Текст книги "Хрустальная туфелька бабы-яги (СИ)"

Автор книги: Наталья Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Уф, – привёл себя в порядок Елисей Семенович, – слушай, а эти...

Мы переглянулись, и бросились к залу заседаний. Там уже были пожарные, видимо, их вызвала секретарша Елисея Семеновича, они залили пеной помещение, пелена дыма рассеялась, и все сотрудники, мокрые с головы до ног, пытались протереть глаза, сидя в приёмной.

– Я её убью! – рванул было ко мне Генрих Вениаминович, но

Елисей Семенович преградил ему путь.

– Успокойся! – рявкнул он, – она-то тут при чём? Ты сам нажал на кнопку.

– А я откуда знал? – заорал его заместитель, – откуда мне было знать, что это баллончик со слезоточивым газом в столь своеобразном футляре. Если бы она его не кинула...

– Если бы да кабы, во рту б выросли бобы, – показала я ему язык.

– Эвива, не дурачься, – покосился на меня Елисей Семенович, – а ты замолчи! Я тут главный, и не тронь Эвиву!

– Ах, вот в чём дело! – злорадно расхохотался его заместитель, – то-то, я смотрю, вы её кабинет всё зазываете? Я-то думал, что я просто не в твоём вкусе, Вика, – он нарочито сделал ударение на моём имени, – а тут оказывается всё проще. Нет сил, чтобы удовлетворять мужа, начальника, и его заместителя. На двоих наших хлипких силёнок едва хватает!

Я задохнулась от возмущения, а Елисей Семенович вдруг размахнулся, и со всей силы дал ему в челюсть.

Генрих Вениаминович покачнулся, но устоял, и долбанул своему начальнику с такой силой, что тот отлетел в сторону, и без чувств свалился на диван.

– Елисей Семенович! – закричала я, бросаясь к нему.

– Давай, давай, приведи в чувство любовничка, – процедил Генрих Вениаминович, – слабый он что-то. Что ты только в нём нашла? А, ты, наверное, некрофилка.

– Подонок! – выпалила я.

– Что ты сказала? – подошёл он ко мне вплотную.

– Не глухой, слышал, наверное, – процедила я, – а, если не слушал, купите себе слуховой аппарат.

– Да ты как разговариваешь со мной? – прохрипел он.

– Как вы того заслуживаете, так и разговариваю, – прорычала я, и он схватил меня за предплечья.

– Вот стану начальником, тогда тебе крепко не поздоровится, – пообещал он, и отшвырнул меня.

– Урод! – выпалила я, и приложила к скуле пришедшего в себя Елисея Семеновича мокрую тряпку.

– Ну, Генрих, – пробормотал он, держась за скулу, из которой сочилась кровь.

Я помогла ему добраться до своего кабинета, вынула из сумочки вату, и духи, и промыла ему рану.

– От меня теперь, как от голубого, будет бабскими духами вонять, – пробормотал он.

– Увольте это негодяя! – воскликнула я, и села в кресло.

– Не могу, – вздохнул Елисей Семенович, – я здесь начальник, а его отец – хозяин издательства. Он его сюда моим замом сделал, чтобы проучить.

– За что? – мне стало интересно.

– За паршивый характер. Он ничего в жизни не хотел добиться, гонял на мотоцикле, участвовал в боях без правил, в ритрейжерских гонках...

– Какой интересный юноша, – пробормотала я, и закурила сигарету.

– Дай мне сигаретку, – и я открыла пачку, – не такой уж он и юноша, ему тридцать шесть уже. Просто он до сих пор ведёт сумасшедший образ жизни, но в издательстве как-то остепенился. Он теперь по-другому профилю. По бабам.

– Я это заметила, а, вернее, ощутила на собственной шкуре, – я выпустила колечко дыма.

– Ты оказалась неподатливой, вот он и взбесился, – вздохнул Елисей Семенович, – он тебе не нравится?

– Внешне очень интересный, но у меня муж есть, и трое детей...

– Ого!

– Вот вам и ого, – вздохнула я с горечью, – дочка от первого мужа, и двое от последнего. И потом, мне нравятся нежные мужчины, а не самодуры. Мой первый муж был эгоистом до мозга костей, он до сих пор мне прохода не даёт.

– Я почему-то не удивляюсь... – пробормотал Елисей Семенович.

– Я не люблю, когда меня вот так откровенно добиваются, когда пристают, и прохода не дают.

– Да, и я встрял меж двух огней, за что и схлопотал, – улыбнулся мой начальник, – самое паршивое, что я его и наказать не могу. Будь всё по-другому, я бы уволил его, не раздумывая, а тут не могу.

– Сочувствую, – вздохнула я, и подумала.

Круто я попала. Вот уйдёт Елисей Семенович, и этот Генрих достанет меня до печёнок.

– А почему вас так назвали? – спросила я вдруг, – детские сказки на ум приходят.

– Царевич Елисей? Да, моя мать, когда была беременна мной, была под впечатлением детских сказок, которые читала моему старшему брату.

– А жену вашу зовут Василисса или Елена? – с улыбкой спросила я.

– Пальцем в небо. Галина.

– Даже странно.

– Прикольная ты девушка!

– Вы не первый, кто так говорит.

– Просто ты производишь двоякое впечатление...

– Воркуете? – дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возник Генрих, – ой, простите, нарушил вашу идиллию, – саркастически проговорил он.

– Исчезни, – рявкнул Елисей Семенович.

– Да я могу только пальцами щёлкнуть, и вы отсюда исчезнете, – прошипел Генрих Вениаминович.

Он схватил начальника за шкирку, и вытолкал из кабинета.

– Ну, что? – сел он напротив меня.

– Я пошла, – вскочила я с места.

– Куда? – обхватил он меня сзади, – думаешь, отпущу?

– Тебя, чувствуется, не слишком испугало моё предупреждение, – процедила я, дёргаясь в его железных объятьях.

– С каких это пор мы перешли на ты?

– С тех, когда ты приставать ко мне начал, – и я вонзила острый каблук ему в ботинок.

Он взвыл, а я, схватив сумочку, вылетела из кабинета.

Села в машину, и судорожно перевела дух. Как он меня достал! Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть.

– Алло.

– Отчего голос такой усталый и измученный? – это был Дима, мой первый муж.

– Дима, помоги мне! – закричала я.

– Что случилось? – испугался он.

– Ты где?

– Ещё на фирме...

– Я сейчас буду, – и я отключилась.

Через пятнадцать минут я сидела у него в кабинете, и жаловалась на заместителя начальника.

– Сделай что-нибудь, – всхлипнула я, – он меня достал.

– Что ж ты своему мужу не пожалуешься? – усмехнулся он.

– Дим, пожалуйста, – простонала я, – он откровенно лезет мне под юбку.

– Ну, и что мне сделать? Косточки пересчитать?

– Самое милое дело. Только не слишком. Так как?

– Я для тебя, моя сладкая, всё сделаю, даже президенту Америки косточки пересчитаю, – вздохнул Дима.

– Президенту Америки не надо, – на полном серьёзе ответила я, и засмеялась.

– Что ты делаешь сегодня вечером? – вдруг спросил Дима.

– А что?

– У меня билеты в театр...

– Ты спятил?

– Почему это? – он поднял на меня свои красивые глаза.

– Я замужем.

– Ну, и что? Давай сходим втроём, – пожал плечами Дима, – у меня как раз три билета. Готов терпеть Максима, лишь побыть с тобой.

– Не хочу, отстань, – буркнула я, – отведи в театр какую-нибудь

свою пассию.

– У меня нет пассий, – улыбнулся этот нахал.

– Хочешь сказать, что живёшь монахом? – подняла я брови, – даже странно, ты так любишь секс.

– Ты тоже его любишь, – он наклонился ко мне почти вплотную. От запаха его одеколона у меня закружилась голова.

– Хватит меня совращать! – рявкнула я сердито, и оттолкнула его.

– Боишься, что не удержишься? – рассмеялся он, а мне что-то нехорошо стало в его присутствии.

Я люблю Максима, я люблю Максима... Чёрт!

Я вскочила, и побежала к двери...

– То, что ты так стремительно убегаешь, наводит меня на соответствующие размышления, – засмеялся Дима, когда я уже схватилась за дверную ручку. Я замерла в полуповороте.

– На какие? – спросила я.

– Любишь ты меня, вот и весь ответ, – вздохнул Дима, – бросилась со мной в омут страсти, будучи замужем за Максимом...

– Я перепила лишнего!

– Ну, ну... Что у трезвого на уме, милая, то у пьяного на языке.

– Я ненавижу тебя! – воскликнула я гневно.

– Ненависть и любовь – синонимы, – рассмеялся Дима, и закурил сигарету.

– Ты несносный!

– Ты тоже!

– Наглец!

– Злюка!

– Самец, твою мать! Кобель! – рявкнула я, и охнуть не успела, как он в два прыжка настиг меня, схватил в охапку, и стал целовать.

– Ты меня с ума сводишь! – прошептала я сдавленно, прижавшись к нему.

– Ты меня тоже, – прошептал он в ответ, – вот, ты сама призналась, что неравнодушна ко мне.

– Это вырвалось помимо воли, – поспешила я внести ясность.

– Ага, – хмыкнул он, и покрепче сжал меня в объятьях.

– Отпусти, – ко мне на секунду вернулось здравомыслие.

– Ты уверена, что хочешь этого? – промурлыкал он мне на ухо, и я задумалась.

Нет, не хочу. Но я чувствую себя последней сукой, когда целуюсь с Димой. У меня есть муж, к которому я неравнодушна, и в то же время меня тянет к Диме с такой силой, будто кого-то из нас заставили проглотить магнит, а другого кусок железа.

– Молчание – признак того, что я прав, – прошептал он, – между нами искры проскакивают, разряды электричества.

– Это всего лишь страсть, – прошептала я, пытаясь обмануть саму себя.

– С чего бы тебе испытывать ко мне страсть, если ты меня терпеть не можешь? А? Ответь мне, – и он повалил меня на диван...

Сидя в своей машине, я медленно пила кофе из термоса, курила сигарету, и думала, были ли реальностью те два часа, которые я провела с Димой на его шикарном, кожаном диване.

– Надеюсь, Максим об этом не узнает, – прошипела я, надевая кофточку, и приводя себя в порядок.

– Ничего он не узнает, – кивнул Дима, – я хочу вернуть тебя, и хочу, чтобы оценила меня.

– Очень хорошо, – и я покинула его офис.

На следующий день я приехала, как всегда, на планёрку, и обнаружила, что все уже собрались, не было только Елисея Семеновича.

– Ты шефа не видела? – подскочила Регина, когда я, как всегда, громко стуча каблуками, вошла в кабинет, и села на стул.

– Ты явно знаешь, у кого спрашивать, – процедила Мила Царёва.

Ох, не выдержу, придушу гангрену собственными руками.

– Нет, не видела, – мотнула я головой, и задержала взор на лице Генриха Вениаминовича.

Видок у него был, что надо. Под одним глазом сиреневый фингал, под другим фиолетовый, скула разбита...

Интересно, кто его так отходил? Не успела я об этом подумать, как у меня в кармане зазвенел сотовый, и вышла в коридор, зная, что всё, что говоришь по мобильному телефону, слышно рядом сидящему.

Я притворила за собой дверь, и вынула из красного футляра в

сердечки свой любимый, красный, переливающийся, раскладной телефон в стразах. На дисплее высветился номер Димы...

– Ты, наверное, после вчерашнего спала, как убитая, – засмеялся он, – или пришёл муж и...

– Заткнись! – заорала я диким голосом, – ещё такая шутка, и я с тобой спать не буду! У меня муж есть! И он выполняет супружеские обязанности не хуже тебя!

За дверью раздались странные звуки, как – будто что-то упало...

– Ладно, ладно, не ерепенься, – засмеялся Дима, – я поговорил с твоим докучливым кавалером. Ему никакая пудра не поможет!

– Так это ты?

– А кто же ещё? Счастливо тебе, любовь моя, – и он отключился.

Я хмыкнула, засунула телефон в футляр, потом в карман, и вернулась на своё место.

Только сотрудники почему-то странно на меня глядели. Даже Регина отводила взгляд.

– Прикольная вы девушка, – засмеялся Филипп Аркадьевич.

– В смысле? – подняла я бровь.

– Кто тебе сейчас звонил? – спросила вдруг Регина.

– Мой бывший муж, – честно ответила я.

– А последний муж в курсе, какие у тебя отношения с бывшим мужем? – прищурила голубые глаза Царёва.

И тут до меня дошло. Я же заорала, как ненормальная на Диму, когда сказал фразу из мерзкого анекдота, и сейчас почувствовала, как щёки стали краснеть.

– Это совсем не то, что вы подумали... – воскликнула я, и почувствовала, как краска ещё сильнее прилила к лицу.

– Врёт, и не краснеет, – злорадно воскликнула Царёва.

– А какое твоё собачье дело до моей личной жизни? – немедля завелась я, – я к тебе не лезу, и ты ко мне лезь.

– Вот ты-то как раз и лезешь, – рыкнула Мила, и покосилась на зама Елисея Семеновича.

– Где он? – нервно воскликнул последний, посмотрев на часы, – уже полчаса прошло.

– Уж полночь близится, а Германа всё нет, – усмехнулась я, поймала на себе злобный взгляд Людмилы, и ухмыльнулась.

Генрих Вениаминович вынул из кармана телефон, набрал

номер, и приложил трубку к уху. Так и не получив ответа, он положил телефон на стол.

– Чёрте что! Не отвечает!

– И что нам делать? – спросил Филипп Аркадьевич.

– Подождём немного, – отозвался Генрих Вениаминович.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась, и на пороге показалась секретарша Елисея Семеновича, Лена. На бедной девушке лица не было.

– Там... там... там... – блеяла она что-то невнятное, делая какие-то странные движения руками.

– Что случилось? – сдвинул брови Генрих Вениаминович.

– Елисей Семенович... – выдавила из себя она, и махнула куда-то в сторону, – там...

– Да что происходит? – подскочил Генрих Вениаминович, и секретарша вдруг, ухватившись за этажерку, на которой стоял кактус, упала в обморок, обрушив при этом ни в чём ни повинное растение.

Я и Генрих Вениаминович первыми бросились к ней, и тут я услышала звон откуда-то. Это, кажется, звонок Елисея Семеновича. Точно, это мелодия его мобильного.

Оставив секретаршу, я пошла на звук, и вскоре поняла, что он исходит из-за запертой двери гардеробной. Зимой, и ранней осенью сотрудники вешали туда свои пальто, а сейчас, когда наступил май, и резко потеплело, помещение закрыто.

Я осторожно толкнула ногой двери, та поддалась, и моим глазам предстала ужасающая картина.

На полу посреди гардеробной лежал Елисей Семенович, но самое худшее было то, что у него в груди торчала рукоятка ножа, а остекленевший, невидящий взор был устремлён в потолок...

– Мама! – вскрикнула Царёва, она подбежала вслед за мной, и теперь расширившимися голубыми глазами смотрела на распростёртое тело начальника.

– Кто это его? – как-то даже жалобно проговорила она, и ухватила меня за руку.

– Не знаю, – прошептала я сдавленно, и бросила взгляд на мобильный, лежащий на полу, не перестающий звонить.

– О Господи! – материализовался позади нас Генрих Вениаминович. Он какое-то время тупо смотрел на труп, потом

перевёл взгляд на меня и Милу.

– Почему телефон всё время звонит? – подала вдруг голос Мила, – без конца. Перестанет, и опять.

– Тьфу, чёрт! – воскликнул Генрих Вениаминович, и вынул из кармана свой мобильный, – это я. У меня автоматический дозвон установлен, – он нажал отбой, и телефон на полу смолк, – надо ментов вызывать, – оттянул пальцами ворот рубашки.

– Давайте, я позвоню мужу, – сказала я, – он у меня честный, взяток не берёт, редкая белая ворона в наше неспокойное время... Он обязательно выяснит, кто совершил это зверство.

– Ой! – вскрикнула вдруг Мила, и тут же захлопнула рот, – как жалко-то! Он такой хороший человек был, – и она кинулась на грудь к любовнику.

– Звони своему благоверному, – кивнул мне зам начальника, и я вынула сотовый.

– Только не говори, что у тебя очередной труп, – засмеялся Максим, – дай, я угадаю. Ты моя амазонка, нейтрализовала террористов.

– Не юродствуй! – рявкнула я, под внимательный взор Генриха и его возлюбленной, – а у меня действительно труп. Моего начальника.

На другом конце провода повисло тягостное молчание.

– Ты так шутишь, или...

– Милый, приезжай скорее, – взмолилась я.

– Вот чёрт! Сейчас будем! – и он отключился.

– Сейчас будет милиция, – выдохнула я, и с горечью посмотрела на тело.

Мне до рези в глазах жалко Елисея Семеновича. Ещё вчера я с ним разговаривала, он был весел, и полон жизни, а сегодня его этой жизни, извините за дурацкий каламбур, лишили.

Максим и его команда прибыли в рекордно короткое время, на место происшествия запустили фотографа, а мой любимый поспешил загнать всех сотрудников в зал заседаний.

– Долго нас здесь продержат? – подала голос Мила.

– Долго, – обрадовала я её, – сейчас труп осмотрят, место происшествия обыщут, а потом придут ещё и нас допрашивать.

– Ужас! – воскликнул Генрих.

– Ещё какой, – кивнула я, и посмотрела в окно, за которым шелестела листва.

Люблю весну. Ещё не так жарко, как летом, но уже и не холодно, можно перебраться в лёгкую одежду...

Мы просидели в издательстве Бог весть сколько. Пришёл Максим, и брякнул прямо передо мной пакет с ножом, которым был зарезан мой начальник...

Мила пронзительно завизжала, а Максим нахмурился.

– Не надо орать, – холодно сказал он, и повернулся ко мне, – узнаёшь вещицу?

И тут только до меня дошло, что нож, лежащий в пакете, принадлежит мне, вернее, не мне, а Диме.

Он большой фанатик по части коллекционирования предметов старины, и его квартира на Фрунзенской самый настоящий музей. Конечно, драгоценности и всё такое прочее, типа яиц Фаберже, и не только их, у него, кажется, есть ещё и миниатюрная карета работы Фаберже, он держит в банковских ячейках, но все стены у него завешены картинами, всюду антикварная мебель, и повсюду старинное оружие.

Вот этого самого оружия у него масса, даже, кажется, арбалет пятнадцатого века есть, и вся эта, с позволения сказать, красота, висит на стенах.

Не так давно, Октябрина Михайловна, няня нашей с Димой пятилетней дочки Василинки, вдруг спустилась на кухню, держась за сердце.

– Вика, – сдавленно сказала она мне.

– Что такое? – испугалась я, глядя на пожилую женщину.

Она недавно перенесла инсульт, но быстро восстановилась, и вернулась к нам. Она любит детей, и обожает мою Василинку. Её дочка самая настоящая преступница, мать отреклась от неё, когда у Аллы была первая ходка, и Алла даже попыталась ей отомстить. Забралась к нам в дом, украла крупную сумму денег, драгоценности, хотела подставить мать, подкинув ей драгоценности, чуть нас с Максимом не пристрелила...

После этой истории она угодила в больницу с инсультом, и мне пришлось нанимать няню в агентстве. Они, сотрудники агентства, прислали какую-то смазливую девчонку с белокурыми локонами, что меня несказанно разозлило. Я не хочу, чтобы эта девчонка вешалась на шею Максиму.

Но Максим оказался совершенно равнодушен к юной прелестнице, а она оказалась просто бесценной.

А девушка поспешила успокоить меня, продемонстрировав паспорт, в котором чёрным по белому было написано, что Сашенька замужем. Мужа она любит, этого не было написано в паспорте, это уже с её слов, и вешаться на шею чужим мужьям не собирается.

Она просила не выгонять её, когда выздоровеет Октябрина Михайловна, и я оставила её. Октябрина Михайловна – дама в возрасте, а моя Василинка не в меру энергичная девочка.

Да что там – энергичная! За ней глаз да глаз нужен!

Пожилая женщина с трудом с ней справляется, а тут ещё двое детей от Максима, наши двойняшки, Леня и Лиза.

Вообщем, за близнецами следит Саша, а я занимаюсь бизнесом.

– Что случилось? – забеспокоилась я, увидев бледную Октябрину Михайловну.

– Вот, – она положила на стол красивый, старинный нож.

На лезвии была выгравирована монограмма, ни о чём мне не говорящая, а рукоять была из чистого золота, украшенная драгоценными камнями...

– Бог ты мой! – воскликнула я, беря красоту в руки, – какая искусная работа? Откуда это?

– У Василинки в игрушках на шла.

– Как? – ахнула я, – откуда у неё это?

Я тут же позвала дочку, и спросила, где она взяла кинжал.

– Мы с папой, когда были в цирке, заехали к нему домой, – сообщила моя маленькая дочка, – а это висело на стене, и я взяла.

– О Боже! Девочка моя, это не игрушки! – воскликнула я.

– Он сказал, что я могу играть с чем захочу, – сказала

Василинка, – и оставил меня одну.

– Я думаю, что ему и в голову не пришло, что тебе захочется такую опасную игрушку, – воскликнула я в негодовании, и позвонила Диме.

– Так его взяла Василиса? – воскликнул он, – Бог ты мой! А я своей домработнице по лицу надавал, и чуть на счётчик её не поставил.

– А ты не вешай на стену оружие, и не отпускай от себя

дочь! – рявкнула я, ещё злясь, – а если бы она поранилась? Нож острый, как не знаю что. И невиновная женщина ни за что пострадала.

– Н-да, придётся извиняться перед Полиной, – вздохнул он, – вот бестия наша Василиса.

– Это она в тебя такая, наверное.

– Ну, не только в меня. Она – результат наших совместных усилий, – засмеялся он.

Я обещала привезти клинок ему на работу, но Дима неожиданно уехал в Австралию по делам, и надолго исчез из вида, и холодное оружие так и лежало у меня в сумочке.

Он часто вот так срывался, никого не предупредив.

Насколько я знаю, у него нет никакого бизнеса в Каннебере, да и в Сиднее тоже. Что его туда занесло, представления не имею. Но его не было три недели, и появился только недавно, а об оружии я совершенно забыла.

И вот теперь этот клинок невесть как утащил убийца, и зарезал им Елисея Семеновича.

– Твою мать! – выругалась я, под ошарашенные взгляды сослуживцев, – кто-то спёр у меня его!

– Я это выясню, – хмуро сказал Максим, оглядывая присутствующих.

– А, может, это ты сделала? – вдруг сладким голосом проговорила Мила Царёва, – а, чтоб подозрение от себя отвести, оставила отпечатки на ноже. Мол, какой идиот станет действовать без перчаток.

– Заткнись! – рявкнула я, и вцепилась этой дуре в волосы.

Мы покатились по полу, мужчины бросились нас разнимать...

– А ну прекратить! – рявкнул Максим, – кто убийца, я разберусь. А сейчас буду вас всех допрашивать. А вы, как вас там...

– Людмила Ярославовна, можно просто Мила, – состроила глазки моему мужу эту нахалка, а я дёрнулась, горя желанием растерзать её на части.

– Сидеть! – ухватил меня за плечо Максим, – а вас попрошу в личный кабинет начальника.

– С таким мощным мужчиной хоть на край света, – скокетничала Мила, и чем вызвала в моём горячем сердце бурю негодования.

Но я сдержалась, проследила за ними мрачным взглядом,

потом вынула пудреницу, и все преступники и убийцы временно вылетели у меня из головы, поскольку у меня на голове, простите за дурацкий каламбур, чёрт ногу сломил бы.

Причёска под названием – я упала с сеновала, тормозила, чем попало.

Я судорожно вынула из сумки косметичку, высыпала на столик такое количество косметики, что вызвало у всех присутствующих некоторую оторопь, и схватились за расчёску.

Проворно расчесала свои смоляные, сильные кудри, буйно вьющиеся от природы, припудрила носик, и запихнула косметичку в сумку.

Кстати, Василинка унаследовала мои волосы, и они у неё тоже от природы вьющиеся, смоляные, и чёрные огромные глаза, и даже родинка, как у меня, над губой.

Но, если хорошенько присмотреться, то поймёшь, что на Диму она тоже очень похожа. Кстати, мой бывший муж, первый муж яркий брюнет, с чёрными внимательными глазами. Змееподобный мачо, спокойный, как удав, и, когда что-то не по его, он холодно смотрит, и удивлённо поднимает одну бровь.

Василинка, когда не получает желаемого, реагирует так же, но, спустя пару минут всё же начинает визжать. Вот такая дикая смесь!

В нашей дочке сочетается мой взрывоопасный темперамент, неиссякаемая энергия, надеюсь, она не будет такой непутёвой, как её мать, и холодность и рассудительность Димы.

Хлопнула дверь, Мила плюхнулась на место, и зло посмотрела на меня, а потом закатила глаза.

– Ах, какой мужчина! – промурлыкала она, накручивая на палец белокурый локон.

Нет, я её убью! Я опять дёрнулась, но меня перехватил Филипп Аркадьевич. Максим тем временем допросил всех, осталась только я.

И я зашла в кабинет, и плюхнулась на стул, положив ногу на ногу, отчего моя короткая юбка задралась ещё выше.

Напарник Максима, Андрей, с прикольной фамилией Сатаневич, которого я, кстати, весьма невоздержанная на язык особа, называю нечистью ментовского розлива, с явным интересом перегнулся через стол, чтобы рассмотреть мои

красивые, стройные, длинные ноги.

– Что, так интересно? – с лёгкой издёвкой спросила я, а Максим толкнул напарника в спину, и Андрей рухнул на стол, расплескав растворимый кофе в пластиковом стаканчике, который стоял на столе.

– Макс, ты что, спятил? – возмутился Андрей, разглядывая коричневые пятна на своей майке.

– А ты не разглядывай ноги моей жены, – буркнул тот раздражённо.

– А понятно... – у Андрея сделалось такое лицо... – её ноги – твоя собственность?

Максим побагровел, вскочил с места, схватил Андрея за грудки, и швырнул его на стол...

Андрей с воплем перекувырнулся через стол, сбил пару горшков с цветами, и приземлился прямо на кактус.

– Ёшкин кот! – вскрикнул Андрей.

Кактус, который так любил и холил Елисей Семенович, был редкостной пакостью. Я сама люблю кактусы, но, однажды, уколовшись этим монстром, воспылала к этому представителю флоры крепкой неприязнью.

У него очень мелкие колючки, просто микроскопически мелкие, и, если сия радость попадёт вам под кожу, вытащить иголку не представляется ни малейшей возможности.

Андрей разразился непарламентскими выражениями, я округлила глаза, а Максим в гневе дёрнулся.

– Не выражайся при моей жене! – рявкнул он.

– А ты не швыряй меня в кактусы! Моё лицо! – взвыл Андрей, – как их вытащить?

– Никак, – пожала я плечами, – это очень редкий вид кактуса, и очень колючий.

– Твою мать! – заорал Андрей, и бросился вон из кабинета, продолжая радовать всех присутствующих своим отличным знанием русского матерного.

Максим хмыкнул, подошёл к кактусу, легонько коснулся его пальцем, ойкнул, и попытался вытащить из пальца иголку.

– Н – да, – выговорил он, дуя на палец, – прелесть, однако.

– О, ещё какая! – воскликнула я.

– Давай ближе к делу, – он схватился за ручку, – эх, вот бы нам компьютеры ввели, ноутбуки, – проговорил он мечтательно, и

кивнул мне, – где ты была между часом и тремя?

– Так его в это время убили? – догадалась я.

– Да. Так где ты была?

– Милый, ты что, меня подозреваешь? – промурлыкала я, состроив ему глазки.

– Вика! – застонал Максим, – я должен же написать что-то в отчёте.

– Хорошо, я была дома. Твоя бабушка подтвердит, что я сначала сидела в лаборатории, снимки печатала, потом обрабатывала цифровые фотки на компьютере, потом была в ресторане, это было в четыре...

– Минутку, меня интересует время с часу до трёх, – прервал он меня.

– Ты спятил? – зашлась я праведным возмущением, – значит, всё-таки меня подозреваешь?

– Это ты спятила! Я восстанавливаю распорядок дня всех сотрудников. Давай с часу до трёх, всё до минуты. По идее, ты – первая подозреваемая.

– А если не по идее? – прищурилась я.

– Что? – не понял Максим.

– Проехали, – прошипела я раздражённо, – я как раз в час закончила печатать фотографии, и занялась цифровыми, на это у меня ушёл час, значит, два, потом я выпила кофе и поболтала с твоей бабушкой, полчаса, потом приняла душ, переоделась, уже три. Всё. Потом я поехала в ресторан, решила текущие дела, и только потом в издательство. Ещё что-то?

– Н – да, – протянул Макс, постукивая ручкой по столу.

– Что? Версия развалилась по частям? Не удалось сделать из любимой жены кровожадную убийцу?

– Что ты мелешь? – поморщился мой любимый.

Я молчала, покачивая розовой босоножкой на тесёмках, а

Максим с явным интересом разглядывал мои ноги.

– Я так чувствую, мне надо заказать для тебя макет моих ног, и поставить у тебя в кабинете, я посмотрю, для тебя это лучший аутотренинг. Кто-то рыбки в аквариуме рассматривает, кто-то электрические водопады, а ты... – всё это я сказала самым ядовитым тоном, на какой только способна, и с ангельской улыбкой на лице, но Максим, дёрнувшись,

выскочил из-за стола, сгрёб меня в охапку, и стал целовать.

– Знаешь ты, как заткнуть мне рот, – пробормотала я, когда он на секунду от меня оторвался, и опять закрыл рот поцелуем.

– Тук, тук, тук, – раздалось вдруг, – я смотрю, снятие показаний идёт полным ходом, – это был Генрих, – только снимают вовсе не показания.

– А с вами у меня будет дополнительный разговор, – прошипел

Максим, Генрих явно не пришёлся ему по вкусу, – мне тут сказали, что вы метили на место начальника.

По лицу Генриха пробежала тень.

– Ну, и что? – спросил он несколько раздражённо.

– А то, что вы первый подозреваемый.

– Ах, я первый подозреваемый? – прищурился Генрих, – между прочим, Елисей Семенович собирался уходить, он основал личный бизнес, и не хотел больше зависеть от моего отца.

Это издательство так и так моё.

– Ну, ну, – пробормотал Максим, – только учтите, вы у меня на заметке.

– Всенепременно учту, – процедил Генрих, – чёртова ищейка! – пробормотал он в пол голоса.

– Что-что? – прищурился Максим.

– Ничего, – буркнул Генрих, и вышел из кабинета.

– Что это значит? – зло посмотрел на меня Максим.

– Только то, что в моей коллекции разбитых сердец появился очередной экспонат, – пожала я плечами.

– Мне ещё этого не хватало! Он к тебе пристаёт?

– Уже нет, – засмеялась я.

– Что значит – уже нет?

– Дима с ним разобрался.

– Почему Дима? Почему ты мне не сказала? Или муж – мент уже не круто? Ну, конечно, лучше обратится к мафии!

– Милый, не заводись.

– А я само спокойствие. Только мне не нравится, что общаешься со своим бывшим мужем.

– Извини, но он отец Василинки, и не общаться с ним я никак не могу, – развела я руками, – ты бы стал бить Генриху Вениаминовичу морду?

– Посадил бы на десять суток, уж поверь, нашёл бы, за что.

– До него такие методы не доходят, ему только в глаз, и как

следует! От души!

– Угу! – буркнула Максим недовольно, и мы вышли из кабинета.

– Долго нас ещё будут держать? – воскликнула журналистка Нина, приятная, шумная женщина лет сорока, с вытравленными волосами, и пышными формами, которые её не уродовали, как жену Сатаневича, напротив, придавали особый шарм.

– Отпечатки пальцев снимем, и отпустим, – буркнул Максим, и подключил к делу специалиста.

– Мои тоже будут снимать? – заинтересовалась я.

– Твоих отпечатков у меня в отделении предостаточно ещё с прошлых приводов, – выдал Максим, и все сотрудники с явным интересом на меня посмотрели.

Все, кроме Регины. Мы с ней познакомились при весьма странных обстоятельствах, я расследовала убийство жены её покойного брата, и она хорошо осведомлена о моих похождениях.

С особым зверством снимали отпечатки с Генриха Вениаминовича. Максиму он, как вы уже поняли, по вкусу не пришёлся, и он перепачкал весь его шикарный костюм цвета слоновой кости, и голубую рубашку.

Меня раздражает его манера одеваться в светлые тона, и теперь я удовольствием и злорадством разглядывала его напрочь испорченный костюм.

– И как это отмывается? – вид у Генриха Вениаминовича был, как у моего Кешака, когда он видит в своей тарелке сметану.

Моя любимая кошка Маняшка последнее время совсем озверела. Я долгое время не отпускала её гулять, поскольку мне не по вкусу такая процедура, как убийство котят.

Ну, не могу я поднять руку на живое трепыхающееся существо, что тут поделаешь?

И я долгое время поила её специальными каплями от загулов, но Анфиса Сергеевна, когда она появилась в моём доме, сказала, что для кошек это очень плохо, может развиться какая-нибудь болезнь, стерилизация тоже нежелательна, и она взяла на себя обязанности по утоплению котят.

И с тех пор, выпущенная на свободу Манечка отрывается на всю катушку, котится каждые три месяца, ну, не совсем

каждые, сначала гуляет, потом ходит, как баржа, на какое-то время успокаивается, а потом опять по новой.