Текст книги "Чужая (СИ)"
Автор книги: Наталья Семенова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Глава 16. Никита
– Вы – трое, за мной! – командует куратор, поймав нашу команду перед началом работ в курятнике.
Я, Ева и Агеев переглядываемся между собой и отправляемся вслед за ним.
– Удачи с наказанием! – желает нам в спины Безруков.
Ева, обернувшись, скупо улыбается ему и прибавляет шаг. Хочет держаться от меня подальше, ведь на зарядке и в столовой ей это не удалось.
Я улыбаюсь, вспомнив её смущение, а затем и вспышку злости, когда мне удалось, обогнав девчонку на лестнице, поцеловать её в щёку. Вот крику-то было...
Бесшумно подхожу к Еве со спины и выдыхаю у её уха:
– Есть идеи, куда нас ведут?
Меня веселит то, как она вздрагивает от испуга, а затем бросается от меня прочь, как от огня.
– Я с тобой не разговариваю!
Я тихо смеюсь и жму плечами, мол, как хочешь.
Мы возвращаемся к главному зданию, обходим его по правой стороне и идём дальше по направлению к лесу, по той самой дороге, по которой шли вчера на озеро. И, кажется, я догадываюсь куда нас ведут, вот только пока не понимаю, каким образом нас там накажут.
При приближении к варку*, по огромной площади которого гуляют лоснящейся на солнце шкурой лошади, Ева восхищённо выдыхает и спрашивает меня, забыв о том, что играет со мной в молчанку:
– Нас ведут к лошадям?
– Похоже на то, – улыбаюсь я. – Ездила верхом когда-нибудь?
– Нет, – не отрывает она глаз от лошадей. – А ты?
– У нас дома конюшня, – жму я плечами.
Ева переводит на меня изумлённый взгляд, но уже в следующее мгновение скептически поджимает губы и кивает:
– Разумеется.
Я хмурюсь и делаю пару шагов ближе к ней, чтобы тихо поинтересоваться:
– Тебя смущает то, что я из обеспеченной семьи?
– Н-нет, – запинается она, отводя взгляд. – Очередная моя оплошность. Вы все тут из обеспеченных семей, и мне уже давно следовало перестать чему-либо удивляться.
– Но ты предвзята к нам, так? Думала, или думаешь до сих пор, что мы избалованные дураки, которые никогда и не знали настоящих проблем, да?
Ева сглатывает и переводит на меня осторожный взгляд:
– Это сложно – осознавать, что не все из вас такие. Нужно время. Извини.
– Все из вас, – усмехаюсь я. – Пожалуй, ещё тебе будет полезно осознать, что вокруг тебя просто люди, они не делятся на ваших и наших. А дурак может быть так же беден, как и богат.
Ева пару секунд смотрит на меня широко отрытыми глазами, а затем сужает их:
– Хочешь сказать, что ты не презираешь таких, как я?
– Каких? Отчаянных, сильных духом, целеустремлённых, веселых и конопатых? – смеюсь я, уворачиваясь от занесённой для удара руки, и перехватываю её за плечи. – Нет, Веснушка.
– О, новое прозвище, – ворчит она. – Чудесно.
– Ещё не дошло? – склоняюсь я к её уху. – Я неравнодушен к твоим веснушкам.
– Иди ты...
Ева не договаривает, потому что к нам оборачивается куратор, едва заметно ведёт бровями и приказывает:
– Громов, отлепись от Кольцовой.
– У неё намазано для него, Станислав Викторович, – ухмыляется Агеев, но так, чтобы тот, к кому он обращается, не услышал.
Ушки Евы краснеют ещё сильней, она поворачивает голову на этого придурка и цедит:
– Для тебя помазать забыли!
Это она верно подметила, пусть и не понимает, насколько права. Потому что не старается понравиться кому-либо специально, оттого привораживает всех ещё сильней. В том числе и урода-Агеева.
У огромной конюшни наш куратор жмёт руку забавному, немного пузатому мужику в ковбойской шляпе и поворачивается к нам:
– Знакомитесь, это Эдуард Кириллович, он заведует конюшней и лошадьми, и он расскажет вам о том, чем вам предстоит заниматься до самого обеда и после него. В наказание. Эдуард Кириллович, – комично касается пальцами несуществующей шляпы куратор и ведёт рукой в нашу сторону: – Они ваши...
Я едва сдерживаю себя от хохота, и, судя по плотно сжатым губам Евы, она тоже.
Наш куратор уходит, а старик обводит нас всех весёлым взглядом и, смешно подпрыгнув при развороте, зазывает за собой:
– Вперёд, мои маленькие ковбои!
Конечно же, тут мы уже не в силах сдержатся – тихо прыскаем от смеха.
Наша тройка заходит под крышу конюшни, и я обращаю внимание, что на стене справа на гвоздях висят подобные стариковской шляпы.
– Эдуард Кириллович? – окликаю я конюха и указываю рукой на стену. – Можно?
– Обязательно, ребятки! – снова он смешно подпрыгивает на месте. – Обязательно!
От стены я отхожу с двумя шляпами: для себя и Евы. Она хохочет, когда я одеваю одну на неё, а вторую на себя:
– Мне идёт?
– Очень! А мне?
– Словно рождена носить ковбойские шляпы, – широко улыбаясь, киваю я.
– Иди ты! – порозовев, пихает она меня в плечо кулаком.
– Вы достали уже, любовнички! – проходя мимо, бросает Агеев.
Ловлю его за шкирку и предлагаю ему на полном серьёзе:
– Впредь завидуй молча, а то тоже уже достал.
Выпускаю его, обнимаю Еву рукой за плечи и направляю нас дальше.
– Вот об этом я и говорила, – ворчит девчонка. – Все вокруг будут думать, что мы не просто друзья.
– И?
Ева поднимает лицо на меня, вглядывается в мои глаза пару секунд и, отвернувшись, скидывает мою руку с плеч:
– Найди себе другую игрушку, Никит.
Игрушку?
Я не успеваю спросить вслух, что она имеет ввиду, потому что старик останавливается у трёх тачек с инструментами в них и, подпрыгнув, разворачивается к нам.
– Вы будете чистить денники! – сообщает он так, словно предлагает нам полетать на воздушном шаре: радостно и воодушевлённо. – Вот эти вилы, – подхватывает он в руки черенок с зубчатой полукоробкой на конце, – помогут вам убрать навоз и опилки с мочой. Такие места не трудно увидеть: опилки будут отличаться по цвету. А обычные вилы, – вытаскивает он из тачки второй инструмент, – пригодятся вам уже в конце. Ими будет удобно перебирать опилки, чтобы отыскать зарытый клад, скажем так.
Конюх басисто смеётся над собственной шуткой, складывает вилы обратно в тачку и махает нам рукой на них:
– Ну, налетай, мои маленькие ковбои!
Ева молча проходит к одной из тачек, подхватывает её за ручки и катит к ближайшему деннику.
– Ай, молодца! – комментирует конюх.
– Вы хотите сказать, что нам придётся чистить всё-всё эти ваши денники? – брезгливо кривит рот Агеев. – Их же тут не меньше сотни!
– Меньше, мой мальчик, меньше, – часто кивает Эдуард Кириллович. – И у вас в запасе целый день! Уйма времени, уйма!
– Теперь будешь думать, прежде чем психовать, – усмехаюсь я, толкая Агеева плечом, когда прохожу мимо.
Я выбираю денник рядом с Евиным, и около часа мы работаем, не разгибая спин, под надзором конюха. В принципе, ничего сложно делать нам не приходится – уверен, что за стойлами приглядывают и получше нас, убирая их по нескольку раз в день. Отец тоже заставляет своего работника часто убирать стойла, говорит, что его лошади не должны дышать аммиаком. Хоть в чём-то мы с ним согласны. Ещё через час конюх, видимо поняв, что нам можно доверять, уходит по своим делам, предупредив, чтобы мы не лезли к занятым лошадьми денникам.
Вот тогда-то меня и посещает гениальная идея.
Я дожидаюсь, когда конюх скроется за выходом из конюшни и иду искать сбруйную**. Нахожу я её недалеко от стены с ковбойскими шляпами. Беру всё, что мне пригодится, и возвращаюсь к деннику с конём, которого сам кормил на перерыве сахаром. Он мне сразу показался спокойным и послушным. Захожу к нему и начинаю его осёдлывать. В коне я не ошибся – парень мирно стерпел все мои приготовления. Открываю калитку, вывожу его из стойла и запрыгиваю сверху.
Веду коня к деннику, в котором, не поднимая головы, трудится Ева, встречаю по дороге недоумённый взгляд Агеева и, достигнув цели, торможу:
– Принца на серо-белом коне вызывали?
Ева разворачивается ко мне, хмурится, а когда видит всю картину целиком, широко распахивает глаза:
– Ты с ума сошёл?
Я улыбаюсь и протягиваю к ней руку:
– Я знаю, что ты мечтаешь со мной прокатиться.
– А я теперь знаю, – влезает Агеев, усмехаясь, – что ты отбитый на всю голову.
Не обращаю на него внимания, ожидая ответа Евы. Она коротко смотрит на Агеева и снова на меня. Закусывает нижнюю губу в нерешительности, а мёд глаз начинает искрить огоньками желания.
– Ты мелкая, так что нам обоим будет удобно, не переживай, – подбадриваю я её.
– Но... нам же влетит!
– Я говорил, что ты смелая? – деланно хмурюсь я. – Видимо, ошибся, да?
– Какой же ты...
– Непревзойдённый?
– Дурацкий! – не сдерживает она улыбку, обхватывая мою ладонь своими пальцами.
Кивнув, я освобождаю стремя для её ноги и аккуратно тяну девчонку вверх, к себе. Ева юркая и гибкая, потому без видимых усилий усаживается в седло впереди меня и замирает, с силой стискивая пальцами мои бёдра.
– Мне страшно, – едва слышный выдох.
– Со мной тебе нечего бояться, – легонько дергаю я поводья, отравляя коня в путь.
Ева, вздрогнув, сильнее вжимается в мою грудь и шепчет:
– Это меня и пугает...
Слова, явно не предназначенные для моих ушей, но я их слышу.
____________
*Варóк. 1. с.-х., рег. огороженное место для скота
**Сбруйная – специальное помещение в конюшне для хранения амуниции
Глава 17. Никита
– Слышал, ты сегодня угнал лошадь?
Взгляд директора-психолога лукаво блестит, пока я удобнее устраиваюсь в кресле, которое тот мне предложил, как только я вошёл в его кабинет.
– Хотел впечатлить девчонку, – равнодушно пожимаю я плечами.
– Удалось?
Я непроизвольно улыбаюсь, вспоминая восторг цвета искрящегося мёда, горящие щёки и пряди волос, выбившиеся из хваста, медью блестящие на солнце:
– О да.
Пока к нам бежал встревоженный весёлый конюх, Ева даже успела в знак благодарности прижаться к моей груди, чтобы затем неловко отстраниться и спрятать глаза.
Безумно милая...
– Антологию проведёшь? Тогда ты тоже пытался кого-то впечатлить?
Я перестаю улыбаться и бросаю на директора хмурый взгляд, мол, у вас не выйдет забраться ко мне в голову, как вы того хотите.
– Мне просто интересны причины твоего поступка, Никита, не больше, – улыбается он. – Вдруг у тебя латентная необходимость что-нибудь да угнать.
– Очень смешно, – усмехаюсь я.
– И правда забавно, – соглашается директор, а затем отталкивается от стола и идёт к креслу напротив моего, садится. – Так ты расскажешь мне, зачем ты угнал машину своего отца?
– Одолжил, – поправляю я его, отворачиваясь к окну, за которым ветер треплет листья деревьев.
– Хорошо. Ты одолжил её для того, чтобы...
– Разбить, – снова равнодушно жму я плечами.
– Ты не играл на пианино несколько месяцев, так? – резко меняет тему Игорь Олегович, вынуждая меня озадачено посмотреть на него. – Что тебя сподвигло вновь обратиться к инструменту?
Ева. Непонимание собственных чувств к ней, непонимание ситуации в целом требовали выхода. И музыка помогла: привела Еву ко мне, чтобы я мог во всём разобраться.
– Ничего, – отвечаю я в разрез своим мыслям. – Обычное желание немного поиграть.
– Ты хотел забросить музыку, Никит, насовсем? Почему?
Я усмехаюсь, и качаю головой.
Нет, господин директор, у вас ничего не выйдет.
– Твоему отцу были не по душе твои занятия музыкой, верно? – продолжает настаивать он.
– Ему не по душе всё, в чём он сам не разбирается.
– Но ты был готов отказаться от важной части своей жизни, чтобы он...
– Чтобы он помог моей матери-наркоманке, да, – сужаю я глаза на директора. – Довольны?
– О нет, Никита, я не ищу удовольствия, затрагивая неудобные для тебя темы, – грустно улыбается он. – Я лишь хочу помочь.
– Словно мне нужна чья-либо помощь, – бросаю я раздражённо, вновь отворачиваясь к окну.
– Нам всем она иногда необходима, – вздыхает он. – В разной степени, но всё же... У твоего решения более не играть на пианино была только эта причина: добиться расположения отца?
– Да.
– И ты не думал о том, что музыка, как и смерть твоей мамы, была обманом? Что ты потратил время зря, представляя, как она гордилась бы тобой, будь рядом? Ведь всё это время она могла...
– Отец вышвырнул её на улицу! – скреплю я зубами, вонзаясь глазами в глаза директора. – Сообщил мне, что она умерла! Он обманул пятилетнего ребёнка, лишь бы не утруждать себя ненужными заботами! Ничтожество – вот он кто!
– Да, я не уверен, что твой отец поступил верно, – спокойно рассуждает директор. – Никто не идеален – на то мы и люди... Но что касается твоей матери... Ты не допускал мысль, что она сама решила уйти?
– Без вариантов, – уже спокойнее отвечаю я. – Отец выгнал её и запретил ей со мной видеться.
– Это она сама тебе рассказала? Когда нашла тебя... несмотря на запрет, через столько лет?
Я сужаю глаза, прекрасно понимая, куда он клонит.
– Вам известно больше, чем мне? – холодно интересуюсь я.
– Не думаю, но, да, я беседовал с твоим отцом – так положено.
– По его версии, она сама... бросила меня, верно? – спрашиваю я, раздражаясь от того, как жалко звучит мой голос. – Ради наркотиков?
– И на эту мысль наводят не только слова твоего отца, но и сам её поступок... Никита, я прекрасно знаю, какой жестокой порой бывает правда, но лишь приняв её, мы можем двигаться дальше.
– Она меня не любит. Ева права.
– Ты уже разговаривал с кем-то на эту тему? – удивлённо приподнимает директор брови. – Это очень хорошо, Никита. Твой собеседник, эм... Ева, она убеждена в том, что это нелюбовь?
Я досадливо морщусь на свою неосторожность с именем и отвечаю:
– Твёрдо убеждена.
– И ты с ней не согласен?
– Нет.
– Почему?
– Отцам плевать на своих детей, они не вынашивали их в себе на протяжении девяти месяцев, они изначально не имеют той связи, которой обладают мать и ребёнок. Ева не видит этой разницы. И я помню, какой была моя мама. Помню.
– И ты цепляешься за эти воспоминания? А какая твоя мама сейчас? Она обрадовалась, узнав, что ты, как она того хотела, занимаешься музыкой?
– Я ей не говорил, – глухо говорю я.
И вообще, мне это всё надоело. Я хочу уйти отсюда.
– Потому что решил отказаться от музыки, верно. Опять же, ради неё. А ты узнавал, чем она готова пожертвовать... ради тебя?
Я сжимаю челюсти, стискивая пальцами подлокотники кресла. Нервы натянуты похлеще пресловутых струн. Они звенят внутри меня. Побуждают к побегу желанием остаться наедине с самим собой.
Почему всем вокруг так важно убедить меня в том, что я не нужен собственной матери?
Словно я настолько туп, чтобы самому этого не понимать?
– Это нормально – любить и ждать взаимности, Никита, – тихо говорит Игорь Олегович. – И я уверен, что твоя мама тебя любит. Как любит тебя и твой отец. И наверняка кто-нибудь ещё... Возможно, та самая Ева, с которой ты общался на сложные темы? Мм? Расскажешь мне о ней?
Напряжение отступает под натиском неконтролируемого веселья. Теперь мне хочется смеяться. Ну что за идиотизм? Из крайности в крайность.
– Пока мы только дружим, – усмехаюсь я.
– О. Так это та девочка, ради которой ты угнал коня?
– Нет! – отвечаю я поспешно. Пожалуй, даже слишком поспешно.
Директор на секунду сужает глаза, а затем спрашивает:
– У тебя есть серьёзные чувства к обеим, или ты предпочитаешь не брать на себя обязательства? Ты когда-нибудь влюблялся, Никита?
– Никогда, – качаю я головой.
– Советую попробовать, – улыбается он. – Тебе, как музыканту, это будет очень полезно, согласись? Любовь, пожалуй, самый бездонный источник вдохновения...
– Перейдём к философии? – усмехаюсь я.
– В другой раз, если ты не против, – тихо посмеивается директор. – Заметил? Мы вновь вернулись к угону. Скажи, ты жалеешь, что сел тогда за руль?
– Да, – глухо выдыхаю я. Былого веселья как не было.
– Ты был пьян, верно?
– Смертельно, – киваю я.
– У тебя была причина для такого состояния?
– Сообщение о новой семье отца, – жму я плечами. – Что вынесло вердикт по вопросу старой: мы ему не нужны.
– Ты, услышав новость о брате или сестре и будущей свадьбе отца, захотел напиться, а затем и разбить ту машину отца, которой он дорожил больше прочих. Всё верно?
– Всё так, да.
– О возможных последствиях ты тогда не думал?
– Я не хотел, чтобы кто-то пострадал, если вы об этом. Мне жаль, что так вышло. Правда.
– Ты не хотел, чтобы пострадал кто-то... – подавшись в мою сторону, облокачивается директор на колени, смотрит на меня цепко и напряжённо. – А что на счёт тебя? Ты хотел пострадать сам?
Его вопрос бьёт кулаком в солнечное сплетение, и волна удара огнём проходит по всему телу, душит горло, словно в него вцепились чужие руки.
Я – не самоубийца.
Что за чушь?!
– Я никогда себе не прощу того, что человек попал в больницу по моей вине, – сквозь зубы цежу я. – Я был пьян и чертовски зол, потому не справился с управлением. Всё.
Директор продолжает упрямо всматриваться в моё лицо, и я снова чувствую себя на грани побега. Но вот он медленно отклоняется на спинку кресла и виновато улыбается:
– Прости, Никита, я обязан был спросить.
– Надеюсь, на сегодня с вопросами покончено?
Игорь Олегович бросает взгляд на наручные часы, будто бы удивляется тому, сколько сейчас времени и вновь смотрит на меня:
– Да, Никита, можешь идти.
Я тут же срываюсь с кресла, но у двери вынужденно замираю, с силой стискивая пальцами дверную ручку.
– Никита?
– Да? – заставляю я себя чуть повернуть голову назад, чтобы дать понять, что слушаю.
– По поводу прощения себя... Тебе придётся.
Рывком открываю дверь и выскакиваю за неё, не утруждая себя позаботиться о том, чтобы её треск за спиной был не таким громким.
Несусь по коридорам, не разбирая дороги, до самой лестницы. А потом куда? Куда мне идти?
– Выглядишь паршиво...
Теперь ясно. Я пришёл.
Смотрю на губы Евы, которые растягивает неуверенная улыбка. Видимо, моё состояние ставит её в тупик – она не можешь понять, уместна ли её шутка или всё же не стоило привлекать моё внимание, потому что себе дороже.
– Ну... ладно, – отмирает она и пытается проскользнуть мимо меня.
Я пристраиваюсь рядом:
– С денниками покончено?
– По крайней мере, на сегодня, – хмуриться девчонка. – Иду принять душ... Впереди ждёт наказание за лошадь, если ты забыл. Возможно, навоз – это моя судьба, и ты был в какой-то степени прав, называя меня...
Я резко обхватываю её плечи и прижимаю спиной к стене. Слышу смешки малолеток, снующих по лестнице. Плевать. Смотрю в широко распахнутые глаза Евы, затем перевожу взгляд на её губы, вкус которых со вчерашнего дня не даёт мне покоя. Она вся целиком уже давно не даёт мне покоя. Словно я его заслуживаю.
– Ник...
Не сейчас, Ева. Только не сейчас.
Я набрасываюсь на её губы, словно голодный зверь. Целую её яростно и жадно, вынуждая открыться мне навстречу. Так нужно. Мне. Здесь и сейчас. Я не слежу за её реакцией, мне нет никакого дела до того, что я с ней груб. Что без разрешения забираю себе её, возможно, первый поцелуй.
Будут и другие, Ев. Я умею быть чутким и ласковым, вот увидишь.
Но сейчас позволь мне побыть эгоистом. Выпить твоё дыхание: по глотку, до дна; забыться в огне твоих губ и запомнить каждую нотку их вкуса.
Ты сводишь меня с ума. Ты тогда украла не только мои деньги и телефон, но и моё сознание.
Простить тебя за это?
А себя я могу простить за то, что натворил? Не важно сейчас или тогда, могу? Придётся?
Чёрта с два!
Я отрываюсь от губ Евы, прижимаюсь к её лбу своим, с силой жмурюсь, чтобы выдохнуть на пределе сбившегося дыхания:
– Прости.
Отпускаю её и ухожу.
Глава 18. Никита
Ужин я пропускаю, как и командное собрание после него.
На душе паршиво после разговора с Жевновым. Хочу не думать о нём, не прокручивать в голове весь наш диалог снова и снова, но раз за разом ловлю себя именно на этом.
Ещё и Ева...
Что она думает о моей наглости? О том, что я сбежал как последний трус?
Прости?
Умнее ничего не мог придумать?
Баран.
Я сжимаю зубы и с силой бью кулаком о матрас. Чёртов Жевнов! Должен он был спросить, видите ли! А мне теперь, что делать с этими грёбаными вопросами?!
Нужно проветриться.
Я поднимаюсь с кровати одновременно с тем, как в комнату входит Стас.
– У тебя всё нормально? – спрашивает он. – Девчонки переживают...
– Что, даже Е... эля?
– Вслух она ничего не говорила, – усмехается Безруков, – но по глазам было видно, что и она... Вы... реально целовались?
Я сужаю на него глаза и вновь опускаюсь на кровать:
– С чего ты это взял?
Не верю, что сама Ева могла с ним поделиться таким...
Стас проходит к своей пастели и тоже садится:
– Оксана на ужине пыталась выведать у Эли, что между вами. Говорит, они с Таней видели, как вы того...
– И ты ревнуешь?
– Я? – искренне удивляется он. – Элька классная, я серьёзно тащусь от неё, но вот уже как полгода моё сердце прочно занято другой...
– Так у тебя есть девушка, – киваю я, поражаясь тому облегчению, что чувствую после его слов.
Выходит, ревновал я сам.
– А у тебя? – сдвигает Стас брови, становясь непривычно серьёзным. – Я к тому, что вы сначала не терпите друг друга, а затем целуетесь. Понятно, что и следовало ожидать что-то подобное, но Эля... Ты мне тоже нравишься, не подумай, но...
– Нет, – перебиваю я его. – У меня нет девушки.
– Но ты же не назло? – не отстаёт он. – Не для того, чтобы её обидеть?
– Она мне нравится.
– Да, это само собой, – часто кивает он. – Ты ей тоже нравишься... Короче, – вдруг подскакивает он на ноги, словно запутался в собственных мыслях и решил их оставить как есть. – Пошли, что ли, в бильярд сыграем?
Бильярд... Сейчас мне точно не до него, но выйти из комнаты хочется... Хочется найти Еву и поговорить с ней. И неважно о чём.
– А где сейчас Эля, знаешь? – тоже поднимаюсь я на ноги.
– Почитать хотела, – жмёт Стас плечами, направляясь к двери.
Я иду вслед за ним, но нас обоих останавливает механический женский голос, зазвучавший из невидимых колонок:
– Дорогие дети, просьба всех до одного собраться в общей гостиной. Сбор в общей гостиной, немедленно.
Мы со Стасом озадаченно переглядываемся и выходим в коридор.
Из других комнат тоже вываливают парни, но большая часть ребят уже и так находятся в гостиной. Там, у стены с объявлениями, стоит Лилия Александровна, следящая за порядком на этаже, несколько кураторов, в том числе и наш, и рядом с ними, что вызывает недоумение, девчонка лет шестнадцати, выглядящая одновременно и злой, и взволнованной.
Я останавливаюсь у стены напротив, скрестив руки на груди, и минут через пять гостиная заполняется людьми так, что и яблоку упасть негде. Все галдят, переговариваясь между собой, девчонки хихикают, посматривая на парней, а те в свою очередь ржут и обезьянничают.
Вскоре я нахожу взглядом Еву: она выглядит задумчивой, вцепившись пальцами в край бильярдного стола, на который опирается, и рассматривая носки своих кед.
– Все успокоились и посмотрели на Лилию Александровну! – командирует Станислав Викторович. – Тишина!
Женщина бросает на него благодарный взгляд и строго осматривает всех ребят:
– Пожалуйста, посмотрите налево и направо. Все видят своего соседа? Нет ли отсутствующих? Все здесь?.. Замечательно. Итак, сегодня случилось неприятность. Пять минут назад ко мне пришла Анжелика и сообщила... Анжелика, расскажи всем то, что сказала мне.
Девчонка вытягивается стрункой, задирает подбородок и произносит дрожащим от гнева и слёз голосом:
– Меня обокрали! Эта брошь – фамильная ценность нашей семьи! Её мне отдала бабушка перед своей смертью! Вы обязаны её вернуть! Это не шутки!
– Тише, Анжелика, – успокаивая, притягивает к себе девчонку кураторша. – Мы обязательно выясним, кто её взял, и вернём обратно.
Ребята вновь принимаются галдеть, переглядываясь между собой.
Воровство, значит. Интересно.
– Итак, воровать в месте, которое временно невозможно покинуть – несколько глупо, да? – спрашивает Станислав Викторович. – Потому, если вы таким образом решили подшутить над Анжеликой, то шутку пора закончить. Есть желающие в этом признаться?
Желающих не находится и через пару минут тишины.
– Хорошо, – кивает наш куратор. – Вы же в курсе, что мы можем обыскать каждую комнату, каждый ящик и чемодан? Брошь в любом случае найдётся. И тому, у кого она отыщется, не поздоровится. Все это понимают?
– Можно? – еле слышно спрашивает кто-то.
– Татьяна? Да, пожалуйста, говори.
– Я... – бросает девчонка осторожный взгляд на Еву. – Прости... Я... встретила Эльвиру у нашей комнаты... Возможно, она хотела так пошутить?..
– Когда ты её там встретила? – спрашивает куратор, пока все глаза обращаются к Еве.
Ева бледнеет и смотрит на Таню широко открытыми глазами, в которых читается вопрос: почему?
– Незадолго до того, как вернулась Анжелика и обнаружила пропажу, – тихо отвечает та.
Я перевожу на неё взгляд, удивляюсь, что она отводит от меня свой, и вновь смотрю на Еву, которая теперь тоже смотрит на меня. Мёд её глаз блестит отчаяньем и паникой.
Твою мать, что происходит?
– Таня, ты уверена в своих словах? – спрашивает Лилия Александровна. – Эльвира, ты была в комнате Тани и Анжелики? Что ты там делала?
– Я... я даже не представляю, где она находится! – возмущается Ева. Вполне искренне. – Тань, зачем ты врёшь, что мы встречались?
– Ты... – шепчет та, находясь на грани обморока: бледная, как мел, губы дрожат. – Ты сказала, что искала меня...
– Не говорила я такого!
– Эльвира, – берёт слово наш куратор, озадачено поглядывая то на неё, то на Таню, – если Таня что-то путает, что не исключено, ты не будешь против, если мы проверим твои вещи? Тебе ведь нечего скрывать, верно?
– Мои... Нет! Я не брала ничьей броши!
– Ты – воровка! – ревёт пострадавшая, гневно тыча в Еву указательным пальцем. – Верни мне брошь!
– Навозница повышена до воровки, – тихо усмехается кто-то в толпе.
– Тише, Анжелика, – держит кураторша за руку девочку возле себя. – Эльвира, это простая формальность. Мы убедимся, что пропавшая брошь не у тебя, и будем искать дальше.
– Никто не хочет сознаться, чтобы Эльвира могла избежать этой неприятной необходимости? – спрашивает Станислав Викторович, оглядывая всех пронзительным взглядом.
– Я не брала брошь, – шепчет Ева. – Не надо...
Почему она так не хочет, чтобы обыскали её вещи?
Я встречаюсь с ней глазами, вижу в них растерянность и страх. Она боится того, что у неё что-то найдут. Что-то, чего у неё быть не должно.
И это не брошь.
Это телефон.
Чёрт.
– Хорошо, – продолжает наш куратор. – Оставайтесь на своих местах. Эльвира, Татьяна и Анжелика, пройдёмте в комнату Эльвиры.
– Я тоже пойду! – заявляет Оксана, схватив Еву за руку. – Это и моя комната.
Куратор одним кивком головы и соглашается с Оксаной, и приглашает их всех следовать за собой. Моя старая знакомая тут же обнимает совершенно потерянную Еву за плечи и что-то шепчет ей на ухо. Та отстранённо кивает, и, прежде чем завернуть за угол, бросает на меня затравленный взгляд, чтобы произнести одними губами: это не я.
В комнате вновь воцаряется гвалт. Стас проталкивается сквозь толпу ко мне и нервно усмехается:
– Нет, ты в это веришь?
Я ничего не отвечаю, продолжая напряжённо всматриваться в коридор женской половины этажа.
– Я не верю, – продолжает Стас. – Нафига Эльке чья-то древняя брошь? Но и зачем Таньке врать, тоже не понимаю.
И я.
Стас замолкает и откидывается спиной на стену рядом со мной, копируя мою позу.
Минуты тянутся, как резина. Вынуждают злиться на своё медленное течение и задумываться о том, о чём задумываться не хотелось бы. Нет, она не могла взять брошь, но что будет, когда у неё найдут телефон? Очередное наказание? Её же не отправят за это домой? Мы... мы не можем расстаться вот так. После единственного поцелуя, который я забрал у неё силой...
Я должен извиниться. Поговорить с ней. Обсудить то, что ни с кем другим обсудить не могу. Да и не хочу.
Она нужна мне.
Нужна.
В гостиную возвращается Лилия Александровна. Одна.
– Ребят, расходитесь по своим комнатам. Мы всё выяснили.
– Так это она? – спрашивает кто-то. – Она взяла брошь?
– Нам что теперь нужно прятать все свои драгоценности?
– Эльвира уверяет нас, что не причастна к этой неприятности, – вынужденно отвечает кураторша. – Дальше будет разбираться директор. А кто переживает за свои драгоценности, может сдать их в камеру хранения. Будет меньше прецедентов.
– Я не понял, брошь нашли у Эли, Таня не врала? – широко открыв глаза и рот, недоумевает Стас.
– Да, – на мгновение закрываю я глаза, с досадой ударяя кулаком о стену. – Только это ещё ни о чём не говорит.
Я срываюсь с места, добираюсь до женского коридора, в котором застаю кураторшу и Таню.
– Что теперь с ней будет? – тихо спрашивает последняя.
– Это решит директор, Татьяна, – трогает женщина её за плечо. – Но скорее всего, её отправят домой и пустят в работу то обвинение, из-за которого она сюда попала. Здесь она не справилась, а отвечать за свои поступки необходимо. Ты же это понимаешь?
– Конечно, – кивает та, опуская взгляд, в котором что-то промелькнуло.
Досада? Страх? Или злорадство?
Лилия Александровна идёт дальше, а Таня поднимается глаза, видит меня, чуть вздрагивает, а затем бежит ко мне:
– Никита, представляешь, брошь нашли у Эльвиры! Под подушкой! Зачем она ей понадобилась? Она же такая хорошая и приятная девочка...
– Ага, – бросаю я и иду дальше.
Дверь в комнату Евы и Оксаны закрыта, и у неё стоит наш куратор, к которому и шла Лилия Александровна:
– Она готова?
Куратор видит меня и предупреждает:
– Никита, не нужно...
– Две минуты, – прошу я.
Он всматривается в моё лицо пару секунд, а затем поджимает губы и коротко кивает.
Я открываю дверь и прохожу вглубь комнаты, вслушиваясь в гневное рычание Евы:
– Я не настолько глупая, чтобы воровать и оставлять украденное под подушкой!
– Приходилось уже? – беззлобно хмыкает Оксана.
– Не то чтобы... – теряется Ева и резко оборачивается, когда Оксана видит меня и замечает:
– А вот и причина.
На лице Евы одно за другим меняются выражения: облегчение, страх, сожаление, смущение и досада. Ещё одно короткое мгновение, и в медовых глазах горит вызов. Наслаждаюсь им секунду, а затем быстро сокращаю расстояние между нами и крепко её обнимаю.
– Ты мне веришь, – едва слышно выдыхает она, расслабляясь в моих руках.
Ничего не отвечаю, обнимая её ещё крепче.
– Эльвира, пора, – звучит у меня за спиной. – Директор нас уже ждёт.
Ева неловко выбирается из моих рук, смотрит на меня секунду со смесью смущения и благодарности во взгляде, встряхивается, словно новорождённый феникс, от пепла и, гордо подняв подбородок, идёт вон из комнаты.
Её не сломить ни лживыми обвинениями, ни чем бы то ни было.
Невероятная.
Ну а мне... Мне остаётся лишь выяснить правду. Я не могу потерять её, когда только-только нашёл.
Поворачиваюсь к Оксане и спрашиваю:
– Причина?
