Текст книги "Цвет надежды"
Автор книги: Наталья Способина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 64 (всего у книги 92 страниц)
Вот и отдыхали. Гарри будто в рот воды набрал, Рон тоже был хмур и молчалив, Гермиона задумчива. О произошедшем не было сказано ни слова.
– Может, сходим к Хагриду? – наконец не выдержала тягостного молчания девушка.
Гарри пожал плечами, Рон что-то промычал. Гермиона встала, приняв это за согласие.
Посещение Хагрида тоже не развеселило. Поболтали, попили чаю, немного посмеялись над детенышем очередного монстра, которого Хагрид любовно называл «деткой» и сетовал на то, что смех друзей его пугает. И отправились восвояси.
Остаток дня прошел по тому же невеселому сценарию. Разве что к компании добавилась Кэти, которой удалось слегка расшевелить Гарри. Вечером он даже начал улыбаться. Гермиона с Роном переглянулись и посчитали это добрым знаком.
Успокоившись, Гермиона отправилась спать, предварительно вытребовав у Рона обещание не сводить с Гарри глаз.
Сидя в своей комнате, она с тоской сжимала подушку. Злилась, ненавидела, сердилась и отчаянно переживала за слизеринца, который наверняка видел десятый сон. Мог бы хоть весточку прислать.
Было отчего-то тревожно.
* * *
Рон вышел из душа и посмотрел на кровать друга. Полог был задернут.
– Гарри, – шепотом позвал он. – Спишь?
Гарри не ответил. Рон чуть отдернул полог, увидел очертания тела и со вздохом устроился на своей кровати. Спать сегодня не придется. Мало ли что взбредет в голову Гарри Поттеру. Если бы Рон Уизли догадался повнимательнее рассмотреть постель друга… Но мы ведь видим то, что хотим видеть.
Неслышно отворилась дверь в коридор, кто-то из припозднившихся учеников протиснулся в проем с портретом, удивленно оглянувшись на толкнувшую его пустоту… Мантия-невидимка – удобнейшая вещь.
Гарри Поттер быстрым шагом шел по коридорам Хогвартса. Его путь лежал к месту, которое они покинули утром. Сердце стучало ровно, на душе было спокойно. После принятого решения он сразу успокоился. Образ Гермионы еще заставлял сомневаться в правильности выбора, но он вспоминал о мальчике, бьющемся в судорогах на полу, и сразу все вставало на свои места. Все, находящиеся рядом с ним, в опасности. Малфой прав, и Забини права. Гарри сделает этот шаг, и всем сразу станет легче.
Родных у него не было, а о друзьях и семействе Уизли он старался не думать. Они вместе. Они переживут. Они сильные. Как часто мы делаем страшные глупости во благо.
В нужном коридоре было сумеречно и прохладно. Юноша отбросил мантию на пол и шагнул к стене. Свечения не было. Ну и что с того? Гарри провел ладонью по холодному камню. Постучал.
– Ну же давай, – негромко проговорил он. – Открывайся, черт тебя подери! Ну же!
Он ударил раз, другой. Пальцы занемели от удара. Тогда он сжал кулаки, и, в исступлении молотя ногами и кулаками по стене, выкрикнул:
– Ну же! Открывайся! Вот он я! Слышишь?
Стена не отвечала. Это была обычная холодная стена, и ей не было дела до его криков. Ей не было дела даже до ударов, отдававшихся болью в разбитых кулаках.
– Поттер! – раздалось за спиной. – Мне уже можно вызывать бригаду из Мунго или еще понаслаждаться спектаклем?
Юноша резко оглянулся. На подоконнике в нескольких метрах от него сидел Драко Малфой. Будто и не уходил. Хотя нет, вместо школьной формы на нем было что-то черное. Отсюда не видно. Значит, вернулся.
– Какого черта… – пробормотал Гарри. – Что ты здесь делаешь?
Слизеринец спрыгнул с подоконника, отряхнул ладони, а потом доверительным тоном сообщил:
– Не поверишь, наблюдаю за тем, как один полоумный в… – быстрый взгляд на часы, – два часа ночи стучит лбом в стену с криками «откройся! Откройся!».
Он очень похоже передразнил Гарри.
– Зачем ты здесь? Боишься, что проход откроется? – Гарри не отреагировал на издевательства. Он не будет реагировать на слова этого придурка. У него есть дела поважнее.
– Нет. Просто не спалось, в комнате скучно, а тут такой спектакль. Я знал, что ты придешь. Значит, мантия-невидимка. Так вот как тебе удавалось…
– Скучно? А что так? Забини уже не веселит? – в голосе Гарри прозвучал сарказм.
– Еще слово в том же духе, Поттер…
– И что? Что ты сделаешь, Малфой? Пожалуешься папочке? – все-таки не выдержал – в голосе появилась злость.
С секунду слизеринец молчал, стараясь взять себя в руки, а потом ухмыльнулся:
– Ну, мне хотя бы есть кому пожаловаться. Согласись, Поттер.
Кулак Гарри уже летел в лицо слизеринца, а сам он еще отстраненно думал: «Почему Малфою всегда удается вывести меня из себя, не прилагая никаких усилий?».
Слизеринец увернулся, но не слишком ловко – кулак задел скулу, и юношу отбросило к стене. Со вторым ударом Гарри помедлил. Малфой рисковал сегодня. Плевать, что он подонок. Неважно, что делал это исключительно для Забини.
– Убирайся отсюда, – зло выговорил Гарри, отступая на шаг.
– Только после тебя, – в тон ему ответил слизеринец, отлепляясь от стенки и вытаскивая волшебную палочку.
– Ты что тупой? Не понимаешь нормальных слов?
– Нет, это ты тупой! – слизеринец зло потер ушибленное место. – Какого черта ты лезешь на рожон?
– Это мое дело!
– Кто там, милая?
Из-за угла послышались шаркающие шаги. Оба юноши оглянулись. Гарри метнулся к мантии, схватил ее и… набросил на застывшего у стены слизеринца. Почему? Зачем? Он не мог ответить на этот вопрос. Наверное, пресловутое благородство, о котором все время твердит Малфой. Сиюминутное решение. Наитие.
– Так-так, – появившийся из-за угла Филч радостно потирал руки. – Ну, наконец-то, Поттер!
Гарри сглотнул, приготовившись врать о причинах своего присутствия здесь.
– Никак волшебная дуэль, мистер Малфой?
Что? Гарри, оторопев, оглянулся на взъерошенного слизеринца, который тут же швырнул в него мантию. Вот и делай добрые дела. Мантию захотелось выстирать. Интересно, а мантии-невидимки можно стирать? Нужно будет спросить у Гермионы. Или хотя бы очищающие заклятия использовать…
Вся эта чушь упорно гнездилась в его голове, пока он шагал за радостным Филчем, бросившим им короткое:
– Следуйте за мной.
Наверное, если бы здесь не было Малфоя, Филч бы заливался соловьем, рассказывая Гарри о том, что бы он с ним сделал. Сейчас же завхоз молчал. Лишь лицо светилось злорадством. Интересно, за сквибом идут два волшебника. Шибануть заклятием, стереть память, и все. А ведь нет. Идут, как бычки на расправу. «А вообще во всем виноват Малфой», – подвел Гарри итог глупостям, пронесшимся в голове за считанные секунды.
– Идиот, – обратился он к идущему рядом слизеринцу, – на кой черт ты это сделал?
– Свои идиотские благородные замашки оставь для девочек из Гриффиндора. Их, может, и поразишь.
– Это был здравый смысл, Малфой. Хотя ты о таком понятии, наверное, и не слышал. Одному проще объяснить, что делал в этом коридоре. А двое, да еще мы с тобой – это уже дуэль.
– Вот и замотался бы в свою тряпку сам, а я бы нашел общий язык с Филчем.
В словах слизеринца был резон, но ему, в жизни не испытывавшему того, что выпало на долю Гарри, разве объяснишь?
– Запугал бы его папочкой? – съязвил гриффиндорец.
Слизеринец не ответил. Гарри удивленно оглянулся на отставшего Малфоя и увидел, как тот молча падает на пол.
Что было потом, Гарри помнил смутно. Филч вызвал Помфри. Долгие объяснения, уверения, что он не накладывал заклятий. Снейп, старающийся испепелить взглядом, Макгонагалл, сердито поджимающая губы. Они все хотят правды. И Гарри готов сказать правду, но не Снейпу, которому не доверяет ни на йоту, и не Минерве Макгонагалл, которая сейчас настроена лишь карать. Он скажет Дамблдору, когда тот вернется. Несколько часов ничего не решат. К тому же никто из этих людей не в силах его понять.
Краем уха он слышит диагноз, поставленный Малфою. «Нервное истощение». Его отпустили, но Филча отрядили в провожатые до самой гостиной.
А потом было утро… Столько от Гермионы он не слышал, пожалуй, за все годы знакомства. И гневные речи о его безрассудстве и эгоизме: как он мог не подумать о них. И вопросы, что именно сказал Малфой, и действительно ли Гарри не накладывал на него заклятия. Он рассказал все, как было. Не утаил и свой удар.
Гермиона прижала ладонь к губам, Рон промолчал. Однако хмурился в течение всего рассказа. Потом от Гермионы получил уже Рон за то, что плохо смотрит за другом. Гарри попытался возмутиться, но девушка завелась всерьез. Он почти не помнил, что она говорила. Помнил лишь ее тоненькие пальчики, которые она заламывала в течение всего выговора. Ему так хотелось сжать ее руки, которые покраснели от столь активной жестикуляции. Хотелось поцеловать каждый пальчик и осознать наконец, что он мог умереть этой ночью, но не умер. Что это счастье – видеть ее и Рона. Но он просто стоял и смотрел на ее руки, не в силах сделать шаг вперед, не слушая, что говорят ее дрожащие губы. В этот миг он даже не чувствовал себя полностью живым.
* * *
На следующий день Гермиона ушла спать, предварительно отняв у Гарри мантию-невидимку, и еще раз проведя воспитательную беседу с хмурым Роном.
У себя в комнате она сидела на кровати, обхватив колени, и смотрела в окно. Да, в лазарет не пускают сов. Но это понимала голова. Сердце же отчаянно колотилось из-за каждого шороха и скрипа.
На следующий день его не было на уроках. Гермиона поняла, что дело серьезно. В лазарете до сих пор находился Брэнд. Мадам Помфри заверила Гермиону, что с мальчиком все в порядке еще в день инцидента. Брэнд должен был проспать около трех суток и полностью восстановиться. Навещать его было бессмысленно. Но вечером третьего дня Гермиона направилась в больничное крыло. Сердце колотилось, а совесть жалила змеей. Да, она убедилась, что с Гарри все в порядке. Он в компании Кэти, и сидеть с ними третьей лишней глупо. Но совесть ведь знала истинную причину ее похода в лазарет.
У Брэнда она побыла ровно две минуты. Посмотрела на мирно посапывающего мальчика, коснулась прохладного лба, поправила подушку и вышла из-за ширмы. Дошла до второй занавешенной кровати. Стояла долго, прислушиваясь к шорохам и звукам. Но там было тихо. Видимо, второй пациент спал. Рука сама потянулась к ширме, но девушка ее отдернула. Она не станет заглядывать к этому несносному человеку. Он спровоцировал Гарри, он вечно говорит гадости, он… Как же она по нему скучает!
Гермиона обхватила себя за плечи и резко развернулась к выходу. Ведет себя, как последняя дура.
– Может, ты все же заглянешь, или тебе больше нравится стоять там?
Девушка осторожно отодвинула ширму. Сердце стучало, как сумасшедшее.
– Как ты догадался?
– Солнечный свет, – пояснил он.
– Не поняла…
– Солнечный свет высветил твою тень.
Она посмотрела на бледное лицо и тут же отвела взгляд от его глаз. На тумбочке стоял стакан воды, и лежала книга по рунам. Та самая, которую дал Брэнд. Гермиона неловко потопталась у входа. Стула для посетителей не было, видимо, Забини садилась прямо на кровать. Уподобляться Забини девушка не стала – осталась стоять.
– Гарри мне все рассказал.
Молчание. Лишь внимательный взгляд.
– Зачем ты все время напоминаешь ему о том, что он сирота?
– Так легче его разозлить, – пожал плечами слизеринец.
– Боже мой, какой же ты жестокий. Зачем? – бессильно проговорила Гермиона.
Драко Малфой на миг прикрыл глаза. Он мог бы рассказать, что ему нужно было любым способом отвлечь Поттера от стены. Ведь он не знал, как поведет себя проход в присутствии жертвы. Лично Драко не знал других способов увлечь гриффиндорца. Только уколоть. Заставить забыть в своей ярости обо всем на свете. Драко это умел и пользовался этим. Но не говорить же правду Грейнджер. Она не поймет. Для нее нежная душа Поттера – святое. Ничто не может оправдать попытки ранить его.
– Он забавно злится, – подал голос Драко.
Не стал открывать глаз, чтобы не видеть ярости и ненависти. Через минуту взглянул на еще колышущуюся ширму.
Все правильно. Все так и должно быть.
* * *
Дни летели с сумасшедшей скоростью. Рождество не просто стояло на пороге, оно во весь голос возвещало о своем приближении. Оно пело рождественскими мелодиями из музыкальной гостиной. Оно с каждой минутой одевало замок в украшения и ожидание чуда.
Повсюду сновали взбудораженные студенты. Все сбились с ног в поисках подарков и попытках придумать сюрпризы. Кажется, сами стены старого замка были пропитаны праздником. То здесь, то там вспыхивали маленькие фейерверки, а серый камень пестрел узорами из шаров и гирлянд.
Раньше подобное радовало. Но сейчас Гермиона Грейнджер с тоской наблюдала за этим великолепием. И дело не только в ностальгии – последнее Рождество в Хогвартсе. Дело было совсем в другом. Его парта пустовала, так же как и его место в главном зале. Девушка с грустью понимала, что скучает. И ничего не может с этим поделать.
Несколько раз за эти дни она доходила до дверей лазарета и поворачивала обратно. Брэнд уже вовсю резвился в группе первокурсников – повода посетить лазарет не было. Хвала Мерлину, Брэндон ничего не помнил. Ему объяснили, что у него случился обморок в результате переутомления. На первом курсе действительно сложная школьная программа. Да еще привыкнуть в распорядку, да еще дополнительные занятия… которые, к слову, решили отменить по причине вполне приличной успеваемости первокурсников. Макгонагалл вынесла благодарность Гермионе. Снейп, надо полагать, Малфою.
Вот еще одна «хорошая» новость. К мукам совести на тему лжи во спасение добавлялись все новые и новые проблемы.
Тревожил Гарри. На него в последние дни нападало такое беспричинное веселье, что Гермиона тихо паниковала. Кэти уверяла, что Гарри давно не был таким милым и замечательным. Гермиона с Роном и Джинни, в общих чертах посвященной в историю, переглядывались и согласно качали головами. Гарри о прошедших событиях говорить отказывался, уверял, что он в полном порядке. В доказательство много смеялся, шутил. На что Джинни как-то заметила: «Как перед бедой».
Но здесь Гермиона сделать ничего не могла. Оставалось ждать.
Вечерами она сидела в своей комнате, ожидая стука в окно. Понимала, что не дождется, но все равно ждала.
А еще она вновь начала рисовать. Получалось не так хорошо, как в детстве. Но рисунки стали более зрелыми, а заодно и более грустными. Она их никому не показывала и, вдоволь налюбовавшись, сама сжигала, убеждая себя, что вместе с холстом сгорят все глупости, которыми забита ее голова. Глупости сгорать и не думали.
Вечером, предшествующим Рождественскому балу, в ее окно постучали. Боясь поверить, боясь ошибиться, она распахнула тяжелую раму. Холодный ветер с колючим снегом ударили в лицо. Филин. Записка.
Птица выпорхнула, едва девушка успела отцепить записку. Не ждет ответа?
Она отложила пергамент, стараясь заставить сердце биться ровнее. Закрыла окно, подбросила дров в камин, посмотрела на свое отражение в большом зеркале – перепуганный взгляд уверенности не придал. А потом быстро развернула записку.
«Буду в 20:00 в кабинете прорицаний»
И все… Девушка сердито отбросила пергамент.
– Ну и будь на здоровье! – заявила она ни в чем не повинному листку.
Часы показывали 18:27.
Ужин прошел, как в тумане. Его место снова пустовало, а Гермиона никак не могла вникнуть в суть вопроса Невилла.
19:00.
Она нервно расхаживает по комнате.
19:20.
Садится читать, но понимает, что приходится по пять раз перечитывать каждый абзац, а смысл все равно ускользает.
Она не пойдет. Ни за что не пойдет.
Она в этом уверена. И плевать на радостно стучащее сердце. Она не пойдет. «Ясно тебе, надутый самовлюбленный болван!»
20:00.
На душе становится пусто, а пламя камина никак не может согреть озябшие руки.
20:10.
Нестерпимо хочется плакать неизвестно отчего. Хочется прекратить это безумие. Хочется забыть о записке. Не думать.
В 20:15 она быстро спускается по лестнице, на ходу натягивая теплую кофту.
– Гермиона, ты куда?
Она не слышит вопроса Джинни. Ноги сами несут по темным коридорам. То и дело душу захлестывает отчаяние. Не дождется. Не дождется. Дура!
Девушка распахнула дверь кабинета прорицаний, когда наручные часики показывали 20:35, и замерла на пороге. Сперва показалось, что комната пуста, и Гермиона едва сумела подавить готовый вырваться всхлип.
В кабинете царил полумрак, но стоило шагнуть внутрь, как импровизированная луна осветила все ярким светом. В глубине кабинета на плато, заменяющем письменный стол, чуть ссутулившись, сидел Драко Малфой.
Девушка сделала несколько шагов. Остановилась, посмотрела на него, быстро отвела взгляд и негромко произнесла:
– Не думала, что ты дождешься.
– Ты пришла сюда побыть в одиночестве? – он усмехнулся.
Гермиона не улыбнулась в ответ. Прошла по комнате, коснулась рукой искусственного кустарника, совсем не отличимого от настоящего.
– Почему ты сидел в темноте?
– Ставил опыт. Оказывается, если десять минут вообще не двигаться – свет гаснет.
Гермиона вздохнула.
– Тебя давно выписали?
Этими ничего не значащими вопросами, а скорее деловым тоном, которыми они задавались, девушка хотела убедить себя в том, что все хорошо, заставить сердце биться ровнее, а не замирать при звуках его голоса. Дать ему понять, что он не хозяин ситуации – она вообще не хотела приходить. Да мало ли глупостей сейчас приходило в голову, заставляя неловко теребить листья кустарника и не смотреть в его сторону.
– С час назад.
Сердце все-таки остановилось и пропустило пару ударов. Час назад? И сорок минут этого времени он здесь? Не с Забини, не с кем-то еще, а здесь, ждал ее? Глупое сердце понеслось вскачь, а сама девушка закусила губу, чтобы не улыбнуться.
– Как Брэнд? – он подхватил ее игру в вопросы-ответы.
– Он хорошо, ничего не помнит. В общем… все в порядке. Спасибо.
Она наконец-то оглянулась. Он сидел все в той же позе, втянув голову в плечи. В эту минуту он был таким трогательным, что внутри что-то сжалось.
– Этот проход… Те, кто его открыл, узнают, что это ты?
С секунду он смотрел в ее глаза, а потом просто кивнул. Гермиона шумно втянула носом воздух и, стараясь, чтобы голос не дрожал, спросила:
– И что они сделают?
Пожатие плечами. Этот человек не пытался вызвать жалость, он просто и коротко отвечал на ее вопросы.
– Но ведь ничего страшного они не сделают? – лихорадочно заговорила девушка. – Ведь они… они не посмеют… Ты же не виноват. Это же…
– Да не бери в голову, – он подмигнул. – Все нормально.
И этот легкомысленный жест смел все ее хладнокровие и вышвырнул прочь доводы, которые она пестовала целую неделю. Гермиона и сама не заметила, как бросилась к юноше и крепко обняла его за шею. Сейчас, когда он сидел на парте, они были одного роста. Прижимаясь щекой к его щеке, она бессвязно шептала:
– С тобой не должно ничего случиться. Это неправильно. Я… Я… Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло. Пообещай, что все будет хорошо. Я не вынесу, если что-то случится, я…
Драко Малфой крепко обнял ее и зажмурился, вслушиваясь в лихорадочный шепот. Никто. Никогда. Не говорил подобных слов. И их простая искренность била по нервам сильнее заклятий. Он гладил ее волосы, затянутые в тугой хвостик, и старался запомнить это мгновение навсегда, раствориться в нем.
– Я раньше почти не плакала, а теперь все время плачу, – досадливо всхлипнула она у его уха. – Как протекающий котел, честное слово.
Он рассмеялся. О нем никогда так не плакали. Это было приятно, трогательно и… больно. Он не хотел ее слез.
– Не плачь. Слышишь. Лучше улыбнись. Ну, для меня… пожалуйста.
Она отклонилась, стараясь не смотреть в его глаза. Покрасневший нос, мокрые дорожки, которые она старательно стирала со щек.
Продолжая удерживать ее одной рукой, второй он достал носовой платок. Осторожно стер слезы. Она стояла, зажмурившись, и негромко всхлипывая.
– Ну улыбнись же, – попросил он.
Она постаралась улыбнуться, не открывая глаз.
– Подлог! – возмутился юноша. – Это не улыбка.
Теперь она улыбнулась по-настоящему.
– Посмотри на меня, – попросил он.
Она медленно открыла глаза.
Прошла минута, другая, а они все смотрели в глаза друг друга. Улыбки давно исчезли. Два взгляда были серьезны, как никогда. А еще в них было что-то… То, о чем каждый боялся сказать вслух, чему названия не давал даже в мыслях. Он провел большим пальцем по ее щеке, она нежно коснулась его виска.
Он потянул вниз ее резинку для волос, заставив каштановые пряди рассыпаться по плечам. С восхищением оглядел ее. Гермиона могла поклясться, что ему нравятся ее волосы, но ведь он никогда в этом не признается.
Мгновение – и он притянул ее к себе в поцелуе. И не было слов и мыслей. Не было вчерашнего дня и не было завтрашнего. Было лишь это мгновение, растянувшееся на целую жизнь.
Вечность спустя он оторвался от ее губ и еще сильнее обнял ее. Глухо произнес:
– Пообещай, что никогда не будешь плакать.
– А ты пообещай, что с тобой не случится ничего плохого.
– Я могу обещать только то, что зависит от меня.
Где-то она уже слышала эти слова… Гермиона отклонилась, заглянула в серые глаза.
– Я боюсь за тебя.
Он передернул плечами и вновь подмигнул.
– Мои манеры пинают меня ногами. Я сижу в обществе дамы.
– О!
Гермиона сделала два шага назад, и он спрыгнул с парты. Она привычно подняла голову.
– Жаль. Мне нравилось, когда мы были одного роста, – она улыбнулась.
– Это легко устроить.
Он галантно протянул ей руку и как-то неловко шагнул.
– Что с тобой?
– Все нормально.
– Тебе наверняка прописали постельный режим.
Судя по его виноватому взгляду, она угадала.
– Драко Малфой, марш к себе в комнату!
– Ну, ты же не последуешь за мной. А через камин разговаривать как-то нелепо.
– Сядь ты, Мерлина ради, куда-нибудь! – взмолилась Гермиона.
Она вдруг почувствовала себя ответственной за этого человека. Он послушно присел у того самого дерева, под которым они целовались в прошлый раз. Гермиона покачала головой и присела рядом. Он похлопал по месту рядом с собой. Она послушно пересела ближе. Потом подумала и устроилась на его плече. В эту последнюю встречу она могла позволить себе подобную вольность. Ведь это – в последний раз. Еще столько вопросов, столько сомнений, но почему-то говорить не хотелось. Хотелось вечно слышать биение его сердца и чувствовать его запах. Совесть, безжалостно терзавшая ее всю неделю за мысли о слизеринце, отступила перед этой последней встречей.
– О чем ты думаешь? – негромко спросил он, теребя прядь ее волос.
– О твоем медальоне, – соврала она.
– Медальоне? А когда ты его видела?
– Когда удаляла твои порезы.
Гермиона умолчала, что впервые видела его несколько месяцев назад при странных обстоятельствах.
– Это волшебный медальон. Его подарила Мариса на мое тринадцатилетие. Толком не объяснила, для чего он. Просто просила никогда не снимать. Я сначала поупирался из вредности. Но, признаться, он мне понравился.
– Можно посмотреть?
– Да.
Он чуть пошевелился, оттягивая ворот свитера и доставая цепочку. Тяжелый медальон лег в ее ладонь. Оскаленный дракон тут же уставился на нее своими глазками-бусинками.
– Ужас. Он на меня смотрит.
– Да, Блез его тоже за это терпеть не может.
Он и сам не заметил, как имя невесты сорвалось с губ.
– Мне он нравится, – тут же откликнулась Гермиона.
Не то что бы ей нравился этот маленький монстр, но не хотелось быть похожей на Блез Забини.
– Ты пойдешь на бал с Блез?
Он вздохнул, с минуту помолчал, а потом проговорил:
– Вероятно.
– А как у вас приглашают? На бумаге с гербовой печатью? – зачем она это говорила?
Наверное, чтобы что-то понять в нем, в себе, в их непонятных отношениях.
– Да я, вообще-то, пока никак не приглашал…
– Кавалер, называется.
– Ну так если это и так понятно, зачем приглашать?
– О Боже, неужели непонятно? Любой девушке приятно проявление внимания!
Ну вот. Сидит рядом с ним, так, что ближе просто некуда, и устраивает личное счастье собственной соперницы. Как он когда-то сказал: «В Гриффиндор берут исключительно психов…». В этом есть смысл.
Драко пожал плечами. Наступила тишина, которую юноша нарушил первым:
– А ты?
– С Невиллом, – откликнулась Гермиона, вспомнив, что Невилл и правда ее приглашал, и она обещала подумать.
– С Лонгботтомом? – он фыркнул.
– А что тебя так смешит?
Гермиона старательно заправила медальон за ворот его свитера и чуть отодвинулась, взглянув в серые глаза.
– Просто… вы будете странно смотреться. Он неуклюжий и…
– Он чудесный. И знаешь, зря ты так о нем. Если бы ты знал, какая у Невилла непростая судьба, и…
– Я знаю.
– Знаешь?
– Моя мать финансирует отделение, в котором лечатся его родители.
– И ты, зная это, продолжаешь над ним издеваться? – поразилась Гермиона, автоматически отодвигаясь. Он усмехнулся этому жесту.
– Гермиона, неужели ты думаешь, что для него было бы лучше, если бы все вздыхали и рыдали над его судьбой? Он сам скрывает это. И правильно делает. Это показывает то, что он сам не хочет жалости и участия. Так почему я должен ее проявлять? Почему я должен унижать Лонгботтома слезливыми вздохами?
– Но ты… – Гермиона поразилась подобной жизненной философии, – ты всегда издеваешься над ним.
– Да, – легко согласился он. – Он забавный. А издевательства, как ты выразилась, закаляют его. Поверь, если бы с ним все носились, он бы до сих пор не знал, как подходить к метле и устанавливать котел. А так стал вполне нормальным парнем.
– Ты странный, – резюмировала Гермиона.
– Давай не будем говорить о Лонгботтоме… – лениво протянул он.
Она пожала плечами. Наступила тишина, изредка нарушаемая звуками этого псевдолеса. Гермиона искоса посмотрела на слизеринца и перехватила его такой же вороватый взгляд. Он притянул ее к себе, заставив устроиться на его плече. Гермиона вдохнула уже знакомый запах и снова улыбнулась. С ним было здорово просто молчать. Как-то по-особенному. Давным-давно она читала, что с близким человеком хорошо не только рассуждать, спорить, что-то доказывать, но и просто молчать. Тогда она поразилась подобной мысли. С Роном и Гарри она всегда чем-то себя занимала. Обычно книгами. С Малфоем же было хорошо даже в этой нереальной тишине, и девушка внезапно подумала, что сама себя загнала в ловушку. Стало очевидно: сколько бы времени ни прошло, она не забудет эти мгновения тишины и недосказанности. Любовь? Гермиона не знала. Она просто сидела, слушая стук его сердца и ощущая щекой мягкую шерсть его тонкого свитера.
Минутки текли одна за другой, а они все не желали вспоминать о времени. Она закрыла глаза, а он легонько щелкнул ее по носу, испугав. Она в ответ шлепнула его по руке. Было легко и радостно. А потом они пытались повторить опыт по выключению света. В первый раз на пятой минуте Драко чихнул, а во второй раз на третьей минуте Гермиона прыснула, представив себе эту картину со стороны.
Они спорили, болтали о Брэнде и необходимости следить за порядком на школьном балу. Улыбки, тепло и смех. А потом неожиданно веселье исчезло, и остались лишь два поразительно серьезных взгляда. И снова его губы томительно-нежно переворачивают ее мир вверх дном. А потом исчезает эта тягучая ласка, и появляются нетерпение, страсть, какое-то отчаяние. И Гермиона отвечает так, как может и чувствует, так, что оба начинают задыхаться. Да, у нее нет опыта, нет навыков в искусстве любви, но она чувствует, как дрожит его рука, поглаживающая ее спину поверх тонкой ткани рубашки – теплая кофта давно отброшена в сторону. А значит, есть что-то важнее опыта. Есть искренность, и она способна творить чудеса. Внезапно Гермиона осознает, что не хочет его отпускать. Никогда. И это открытие заставляет задохнуться от неожиданности. Он – ее. Это же так очевидно. Почему она не замечала этого столько лет? Прохладная ладошка неловко цепляет край его свитера и быстро, словно боясь передумать, ныряет под теплую ткань. Ощущение горячей кожи заставляет ее вздрогнуть, а его задохнуться. Гермиона запоздало думает, что, наверное, это неприятно, когда твоей спины касается ледяная рука.
– Я погреться, – виновато объясняет она между лихорадочными поцелуями.
Он отклоняется и смотрит ей в глаза, потом берет ее вторую ладонь и, на миг поднеся ее к лицу и согрев дыханием, задирает свой свитер. Гермиона по-детски зажмуривается, отчаянно стараясь не краснеть. Но щеки пылают, когда вторая ладонь прижимается к его коже.
«Волшебное дерево», – успевает подумать Гермиона. Второй раз на этом месте она чувствует себя безгранично счастливой.
Он осторожно опускает свитер, укрывая ее руки. А девушка все боится открывать глаза и смотреть на него, хотя знает, что не увидит насмешки над ее глупым поведением. Она боится увидеть в его глазах что-то новое.
И снова губы. И его руки, на плечах, на спине, путаются в каштановых локонах.
И это – счастье. Так просто. Сколько лет люди пытаются открыть формулу счастья. А Гермиона Грейнджер сумела это сделать за несколько минут.
Руки давно согрелись, но их совсем не хочется высвобождать из сладкого плена. Тонкие пальчики робко рисуют узоры на его спине, чувствуя, как по его коже бегут мурашки.
Вечность. Пусть это будет вечность.
Но вечность заканчивается быстро. Юноша резко отодвигается и, отводя взгляд, сбрасывает челку с глаз, потом смотрит на часы. Брови взлетают вверх.
– Без двадцати двенадцать.
Голос звучит хрипло и как-то преувеличенно бодро. Гермиона с сожалением в последний раз проводит по его спине. Нужно же закончить узор. А там на цветке как раз одного лепестка не хватало. С улыбкой видит, как он зажмуривается и не открывает глаз, пока ее руки не оказываются на свободе.
И снова два взгляда, пытающихся что-то сказать, и нервные улыбки, и неуверенность, и снова молчание о самом главном. Наконец он встает и галантно протягивает ладонь, задорно объявляя:
– Все. Отбой. От греха подальше.
– А грех уже близко? – дрожащими губами улыбается Гермиона, принимая протянутую ладонь.
– Ты не представляешь, насколько, – усмехается юноша.
И видеть его вот таким искренним и неуверенным – тоже счастье. И эта улыбка. Помнится, Гермиона завидовала тому, как он улыбался Забини, полагая, что никогда не увидит подобного. Так казалось тогда. Но это была другая жизнь. Вечность назад. Сейчас же он рядом. И его совсем мальчишеская улыбка, от которой вспыхивают искорки в серых глазах, то и дело озаряет мир вокруг. Ее мир.
Он галантно помог ей надеть кофту, она присела в реверансе в ответ. Он учтиво поклонился. Было смешно и легко.
Они покинули кабинет, держась за руки. И плевать было на то, что кто-то может их увидеть. Плевать на все, кроме тепла рук и стука сердец. Так думала наивная Гермиона, пока не свернула за угол и едва не врезалась в декана Слизерина.
И что ему не спится ночами?
Впрочем, рефлекс оказался быстрее мыслей. Гермиона резко выдернула ладонь из руки слизеринца и отчаянно захотела провалиться под землю.
– Минус двадцать баллов, – в голосе Снейпа послышались металлические нотки, – Слизерин.
