Текст книги "Штольманна. Отпускъ (СИ)"

Автор книги: Наталья Мусникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

  – И то правда, отдохните с дороги, комнаты вам уж давно готовы. Катя с Гришей там же, где и в прошлый год, справа от вас, – Мария Тимофеевна умиротворённо улыбнулась и тайком перекрестила дочку и её мужа.

  Нет, не зря всё-таки Анна за Якова вышла, с каждым годом всё краше становится, а как у неё глаза сияют, когда на мужа смотрит! И Штольман, словно новобрачный, с жены глаз не сводит, каждый жест ловит и всё прикоснуться норовит, как бы случайно. С князем-то бы такого точно не было, да и с Шумским тоже. Если только с Лёшей Елагиным, хотя...нет, Лёша тоже не вариант, Яков Платонович его, определённо, лучше.

  Катя с Гришей спали, когда родители осторожно заглянули к ним в комнату, поправили сбившиеся во сне одеяльца и мягко отвели упавшие на лицо влажные от пота пряди волос. Намаявшийся за день Григорий от лёгкого поцелуя в щёку лишь вздохнул и улыбнулся во сне, а Катюшка распахнула сонные глазки и цепко, точно крохотная обезьянка, обхватила папу руками за шею, уютно устроив головку у него на плече и пролепетав:

  – А кто сильнее: дракон или акула?

  Яков удивлённо вскинул брови, честно подумал, привычно укачивая дочурку и негромко ответил:

  – Дракон.

  Увы, кратким ответом девчушка ограничиваться не собиралась, явив свойственную роду Штольман дотошность:

  – А почему?

  В тёмной и тёплой детской, с витающими в воздухе сладкими цветочными ароматами совершенно не хотелось вдаваться в детали зоологии, тем более, что драконы существа исключительно мифические, но Яков прекрасно знал, что Катюшка просто так не угомонится:

  – Дракон огнедышащий, умеет летать, у него очень прочная чешуя, он может жить как в воде, так и на суше, а акула она обитает только в воде.

  Катя внимательно выслушала объяснение отца и глубоко удовлетворённо вздохнула:

  – Это хорошо, значит, ты его победишь.

  Пришёл черёд Якову Платоновичу проявлять упорство:

  – Кого, его?

  – Акулу, с которым нас бабушка вчера познакомила, – успокоившись, малышка потеряла интерес к разговору, сладко зевнула и уже через миг крепко спала, по-прежнему цепко обнимая папу за шею, успев напоследок пробормотать невразумительное, – он ещё дельфином прикидывается.

  Яков вопросительно посмотрел на Анну, но та лишь растерянно пожала плечами, талант дочери очень часто и её ставил в тупик. Штольман благоразумно решил всё узнать от Кати утром, благо, малышка, в отличие от него самого, никогда ни о чём не молчала, выпаливая всё, чем были заняты её мысли. Уложив дочку и тщательно подоткнув одеяло, Анна и Яков покинули детскую и отправились в свою комнату, заботливо подготовленную к их визиту Марией Тимофеевной. Спать не хотелось, но час был всё-таки ранний, а потому Анна решила проявить благоразумие, повернулась к мужу и прошептала чуть слышно:

  – Отдохнём немного?

  Яков улыбнулся той самой завораживающей соблазнительной улыбкой, от которой у Анны Викторовны перехватывало дыхание, мысли путались, а колени начинали подгибаться:

  – У меня есть предложение получше.

  Пуговка на светло-сером дорожном платье Анны расстегнулась словно бы сама собой, за ней ещё одна и ещё. Не разрывая магнетический контакт глаз, Яков медленно привлёк жену к себе, не спеша, наслаждаясь каждым мгновением, поцеловал. Анна хрипло вздохнула, обхватила мужа за плечи, скользя руками по сюртуку, а ведь так хотелось коснуться обжигающе-горячей кожи! Сюртук отлетел в угол, за ним последовал жилет, платье стекло по телу Анны и расплескалось у её ног, словно морская пена, из которой рождалась богиня любви и красоты. Яков на краткий, показавшийся обоим вечностью, миг отстранился, сдёрнул покрывало с кровати и стянул рубашку. Анна положила ладонь на шрам, оставшийся после памятной дуэли, приведший чиновника по особым поручениям сыскного отделения департамента полиции в тихий провинциальный Затонск. Сейчас, по прошествии стольких лет, шрам побелел и окончательно зарубцевался, не беспокоя Якова Платоновича даже в непогоду. Яков подхватил руку Анны и принялся нежно целовать каждый пальчик, постепенно поднимаясь всё выше. И опять, как в первые месяцы знакомства, слова пропали, исчезли, потеряв весь смысл. Осталось лишь одно дыхание на двоих, синхронный стук сердца и глаза, шепчущие о любви. Анна припала к мужу, поцеловала его шрам, прижалась щекой к плечу, выдохнула чуть слышно:

  – Яша...

  Яков подхватил жену, бережно уложил на прохладные, пахнущие лавандой простыни, осыпал поцелуями лицо, шею, плечи. Анна была его звездой, ангелом-хранителем, солнечным зайчиком, жизнью и сердцем. В нелёгкий час испытаний, когда Уваков объявил на Штольмана настоящую охоту, Анна отдала себя Якову всю, без остатка, связав воедино их сердца и судьбы. И отныне, какие бы бури не проносились над головой упрямого и принципиального следователя, он твёрдо знал: есть тихая гавань, где его любят и ждут, где в него верят безусловно и примут любым. И сам Штольман не колеблясь ни на миг отдал Анне Викторовне своё сердце, готовый беречь и защищать своего ангела-хранителя, пусть и ценой собственной жизни. Записные циники, очевидно, не сильно-то счастливые в супружестве и не познавшие истинных чувств, утверждали, что через три года семейной жизни любовь к жене становится привычкой, а посещение её спальни становится подобным приходу почтового курьерского поезда: чётко по расписанию и остановка не более, чем на полчаса. Для Анны и Якова каждая ночь любви была словно сразу после венчания, когда все беды и напасти минули, оставив лишь так любимое романистами «Долго и счастливо». Тишину комнаты разорвал тихий приглушённый вскрик, хриплое, идущее из глубины сердца:

  – Я люблю тебя.

  Утомлённая Анна задремала, прижавшись к мужу, а Яков смотрел на спящую жену, вспоминая каждый миг их встреч, совместные расследования, прогулки, даже разрывы, кажущиеся окончательными, но всё равно приводящие к примирению, потому как единое целое не может жить порознь, он гибнет, ощущая собственную разбитость. Штольман и сам не заметил, как заснул, видя во сне обворожительную голубоглазую барышню, едва не сбившую его с ног и ставшую бесценной частью его жизни, засиявшей после памятной встречи новыми красками.

  ***

  Катюшка проснулась, словно её что-то подкинуло изнутри, широко распахнутыми глазами уставилась в потолок, удовлетворённо улыбнулась, поняв, что они уже у бабушки Маши и тут же вспомнила ещё одну потрясающую новость, не поделиться коей с братом было бы, как говорил дедушка Витя, безобразием чистой воды. Услышав первый раз это высказывание, малышка пристала к папе с вопросом, бывает ли безобразие грязной воды и не отлипала до тех пор, пока Яков не сказал ей, что безобразие грязной воды – это подлость и мерзость, то, что очень тяжело понять и ещё труднее простить. Пожалуй, утаить прыгающую на языке новость было бы именно подлостью, а потому Катя спнула одеяло, колобком скатилась с кровати и принялась тормошить брата. Гриша, не большой любитель ранних побудок, мычал, фырчал, дрыгал ногой и пытался укрыться от сестры под одеялом, но настырная Катюшка не отставала. Девчушка смогла вытащить из-под головы брата подушку, но Грише удалось-таки юркнуть в уютную норку из одеяла и затаиться там. Катя досадливо прикусила губку, гадая, не пора ли пускать в ход оружие массового поражения, то есть слёзы, но потом посмотрела на подушку, качнула её в руке, примеряясь к весу и шваркнула со всей силы по кому из одеяла. Уже пробудившийся Гриша стиснул зубы, как молитву повторяя, что девчонок обижать нельзя, особенно если очень сильно хочется, и мстительно не вылезая. Катя опять шмякнула подушкой по брату, а потом завопила, срываясь на визг:

  – Вставай, давай, мама с папой приехали!

  Нет и не было никогда новости слаще для детского сердца, чем известие о приезде родителей. Гриша подпрыгнул, точно на него ведро холодной воды выплеснули, запутался в одеяле и чуть не рухнул на пол, Катюшка засмеялась, прикрывая рот рукой. Брат, восстанавливая пошатнувшуюся репутацию, строго глянул на сестрёнку, точно скопировав папин взгляд, но Катерина Яковлевна была неуязвима для оных методов воздействия, точно зная, что папочка её любит и никогда не обидит. Брат тоже, как бы он не надувался и не пытался казаться грозным и даже злым. Гриша добавил к строгости взора сердитое сопение, но сестрёнка сунула ему подушку и бросилась к двери, на ходу приказав:

  – Пошли, первые пожелаем им доброго утра!

  Катюшка точно знала: в зависимости от того, кто первым пожелает доброго утра, такой денёк и будет у родителей. Если первыми прибегут они с Гришей, значит, день пройдёт в хлопотах, но закончится благополучно, коли горничная вперёд успеет, значит весь день родителей не увидишь, а если, не дай бог, посыльный какой приспеет, тогда папочка вообще может по делам служебным отбыть, а то и мамочка вместе с ним уедет. Гриша поспешно бросился за сестрой, но не потому, что верил в её приметку, а потому, что знал: в спальню родителей, в папин кабинет или в мамину комнату без стука заходить не стоит, а то вдруг, они заняты? Духи, например, шибко не любили, когда кто-то прерывал их общение с медиумом, могли и обидеться, в отместку обдав холодом, а то и уронив что-нибудь. Увы, Катюшка такой ерундой, как разрешение войти, никогда не интересовалась, будучи свято уверена, что её все и всегда ждут, а как же иначе? Нянюшка Марина порой в отчаяние приходила, а папа неизменно смеялся и утверждал, что Катя нравом пошла в Елизавету Платоновну. Шутил, наверное, Гриша всегда считал тётю Лизу самой обаятельной и привлекательной, после мамы и сестрёнки, разумеется.

  – Катя, подожди, – уже у самого порога родительской комнаты брату удалось ухватить сестру за руку, – стучаться надо, нельзя так просто вламываться, это неприлично.

  Катя вздохнула, закатывая серо-голубые глаза:

  – Ну, ты прямо как бабушка Маша или нянюшка Марина! Ладно, чего уж там, стучись.

  После первого же стука дверь распахнулась, явив детям горячо любимых родителей.

  – Папа!!! – завопила Катя, с ловкостью дельфинчика запрыгивая Якову на руки и крепко обнимая его, а то, вдруг, кто-то отнять захочет?!

  Гриша вопить от восторга не стал, не маленький всё-таки, седьмой год уже, да и настоящий мужчина должен быть сдержан в проявлении чувств, но так крепко обнял маму, что Анна безошибочно поняла, как сильно ждал её сынишка. Катюшка восторженно попыхтела папе на ухо, чмокнула его в щёку, а затем совершенно серьёзно выпалила:

  – Теперь мой черёд маму обнимать, а тебе, – девочка вздохнула, делая огромное одолжение и исключительно во имя справедливости, – папа достаётся.

  Родители, которых поделили, даже не поинтересовавшись их мнением, не выдержали и рассмеялись.

  – А после завтрака на речку пойдём, ну? – Катя пытливо смотрела на родителей, цепко держа маму за руку.

  – Только после завтрака, – согласился Яков и тут же добавил, заметив, как хитро сверкнули глаза детей, – и, чур, за столом не капризничать.

  Гриша и Катя вздохнули, отдавая должное проницательности отца. И всё равно, хорошо, что они с мамой приехали, сразу и солнце ярче засияло, и дом словно ожил. А ещё бабушка Маша вместе с бабушкой Варей непременно в честь приезда родителей что-нибудь вкусненькое приготовят, дедушка Петя фокусы показывать будет, дедушка Витя не станет долго в кабинете засиживаться. Да, определённо, просто великолепно, что родители так быстро приехали!

  Завтрак прошёл в тёплом семейном кругу, Виктор Иванович на время позабыл о купеческих тяжбах, Мария Тимофеевна тоже сдержалась и не стала выговаривать Анне о подобающем и неподобающем для почтенной семейной дамы поведении. В конце концов, о чём ещё может мечтать мать, как не о счастлии любимой дочери, а сомневаться в том, что Аннушка вполне благополучна не приходится, вон, как сияют у неё глаза, как она вьюном льнёт к своему мужу, да и тот так и светится весь. Увидел бы кто из знакомцев сурового следователя, поди, и не признал бы. Пётр Иванович, по просьбе Гриши и Катюши, коим никогда не надоедало слушать эту историю, опять пустился в рассказ о том, как однажды к нему за помощью обратилась прелестная перепуганная дама, покой которой был бесцеремонно нарушен призраком князя Разумовского, возжаждавшем обрести бессмертие в сыне.

  – И ты нашёл его сына, – Катя так увлеклась повествованием, что даже локти на стол положила, уперев подбородок в кулачки, но услышав неодобрительное покашливание Марии Тимофеевны села прилично, хотя слушать так захватывающую историю было в сотни раз менее увлекательно.

  – Не глупи, ты прекрасно знаешь, что дедушка Петя просто прогнал злого духа, – возразил Гриша, стараясь, как и папа, следовать фактам и не предаваться глупым фантазиям.

  Серо-голубые глаза Катюшки наполнились слезами, пухлые губки обиженно дрогнули. Малышка шмыгнула носом и трясущимся, словно заячий хвост, голосом протянула:

  – А давай, в этот раз ты его нашёл, а? Он был заколдован, а вы его расколдовали, ну?

  – Ещё скажи принцесса поцеловала, и он из лягушонка превратился в человека, – Гриша, не скрывая собственного скепсиса фыркнул и выпалил точь-в-точь как отец, с тем же особым ударением на у, – всё это чушь.

  Григория Яковлевич в сей момент так оказался похож на папеньку, что Анна не удержалась от звонкого смешка, вспомнив, как отчаянно пыталась загнать господина Штольмана в больницу, опасаясь, что полученный им удар от кулачного бойца Никиты Белова был сметнем. Яков ответно улыбнулся жене, взглядом благодаря её за по-детски наивную заботу, от коей он, за время добровольного отлучения от собственных родных, успел отвыкнуть. Виктор Иванович посмотрел на жену, без слов говоря, что все её опасения были напрасны, увлечение дочери столичным следователем оказалось не пустой интрижкой, приносящей слёзы и бесчестье, а переросло в крепкую взаимную любовь, освящённую браком и появлением детей. Мария Тимофеевна непримиримо поджала губки, даже сейчас считая действия Анны излишне опрометчивыми и недостойными приличной барышни. Пётр Иванович чуть слышно вздохнул, довольный тем, что удалось соскользнуть с весьма щекотливой темы наследника Разумовского, но Катюшка, унаследовавшая упорство от обоих родителей, твёрдо помнила, что они обсуждали, на чём остановились и желая довести разговор до конца, разумеется, приятственного ей.

  – Так ты его нашёл, да? – Катя пытливо воззрилась на дедушку, и под её внимательным взглядом Пётр Иванович опять невольно ощутил себя допрашиваемым, как в день обнаружения тела госпожи Кулешовой.

  Миронов кашлянул, поправил шейный платок, невольно покосился на Якова Платоновича и решился выбрать из двух зол меньшее.

  – Увы, Катрин, это оказалось невозможно.

  – Я же говорил, – ввернул Гриша, довольный тем, что справедливость восторжествовала, и история не подверглась искажению.

  Катя моментально показала брату язык, Гриша, воспользовавшись тем, что сидел близко и тянуться далеко не пришлось, дёрнул сестрицу за косу. Катюшка вознамерилась дать сдачу, но негромкое и ровное: «Выгоню» от отца заставило девочку отказаться от первоначальных планов. Малышка прекрасно знала, что отец слов на ветер не бросает и обещания всегда исполняет. Катя тяжело вздохнула, досадуя, что и в этот раз чуда не произошло и, признавая собственное поражение, протянула:

  – Ладно, досказывай историю.

  Пётр Иванович облегчённо выдохнул, отпил кофею, жалея, что в присутствии детей Мария Тимофеевна не поставила на стол даже самой слабенькой наливочки, не говоря уж про коньяк, который сейчас был бы весьма кстати и пустился в пространный рассказ о том, как благодарная Варвара Петровна любезно согласилась прогуляться с ним. За первой прогулкой последовала вторая, затем третья, а затем как-то неожиданно даже для самого себя Пётр Иванович понял, что уже не может обходиться без этой дамы, такой заботливой и понимающей, принимающей его со всеми достоинствами и недостатками. Дабы не сказать, что количество последних существенно превышает все допустимые приличиями нормы, Мария Тимофеевна налила себе ещё чаю. Самое главное ведь, что? Что Петруша любит Вареньку, счастлив с ней, а она, уж не понятно за какие заслуги, любит его, считая едва ли не самым лучшим мужчиной на свете.

  – Зимой я просил руки Варвары Петровны, и она любезно приняла моё предложение, – Пётр Иванович поцеловал руку жены, – подарив мне тем самым великое счастие.

  – Ну и слава богу, – Мария Тимофеевна ласково улыбнулась Варваре, в глубине души упрямо считая её мученицей, взвалившей на плечи нелёгкий крест жизни с шалапутом Петей.

  Дослушав историю, Катя выразительно под столом толкнула брата ножкой, намекая, что посиделки пора заканчивать, а то так и весь день сиднем просидишь и на речке не побываешь. Гриша намёк понял, поспешно вскочил, за угощение поблагодарил и выжидательно воззрился на родителей, мол, мы были вполне себе паиньками, пора и вам обещание по поводу реки сдержать. Яков и Анна испытывать терпение своих ангелочков не стали, тоже из-за стола встали и отправились переодеваться для прогулки. Катя с Гришей синхронно взвизгнули и вприпрыжку, словно резвые козлята, бросились к дому. Нет, какое всё же счастие, что родители так скоро приехали, с ними в тысячу раз интереснее, чем без них!

  К небольшому удивлению детей, поход на реку начался с посещения телеграфа, впрочем, против такого лёгкого изменения маршрута возражений не было, Катюша и Гриша благоговели перед механизмами, для них наслаждением было уже просто рядом с ними постоять. Служащий телеграфного отделения, Прокопий Максимыч, искренне обрадованный появлением почтенной публики, любезно принял телеграмму Якова Платоновича и даже, о, чудо из чудес, провёл для Гриши с Катей небольшую экскурсию, позволив им прикоснуться к загадочной машине. Стоит ли удивляться тому, что всю дорогу до реки Гриша с Катей только и говорили, что о телеграфе и тех перспективах (слово не очень понятное, но особенно любимое Прокопием Максимычем, а потому легко запомнившееся), что он открывает для сообщения с иными городами.

  Речка Калиновка, славящаяся своим довольно непредсказуемым нравом, была признанным местом отдыха для жителей Затонска. Романтические парочки неизменно паслись на крутых берегах, отдавая особое предпочтение крутому обрыву, с коего обезумевшая от ревности госпожа Громова сбросила труп госпожи Кулешовой. В среде юных барышень считалось, что дух несчастной Татьяны Семёновны помогает в амурных делах, особливо, если просить её о помощи, стоя на том самом обрыве или сидя на скамейке, на которой госпожа Кулешова встретила свой конец. Семейные пары с чадами и домочадцами предпочитали отдыхать на песчаном пляже, специально обустроенном для достойного отдыха и купания. Каждый год городской голова, чьё семейство тоже очень любило отдых на воде, обновлял специальные ширмы, в коих дамы могли переодеться для купания, лежаки и даже зонты от солнца, дабы модницы не испортили благородную бледность лица плебейским загаром. Те же, кто имел потребность поразмыслить о бренности бытия, помечтать или же просто хотел освежить голову, гуляли по мосту. В Затонске считалось дурным тоном приставать с разговорами к гуляющим по мосту, для бесед стоило фланировать по берегу или спуститься на пляж.

  Ранним утром на Калиновом мосту вообще никого, кроме одинокой девичьей фигурки не было, впрочем, пляж тоже пустовал из-за довольно прохладного ветра, так и норовящего насыпать песку в глаза осмелившимся бросить ему вызов. Впрочем, семейство Штольман не пасовало и перед большими трудностями, а потому порывов ветра ничуть не испугалось. Гриша и Катя с восторженными возгласами бросились к реке, Яков заботливо застелил лежак прихваченным из дома пледом, чтобы Анне было удобнее.

  – Хорошо тут, – мечтательно вздохнула Аннушка и тут же вздрогнула, схватила мужа за руку, – смотри!

  Девушка на мосту, видимо, заприметив что-то любопытное, подошла к перилам и облокотилась на них, слегка подавшись вперёд и тут же с пронзительным воплем полетела в воду, вместе с обломками неожиданно подломившихся перил. Анна вскочила на ноги, прижав ладонь к губам. Выросшая в Затонске Анна Викторовна прекрасно знала, что именно под мостом находился опасный омут с воронкой, выбраться из которой было очень трудно. Яков бросился к реке, на ходу сбрасывая сюртук и жилет, прыгнул в воду, ожегшую кожу холодом и сильными гребками поплыл к тонущей, чья потемневшая от воды голова мелькала меж барашков волн. Бороться с течением неизвестная даже не пробовала, как и уцепиться за плавающие вокруг деревяшки, нелепо взмахивая руками и лишь сильнее с каждым рывком погружаясь в воду. Штольману оставалось всего каких-то два гребка, когда девица окончательно ушла под воду. Яков сдавленно выругался, глубоко вдохнул и нырнул. В мутной воде, которую едва освещал льющийся сверху солнечный свет, всё казалось призрачно-размытым, но Яков Платонович заметил безвольную девичью фигуру, затягиваемую воронкой омута. Грудь следователя сдавило, изо рта вырвались пузырьки воздуха, устремляясь к поверхности. Яков прекрасно понимал, что, если он не вытащит утопленницу сейчас, потом этого уже совершенно точно не сделает, а потому нырнул глубже, перехватил железной рукой девичий стан и рванул наверх к столь желанному воздуху и солнцу, к Анне, которая, вне всякого сомнения, ждёт его на берегу (даст бог, благоразумия хватит в воду самой не соваться). Коварный омут не желал расставаться с такой близкой добычей, ледяными щупальцами обвивая ноги, спасаемая девица каменным мешком лежала на плече. Грудь горела от нехватки воздуха, Яков мысленно зарычал, рванулся изо всех сил и вырвался-таки из воды. Жадно полной грудью вдохнул, закашлялся до тошноты, чуть не выпустив из рук бездыханную девицу.

  – Яша! – раздался полный отчаяния крик Анны, стоящей по грудь в воде, и этот зов придал новых сил.

  Штольман поудобнее перехватил девицу и поплыл к жене, которая, хвала всем святым, не пыталась двинуться ему навстречу, но и на берег тоже не уходила. Гриша и Катя стояли у самой воды, кусая губы и испуганно глядя на родителей. Когда Яков Платонович выбрался на берег, сын с дочкой бросились к нему и прижались изо всех сил, не замечая того, как вода холодными ручейками стекает по их нарядам, холодя кожу. Штольман поцеловал Катю и Гришу в тёплые курчавые макушки, а затем осторожно уложил спасённую девицу на песок.

  – Она утопла, да? – боязливо прошептала Катюшка.

  – Не дышит, – вздохнул Гриша и крепко взял сестрёнку за руку.

  – Сейчас мы это поправим.

  Если бы не шебутной нрав Елизаветы Платоновны и её просто-таки фантастическая способность находить приключения на ровном месте, возможно, Яков Платонович и не знал бы, как спасать утопленников, или знания его в сём вопросе носили бы исключительно теоретический характер. Благодаря же неусыпным стараниям любимой сестры Штольман прекрасно знал, что и как нужно делать, потому как доводилось. Яков быстро ослабил платье на груди дамы, шнуровку корсета пришлось рвануть, ну да это ерунда, не те обстоятельства, чтобы по поводу наряда печалиться, а затем повернул спасаемую лицом вниз и с силой ударил ладонью по спине. Из рта дамы фонтаном хлынула вода, женщина отчаянно закашлялась, судорожно хватая ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба.

  – Ожила, – Катюшка звонко засмеялась, хлопая в ладоши, – мама, мама, смотри, белочка ожила!

  Спасённой было ещё слишком плохо, чтобы хотя бы осмыслить происходящее вокруг, а Штольман машинально отметил, что характеристика дочери имеет резон, недоутопленница была удивительно веснушчатой, словно специально загорала не иначе, как с ситечком на лице. Анна сердобольно склонилась к спасённой даме и тут же удивлённо ахнула, широко распахнув голубые глаза:

  – Наденька?!

  – Кха-кха-кхАннушка, – прошелестела дама, слабо улыбаясь и делая вялую попытку подняться, – а мы... вчера... твоих родителей на вокзале... видели... они встречали...

  – Точно, белочка вчера с акулой на вокзале была, – с готовностью подтвердила Катюшка и тут же надула губы, – бабушка Маша ещё хотела, чтобы мы с ним здоровались.

  Яков на эти слова дочери только вздохнул. Конечно, стоило бы сделать замечание, всё-таки не гораздо людей с животными сравнивать, но, во-первых, на нотации сейчас нет ни сил, ни желания, а во-вторых, сравнения дочурки оказываются удивительно точными. Потому господин Штольман только плечами передёрнул (в мокрой одежде на ветру зябковато) и попросил детей:

  – Гриша, Катя, принесите мой жилет и сюртук, пожалуйста.

  – Сейчас, пап, – сын мячиком подпрыгнул на месте и бросился за одеждой.

  – Подожди меня, я с тобой! – завопила Катя, яростно пыхтя и семеня короткими толстенькими ножками, которые катастрофически никуда не успевали. Что это за наказание, право слово, скорей бы вырасти!

  Яков усмехнулся, покачал головой и отправился за пледом, в который укутал спасённую даму. Анне Викторовне, тоже изрядно промокшей, досталась одежда мужа, а ещё горячий поцелуй.

  – А как же ты, Яша? – Анна с тревогой прижала ладошки к мокрой насквозь ставшей прозрачной рубашке Штольмана. – Тебе же холодно.

  Яков Платонович обхватил ладонями лицо жены, мягко поцеловал её в губы и выдохнул, щекоча дыханием кожу:

  – Меня любовь греет.

  Наденька, ставшая невольной свидетельницей нежности, для посторонних глаз не предназначенной, мечтательно вздохнула и тут же опять отчаянно раскашлялась, обратив тем самым на себя внимание.

  Анна охнула, бросилась к подруге:

  – Тебе срочно нужно домой, ты же простудиться можешь!

  – Прости, – Наденька делала отчаянную попытку встать, но ослабевшие ноги не держали, – так глупо получилось...

  Штольман подхватил охнувшую от смущения даму на руки, вопросительно изогнул бровь.

  – Что?! – прошелестела Наденька, чувствуя себя героиней готического романа, не меньше.

  – Куда нести говорите, – в голосе Штольмана скрежетнула насмешка, для него чувства спасённой дамы тайной не остались и одобрения однозначно не вызвали. Для него во всём свете существовала лишь одна романтическая барышня, коей он готов был прощать даже чтение под одеялом (случалось и такое, ловили на, так сказать, месте преступления).

  Надежда отчаянно покраснела, опять раскашлялась и сдавленно сообщила, что они с мужем снимают дом у вдовы Бобрыкиной в Липовом тупике, что справа от Веселовской улицы. Яков согласно кивнул, хотел было предложить Анне вернуться с детьми домой, но поймал непреклонный взор жены и понял, что спорить бесполезно. Анна Викторовна опять, в который уже раз, вознамерена вмешаться в дела следствия, и, чёрт побери, у следствия нет ни сил, ни желания противостоять её намерениям.

  – И как же так вышло, что Вы оказались одна в столь ранний час, да ещё и на мосту?

  Надин слабо улыбнулась. Если бы не чудесное, иначе не скажешь, спасение, если бы не шагающая рядом подруга детства, если бы не двое очаровательных детишек, бабочками порхающие вокруг, она нипочём бы не сказала то, что камнем лежало на сердце вот уже несколько месяцев.

  – Понимаете... – Наденька кашлянула, потёрла безжалостно саднящий от воды нос, я каждый день прихожу на этот мост.

  Бровь Штольмана сардонически изогнулась, придав ему сходство с Мефистофелем, коего Надежда видела на премьере оперы «Фауст».

  – А зачем Вы каждый день ходили на мост?

  Надин отчаянно покраснела, судорожно вцепилась в руку идущей рядом Анны, зашептала с лихорадочной поспешностью:

  – Понимаете, это сложно объяснить... Я никому не говорила, ведь это сущий бред... Вы меня понимаете?

  – Пока не очень, – не стал лукавить Яков Платонович, с сожалением понимая, что спокойный отдых в Затонске только что сделал ручкой и скрылся в неизвестном направлении. Мрак, у них же с Аннушкой отпуск!

  – Мне кажется, что я словно в каком-то чаду нахожусь, дурмане каком-то. Вы поймите, я люблю своего мужа, я вышла замуж сама, никто меня не принуждал, он тоже меня любит, я знаю это, у нас всё прекрасно, – Надин сглотнула, откашлялась, – у нас всё замечательно.

  – Так это же хорошо, – Анна улыбнулась подруге, но Надин виновато отвела взгляд, ответила едва ли не равнодушно:

  – Да, хорошо...

  – Давайте вернёмся к вопросу, что Вы делали на мосту, – предложил Штольман.

  В завихрениях дамской логики он уже давно отчаялся разобраться, хотя опыт общения с прекрасным полом имелся вполне себе обширный, одна сестра с её многочисленными подругами и несравненная Аннушка с дочуркой чего стоят!

  Надежда смущённо затеребила плед:

  – Понимаете, я на мост каждый день прихожу, там так хорошо, спокойно, никто с разговорами не пристаёт. Я там... – дама смутилась, выдавила чуть слышно, – думаю.

  «Да, прав, тысячу раз прав Платон, когда говорит, что самое страшное – это молчание женщины, она тогда думать начинает, а разгребать последствия её размышлений приходится нам, мужчинам», – Штольман вздохнул, поудобнее перехватил Надежду:

  – И о чём же Вы думаете?

  – Да вот, пытаюсь понять, что же со мной происходит, – Надин криво улыбнулась. – Понимаете, днём всё замечательно, я порхаю на крыльях любви, уж простите за эту пошлую метафору, а ночью просыпаюсь в слезах в полном осознании совершённой непоправимой ошибки и до рассвета не могу заснуть. И самое удивительное знаете, что? Я ночью своего мужа даже видеть не могу, меня в прямом смысле слова передёргивает от его присутствия, у нас даже спальни с ним отдельные, понимаете? Но я же люблю его, и он меня тоже любит.

  Анна озадаченно прикусила губу. Она точно знала, что ей, например, плохо не с Яшей, а без него, и время суток на её отношение к мужу никак не влияет. Что же происходит с Наденькой? Супруги Штольман выразительно переглянулись, что-то явно было не так гладко в семейной жизни Надин, как ей хотелось бы думать.

  – Мы должны помочь, – одними губами прошептала Анна, и Яков согласно кивнул. Конечно, помощь госпоже Топорковой несколько меняла планы на лето, но не бросать же даму в беде! Тем более, что Аннушка уже всё решила, а это значит, что нужно непременно присматривать за голубоглазым ангелком, дабы она не влипла в очередную неприятность.

  – Вот мы и пришли, – Надежда с гордостью указала на небольшой домик, чьи стены до самых окон были густо увиты хмелем, – здесь мы с Феденькой и живём.

  Яков осторожно опустил Надин на землю, госпожа Топоркова покачнулась, но устояла, смущённо полыхая румянцем и рассыпаясь в многочисленных благодарностях. Пока происходил неизбежный в таких случаях обмен любезностей, дверь в дом распахнулась, явив высокого осанистого мужчину самого благообразного вида. При виде мокрой, закутанной в плед госпожи Топорковой мужчина охнул, побледнел и бросился с крыльца: