приводили в бешенство Даниила, который хотел передать вещи отца в Пушкинский Дом… Что ж… «Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», – как писал когда-то один из самых внимательных читателей Леонида Андреева.

К счастью, наследство Андреева не исчерпывается его имуществом и авторскими правами его наследников. Тихая смерть в Нейволе стала началом возвращения эмигранта на родину. «Мне все кажется, что Андреев жив, – записал в своем дневнике Корней Чуковский 4 ноября 1919 года. – Я писал воспоминания о нем – ни одной минуты не думал о нем как о покойнике» [599]599
  Чуковский 1. С. 118.


[Закрыть]. Мы уже знаем, что Горький, узнав о смерти Леонида Николаевича, произнес, смахивая слезу, что, в сущности, это был его единственный друг. Именно он и Чуковский пытались восстановить репутацию антибольшевика и врага Ленина Леонида Андреева на родине. Первый вечер памяти Л. Андреева прошел 15 ноября 1919 года. Когда Горький решил издать сборник воспоминаний о «друге Леониде», Чуковский немедленно предложил прочесть эти воспоминания публично. В голодном Петрограде «на развороченной» Моховой арендовали полутемный зал Тенишевского училища, где находится теперь Учебный театр Петербургской академии театрального искусства. Здесь в холоде выступили полуголодные Блок, Чуковский… Публики было мало, несмотря на афиши, которые накануне собственноручно изготовил Корней Иванович, повторяя на все лады: «…и главное, главное, главное– я уверен, что Андреев жив» [600]600
  Там же. С. 121.


[Закрыть].

Второй вечер, на котором Горький выступил со своими воспоминаниями, был уже в Москве, в зале консерватории 18 февраля 1920 года. Через два года появилась книга о Леониде Андрееве: воспоминания Горького, Чуковского, Блока, Чулкова, Зайцева, Телешова, Замятина, Белого выпустил Зиновий Исаевич Гржебин, имевший собственное издательство и при большевиках. В 1924 году вышла небольшая книжечка профессора Николая Николаевича Фатова «Молодые годы Леонида Андреева», где автор собрал устные воспоминания о нашем герое у живых тогда еще свидетелей его детства и юности. В 1930-е – не без хлопот Горького и Чуковского – в Москве появился еще один сборник памяти Андреева – «Реквием», собирали и редактировали его сын Андреева Даня и Вера Беклемешева, бывшая когда-то не только секретарем издательства «Шиповник», но и возлюбленной Андреева. После смерти Горького о Леониде Андрееве стали вспоминать все реже и реже. В зонах, где жила вытесненная из России русская интеллигенция, Андреева читали, издавали и даже ставили, на родине писателя – его забывали, снимали с афиш, вычеркивали. Но «…главное, главное, главное —я уверен, что Андреев жив».

Так оно и было. Большевики не смогли смахнуть книги Андреева с полки российской словесности, не смогли они и «смыть» память о писателе с огромного пространства России, и как только тоталитарные путы чуть-чуть ослабли, книги Андреева появились снова. Правда, это были лишь «избранные места» – по большей части реалистические повести, рассказы и пьесы.

С середины 1950-х годов на родине писателя стало формироваться славное «племя андрееведов»: исследователей его жизни, творчества, наследия. А потом андреевские рассказы ввели в школьную программу по литературе. А потом – уже во времена перестройки – издали и «запрещенного Леонида Андреева», выпустили собрание его сочинений, и тут уж каждый, кто хоть раз в своей жизни прочел «Тьму» или «Петьку на даче», мог смело повторить за Чуковским: «…и главное, главное, главное– я уверен, что Андреев жив».

Андреев жив. Он вернулся и с каждым годом становится все более читаем и почитаем, а русская сцена давно уже тянется к полке с его драмами, и это не только легкая добыча – «Дни нашей жизни» или «Екатерина Ивановна», – уже поставлена «Жизнь человека», а завтра – на столичных подмостках появится и будет швырять зрителям колючие андреевские слова «несчастный», «бессмертный в числах, но еще не родившийся для жизни» дух – Анатэма.

Да, Леониду Андрееву – как и при жизни – все еще не хватает статуса – его место и вес в классическом наследии до сих пор не определены. Да и фигура самого писателя все еще не стала мифологической – как сделались героями романов, пьес и анекдотов его великие предшественники Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой. Однако и это – не за горами. Вееи, сотте le Cid– красив, как Сид, говорят французы, а я слышала и уже не раз: красив, как Леонид Андреев.

Народная любовь к писателю Леониду Андрееву – несомненна, несомненно и то, что с годами она только растет. Уже есть несколько сайтов его имени, множатся сайты «друзей Леонида Андреева», его имя так или иначе крутится в нашем сознании, и – как мне кажется – это вполне естественный и органичный для нашей культуры процесс. Так что как бы не пришлось в третий раз переносить прах нашего «беспокойника»…

Когда-то Борхес – а точнее, один из его героев размышлял над вопросом: а так уж ли необходим был миру роман «Дон Кихот»? И что бы изменилось, не будь этот текст написан? Я полагаю, Леонид Андреев был совершенно необходим и – вовсе не потому, что оказался предтечей нескольких «измов». Все эти «измы» благополучно появились бы на свет и без Леонида Андреева. Но – если бы не он – какая проза осталась бы нам от Серебряного века? Белый и Сологуб? Но они – для умников. Рафинированный Бунин? Но и он – не для каждого, а Леонид Андреев – для всех. А кроме того, лично мне кажется, что именно Андреев обессмертил важнейшую для русского сознания веху – ярко и правдиво обрисовав фигуру юноши или девушки, с идеей в голове и бомбой в кармане. И если бы не Леонид Николаевич – фигура русского революционера в нашей литературе так и осталась бы карикатурной – будь то карикатура Горького или Достоевского. Но дело даже не в этом. Андреев был и автор, и герой своего времени. Да, его не пытали в застенках ЧК, не водили расстреливать к серому забору, но все-таки все противоречия своей переломной эпохи он чувствовал как собственную болезнь. Как ни странно, история этой болезни – записанная в книгах Андреева – это все еще, до сих пор – история нашейболезни. А следовательно – захватывающее чтение.

«…и главное, главное, главное– я уверен, что Андреев жив».