Текст книги "История русской культуры: XIX век"

Автор книги: Наталья Яковкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц)

С течением времени количество институтов благородных девиц увеличивалось. В 1797 году в Петербурге и в 1802 году в Москве были открыты два Екатерининских института. В них принимали девиц из небогатых и незнатных дворянских семей. После Отечественной войны в 1813 года в Петербурге на Васильевском острове был учрежден так называемый Патриотический институт, предназначенный для дочерей штаб– и обер-офицеров, принимавших участие в военных действиях. Затем в него стали принимать и детей чиновников. В 1829 году по образцу Патриотического был создан для дочерей младших обер-офицеров не потомственных дворянских семей Павловский институт. Он помещался на Фонтанке близ Обуховского моста. Институты благородных девиц были открыты также в Москве, Харькове, Казани, Астрахани, Нижнем Новгороде, Саратове, Одессе, Оренбурге, Киеве, Тифлисе и других городах.

Смольный институт оставался самым привилегированным из закрытых женских заведений, так как туда принимали девиц «из природных дворян», то есть потомственных и родовитых дворянских семей. «Тут были и дочери богатых степных помещиков, откормленные и избалованные на обильных хлебах, среди раболепного угождения бесчисленной крепостной дворни, – вспоминала впоследствии одна из воспитанниц. – Рядом с этими рыхлыми продуктами российского чернозема находились чопорные и гордые отпрыски феодальных остзейских баронов с их строгой выдержкой, с их холодно-презрительным тоном. Тут же были и бледные, анемичные петербургские аристократки, которых навещали великосветские маменьки, братья-кавалергарды и сестры-фрейлины». ⁵⁷

В 1796 году, после смерти Екатерины II, заведование государственными закрытыми учебными заведениями возглавила жена Павла I императрица Мария Федоровна. Ее понимание задач институтского образования было совершенно иным. Руководствуясь традиционными принципами немецкой педагогики, она видела цель деятельности таких учебных заведений не в создании «нового типа дворянской женщины», а в «преподавании девушкам религиозно-нравственного и светского воспитания», чтобы впоследствии они стали примерными женами, матерями и хозяйками богатых дворянских домов.

По инициативе Марии Федоровны был разработан новый устав институтов, по которому срок обучения был сокращен до 9 лет и соответственно подразделялся на три отделения. Лучшие ученицы, по желанию своему, могли оставаться в институте еще на три года, посещая специальные классы для подготовки в классные дамы. По новому учебному плану сокращался объем преподавания. В Смольном институте были исключены из учебной программы архитектура, физика и геральдика, сокращалось количество часов, отводимых на географию (которую считали «неважным предметом»), историю, чистописание. Наибольшее место в учебном плане отводилось закону Божьему, иностранным языкам, особенно французскому, свободное владение которым считалось обязательным в высшем обществе, а также литературе (преимущественно французской), танцам, музыке, рукоделию. Преподавание же общих предметов производилось более поверхностно, и притом в объеме меньшем, чем в мужским гимназиях. Уроки требовалось отвечать слово в слово по учебнику «взубряжку», как говорили институтки. Преподаватели заботились больше всего о том, чтобы воспитанницы могли блеснуть на экзамене. Процессу обучения учителя и классные дамы уделяли мало внимания. «Как это ни странно покажется, – вспоминала одна из смолянок, – за учением классные дамы следили мало, и учиться можно было по личному усмотрению, более или менее тщательно и усердно». ⁵⁸Если обучение институток не особенно беспокоило педагогов и начальницу, то процессу воспитания уделялось очень много внимания. Им занимались прежде и больше всего классные дамы (по сути – воспитательницы), которые «вели» свой класс от поступления в институт до его окончания. Живя в институте, они имели возможность круглосуточно наблюдать своих подопечных, быть в курсе их интересов и вкусов, семейного положения. Классные дамы следили за поведением воспитанниц, их внешним видом, манерами. При этом «взыскивалось за неряшливую прическу несравненно строже, нежели за плохо выученный урок». Этот неусыпный контроль и наблюдение со стороны классных дам становились особенно тяжелыми, если воспитательницы не отличались добротой и справедливостью. Одна из смолянок нарисовала портрет такой классной дамы: «Это была старая девица лет под 60. Лицо у нее было смуглое, испорченное оспой, с длинным носом и широким ртом с большими желтыми зубами... носила она всегда чепцы с яркими лентами, синее платье и красную турецкую шаль. На третьем пальце у нее было надето черное эмалевое кольцо с золотыми словами и, если которая из девочек досаждала ей, то сгибая этот палец, старалась кольцом ударить прямо в темя провинившейся... Она внушала девочкам, что не надо любить родителей, а нужно – ее и директрису, но это оказывало обратное действие – к ней накипала в сердце ненависть». ⁵⁹

Несмотря на близость ко двору, постоянное внимание царствующих особ к Смольному институту, жизнь его воспитанниц, отраженная в воспоминаниях, была исполнена трудностей и огорчений. Недостаток средств и плохая организация быта были повинны в плохом питании и постоянном холоде в классных комнатах и дортуарах (спальнях – Н. Я.), отчего сильно страдали воспитанницы, особенно уроженки южных губерний. Частые простуды способствовали возникновению болезней – глазных, ревматизма, воспаления легких и даже туберкулеза. Ежегодные отчеты по институту фиксировали неоднократные смертные случаи. Угнетающим был и сам строй жизни: «Институтская жизнь сухая, форменная, как-то по-солдатски аккуратная», ⁶⁰– вспоминает одна из его воспитанниц. Тем более, что при управлении Марии Федоровны развлечения стали более редкими и скромными. В основном праздновались так называемые «царские дни», то есть дни именин и рождений членов царской семьи. Новый год и дни выпуска из института. Эти «казенные балы» не отличались большим весельем. «В зале с одной стороны помещались кофейные классы, с другой – голубые, а посередине – белые. Они танцевали между собой за кавалера и даму: кадриль, вальс, польку... Присутствовали начальница, инспектриса, инспектор, из учителей – Никитенко (учитель русской литературы – Н. Я.)...Потом служащие при дортуарах девушки приносили в корзинах бутерброды из черного хлеба с маслом и куском телятины сверху, а в 12 часов был ужин. В эти дни мы были сыты». ⁶¹В Рождество и на Масленицу смолянок катали в придворных каретах – по 5 воспитанниц и одна классная дама в каждой карете – под охраной жандармов.

Вся атмосфера института и старания преподавателей, классных дам и начальства призваны были воспитывать у институток определенный моральный кодекс, основанный на развитии верноподданнических чувств, официальной набожности, сознания привилегированности своего сословия. При этом воспитание верноподданнического мировоззрения перерастало в настоящий культ царя и членов царской семьи. Постоянное внушение детям идеи божественности и величия не только царской власти, но и личности самого монарха, пышные празднования так называемых «царских дней» (то есть дней рождения императора и императрицы), посещение института членами царской семьи, обставляемые со всевозможной торжественностью, наконец, поездки во дворец, которых удостаивались воспитанницы петербургских институтов – все это не могло не действовать на детскую впечатлительность и не приводить к экзальтированному обожанию монарха и его семьи. Особенно характерно это было для Смольного института. Вот как описывает одна из его воспитанниц свои впечатления после посещения института Николаем I и его супругой Александрой Федоровной: «Только что царское семейство, простясь с нами, вышло из комнаты, как мы в избытке восторга бросились обнимать одна другую, многие кинулись обнимать начальницу, прыгали, смеялись, плакали, точно безумные!». ⁶²Так из поколения в поколение воспитывался этот присущий русскому дворянству монархизм, выражавшийся не только перед личностью императора. Будущие матери дворянских семей впитывали эти чувства с ранних лет и передавали затем своим детям.

Другой особенностью институтского воспитания было стремление оградить девушек от всякого познания «прозы жизни», что должно было якобы способствовать особой чистоте их нравственного облика. На деле это приводило не только к полному непониманию современных общественных и социальных проблем, но и к абсолютной беспомощности в житейских ситуациях. Эта особенность институтского воспитания породила многочисленные анекдоты, в которых институтки проявляли комическое незнание обычных бытовых вопросов. Но забавная наивность институток нередко оборачивалась подлинной трагедией, коль скоро девушкам приходилось сталкиваться с той жизненной прозой, от которой так старательно их оберегали в институте и миновать которую невозможно в действительности.

В 1828 году, после смерти императрицы Марии Федоровны, все учреждения, составлявшие ее ведомство (Мариинский институт мещанских девиц. Харьковский институт благородных девиц. Смольный институт, Екатерининские институты, воспитательные дома, Александровское училище в Москве и др.), перешли в состав IV отделения канцелярии императора. В 1845 году был создан Главный совет женских учебных заведений, в обязанности которого входили не только наблюдение за учебными заведениями его ведомства, но и рассмотрение учебных программ и планов. Членами совета была разработана программа обучения в женских закрытых заведениях: «Наставления для образования воспитанниц» (1852), согласно которой все учебные заведения делились на 4 разряда. К I разряду относились Смольный, Патриотический, Екатерининские и все институты благородных девиц в губерниях, ко II разряду – мещанские институты и отделения, к III и IV – сиротские дома, городские училища для бедных девиц, дома трудолюбия и т. д. Чем выше был разряд заведения, тем большее внимание уделялось изучению в нем наук, в заведениях III и IV разряда главное место занимали рукоделие и женские ремесла, навыки в которых в дальнейшем должны были обеспечивать жизнь воспитанниц.

Так, к концу первой половины XIX века четко оформилась узкосословная система женского образования. Если для обучения дочерей дворянских семей предназначались институты благородных девиц, то девочки мещанского происхождения – дочери ремесленников, мелких торговцев, отставных низших военных чинов, мелких чиновников – могли учиться только в особых «мещанских» учебных заведениях. Первым из них было Мещанское училище при Смольном институте. И хотя оно непосредственно примыкало к Смольному, так как располагалось в соседнем крыле того же здания, по существу дистанция между ними была огромна. Весь распорядок жизни и занятий учениц Мещанского училища строился с учетом официального предписания, требовавшего «никогда не терять из виду состояния воспитанниц и их будущий жребий». Поэтому из учебной программы были исключены танцы, музыка, иностранные языки. Зато много времени уделялось таким предметам, как закон Божий, рукоделие, арифметика (поскольку она нужна для бережливой хозяйки), домоводство. В этом проявлялась основная направленность педагогического процесса – воспитание будущих хороших хозяек и богобоязненных матерей семейств.

Кроме Мещанского училища, для девушек среднего сословия были образованы Мариинский институт (против Таврического сада), Дом трудолюбия на 13-й линии Васильевского острова, Сиротский институт по набережной Мойки в Петербурге, а также сиротские дома в Москве, Кронштадте и Иркутске, петербургские, московские, симбирские дома трудолюбия. Учебные программы этих заведений в общеобразовательном плане приближались к программам уездных училищ. Но в отличие от последних здесь много времени уделялось таким предметам, как рукоделие, домоводство или какому-либо «женскому ремеслу». Первоочередной задачей в этих учебных заведениях считалось религиозно-нравственное воспитание «честных и добродетельных жен, хороших и сведущих хозяек, попечительных нянек или надзирательниц за детьми и, в случае нужды, надежных и исправных прислужниц, искусных во всех женских рукоделиях». ⁶³Срок обучения в этих заведениях колебался от 2-х до 3-х лет. Нелегким было и их финансовое положение – они существовали исключительно на благотворительные пожертвования. Крестьянские девочки (не принадлежащие помещикам) получали право по уставу 1828 года обучаться в приходских училищах, где для них создавались специальные женские отделения, причем за их обучение плата полагалась значительно большая, чем за обучение мальчиков. Что касается девочек помещичьих крестьян, то они, как правило, оставались неграмотными, хотя по уставу 1804 года помещикам разрешалось открывать школы для своих крепостных.

Во второй четверти XIX века передовая общественность России возбудила вопрос о религиозно-нравственном обучении девушек крепостного состояния. Секретарь Московского общества сельского хозяйства С. А. Маслов опубликовал книгу, в которой предлагал обучать крепостных девочек грамоте, считая, что это впоследствии послужит к всеобщей народной грамотности. На книгу Маслова живо откликнулся ученый-просветитель и педагог В. Ф. Одоевский. Вольное экономическое общество присудило автору книги золотую медаль. Но несмотря на это рекомендации Маслова не получили реального претворения в жизнь.

§ 5. ЧАСТНЫЕ ПАНСИОНЫ

Наряду с государственными учебными заведениями в первой половине XIX века в России существовало большое количество частных пансионов. Так, в 20-х годах XIX века в одном Петербурге было 17 мужских и 22 женских пансиона, а в конце 30-х годов общее количество их возросло до 80. Вспомним при этом, что государственных мужских гимназий в это же время было только 4. Пансионы делились на 3 разряда в зависимости от учебной программы: программа пансионов I разряда соответствовала программе гимназий, II – уездным училищам, III – приходским. В пансионах I разряда обучались преимущественно дети состоятельных дворян. В них большое внимание обращали на обучение французскому и немецкому языкам, танцам, хорошим манерам, музыке, фехтованию. Пансионы II разряда пользовались популярностью среди купечества, состоятельного мещанства. Учебная программа пансионов II разряда включала в основном общеобразовательные предметы: математику, историю, географию, химию, физику и какой-либо иностранный язык. В пансионах III разряда учились дети бедных дворян, мелких торговцев и даже зажиточных казенных крестьян.

Таким образом, как отмечалось в донесении попечителю Петербургского учебного округа инспектора частных школ и пансионов, разнообразие их «есть лестница, определяющая все состояния гражданских сословий. Для людей высшего круга... есть училища в лучших частях города, устроенные блестящим образом во всех отношениях... В местах отдаленных от центра города ... скромным, а иногда и бедным образом содержатся училища... для неимущих жителей столицы». ⁶⁴

Программы лучших женских пансионов приближались к учебной программе институтов благородных девиц. В женских пансионах изучались: закон Божий, русский, французский и немецкий языки, арифметика, история, география и «приятные искусства» – музыка, танцы, рисование, рукоделие. В немногих столичных пансионах к ним добавлялись мифология, эстетика, естественная история. Плата за обучение в женском пансионе была выше, чем в мужском.

Обучение в частных пансионах, особенно первого разряда, стоило очень дорого (от 500 до 2000 руб. в год). Как известно, до открытия Царскосельского лицея двенадцатилетнего Александра Пушкина собирались отдать в особо привилегированный пансион, открытый в Петербурге французскими монахами-иезуитами, однако отказались от этого намерения из-за высокой платы. К тому же, как подметили современники, пансион аббата Николя, основанный иезуитами, был предназначен, «очевидно, для католической пропаганды среди петербургской аристократической молодежи. Само собой разумеется, что о русском элементе тут и речи не было». ⁶⁵

В пансионах II разряда, где обучались в основном дети купечества, помимо платы (в 150-200 руб. в год) практиковались и «приношения натурой» в виде конфет, пряников, чая, сахара и т. п. Обычными были и дорогие подарки начальникам и начальницам пансионов к именинам, дням рождения и другим праздникам.

Частные пансионы контролировались в своей учебной деятельности министерством просвещения, но контроль носил чисто формальный характер. И хотя в соответствии с определенным разрядом пансиона учебная программа его должна была быть приближена к программе соответствующего государственного учебного заведения, уровень преподавания в частных пансионах был в целом ниже, чем в государственной школе.

Особо низким уровнем преподавания отличались провинциальные пансионы. Преподавателями там нередко бывали люди малообразованные, сомнительной нравственности, «не знающие даже тех предметов, которым учили, или вовсе неспособные к солидному, основательному преподаванию каких бы то ни было наук». ⁶⁶В большинстве случаев учебным занятиям в пансионах особой важности не придавалось, уроки учились кое-как. Для многих приходящих учащихся семидневная неделя нередко превращалась в четырехдневную по причине различных семейных праздников – именин бабушек, дедушек, тетушек, – на которые неукоснительно отпускались пансионеры. Особенно часты были перерывы в учении в женских пансионах: «то от усиленной умственной работы у воспитанницы болела голова, то ощущался упадок сил и домашний врач оставлял барышню дома. Но пропуски не влияли на успехи. На экзаменах все отвечали хорошо, и на второй год никто не оставался». При этом считалось совсем неважным, если девица не будет знать, где находится, например, Стокгольм или забудет таблицу умножения, но совершенно непростительным было бы не говорить по-французски или не уметь одеваться или причесываться «к лицу». Для овладения навыками «хорошего воспитания» в женских пансионах раз или два в год устраивались вечера, на которые приглашались ученики соседней мужской гимназии или кадетского корпуса. На вечерах классные дамы и начальница пансиона следили за тем, как воспитанницы встречают гостей, занимают их разговором, танцуют и т. п. При этом девицам внушалось, что главным в «приятном обхождении» является умение «скрывать свой нрав и уметь не быть, а казаться». ⁶⁷

При всем различии отдельных частных пансионов всем им, за редкими исключениями, была присуща одна черта – неукоснительно соблюдаемая духовная изоляция воспитанников, отгораживание их не только от общественной жизни со всеми ее запросами и потребностями, но и от реальной действительности вообще. По воспоминаниям бывших учеников, преподавание в пансионах велось таким образом, что «...все предметы не имели ничего общего с обыденной жизнью и нисколько не развивали в нас ни мысли, ни чувства». ⁶⁸Скудные сведения, сообщаемые учителями, не могли быть восполнены самостоятельным чтением, так как в большинстве пансионов оно преследовалось. Учащимся разрешалось иметь лишь учебники и религиозную литературу – Евангелие, жития святых и т. п. В большинстве пансионов, особенно мужских, широко применялись телесные наказания, обычной была грубость в обращении с учениками. Вот как вспоминал о «педагогических манерах» своего бывшего преподавателя немецкого языка выпускник одного из харьковских пансионов: «Про него ходили слухи, что был он привезен одним помещиком в Россию в качестве камердинера. Это был человек высокого роста, худой, с желтым лицом, раздражительный и суровый на вид... с весьма плохим мнением о русских детях. Он открыто называл их наглецами и бездарными животными; под сюртуком своим, у бокового кармана имел пришитую пуговицу, на которой постоянно висела зеленая плеть, вроде собачьего арапника... За каждую ошибку в ответе урока или дурно написанную страницу он, не отходя от ученика, наказывал его плетью при всех, нагоняя этим на всех учеников и страх, и слезы». ⁶⁹

Кроме того, обучение и воспитание в частных пансионах отличалось еще одним отрицательным свойством. Преобладающее большинство их содержали иностранцы (женские пансионы – в основном француженки, мужские – большей частью немцы). Изучение европейских языков, европейской истории и литературы производилось в них в ущерб русскому языку, русским истории и литературе. Нередки были случаи, когда окончившие пансион подростки не умели читать и писать по-русски. Это положение так высмеивалось в анонимных стихах того времени:

Ну что ж! Не привыкать нам стать Себя в науку отдавать Различным пришлым господам, Учил француз нас пустякам, Учил нас немец, грек и чех, И мы, послушные, для всех Меняли облик свой природный, Приняв свет мудрости негодной...

В конце концов, даже министр просвещения вынужден был обратить внимание царя на антипатриотическое воспитание, даваемое в пансионах, начальники которых, как писал он во всеподданнейшем докладе, «не зная нашего языка и гнушаясь оным, не имея привязанности к стране для них чужой, юным россиянам внушают презрение к языку нашему и охлаждают сердца их ко всему домашнему, и в недрах России из россиянина образуют иностранца». ⁷⁰В результате в 1811 году последовал указ, предписывающий обязательное преподавание русского языка в частных пансионах. Однако, как уже говорилось, контроль министерства носил чисто формальный характер, положение существенно не менялось в течение первой четверти XIX века.

Однако уже с 30-х годов контроль этот ужесточился. Особенно строгим стал административный надзор за частными школами в Дерптском, Варшавском и Виленском учебных округах, где они были очень распространены и являлись центрами противодействия русификаторской политике правительства.

В 1833 году последовал запрет на открытие частных пансионов в Москве и Петербурге. В провинции же открытие их разрешалось только с ведома попечителя учебного округа особо благонадежным лицам.

§ 6. ДОМАШНЕЕ ВОСПИТАНИЕ

Значительная часть детей дворян, не определенная родителями в гимназии или частные пансионы, получала домашнее воспитание. Качество его, конечно, зависело и от состоятельности родителей, и от их собственных культурных потребностей. Но в целом – в этом сходятся мнения современников – в большинстве дворянских семей родители не уделяли большого внимания образованию детей. По воспоминаниям В. Н. Давыдова, «дети тогда по-видимому, не менее любимые родителями, чем теперь не составляли безусловно преобладающего элемента в жизни семьи... само дело воспитания в значительной степени предоставляли наставникам и наставницам следя лишь за его общим ходом, а непосредственно вмешиваясь в детскую жизнь лишь в сравнительно экстренных случаях». ⁷¹То же читаем и в воспоминаниях петербургского аристократа графа В. А. Соллогуба: «Жизнь наша шла отдельно от жизни родителей. Нас водили здороваться, прощаться, благодарить за обед, причем мы целовали руки родителей, держались почтительно и никогда не смели говорить «ты» ни отцу, ни матери». ⁷²

Родители, воспитывая дома детей, в возрасте 7—8 лет с рук няни передавали девочек на попечение француженки-гувернантки, мальчиков – гувернерам французского или немецкого происхождения. Очень часто ими бывали люди, не только не подготовленные к роли педагога, но и просто малообразованные. Претендентами на места учителей бывали люди неопределенных профессий, актеры, иногда даже парикмахеры или лакеи. Не обладая даже знанием предмета, они, конечно, мало могли дать воспитанникам. Рассказывали, например, что француз, преподававший французскую грамматику, был подвергнут экзамену и на вопрос о наклонениях глаголов (по-французски «mode») отвечал, что в Париже моды часто меняются и он давно покинул Париж. Вообще преклонение перед иностранцами и всем «заграничным», свойственное русским и в те далекие времена, порождало многие недостатки и ошибки в воспитании юношества. Так, среди мнимых учителей нередко бывали авантюристы. Известен был, например, даже случай, когда беглый каторжанин-француз уверил доверчивого провинциального помещика в том, что он – принц королевской династий Бурбонов. Мнимому принцу простодушные хозяева воздавали королевские почести и чуть не женили на своей дочери. Однако среди французов гувернеров и учителей были и настоящие ученые, как например, Жильбер Ромм – воспитатель П. А. Строганова, впоследствии известный математик, лингвист Модрю или превосходный педагог швейцарец де Будри, бывший сначала учителем князя Салтыкова, а затем преподавателем французского языка в Царскосельском лицее.

Кроме гувернера или учителя-иностранца к мальчикам, получавшим образование дома, нередко нанимали русского учителя – по большей части преподавателя гимназии, который должен был проходить с ними гимназический курс. Усваивалась учебная программа гимназии, конечно, по-разному, в зависимости от знаний и умения учителя и прилежания учеников, но в целом «домашний вариант» среднего образования был слабее и хуже гимназического. В отдельных случаях пробелы домашнего образования компенсировались наличием богатых библиотек, которыми легально или нелегально пользовались дети. Так, например, А. И. Герцен вспоминает как одно из самых интересных и полезных занятий в детские годы свое «страстное и бессистемное» чтение книг из библиотеки отца. ⁷³

Познавательный аспект в домашнем воспитании девушек был выражен еще слабее. Главной целью была подготовка их к светской жизни, поэтому в обучении многое делалось «напоказ». «Обязательным считалось для благовоспитанной девицы знание французского, английского и немецкого языков, умение играть на фортепьяно, кое-какие рукоделия, прохождение краткого курса закона Божьего, истории, географии и арифметики, а также кое-что по части истории литературы, главным образом, французской ». ⁷⁴

В богатых столичных домах как мальчиков, так и девочек специально приглашаемые учителя учили танцам. «Причем иногда в таких танцклассах, происходивших под звуки меланхолической скрипки с обязательным прохождением всех позиций, шассе и батманов и т. п., принимали участие и дети других семей, и дети обоего пола заблаговременно обучались не только хорошим манерам и грации, но и искусству флирта». ⁷⁵

Нередко это принудительное и очень активное обучение грации и танцам было тяжелым для детей. Как вспоминала современница: «Раз в неделю... мы брали уроки танцев вместе с товарищами и знакомыми... Уроки были пыткой дрессировки, а не здоровым физическим упражнением. Нас тянуло бегать, прыгать, а мы после 2—3-часового напряжения за уроками должны были выносить новое напряжение». ⁷⁶Среди талантов молодых девиц, «приятных в обществе и дома», особенно поощрялась музыка. «Музыка стояла на первом плане, – писала современница, – но музыка особенная, показная. Главной целью уроков было развитие техники, быстроты, умения бойко разыграть пьесы». ⁷⁷

Большое внимание обращалось на умение «вести себя», хорошие манеры были обязательны, нарушение этикета, внешнего уважения к старшим и более знатным людям не допускались и строго наказывались. Особенно строги были правила поведения для девушек. В этом плане вся жизнь делилась на то, что «прилично», и на то, что «неприлично». Так, неприличным считалось барышне одной выйти на улицу – там можно было появляться только в сопровождении гувернантки или родственника и ливрейного лакея; неприлично громко говорить и смеяться, вступать в разговор с незнакомым человеком, особенно «не своего круга» и т. п. Кроме того, дворянским девушкам преподавались и особые уроки манер: «как входить, кланяться, садиться, вставать, брать какую-либо вещь, передавать ее» и т. п. «Кроме вреда эстетического, подобные уроки имели и нравственные последствия, приучая все время обращать внимание на внешность. Дети понимали и цель этих занятий – приготовить блистать на балах и нравиться... В детские головы пригоршнями бросались семена тщеславия». ⁷⁸

В более бедных семьях обучение девушек велось, конечно, иначе. Отсутствовали учителя танцев и музыки, языков и других предметов, с детьми занималась гувернантка либо сами родители. Девушек здесь приучали и к шитью, и к кухне. Однако кодекс моральных правил и предрассудки оставались те же. В результате бедные девушки «так же энергически, как и светские барышни, помогали мужьям копить благоприобретенное и так же губили душу и тело детей». ⁷⁹Этот моральный аспект дворянского воспитания неоднократно отмечался современниками. Действительно, при сравнительно небольшом запасе знаний, которым снабжали детей гувернеры и приходящие учителя, домашние условия необычайно способствовали передаче следующему поколению всех традиций семьи, взглядов и предрассудков родителей. Не случайно так резко отрицательно отзывался о домашнем воспитании дворянских детей А. С. Пушкин:

«В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное. Ребенок окружен одними холопами, видит гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести. Воспитание его ограничивается знанием двух-трех языков и начальным основанием всех наук, преподаваемых каким-либо нанятым учителем». ⁸⁰

Так же негативно оценивал домашнее образование видный педагог, ученый и общественный деятель В. Ф. Одоевский, который назвал его как «часто нелепым и всегда односторонним», следы которого «остаются большей частью неизгладимыми». ⁸¹

Безусловно, обучение и воспитание в доме малообразованных родителей, к тому же и не уделявших внимания и заботы детям, в развращающих условиях крепостного строя, наносило огромный вред подрастающему поколению дворян.

Такое воспитание, естественно, порождало эгоизм, барскую спесь, привычку к праздной жизни, которая признавалась законной принадлежностью привилегированного сословия, презрение к людям, не принадлежавшим к этому сословию и вынужденным трудиться.

Ограниченность домашнего обучения консервировала невежественность, которая еще была присуща широким слоям дворянства, особенно провинциальных помещиков. Достаточно вспомнить героев «Мертвых душ» Гоголя, от прижимистых Собакевича и Коробочки до скандалиста Ноздрева, чтобы представить картину умственного и духовного убожества провинциального общества. В первой половине XIX века еще для многих помещичьих семей единственными книгами в доме были «Толкователь снов» Мартына Задеки да «Домашний лечебник» Бухана. Сознание таких помещиков было опутано массою предрассудков, поверий, невежественных представлений, которых не нарушало домашнее обучение и воспитание. Из поколения в поколение кругозор таких семей ограничивался делами усадьбы или сомнительной свежести провинциальными новостями. И в итоге, по выражению Гоголя, «ни одно желание их не перелетало через плетень сада». Неразвитость умственных интересов порождала и усиливала нравственные пороки этой социальной группы – ничем не ограниченное самодурство, жестокость и разврат.