Текст книги "Штольманна. Отпускъ (СИ)"

Автор книги: Наталья Мусникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

  – Дядя Миша! Тётя Соня!

  Михаил невольно крякнул, когда крепкое девичье тельце бухнулось в него с силой ядра небольшой пушечки, подхватил малышку на руки:

  – Ух ты, как ты выросла!

  – Мне уже пять, – Катя вздохнула, вспомнив, что обманывать нехорошо и неохотно добавила, – ну, почти.

  – Красавица, – Софья поправила так и норовящую свалиться на глаза девочки шляпку, – вся в маму.

  – И папу тоже, – Катюшка хотела позвать брата, но тут же отвлеклась, широко распахнутыми глазами глядя на офицера в самой настоящей бурке.

  Восторженная девочка тут же решила, что это и есть тот самый легендарный Затонский оборотень, а рядом с ним непременно идёт его девушка, Василина. Катюшка вздохнула, проследила зачаровавшую её пару взглядом до поворота и тут же заприметила мужчину с длинной белой бородой, похожего на зимнего духа из подаренной папой сказки.

  – Ты чего притихла Катюша? – Анна озабоченно посмотрела на дочурку, обычно непоседливую, как вода в лесном ручейке. – Устала?

  – Ма-а-ам, смотри, – Катя ткнула пальцем в даму в роскошном бледно-голубом туалете, с тонкой отливающей серебром вуалью, – ледяная дева.

  – А вон там горец, – благоговейно выдохнул Гриша, – ух, какой у него кинжал!

  Катя посмотрела на черноглазого черноусого мужчину, на поясе которого висел в золочёных ножнах кинжал, и пренебрежительно дёрнула плечиком. С точки зрения малышки этот горный кот никакого интереса не представлял, да и клинок у него самый обычный, висит на виду, ничем не прикрыт. То ли дело лезвие в папиной трости... Яков Платонович, поймав хищный взгляд дочери, строго нахмурился, трость переложил в другую руку, от греха подальше. Анна сей манёвр мужа заметила и улыбку таить не стала, даже хихикнула негромко, озорно блеснув голубыми глазами, в сиянии коих плавилось сахарным сиропом сердце сурового следователя.

  – Вы подлец! – прерывистый от возмущения голос привлёк внимание всех, входящих и выходящих на перрон.

  Михаил Платонович нахмурился, неодобрительно поджал губы и поспешно потянул приехавших в сторону экипажа:

  – Идёмте.

  – Да-да, не стоит задерживаться, – подхватила Мария Тимофеевна, не терпящая скандалов (если только не сама она их устраивала).

  Яков Платонович и Виктор Иванович, наоборот, замедлились, посматривая в ту сторону, откуда долетели гневные слова. Они оба прекрасно знали, что подобные фразы не растворяются в воздухе, а сгущаются, уподобляясь грозовым тучам, кои разражаются дуэлью.

  – Вы подлец, – с прежним пылом, но уже тише повторил стройный черноглазый брюнет, военная выправка которого была заметна даже в модном штатском платье.

  Рыжеволосый крепкого телосложения мужчина в тёмно-синем костюме, к которому, по всей очевидности, были обращены оскорбительные слова, пренебрежительно усмехнулся:

  – А Вы глупец, неудивительно, что известная нам особа предпочла меня.

  Брюнет вспыхнул, словно фитиль от огня, весь так и вскинулся, сжимая кулаки, стоящие поодаль друзья поспешили к нему, дабы предотвратить совсем уж безобразную сцену.

  – Олег Дмитриевич, право слово, уйдите, видите же, не в себе он! – крикнул один из друзей.

  Рыжеволосый господин зло дёрнул уголком губ:

  – Пусть водички попьёт, коли нервы слабые. Прощайте, господа!

  Олег Дмитриевич ушёл, посмеиваясь и негромко напевая какой-то фривольный мотивчик. Брюнет зарычал, рванулся было за ним, но был остановлен друзьями.

  – Угомонись, Аркадий, – увещевал приятеля тот, который уже взывал к благоразумию Олега Дмитриевича, – долго ли до беды!

  – Я убью его! – выдохнул Аркадий, стискивая кулаки и так сверкая чёрными глазищами, что будь у него хоть капля волшебной силы, от обидчика осталась бы лишь жалкая горстка пепла. – Богом клянусь, я убью этого мерзавца!

  – Не думал, что когда-нибудь скажу это, но, по-моему, Олег Дмитриевич прав, тебе действительно надо нервы подлечить, – прогудел белый, похожий на ожившего снеговика мужчина. – Экая горячка, право слово.

  – И было бы из-за кого! – подхватил другой.

  – Не смей так говорить о ней! – так и взвился от слов приятеля Аркадий, а наблюдавший за ним Штольман невольно поморщился, вспомнив, как сам с тем же с пылом безумца готов был защищать от любого дурного слова госпожу Нежинскую.

  Боже, каким же слепым глупцом он был, как долго не замечал холодной расчётливости фрейлины, её интриг, дурных связей, заговоров и готовности идти и по головам, если они приведут к желанной цели. Только встретив Анну, такую искреннюю в каждом своём порыве, с его глаз стала спадать ядовитая пелена, нежные чувства, коих он и сам признавать не хотел, брали власть над чёрной страстью и привычкой. Яков улыбнулся жене, с материнским состраданием взирающего на горячего юношу. Да, Аннушка никогда не станет сталкивать поклонников лбами, как не станет и избавляться от одного любовника руками другого. Она самый настоящий ангел, его ангел-хранитель.

  – Надеюсь, дуэли не будет, – Анна прижалась к плечу Якова.

  Штольман помолчал, успокаивающе поглаживая ручку жены:

  – Полагаю, ты права. Слова сказанные в пылу ссоры редко переходят во что-то серьёзное. Друзья юноши настроены миролюбиво.

  Виктор Иванович согласно кивнул. Коли вызова сразу не последовало, то со временем вероятность дуэли становится всё меньше, редко кто готов годами ждать, дабы потребовать удовлетворение. Пожалуй, Садковский был единственным в своём роде, кто возжаждал сатисфакции спустя десять лет.

  Мария Тимофеевна, которая после поединка мужа с однополчанином весьма болезненно относилась к дуэлям (а ведь Яков Платонович тоже из-за дуэли в Затонске оказался!) резко обернулась, окликнула нетерпеливо:

  – Вы идёте?

  Грозовые интонации в голосе не предполагали отрицательного ответа, Аркадий с товарищами скрылся из виду, а потому можно было оставить увиденное в прошлом и не испытывать более терпение госпожи Мироновой. Виктор Иванович поцеловал жену в щёку:

  – Конечно, дорогая.

  Вечер прибывшие провели в делах приятственных, наслаждаясь тишиной и покоем: Анну матушка утащила прогуляться по модным магазейнам, дети с интересом осваивали специально созданную в новом корпусе игровую комнату, а Яков Платонович с Виктором Ивановичем погрузились в хитросплетения шахматных баталий. Отпускная благость и умиротворение осеняли прибывшее на отдых семейство, только подчас тревожно вздыхала Софья, да Анне ни с того ни с сего привиделся странный сон, впрочем, быстро испарившийся из памяти, стоило лишь крепче прижаться к мужу, опустив голову ему на грудь.

  ***

  Утро, вопреки чаяниям Марии Тимофеевны, надеявшейся, что, хотя бы до Кисловодска дела служебные не дотянутся своими липкими щупальцами и не помешают Виктору и Якову Платоновичу, а также Анне, которой уж давно следовало бы научиться вести себя как благовоспитанной особе, насладиться покоем. Только-только все спустились завтракать, как вошла горничная Танечка и сообщила, что Виктора Ивановича спрашивает молодая барышня.

  – Какая ещё барышня? – нахмурилась Мария Тимофеевна, в коей поднял голову аспид ревности.

  Виктор Иванович в длительные философствования пускаться не стал, салфетку сложил аккуратно, горничной коротко кивнул:

  – Зови сюда, коли спрашивает.

  Танечка кивнула и вышла, чтобы через пару минут (Мария Тимофеевна не успела даже побуравить мужа сердитым взором) вернуться в компании обворожительной барышни. Пышные с рыжеватым отливом кудри девушки в беспорядке падали на грудь и спину девушки, большие карие глаза, опушённые длинными ресницами, влажно блестели, кончик точёного горделиво вздёрнутого носика покраснел от слёз. Наряд у барышни, несмотря на ранее утро, был вечерний, помятый, местами попятнанный грязью, что ещё больше подчёркивало смятение мыслей и чувств, обуревающих посетительницу. Мужчины, приветствуя девушку, поднялись со своих мест, но девушка вряд ли заметила в столовой кого-нибудь, кроме Виктора Ивановича. С приглушённым вскриком барышня метнулась к господину Миронову и рухнула ему в ноги, выпалив одно короткое, полное неизбывной душевной боли:

  – Помогите!

  – Господи! – Мария Тимофеевна прижала руку к губам, ревность сменилась в её душе состраданием к несчастной.

  Виктор Иванович поднял девушку, усадил на придвинутый Яковом Платоновичем стул. Барышня казалась господину Миронову смутно знакомой, но вот где он её видел и при каких обстоятельствах, почтенный адвокат вспомнить не мог.

  – Вот, выпейте, – Анна протянула девушке стакан воды.

  Барышня приняла стакан, но руки её так тряслись, что вода выплёскивалась, заливая подбородок, шею и пятная платье, пришлось Анне самой напоить посетительницу. Не без труда сделав пару глотков, девушка судорожно вздохнула и чуть более связно произнесла:

  – Помогите, Виктор Иванович, Вы моя единственная надежда.

  Виктор Иванович опустился на стул напротив девушки, ободряюще улыбнулся ей, по-отечески мягко похлопав по руке:

  – Я слушаю Вас, госпожа...

  Девушка издала судорожный полувсхлип-полустон:

  – Ягодина, Наина Дмитриевна. Я дочь Дмитрия Ильича Ягодина, полгода назад Вы помогали моему папеньке в оформлении бумаг на вступление в наследство нашей тётушки, госпожи Погодиной, помните? Один раз я приходила к Вам вместе с батюшкой.

  Виктор Иванович опустил глаза, вспоминая. Госпожа Погодина на весь Затонск славилась своим дурным нравом, злые языки утверждали, что так долго Анфиса Борисовна живёт потому, что ни ангелам на небе, ни даже чертям в аду не нужна, уж больно зловредная да склочная. Завещание госпожа Погодина переписывала едва ли не по три раза в день, причём единственным адвокатом, которому она доверяла, был Виктор Иванович. Самому Миронову такое предпочтение ничуть не льстило, но вредная старуха никого, кроме себя не слышала и слышать не желала. Когда в Затонск прибыл Ягодин Дмитрий Ильич адвокаты было решили, что наконец-то найден идеальный наследник: богатый, солидный, со всех сторон положительный мужчина, да и Анфиса Дмитриевна приняла его милостиво. Тишь да гладь продолжалась ровно три дня, на четвёртые сутки между родственниками произошла размолвка, и госпожа Погодина прислала к Миронову спешно прибыть, дабы переписать завещание. Опять. Кончилось всё тем, что Анфиса Борисовна умерла прямо в разгар празднования собственных именин, отменив предыдущее завещание, но так и не написав нового. Сын, который уже потирал руки в предвкушении крупного состояния, оказался наследником недостойным, потому как Александр Францевич доказал, что смерть госпожи Погодиной была вызвана синильной кислотой, а горничная Наташка поведала, что своими собственными глазами видела, как сын насыпал что-то в бокал маменьки. Так на Ягодин Дмитрий Ильич внезапно, в первую очередь для самого себя, оказался наследником и вынужден был не только вступить во владения, но и входить во все дела почившей тётушки, что без помощи опытного адвоката было бы весьма затруднительно. Один раз господин Ягодин действительно приходил с дочерью, сказав, что после адвоката поедет с дочерью по торговым рядам.

  – Что случилось, Наина Дмитриевна? – меж бровей Виктора Ивановича залегла глубокая морщина. – Что-то с Вашим батюшкой?

  Барышня отрицательно покачала головой, судорожно комкая в руке истерзанный платочек. Анна мягко обняла девушку за плечи, успокаивая и ободряя, эта ласка придала Наине Дмитриевне сил, барышня глубоко вздохнула и сухим от тщательно сдерживаемых слёз голосом произнесла:

  – Аркадия Максимовича Разумихина обвиняют, – девушка судорожно втянула носом воздух, – в убийстве.

  Названное барышней имя Виктору Ивановичу, равно как и его супруге с дочерью, знакомо не было, лишь Яков Платонович насторожился, словно почуявшая добычу гончая, и поинтересовался:

  – Прошу меня простить, сударыня, но кем Вам приходится господин Разумихин, что Вы принимаете в его судьбе столь живое участие?

  Наина Дмитриевна отчаянно покраснела, на миг отвела взгляд, а затем вскинула голову, горделиво расправила плечи и отчеканила:

  – Я люблю его.

  «Ну вот, началось, – промелькнуло в голове Марии Тимофеевны, – не успели приехать, как опять убийство, следствие, девицы рыдающие. Эх, ну что же за жизнь-то такая!»

  По тому, как вспыхнули голубые глаза Анны, матушка безошибочно определила, что дочка равнодушно мимо чужих девичьих слёз не пройдёт, непременно помочь попытается, да и Яков Платонович тоже подобрался весь, посуровел, а значит, вместо отдыха следствие проводить станет. Ещё и Витю наверняка подключат, а он только-только в отпуск вышел.

  «Вот и отдохнули на водах, – Мария Тимофеевна огорчённо глотнула кофе, – всего и прошёл в покое и благости один денёк».

  Штольман на душевные терзания тёщи внимания не обратил, к дознанию приступил. Нахмурился, вчерашний день вспоминая, уточнил строго, дабы отбить у влюблённой барышни желание лукавить и ненаглядного своего выгораживать:

  – У Вашего возлюбленного вчера произошла ссора.

  Наина Дмитриевна кивнула:

  – Да, с Олегом Дмитриевичем Костолецким.

  – Ссора была из-за Вас?

  – Это к делу не относится, – резко выпалила барышня, отворачиваясь.

  Следователь и адвокат переглянулись, кивнули чуть приметно друг другу. Нет, не из-за этой дамы два господина готовы были прилюдно в глотки друг другу вцепиться, не эта прелестница стала яблоком раздора.

  – И в убийстве кого же обвиняют Аркадия Максимовича? – Виктор Иванович пришёл на помощь смущённой девушке, мягко продолжив беседу, пока Якову Платоновичу не пришло в голову поинтересоваться, знала ли Наина Дмитриевна о той, второй.

  Румянец гнева и смущения, полыхавший на личике барышни, сменился смертельной бледностью, по щёчке побежала слезинка.

  – Аркадия Максимовича обвиняют в убийстве Олега Дмитриевича. Моя горничная рассказывала, – девушка судорожно всхлипнула, с трудом сделала глоток воды, – господина Костолецкого зарезали кинжалом Аркадия, на рукояти выгравировано его имя.

  Бровь Штольмана скептически изогнулась, в серых глазах сверкнула сталь, весь облик посуровел, уподобившись не знающему пощады мечу правосудия, занесённому над повинной головой:

  – Вот как? И на основании чего Вы, позвольте узнать, решили, что Аркадий Максимович не виновен?

  Наина Дмитриевна выпрямилась, строго посмотрела на Штольмана:

  – Он не мог убить, потому что всю ночь провёл со мной.

  ***

  Мария Тимофеевна скандализованно прижала ладонь к губам. Для неё, воспитанной в строгости, подобные откровения были абсолютно неприемлемыми, а вот Анна, вот оно, дурное дядюшкино влияние, выслушала признание Наины Дмитриевны вполне себе спокойно. Даже ручку ободряюще пожала, улыбнулась так ласково и пообещала:

  – Не волнуйтесь, мы непременно дознаемся до правды в этом деле.

  «МЫ?!» – мелькнуло в серых, словно холодный океан глазах Штольмана.

  Анна мило улыбнулась мужу, ресничками похлопала, прекрасно зная, что отстранять её от расследования Яков не станет, так как отлично понимает, что коли уж супруга любимая (ах, звучит-то как, любимая, нет слова на всём белом свете слаще!) пообещала кому помочь, то и замки с решётками не остановят. Остаётся лишь одно: присмотреть, дабы в порыве милосердия Аннушка в большие неприятности не вписалась, да душегуб изобличаемый на неё не искусился.

  – Расскажите всё, что знаете об убитом, – тоном, не терпящим возражений, приказал Штольман, помня, что чем больше Анне знает о вызываемом духе, тем быстрее он является. И пусть сам господин следователь существование призраков допускал с большой натяжкой, зато жене своей верил безоговорочно и не упускал возможности оказать ей любую помощь в её спиритических сеансах.

  Наина Дмитриевна судорожно вздохнула, допила воду и отставила пустой стакан на столик, подальше от дрожащих от волнения рук:

  – Право слово, знаю я не так и много.

  – И тем не менее.

  Виктор Иванович, успевший мысленно отнести барышню и её кавалера к своим подопечным, нахмурился от такого давления представителем полиции на свидетеля, но от комментариев воздержался. Пока, по крайней мере. Строгость – она ведь как соль либо сахар, в разумных пределах вкус блюд оттеняет, а уж коли переборщить, то всё испорчено невозвратно станет. Яков Платонович следователь опытный, знает, что и как делать, а уж коли увлечётся безмерно, тут и можно будет адвокату вмешаться. Тем более, что и Наина Дмитриевна от настойчивости господина Штольмана не раскисла, а наоборот, собралась платочек терзать перестала и поведала всё, что знала об убитом.

  Олег Дмитриевич Костолецкий, хоть и создавал впечатление франта и сибарита, меж тем служил проверяющим и среди московских деловых людей слыл человеком въедливым и дотошным до крайности. Правда, ходили слухи, что золотой ручеёк существенно сбавляет служебный пыл, но сама Наина Дмитриевна данные слухи считала ничем иным, как попыткой опорочить господина проверяющего, не более. Чаще всего Олегу Дмитриевичу поручалось проверять гостиницы, могли направить и купцов потрясти, если на какого-либо человека торгового сильно жаловаться начинали. В Кисловодск господин Костолецкий прибыл за неделю до семейства Мироновых-Штольман, направленный проверять гостиницу, в коей, опять-таки по слухам, случались пропажи ценных вещей постояльцев и ещё что-то нелицеприятное, о чём в присутствии дам никто даже говорить не насмеливался.

  «Не иначе, бордель неофициальный», – решил Яков Платонович, за годы службы успевший повидать очень многое.

  – Больше я ничего не знаю, – Наина Дмитриевна виновато улыбнулась, – я с Олегом Дмитриевичем была мало знакома, так, встречались пару раз на танцах и званых вечерах.

  – А Ваш возлюбленный знал его лучше?

  Вопрос был выстрелом мимоходом, но реакция на него оказалась чрезвычайно бурной. Наина Дмитриевна вспыхнула, подскочила, словно у неё под стулом геенна огненная разверзлась и дрожа от возмущения обрушилась на Штольмана:

  – Ваши намёки крайне оскорбительны, Аркадий Максимович не убивал!

  Яков Платонович вздохнул, мысленно посетовав на влюблённых девиц, коим чувства заменяют разум, и терпеливо, словно с капризничающей Катюшкой разговаривал, объяснил:

  – Я ни в чём не обвиняю Ваше возлюбленного, всего лишь проясняю обстоятельства дела. Аркадий Максимович был знаком с господином Костолецким?

  В Наине Дмитриевне словно сломалось что-то, взгляд потух, хрупкие плечики поникли, точно от невыносимой тяжести:

  – Да, был...

  Штольман прикусил губу, дабы не поинтересоваться именем той дамы, коя, скорее всего, и служила яблоком раздора двух мужчин. В конце концов, барышня не виновата, что её угораздило в такой романтический переплёт угодить. Да и соперница вполне может оказаться за бортом, искренняя всепрощающая любовь часто одолевает тёмные страсти. Яков невольно покосился на супругу. Ревновала ли она его? Да, и сильно. Как тогда вспыхнула вся и из коляски выскочила, когда они от вдовы городского головы ехали, а ведь он тогда даже и не думал о Нежинской, иными помыслами голова была занята. Что же касается сердца, то имей Анна Викторовна возможность заглянуть в оное, не было бы у неё повода для сомнений и ревности, потому как себя бы там увидела. Яков Платонович головой качнул, поняв, что мысли от дел служебных ускользнули весьма далеко, благо Виктор Иванович беседу продолжил, пытаясь мягко и весьма деликатно узнать у Наины Дмитриевны при каких обстоятельствах познакомились господа Костолецкий и Разумихин. Барышня краснела, бледнела, в лоскутки порвала несчастный платочек, но так ничего путного сказать и не смогла. Какой вывод из этого следует? Правильно, познакомились господа у дамы, к коей оба испытывали интерес, в связи с чем и ссорились непрестанно. То-то во время того памятного столкновения упоминалась особа, бросившая Разумихина ради Костолецкого. Значит, нужно узнать эту famme fatale и обстоятельно с ней побеседовать, дабы узнать то, о чём милейшая Наина Дмитриевна умалчивает из скромности либо же по неведению.

  Аннушка, внимательно прислушивающаяся к разговору, пришла к схожему с выводом Якова Платоновича заключению, ото всей души пожалев несчастную Наину Дмитриевну. Шутка ли, любимого мужчину в убийстве обвиняют, страх-то какой, не дай бог никому подобного пережить! Анна вспомнила, как Штольмана обвиняли в убийстве князя Разумовского, как преследовали, травили, словно дикого зверя, вынуждая скрываться, спасая не только доброе имя, но самою жизнь. Смертельная тоска закралась в сердце, на глаза помимо воли навернулись слёзы. Яков словно уловив тревогу жены, обнял её, прижал к себе, поцеловал в пушистую макушку, успокаивая, согревая и оберегая. Анна прикрыла глаза, позволяя теплу и покою окончательно развеять демонов прошлого, прогнать холод из сердца, успокоить душу.

  – Кхм-кхм, – тётка Катерина, кою сентиментальной даже самый большой романтик нипочём не назвал бы, выразительно появилась пред лицом Анны Викторовны, уперев руки в бока и даже ножкой притопывая, – мне, конечно, всё равно, можно и не делать ничего, барышня поревёт да забудет, в крайнем случае, одна на всю жизнь останется, наплевать.

  – Иду, – вздохнула Аннушка, неохотно отстраняясь и коротко шепнув вопросительно приподнявшему бровь Якову:

  – Попробую вызвать дух господина Костолецкого.

  Уход Анны Викторовны послужил словно бы сигналом для всех остальных. Яков Платонович с немного успокоившейся Наиной Дмитриевной направились в полицейское управление, в надежде пообщаться с арестованным. Виктор Иванович виновато поцеловал жену, прошептал: «Ну, ты же понимаешь, Маша» и тоже вышел. Сердитая чрезвычайно Мария Тимофеевна позвала внучат и отправилась с ними на прогулку, досадуя на то, что служба никак не желает оставлять в покое не только зятя, но ещё и мужа. Ещё и Анна, душа неугомонная, никак не желает вести себя сообразно своему положению. Нет, что бы там не говорили, это новаторы да просветители, а в прежние времена гораздо спокойнее жилось. И дамы не бегали по закоулкам сомнительным с городовыми, а чинно дома сидели и детей растили, вот!

  Анна недовольство маменьки хоть и приметила, да обращать внимания на него не стала. Право слово, ну нельзя же требовать от современной дамы, чтобы она и носу из родного дома не высовывала, в конце-то концов, двадцатый век уж наступил! В Европе, вон, вообще дамы в штанах начинают щеголять и пахитоски курить.

  – Ты тоже попробуй, – Иван Афанасьевич оценивающе прищурил один глаз, – весьма эффектно будешь смотреться.

  – Угу, только хоронить будут в гробу закрытом, потому как маменька твоя тебя непременно прахом развеет, – хмыкнула Катерина, вольготно раскидываясь на кровати и с наслаждением потягиваясь.

  Бабушка страдальчески поморщилась, в очередной раз напоминая себе, что коли уж при жизни не могла на непутёвую бунтарку воздействовать, после смерти сие и вовсе немыслимо и дабы не огорчать себя, вопросила:

  – Кого, Аннушка, вызывать намерена?

  – Олега Дмитриевича Костолецкого, – Анна прикрыла глаза, настраиваясь на общение с духом убитого.

  Призрачные родственники по сторонам заозирались, но покойный Олег Дмитриевич явно не спешил явиться пред светлые очи Анны Викторовны. Вместо него появился высокий и стройный черноглазый офицер в гусарском мундире, на груди украшенном алой розой.

  – Прошу прощения, сударыня, что дерзнул явиться без зова, но обстоятельства таковы... – офицер заметил Катерину и замер, часто изумлённо моргая, – Катя?!

  Катерина вздрогнула, отпрянула, словно в неё кипятком плеснули, выдохнула трясущимися губами:

  – Алёша...

  Катерина всегда отличалась норовистостью, словно горячая лошадь, никогда не знавшая узды. Барышня с трудом и то только во имя родителей, коих всё-таки любила, втискивала себя в рамки приличий, но острый язычок, равно как и пылкое сердце, жили своей жизнью, не признавая никаких законов, кроме чести и совести. Стоит ли удивляться тому, что влюбилась Катерина так же, как и жила, не слушая советов, не ища выгоды, повинуясь лишь своему сердцу. Избранником своевольной девицы стал молодой офицер, прибывший в их края для восстановления здоровья после ранения. Всем Алексей Михайлович был и хорош, и пригож, только вот беда, имелась у него молодая супруга да сынишка махонький, недавно совсем на свет появившийся и тем самым чуть мать родную в сыру землю не вогнавший. Молодой офицер женился по воле родительской, особенно нежных чувств к жене не питал, равно как и она к нему, но узы брака священны и нерушимы. Катерина встретила Алексея Михайловича на званом вечере и влюбилась страстно, впрочем, молодой офицер общества эмансипированной барышни тоже не чурался. Интересно ему с ней было, в душе пробуждались порывы юности, не прибитые годами службы и скукой супружества. К чести молодого мужчины стоит сказать, что соблазнить девицу он не пытался, даже голову кружить намерения не имел, прекрасно понимая, что сия роза расцвела не для него, он сам человек женатый, а потому для амуров с их убийственными стрелами недоступный. Приняв, пусть и не без усилия, подобное решение, Алексей Михайлович неизменно держался с Катериной как старший друг, на большее не претендуя и честно стараясь девицу не ревновать, впрочем, для ревности барышня поводов ни малейших не давала, её острый язычок только избранные могли выдержать. Катерина и раньше-то не была ласкова к кавалерам, а после встречи с молодым офицером и вовсе посуровела, чисто гюрза азиатская стала, один особливо ранимый молодец после беседы с ней едва в петлю не полез. Долго ходить вокруг да около не было в характере барышни, а потому, определившись с собственными чувствами, Катерина прямо заявила Алексею, что любит его, но прекрасно понимает, что человек он женатый, вдобавок ко всему сынишка у него недавно народился, а потому на честные отношения не претендует, согласна и на роль полюбовницы. Офицер от подобных откровений из уст молодой барышни опешил, не враз нашёлся, что, а главное, как сказать, потому и ответ произнёс в тоне нравоучительном и даже морализаторском. Хотел-то как лучше, объяснить, что не гораздо девице молодой жизнь ломать, что будет в её судьбе достойный мужчина, коего она всенепременно полюбит и пойдёт под венец, да Катерина-то не доводов с наставлениями услышать хотела. Поучений бесполезных ей и дома хватало, не для того она собственную гордость со стыдливостью попирала, чтобы такую вот отповедь услышать. Барышня вспылила, расхохоталась в лицо Алексею Михайловичу предерзко, дабы слёзы наворачивающиеся скрыть и выпалила, что всё сказанное – лишь злой розыгрыш, не более и вообще, она скоро замуж выходит. Алексей, коему тоже несладко было, потому как разум с сердцем каждый миг бились насмерть, тоже вспылил, пожелал барышне счастливой семейной жизни, на каблуках крутенько повернулся и ушёл, даже не оглянувшись. После ссоры оставаться в одном городе влюблённым стало совершенно невозможно, а потому Алексей Михайлович подал прошение о возвращении в полк. Перед отъездом офицер пришёл к Катерине проститься, та, обозлённая до невозможности воцарившейся в доме из-за подготовки к постылой свадьбе суматохой, приняла его холодно, а в конце краткой беседы и вовсе заявила, чтобы более Алексей Михайлович её никогда ни живым, ни мёртвым не беспокоил. Мол, сам от неё отказался, так нечего более и лезть. Офицер каблуками щёлкнул, повернулся так, что на полу аж борозды от шпор остались и ушёл, дабы более никогда не возвращаться. За день до собственной свадьбы Катерина узнала, что Алексей погиб, добровольно вызвавшись в опасную разведку, обернувшуюся столкновением с черкесами. Известие о гибели возлюбленного барышня выслушала с каменным лицом, не проронив не слезинки, под венец пошла твёрдым шагом, только вот супруг молодой после первой же брачной ночи сбежал, заявив, что с ведьмой только чёрт ужиться может. Жена Алексея Михайловича, рыдавшая на похоронах мужа так, что даже водой отливать пришлось, повторно вышла замуж сразу же по истечении срока траура, а Катерина, так более никогда и не плакавшая, словно окаменевшая изнутри, до конца своих дней ни на одного мужчину более ласково не смотрела, заявив родственникам, что раз её любимый мужчина погиб, значит, она вдова и намерена таковой и остаться.

  Катерина, обладавшая способностями к спиритизму, кои потом и Аннушке передались, пыталась вызвать дух Алексея, но тот, помня о её просьбе не беспокоить, на зов не являлся. И вот теперь...

  – Алёша, – сдавленно прохрипела Катерина и тут же моментально вспыхнула, словно пук соломы, – какого чёрта ты явился?! – Дама помолчала немного, подавляя подступившие к горлу рыдания и рявкнула так, что Иван Афанасьевич даже коньяк пролил. – Какого дьявола ты раньше не приходил?!

  Алексей выдержал пламенный взор любимой:

  – Ты сама сказала, чтобы я тебя не беспокоил.

  Тётка хищно сощурилась, став в этот миг до того похожей на ведьму из сказки, что даже бабушка в стороночку отодвинулась и перекрестилась:

  – А сейчас на кой явился? Что, бессмертие под угрозой, вот и объявился?

  В синих глазах мужчины полыхнули молнии, под кожей заиграли желваки:

  – Катерина, какого чёрта? Я не приходил, потому что ты сама не хотела меня видеть...

  – Хотела!!! – завопила Катерина, смахивая бегущую по щеке слезинку. – Я кажин дён не по одному разу тебя, идиота, звала, но ты же весь такой гордый, семейный... Ненавижу!!!

  Тётка вспыхнула чёрным огнём горькой обиды и исчезла, оставив после себя облако зловонного дыма, Алексей, немного помешкав, тоже исчез. Ошеломлённые взрывом страстей призрачные родственники растерянно переглянулись, смущённо отводя взгляд и пожимая плечами. Иван Афанасьевич философски осушил рюмку коньяка, назидательно поднял указательный палец:

  – Истинно рекут: всё зло от женщин.

  – Чего? – выразительно упёрла руки в бока бабушка.

  Проверять на собственном опыте можно ли убить призрака Иван Афанасьевич не стал, бочком-бочком отодвинулся поближе к Аннушке:

  – Я говорю, дух вызываемый так и не явился, паразит.

  – Значит, есть, что скрывать, – Платон Карлович задумчиво постучал указательным пальцем по подбородку, став в этот миг очень похож на Якова Платоновича. – Я бы советовал Вам, Анна Викторовна, прогуляться до места преступления. И лучше всего с Яковом, на всякий случай.

  Анна, которую сейчас больше беспокоила собственная колючая, но всё равно любимая и, как оказалось, глубоко несчастная тётка Катерина, послушно кивнула. Помочь тётушке и её возлюбленному мало чем можно, а вот оправдать кавалера Наины Дмитриевны надо непременно, дабы не множить печали и скорби на свете.

  ***

  Пока Анна Викторовна узнавала сердечные тайны призраков, её батюшка, Виктор Иванович, предавался серьёзным размышлениям о пользе силовых методов дознания в следствии. Конечно ему, человеку гуманному, стоящему на страже справедливости, кою так горазды попирать, не в укор зятю будь сказано, господа из полицейского управления, ближе и понятнее было милосердное отношение даже к оступившимся. Только вот что прикажете делать, если хорошего отношения подзащитный не только не понимает, но даже наоборот, отталкивает?! Оно понятно, если бы следователь допрос вёл, тогда действительно есть резон лишний раз промолчать, но пред адвокатом-то таиться, какой резон? Виктор Иванович даже специально ещё до того, как к задержанному прийти, предложил Якову Платоновичу разделиться, мол, следователю лучше сразу на место преступления отправиться, а он, адвокат, пока с Аркадием Максимовичем побеседует. Штольман согласился, оно и понятно, задержанный-то из камеры никуда не денется, а вот следы могут и затоптать по недоразумению или излишнему усердию, что ещё хуже. Пред Аркадием Максимовичем Виктор Иванович таиться не стал, сразу сказал, что он адвокат, намерен представлять интересы господина Разумихина по просьбе некоей известной Аркадию Максимовичу особе. Услышав про особу, господин Разумихин оживился, спросил, как здоровье данной особы, не притесняют ли её. Миронов от столь трепетной заботы даже умилился, порадовался за Наину Дмитриевну, только вот благодушное настроение господина адвоката довольно скоро сменилось сперва досадой, а затем и тщательно скрываемым раздражением. Получив уверение в том, что дама вполне благополучна, хоть и сильно тревожится об его, господине Разумихине, участи, Аркадий Максимович заявил, что смерти господина Костолецкого рад безмерно, потому как тот подлец первостатейный и недостойный человек. Согласитесь, для человека, обвиняемого в убийстве, сие утверждение более, чем опрометчивое, поскольку может считаться едва ли не прямым признанием в совершённом преступлении. Конечно, Аркадий Максимович горячо заверил Виктора Ивановича в собственной невиновности, но скажите, благородные дамы и почтеннейшие господа, много ли вы встречали преступников, кои совершив злодеяние, спешат в нём покаяться? Господин Миронов таковых тоже встречал в своей адвокатской деятельности чрезвычайно мало, а потому верить на слово Аркадию Максимовичу не спешил, спросил деликатно, где, а главное, с кем господин Разумихин провёл вечер и ночь. Аркадий вспыхнул, очами сверкнул, словно языческий славянский бог Перун, отличавшийся гневливостью и способностью испепелить на месте прогневавшего его и заявил, что обсуждать подобное с кем бы то ни было, даже с адвокатом, не намерен. Был с дамой, а кто она, где живёт и прочее он нипочём не сообщит, потому как не хочет сию особу компрометировать. Виктор Иванович вздохнул глубоко, раздражение подавляя, крякнул и мягко, дабы успокоить излишне вспыльчивого господина Разумихина, спросил: