Текст книги "То, что не исчезает во времени (СИ)"

Автор книги: Наталья Гриневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14

Алиса металась по квартире: из кухни в зал, и обратно. Сегодня ее просто обуяла жажда деятельности. Пол был тщательно вымыт, обед сварен. Но это всё мелочи. Прошло уже недели три после ее разговора в кафе с Аллой, а воз, как говорится, и ныне там.

Сначала она боялась и по совету подруги уехала из города. А сейчас страх притупился, и на смену ему пришла злость. Да-да, злость: на затянувшееся, по ее мнению, расследование, на недомолвки и даже игнорирование со стороны Аллы, на, в конце концов, бездействие правоохранительных органов! И свое. Свое бездействие.

С чего-то надо начинать, что-то и она может. Алла явно перестраховывается.

Алиса взяла телефон, чтобы позвонить подруге, но услышала, как открывается входная дверь.

«Павел приехал», – удивилась она: муж редко обедал дома.

Выглянула в прихожую.

– О! На обед и муж бежит! Еще остыть не успело. Мой конечности – и за стол.

Павел усмехнулся, он давно привык, все-таки пять лет вместе прожили, к своеобразному юмору жены и, переобувшись в домашние тапочки, пошел в ванную мыть руки. Уже оттуда спросил, больше для проформы, заранее зная ответ:

– А ты сегодня не работаешь?

– Паша, не раздражай меня. Ты прекрасно знаешь, что у меня ненормированный рабочий день. Как клиент снесется, так и работать буду. И вообще я могла бы не работать, – произнесла Алиса, разливая по тарелкам рассольник. – Ты же у нас отлично зарабатываешь! Ты же у нас отличник! В отличие от меня. О, как сказала: отличник в отличии, отличник отличился. Садись. Сметану сам положишь.

– И чем это я отличился? – спросил Павел, усаживаясь за стол.

– Да ничем особо, если смотреть в мировом масштабе, – засмеялась Алиса. – Ешь, отличник.

– А если не в мировом? – Павла задела шутка жены.

– А если не в мировом, то ты у меня заинька, причем далеко не бедный, – пошла на попятную Алиса.

– И не глупый, надо сказать.

– Был бы глупым, щи хлебал. Чего рано сегодня? – Алиса решила сменить опасную тему, зная, как болезненно муж реагирует на шутки о своей якобы «неполноценности» в каком бы то ни было качестве.

– Нормально. У меня тоже не особо нормированный график. – Павел всё же обиделся.

– У тебя самонормированный график, как у всех деловых людей. Пашуня, может, сходим куда-нибудь сегодня? – начала подлизываться Алиса, зная, что муж никуда не пойдет.

– Сходи сама. Мне надо еще поработать.

– Хорошо, – вздохнув, притворно-печально произнесла Алиса.

– Сходи, солнышко. И что-то я давно не слышал об Алле. Позвони, сходите куда-нибудь. И как там Супонины поживают? Ты давно видела Наталью Григорьевну? Как продвигается следствие по делу Зубова? – махом выложил все вопросы муж, наливая себе добавки. – Супец – что надо.

Алиса удивилась заинтересованности мужа, обычно он редко любопытствовал, был равнодушен к друзьям и знакомым жены и скорее терпел их – нелюдимый интроверт, что тут поделаешь.

«Нет, он ревновал к Зубову, да и к Люсику – не без удовольствия подумала Алиса и тут же опомнилась: – О чем это я? Совсем крышу сносит».

– Так что там с делом Зубова? – Муж был настойчив.

– Не знаю. Мне не докладывают! – снова начала заводиться Алиса.

Про следствие она успела брякнуть ему два дня назад, когда вернулась из своего «затворничества». А теперь ее так и подмывало всё рассказать мужу – может, что-то дельное посоветует. Но не решилась: точно будет ревновать, строить догадки. И ничем хорошим это не закончится. Меньше знает – лучше спит.

Павел не понял ее раздражительности: ведь он всего лишь проявил интерес к ее делам, друзьям.

На том и разошлись.

Алиса решила сходить в магазин и по дороге позвонить Алле. Та теперь не работает, найдет, поди, немного свободного времени для подруги. Надо встретиться и обстоятельно обо всем поговорить.

Алиса решительно свернула на аллею.

Погода не подходила ее настроению: то падал ленивый, мелкий снег, то пробивалось солнце.

На аллее почти никого не было. Выбрав свободную скамейку, Алиса стряхнула с нее нападавший снежок, села и достала из сумочки телефон.

– Подруга, привет! Или ты мне уже не подруга? – с ходу начала возмущаться Алиса. – Я тут переживаю, можно сказать, ночи не сплю, а ты даже не соизволишь позвонить!

– Алиска! Как хорошо, что ты позвонила! – игнорируя жалобы подруги, ответила Алла. – Всё под контролем. Не напрягайся, не переживай.

– Я хочу побольше узнать про «контроль».

– Ну не по телефону же! – Алла, как могла, успокаивала Алису.

– Конечно, не по телефону. А как встретиться – так тебе некогда! Как что-то рассказать – так служебная тайна!

– Алис, а ты сегодня не работаешь, что ли?

– Далась вам всем моя работа! Я сейчас только мужу объясняла, что у меня свободный график.

– Ну, Алисочка, сейчас я кое-какие дела доделаю, и встретимся. Всё обсудим. Я тебе сама позвоню.

– Дождешься от тебя, – ворчливо, но уже примирительно ответила Алиса. – Ладно, гуд-бай, подруга.

– Пока, пока. На днях точно встретимся.

«А чего я, собственно, жду? Пора самой действовать! Позвоню Наталье Григорьевне, напрошусь в гости. Надо почувствовать, что называется, обстановку изнутри. Алла мне потом еще и спасибо скажет», – приняла решение Алиса и немного успокоилась.

Она проводила взглядом проходившую мимо молодую парочку. Старшеклассники, наверное, или студенты первого курса. Он, размахивая руками, что-то оживленно рассказывает. Она смеется и смотрит на него влюбленными глазами.

Алиса вздохнула и начала искать номер телефона Супониной.

– Наталья Григорьевна, здравствуйте! Что-то вы уже два раза на массаж не приходили. Мастер не понравился?

– Ой, Алисочка, здравствуй, дорогая! Я слышала, что ты в поездке. Значит, приехала.

– Приехала, Наталья Григорьевна. Так вас записать?

– Я, Алиса, немного приболела.

– ОРЗ или опять спину прихватило? – Алиса не хотела сдаваться так просто. – Если спину, я сама могу приехать. Недавно освоила новые приемы – результат потрясающий.

– Да хорошо бы, Алиса! А то после гибели Кирилла к нам никто и не заезжает. Скоро сорок дней. Помянуть бы надо.

– Так когда лучше подъехать, Наталья Григорьевна? – Алиса умела «ковать железо».

– Да в любое время. Я дома. Виктор Семенович у нас на работу ездит, и то не каждый день.

– Ну, тогда завтра, ближе к одиннадцати.

– Будем ждать, Алисочка.

– До свидания, Наталья Григорьевна.

Алиса нажала на отбой и выдохнула. Завтра она что-нибудь узнает, может, даже удастся попасть в кабинет к Виктору Семеновичу.

«Хотя зачем? Нет, надо найти следы… Следы… от чего машина Зубова загорелась. Вот. В гараже, наверное, осталась смесь. Какая? Которая машины поджигает. Или вообще прямо обо всем спросить, и лучше при Наталье Григорьевне. Сказать, что она, Алиса, всё слышала тогда, в кабинете. Пусть объяснится, пусть покрутится. Я его выведу на чистую воду. За кем они там следили? Что выведывали?» – настроена Алиса была воинственно.

С этим настроением она и зашла в магазин.

Витрины, полочки с товаром ее немного успокоили. Алиса постепенно отдалась выбору продуктов, периодически вспоминая, что надо бы еще и это купить, и то не забыть.

Когда тележка наполнилась, Алиса покатила ее к кассе и тут почувствовала на себе чей-то взгляд. Резко обернулась. Никого, кто мог бы ее заинтересовать. Вон пожилые супруги, склонившись над холодильником, выбирают мясо. Мальчишка лет семи – явно убежал от матери и ворует – схватил конфеты. Девушка прошла мимо с озабоченным видом и бутылкой молока в руке. Двое мужчин спорят, какое спиртное взять.

«Показалось? Уже с ума схожу со всем этим!» – Она решительно двинулась к кассе и встала в очередь. Но ощущение, что кто-то за ней наблюдает, не отпускало.

К вечеру погода круто изменилась: поднялся ветер, повалил снег. Вместе с метелью усилилась и тревога, и ей теперь совсем не хотелось завтра ехать к Супониным, и тем более что-то там выяснять. Все ее замыслы показались ненужными и даже детски наивными. Захотелось позвонить Алле и всё рассказать или просто поговорить, но часы показывали первый час ночи.

Алиса посмотрела на мужа – вот кто всегда безмятежно спит, только бы до подушки добраться. Она прижалась к нему. Однако тревога не уходила, а казалось, наоборот, возрастала.

Алиса вдруг остро почувствовала, что ей не хватает его тепла и поддержки:

«Прожили чуть больше пяти лет. И куда что подевалось? А если еще лет семь проживем?.. Наверное, тогда всё сгладится… А если… Какая чушь лезет в голову! Еще эта метель, даже сквозь плотно закрытые окна слышен ее вой. Надо завтра позвонить Супониным и сослаться на… на болезнь. Нет, на погоду – замело. Как глупо всё получилось – сама же ведь напросилась».

К утру метель не стихла. И Наталья Григорьевна, к облегчению Алисы, позвонила сама и отменила встречу, сославшись на метель – дороги плохо чистят, еще застрянешь где-нибудь – и какие-то срочно образовавшиеся дела.

Павел уехал на работу.

Алиса позвонила своей помощнице, узнала, как дела в клубе, дала указания. Включила видео с йоговскими упражнениями, расстелила коврик.

Занятия успокаивали, настраивали на привычный жизненный ритм. Однако полного умиротворения не было. Тревога, казалось, съежилась, отодвинулась подальше в сторону, но в любой момент готова была выпрыгнуть из своего угла. И Алиса чувствовала это.

Глава 15. Подмосковье, октябрь 1941 года

Насте, одетой не по сезону – не нести же зимнее в руках, – трудно было бежать. Да еще с тяжелой корзиной. Очень скоро она выдохлась. Споткнулась о корень раскидистой сосны, упала, да так и осталась лежать, бросив рядом корзину с продуктами. Воздуха не хватало. Кровь стучала в висках.

«Живая! Живая! Обошлось… Убежала…»

А стоило ей в изнеможении прикрыть глаза, как перед мысленным взором снова вздыбилась земля и заметались люди в растерянности и охватившем их диком, животном страхе. Он и сковывал, и одновременно заставлял бежать. Бежать что есть сил и как можно дальше!

В первые же месяцы войны у них в деревне остались только женщины с детьми да из мужиков три калеки. К самолетам, летящим бомбить Москву, привыкли. Привыкли и к обозам с ранеными, и к беженцам, и к разному непонятному люду, проходившему через деревню. А когда канонада стала слышнее, а сводки с фронтов всё тревожнее, многие засуетились. У кого родня была в Москве, а кто и так, наобум, засобирались.

Немец придет – что делать? Уж лучше подальше, лучше со своими. А то ведь такое рассказывают! Беженцы-то. Хоть и листовки немец кидает, жизнь райскую расписывает, а всё одно страшно.

Почти всех лошадей из деревни забрали для фронта, поэтому пошли пешком, вливаясь в колонны беженцев.

Вот и Настя, посоветовавшись с родней Николая, в одно октябрьское, еще по-осеннему теплое утро взяла корзину побольше, уложила туда продукты, закрыла дом и отправилась в Москву вместе с соседкой Нюрой и тремя ее детьми – всё лучше, чем одной.

В Москве она собиралась разыскать Аграфену. Та работала в заводской столовой, имела свой угол и могла приютить, хотя бы на первое время. До войны Настя, когда бывала в Москве, обязательно заходила к ней с гостинцами, одна или с Николаем и с Васильком. Пили чай, а то и покрепче что, разговаривали, вспоминали.

Настя села, опершись спиной о ствол сосны, возле которой упала, провела рукой по щеке – кровь.

«Своя, наверное, ведь бежала не разбирая дороги. Как глаза целы остались! Или все же чужая? – Она заставила себя встать, осмотрела одежду – юбку немного порвала, наверное, зацепилась за что-то. И на руке кровь. Царапина. А так вроде цела, ничего не болит. Надо вернуться, помочь, может, кто живой, раненый. И Нюра с детьми – что с ними?»

Сначала они с соседкой шли вместе, Настя помогала ей нести годовалую Катю. Потом Нюра с детьми отстала, сказала, что догонит. И тут – самолеты! Видно, не все бомбы над Москвой сбросили, отогнали их наши зенитчики.

Настя снова, как наяву, увидела падающих людей, услышала крики и рев самолетов. И страх вернулся! С трудом пересиливая его, она медленно пошла назад, к дороге. Солнце припекало, расходилось теплыми, осенними волнами. Лес жил своей мирной жизнью, и эта жизнь так не совпадала с жизнью людей и с ее, Настиной, жизнью.

Неподалеку хрустнула сухая ветка. Настя вздрогнула, насторожилась и, прижав к себе корзину, встала за дерево. Тут же услышала за спиной мужской голос:

– Во, какую красавицу встретили!

Настя резко обернулась и увидела мужчину лет сорока, чернявого, невысокого. Он, улыбаясь, разглядывал ее.

– Да подожди ты, Гришка, напугал женщину. – Из-за дерева вышел еще крепкий дедок, в старой поддевке и картузе. – Ты нас не бойся, дочка. Мы из Ховрино идем. Вот попали под обстрел – немец, будь он неладен.

Настя перехватила корзину поудобнее, подошла ближе.

– И я, и мы… с соседкой, с Нюрой, тоже под обстрел попали. – Настя от пережитого волнения говорила быстро, сбивалась и снова тараторила: – Немец-то как налетел, все и побежали кто куда… а мы с Нюрой потерялись… надо туда! Нюра… дети… – Настя заплакала.

– Да ты успокойся. – Дедок обнял Настю. – Ну, ну, будет. Живые они. Почти все успели разбежаться. Были мы там. Сбросили-то всего две бомбы. Постреляли маненько. Люди дальше пошли. А у нас вот какое дело. – Дед посмотрел в сторону кустов, вздохнул. – Ранило нашего старшого. В ногу. Идти не может. И мы не донесем. Здесь деревня вроде недалеко?

– Вешки. Я оттуда, – быстро проговорила Настя, поняв к чему клонит дедок и в душе радуясь, что не нужно больше идти к дороге, что через час-другой снова будет у себя дома, а дома и спокойнее. – Пойдемте ко мне. Я одна живу.

– Да мы не задержимся, – проговорил Гришка. – Доставим Прохора Силантьевича и уйдем.

– Да хоть и поживете. Ничего.

Они пошли к кустам, где оставили раненого. Тот лежал на траве. Нога была перевязана подолом от рубахи. Кровь просочилась через повязку. Раненый слышал весь разговор. Он повернул голову, посмотрел цепким, оценивающим взглядом на Настю.

Та, в первую очередь глянув на ногу и повязку, а уж потом на лицо раненого, вдруг уловила что-то смутно знакомое в повороте головы немолодого мужчины. А когда он посмотрел на нее, чуть не всплеснула руками. Но возглас застыл, так и не сорвавшись с губ. Мужчина всем своим видом дал понять, что не надо его узнавать. И Настя всё верно поняла.

– Ну, веди нас, красавица, – проговорил Гришка, поднимая раненого и подставляя ему плечо. Тот обхватил парня за шею и, морщась от боли, запрыгал на одной ноге.

Настя повела мужчин через лес – так короче. Несколько раз отдыхали. И Настя во время привалов старалась лишний раз не обращать внимания на раненого, чтобы не выдать свой интерес, но украдкой всё же поглядывала – вот как свидеться пришлось, это ж сколько лет прошло.

Часа через полтора они подходошли к ее дому.

– Это где ты, Настасья, столько женихов нашла? – спросила бойкая на язык, известная деревенская сплетница Бондариха.

– Да там же, где и ты пятого дня, – не растерялась Настя.

Неделю назад, поздно вечером, она случайно, выйдя по надобности во двор, увидела мужчину и женщину возле ворот Бондарихи. Беженцы просились на ночлег.

– Да ты-то меня переплюнула, Настасья. У тебя трое, – с усмешкой произнесла Бондариха и тут же, будто опомнившись, уже другим голосом спросила: —А я грохот слышала? А где Нюрка с детьми? Вы вроде вместе уходили?

Ответить Настя не успела, услышала детский плач, обернулась – по улице брели ее соседи. Плачущую от усталости дочку Нюра несла на руках, а двое ее сыновей, притихшие, шли сзади.

Настя, чувствуя вину, бросила своих спутников и кинулась к Нюре.

Бондариха осталась наблюдать у ворот, только проворчала:

– Набегались, беженки!

– Живые, целехонькие! А я как побежала, ног под собой не чуяла. – Настя пошла рядом с Нюрой. За ними, чуть поодаль, потянулись мужики. – Смотрю – вас не видно. А тут грохот, люди бегут, кричат… Страсти какие!

– Целы, целы. Вот благодаря Катьке, наверное, и целы. Ей приспичило. Мы – к кустам. Они нас и спасли. – Нюра говорила ровным, спокойным голосом, но Настя чувствовала ее внутренне напряжение и загнанный далеко внутрь страх.

– А я вот в лесу, – Настя показала рукой на своих новых знакомых, – встретила. Они тоже с нами шли. Одного ранило, в ногу.

– Да вижу я, – сказала Нюра, останавливаясь у своей ограды, и добавила: – Вот и вернулись домой. Забегай, соседка. – Потом повернулась к сыновьям, которым нетерпелось рассказать о «приключениях» друзьям, прикрикнула: – Домой!

Настин дом стоял немного дальше, напротив сгоревшей часовни. Туда и повела она своих случайных гостей.

Сразу захлопотала с обедом, нагрела воды и приготовила чистые тряпки, чтобы обмыть и перевязать ногу раненому.

За обедом выяснилось, что ее новые знакомцы – артельщики по скобяному делу. Ездили по деревням товар сбывать и попали в переплет.

– Ну, лошадь у нас с телегой забрали для раненых, – неторопливо рассказывал дедок, представившийся Ефимом. – Все бегут: не до покупок, самим бы в живых остаться. Вот сунулись мы!

– Да кто ж знал, что немец так быстро до Москвы допрет! – поддакивал дедку чернявый Гришка.

– То-то и оно. – Дед Ефим хотел еще что-то добавить, но промолчал, стал сворачивать цигарку.

Гришка, глядя на него, тоже полез за табаком.

– Пошли на крыльцо, что ли, – позвал дед Ефим Гришку. – Там подымим.

Настя осталась одна. Она начала было убирать со стола, но услышала из другой комнаты голос лежащего на кровати раненого.

– Настена, иди сюда.

– Здесь я, Фрол Фомич.

– Ты вот что, ты меня Прохором Силантьевичем зови. Не дай бог услышит кто. И что знаешь меня – виду не выказывай. А то не сдобровать ни мне, ни тебе.

– Как скажете, Фрол Фомич. – Настя будто скинула двадцать лет, снова почувствовала себя девушкой-прислугой в богатом доме при купце.

– Прохор Силантьевич! – раздраженно проговорил бывший купец, морщась от боли, и уже мягче добавил: – Как мои уедут, всё тебе расскажу, Настена. Вот ведь – встретились. А ты не изменилась, все такая же, тоненькая…

Послышался скрип двери, это вернулись в дом дед Ефим и Гришка. Пахнуло махоркой. Настя вышла к ним, предложила:

– Так, может, баньку затопить?

– Это дело! – быстро отозвался Гришка.

– Вот иди и затопи, и дров наруби хозяйке, – распорядился дед Ефим, усаживаясь на лавку.

Он молчал, наблюдая, как Настя управляется с посудой, но не выдержал – хотелось поговорить.

– Так ты, дочка, одна живешь?

– Одна вот осталась, – улыбнулась Настя.

– А где ж мужик твой? – продолжил расспрашивать дед и, не давая Насте ответить, предположил сам: – В армии, поди, как у всех. У меня вот жинка померла, лет пять, однако, уже прошло. А сына в первые же дни забрали. Он у меня тоже по артельному делу. Три письма-то всего и было. Не знаю, где теперь воюет… Сноха с двумя детьми. С внуками, значит, моими. С ними я и обитаю.

– И у меня тоже сын воюет – связист он, Васенька мой. Тоже пока только пять писем было. – О муже ей говорить не хотелось. – Пойду посмотрю баню, – подхватилась она.

Когда Настя вышла, дед Ефим заглянул к старшому.

– Ну как, Прохор Силаньтич, нога?

– Хреново, Ефим. Надо бы отлежаться день-два, а то и больше.

– Так-то оно так, – задумчиво произнес дед.

– Идти хотите? Без меня? – прямо спросил старшой.

Дед Ефим помолчал, размышляя: «Конечно, раненого бросать – последнее дело, но и ждать, пока ему лучше станет… Да и станет ли… К внукам надо, к снохе. Как они там? А если немец… Вон как прет! Страшно подумать!»

– Да не терзайся ты, Ефим, – как будто прочитал его мысли старшой. – Идите завтра с утреца. До Москвы-то километров двадцать пять осталось пройти. Два дня – и дома. Обо мне не беспокойтесь. Еще догоню вас.

Дед Ефим кивнул благодарно.

– Даст бог, свидимся, Прохор Силаньтич.

К вечеру все сходили в баню, поужинали и рано легли спать. А едва забрезжил рассвет, мужики засобирались в дорогу.

Настя вышла их проводить. Перекрестила украдкой. Подумала о сыне: может, и он вот так где-нибудь, может, и ему кто поможет.

Мужа арестовали в 1938-м, и ни весточки: живой ли, нет, не знала. Когда началась война, все тревоги и переживания перекинулись на сына – ее гордость и радость.

Василий отслужил, выучился на связиста и остался армии. Да и хорошо: сыт, обут, одет и жалованье получает. Что еще надо! А тут война…

Настя постояла немного у дороги, глядя вслед уходящим, и вернулась в дом.

Хотела прибраться, но не стала звенеть посудой, чтобы не разбудить Фрола Фомича – он полночи, поди, не спал. Настя слышала, как он ворочался, не зная, как пристроить ноющую ногу. Сама она то проваливалась в сон, беспокойный от переживаний, то вскидывалась и смотрела в окно – не рассвело ли.

А ближе к обеду и состоялся у них с Фролом Фомичем главный разговор.

Настя возилась у печки с чугунком. Фрол Фомич допрыгал до лавки, сел.

– Вроде полегче стало, Настена.

– Сейчас пообедаем, я перевяжу. Вчера состернула, поди, высохло.

– Спирта бы иль самогонки. Обработать.

– Я сбегаю. К Бондарихе, у нее всегда есть.

– Потом… – Фрол Фомич помолчал. – Когда эта заваруха с революцией началась, мы с Прохором взяли кое-какие пожитки и уехали из Москвы. Деньги у меня имелись и так, кое-что по мелочи. А годы, сама знаешь, какие были. Умер Прохор от «испанки». Вот я его паспорт и взял – возраста мы примерно одного, даже и похожи. Потом снова в Москву вернулся, артель вот организовал. Да… А ты как же? Здесь…

– Я… я, Фрол Фомич, с поварихой нашей, с Аграфеной. У нее жила, она приютила. Родила же я. Если б не она, не выжили бы мы с Васенькой.

– Кто обрюхатил? – грубовато спросил Фрол Фомич, до сих пор жалея о том, что не получилось у него тогда с Настей. – Эх, если бы тогда согласилась. Женой бы мне была. Может, и уехали бы за границу. Наследник бы у меня был. Ну да дело прошлое.

– Николаша – отец.

– Этот хромой?! Вот черт!.. Так он вроде уехал к родне на Пасху и не вернулся.

– Встретились мы. Случайно. Васеньке-то уже более двух годочков было. Вот, признал сына, привез к своим в Вешки. Так и остались тут.

– А сейчас он где? На фронт вроде не могли взять.

– Так арестовали его в тридцать восьмом. Он хлеб сторожил в часовне. А оно загорелось. Его и взяли. Не знаю, жив ли.

– Загорелось – а чего не тушили?

– Пьяный он был. Спал.

– Как был никчемным, таким и остался. Ну да Бог ему судья.

– Вот и щи приспели. Сейчас обедать будем, – попыталась увести разговор в другую сторону Настя, ей неприятно было слушать плохое о муже.

– И изба, я смотрю, на ладан дышит. И в бане пол прогнил. Не хозяин твой Николаша… – не унимался бывший купец, узнав, на кого его променяли.

– Так три года его нет… – Насте и хотелось оправдать мужа, но в душе она понимала, что Фрол Фомич прав.

Она собрала на стол. Села, словно пристыженная.

– Да чего теперь, Настена, теперь о другом думать надо, – сказал Фрол Фомич, видя, что Насте неловко. – И тебе здесь оставаться нельзя, немец может прийти, и мне провожатый нужен. А там сообразим, что делать. Со мной, Настена, не пропадешь. У меня и деньги кое-какие скоплены.

– Видно будет, Фрол Фомич. Вы ешьте, а я пока к Бондарихе сбегаю, заодно и новости узнаю.

– А колье ведь ты тогда взяла. В бархатной красной коробочке. – Фролу Фомичу хотелось договорить, прояснить уж всё до конца. – Да я не в обиде. Взяла и взяла. Думал, что согласилась. Обрадовался.

– Не брала я, Фрол Фомич. Вот вам крест – не брала. – Настя встала из-за стола и перекрестилась, глядя в глаза своему бывшему хозяину.

– Верю, Настена. Что ты! Потерял я его, наверное. А! Как пришло, так и ушло. Всё ушло. Чего теперь… А я ведь его тогда за бесценок взял – знакомый, из обедневших дворян – Бронькин Андрей Павлович продавал, – начал вспоминать Фрол Фомич, радуясь, что вот нашелся человек из его прошлого, с кем можно поговорить, да не просто человек, а женщина, к которой он испытывал чувства и которая, может быть, сейчас согласится быть с ним. – Разорился он. Да и то, время началось какое, а у него полна горница ртов… Где теперь? Жив ли? А ведь у меня деньги были, мог и пожалеть его, и колье то других денег стоило. Думаешь, жадность? – бывший купец усмехнулся. – Нет, хватка в торговом деле нужна, расчет. Одному навстречу пойдешь, другому скинешь, третьему поверишь – вот и разорился. Не я, так кто другой бы купил, еще меньше дал бы. Или вообще власти бы отобрали. А на душе вот всё равно скребет – пожадничал денег-то. – Фрол Фомич вздохнул и продолжил: – А колье – что твой изумруд! Так изумруды и есть. И еще камень в центре – бриллиант. Так сверкал! Это у них фамильная драгоценность, передавали из рода в род. Вроде как дед Бронькина, когда еще война с Наполеоном была, раздобыл это колье, уж как, не знаю. А я как увидел его, так и вспомнил твои зеленые глаза. Сразу подумал, что тебе подарю. А ты вот не взяла…

Настя почти не слушала Фрола Фомича и, как только он замолчал, чуть ли не выбежала из избы.

Пока шла к дому Бондарихи, память подсовывала ей картины из прошлого. Вот она сидит с пьяным Фролом Фомичом, вот он достает бархатную коробочку, кладет ее на стол, вот у двери она сталкивается с Николашей.

«А ведь он всё видел, стоял подслушивал, значит, и про коробочку знал, – полоснула неприятная догадка. – Украл тогда эту коробочку и не вернулся. Вот поэтому и не вернулся. А я всё переживала: заболел сильно, или побил кто, или еще какая напасть приключилась. И ведь никогда об этом, ни единого слова. Куда же он дел ее? Промотал, выменял на продукты? Спрятал?»

Насте сделалось не по себе от мысли, что в ее доме где-то запрятана драгоценность. И не просто драгоценность, а еще и украденная, а значит, нечистая.

Но свои небогатые углы она знает хорошо.

«Где тут спрячешь? Разве что закопал? Ох, не к добру, – подумала Настя, подходя к воротам Бондарихи. – И с Фролом Фомичом не пойду, ни к чему это. И вообще никуда не пойду. Не дойдет немец до Вешек. Погонят его наши. А там, глядишь, и Васенька вернется, а меня нет!»

Через неделю Настя так же стояла ранним утром у ворот своего дома, глядела вслед прихрамывающему Фролу Фомичу и точно так же перекрестила его, уходящего по размытой дороге, схваченной первым морозцем.