355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталия Варбанец » Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе » Текст книги (страница 8)
Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 21:44

Текст книги "Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе"


Автор книги: Наталия Варбанец



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Для выводов о достижениях страсбургского этапа изобретения авиньонские акты бесплодны (если не заключать из двусмысленного термина litterae formatae, что Гутенберг пытался воспроизводить инициалы механическим способом). Документы процесса 1439 г. остаются для этого единственным источником, который в свете нынешнего знания технической базы изобретения читается довольно однозначно. Итак, пресс был и находился в доме Дритценов. В какой мере была уже найдена конструкция собственно печатного пресса (печатающие приспособления), судить нельзя. Неясно также, работали ли уже на нем (кроме, может быть, пробных оттисков для испытания конструкции); в показаниях свидетелей это не отразилось, что трудно представить, если им пользовались для сколько-то множественного печатания. Литье неких «форм» тоже было. Но неясно, какие именно «формы» – уже литеры или еще литые пластины велел под Рождество 1438 г. при себе расплавить Гутенберг. Или происходила отливка и того и другого для разного назначения? Сейчас несомненно, что главной проблемой изобретения являлась конструкция словолитного инструмента. Был ли он уже к Рождеству 1438 г. в каком-то приближении создан? Прямой речи о нем в тяжбе быть не могло. Вопрос стоит о лежавшем в прессе четверочастном предмете. Толковался он как рамка для держания набора, который, если вынуть два винта, распался бы. Но о литерах краткое и точное указание Гутенберга в передаче четырех свидетелей не упоминает, рамку же без набора разнимать не имело смысла, ибо назначение ее и так оставалось неясным, а значение второстепенным. Предполагались также 4 скрепленные пластины (печатные формы). Но их раскладывать на прессе тоже было бессмысленно: даже профану было бы ясно, «что это такое». Приспособление для литья литер в опоку само собой отпадает. Гипотеза К.-В. Герхарда, отождествляющая этот предмет с самим прессом, не отвечает определению как раз сведущих свидетелей (а предполагаемое назначение – штамповка пунсонов – вряд ли вручную мыслимо). Убедительней всего толкование этого предмета именно как инструмента, при помощи которого Андреас Дритцен отливал литеры, чем объяснялось бы и местонахождение «предмета» и непонятность работы Андреаса для окружающих, даже для помогавших ему людей: по словам одного свидетеля, Андреас что-то делал mit den nötlichen dingen, т. e. с очень мелкими вещами. По документам тяжбы 1446 г. между Йоргом и Клаусом Дритценами из-за братнего наследства Клаус требовал das schnitzelgezügk – инструмент для резьбы. Это подводит к мысли, что Андреас, кроме отливки, либо резал пунсоны, а скорее – обрабатывал (юстировал) отлитые литеры.

Ныне принято считать исчезновение Гутенберга из Страсбурга в 1444 г. бегством от кредиторов и недовольных тщетными затратами компаньонов. Трактовка вполне произвольная: она основана лишь на том, что фирмированного страсбургского издания той поры неизвестно, и на судьбе Андреаса Дритцена, до осуществления своих надежд не дожившего. Анализ актов 1439 г. позволяет считать, что подготовительная работа близилась к концу, и дело шло к практической реализации изобретения. Показание Барбель фон Цаберн донесло до нас убежденность Андреаса Дритцена в том, что «у нас неудачи быть не может, не пройдет и года, как мы вернем свое имущество и будем все блаженны» (uns mag nit misselingen, ее ein jor usskomet so hant wir unser houbgut wider und sint dann alle selig). Если исходить из даты изобретения 1440 г. (а появиться она могла только при условии, что было типографское издание: не подтвержденное продукцией ремесленное изобретательство в ту пору во внимание не принималось), расчет был точен. В него не входила лишь смерть Андреаса, из-за которой важные части инструментария остались в плену у его братьев, что и оттянуло работу еще на год. Другое дело, что Барбель чего-то не поняла в словах Андреаса: selig (блаженны) употреблялось в духовном смысле. И вряд ли правомерно делать из этих слов вывод о жажде наживы: их говорил отчаянно запутавшийся человек, у которого только и была надежда на заработок, чтобы отдать долги и «вознаградиться за все страдания» (und auch alles das leider ergetzt zu werden). Страдания вполне реальные: протоколы полны рассказами о закладах и займах Андреаса. И в то же время о его решимости, даже долженствовании отдать свое имущество (er müszte das sine versetzen), но из дела не выходить. Лишь почувствовав приближение смерти, он (26.XII.1438 г.) сказал: «Если я умру, лучше бы я никогда не вступал в сообщество», но только потому, что братья его «никогда не поладят с Гутенбергом». Что, видимо, было отголоском его конфликта с братьями из-за Гутенберга. И это возвращает нас к социальной и человеческой стороне страсбургского дела.

Вид Страсбурга. Из «Хроники» X. Шеделя. Нюрнберг, 1439 г.

Понять пути, какими Гутенберг мог прийти к изобретению типографии, мешает желание его аристократизировать. Обозначение min juncher, в устах его слуги Бейльдека означающее «мой хозяин», трактуется как «юнкер». В поручительстве за Edelknecht видится стремление держаться «своего круга». И т. д. К этому примышливается феодальная спесь, денежная безответственность, светский образ жизни и пр., что в ту пору изобретение книгопечатания исключало. Если даже Гутенберг имел рыцарское звание, на страсбургском процессе нет тому признаков. Сугубо бюргерская среда самого среднего достатка. Два ростовщика. Несколько духовных лиц, отнюдь не высших – два приходских священника, некто Госсе Шторм из монастыря св. Арбогаста, остальные без указания принадлежности. Риффе – староста небольшого местечка. Йорг Дритцен – сборщик налогов. Единственное известное имя – мастер Хирц, один из строителей страсбургского собора. Все люди, деньгам счет знавшие. Даже Антоний Хейльман ссужал деньги Андреасу Дритцену лишь под заклад (правда, сумму для средств Андреаса немалую и на сторонние нужды). Сам Андреас при видимой преданности и делу и Гутенбергу, при всей вере, что затраты окупятся, с имуществом своим расставался сожалея (по словам Заспаха «жаловался», что «должен» – это слово встречается в таком контексте вторично и с деловой точки зрения непонятно, он волен был из сообщества выйти, – деньги свои отдавать). Менее всего эта среда была способна вкладывать свои не чересчур большие средства в бесплодные опыты, ей нужен был результат, рыночная продукция. Ни тени сомнения, что «искусство» Гутенберга таковую обеспечивает, в словах его компаньонов нет. По свидетельству Штокара, Андреас Дритцен уповал на распродажу какой-то продукции товарищества. Антоний с особым почтением говорит о Гутенберге (и, видимо, связан с ним более лично, чем другие). Риффе, роль которого в сообществе неясна (считается, что он участвовал в деле только деньгами), ознакомившись с условиями договора, безоговорочно их принял. Сторонние люди – братья Андреаса – домогались участвовать в неизвестном им деле. Судьи, разбиравшие эту весьма обыденную ремесленную тяжбу и вынесшие приговор против собственных граждан в пользу «подселенца» (hintersass) в их городе Гутенберга, дали ему самое благоприятное освещение. И в решении суда констатируется, что в свое время – видимо, до смерти Андреаса – Гутенберг и его товарищи «вместе делали и трудились и вместе имели свой хлеб от этого» (hetten gut zit ir gewesen mit einander gemäht und getriben, des sie auch einmychel teil zusammen broth hetten). Это само говорит о продуктивности их работы. Какой? В тяжбе 1446 г. между Клаусом и Йоргом Дритценами последний требовал себе оставшиеся после Андреаса «большие и малые книги». Правда, для шрифтов нужны были образцы, но вряд ли столь многие, чтобы о них судиться (достаточно было либо той книги, которую намечалось печатать, или книги прописей). Обозначение книг – по размеру – указывает на известную множественность; связь с прессом, инструментами и «другими вещами» – на то, что братья, наряду с прочим, делили доставшиеся им вопреки приговору суда орудия и результаты Гутенбергова «искусства» (коего реализовать явно не сумели). Поскольку речь шла бы о продукции до Рождества 1438 г., когда типографская техника только готовилась к производству, книги эти могли быть напечатаны лишь предтипографским способом, но объясняли бы уверенность товарищей Гутенберга в удаче его нового «предприятия с искусством». Конечно, не исключено, что Андреас просто собирал желательные ему для чтения книги: участие его в книжном деле на той стадии было бы объяснимей при каких-то книжных интересах. Независимо от того, были ли эти книги чтением Андреаса или утаенной его братьями после суда (может быть, Гутенбергом не востребованной) продукцией товарищества, сам этап изобретения, зафиксированный протоколами для конца 1438 г., не оставляет сомнения, что типографское печатание к этому времени в первичном своем виде было уже изобретено и близилось к практическому осуществлению. А среда и обстановка тяжбы 1439 г. не дает сомневаться, что в последующие около 4,5 лет страсбургского пребывания Гутенберга изобретение его не оставалось втуне, а реализовалось в печатных изданиях. Не как постоянно действующее производство, а от случая к случаю: на первых порах книгопечатания иначе быть не могло. В той среде, в какой изобретение произошло (среде отнюдь не книжной), привычно было приноравливать сколько-то множественную продукцию к моментам больших человеческих скоплений – престольным праздникам, ярмаркам или другим. И эта же среда являлась основным потребителем лубочной и прочей механической продукции, откуда и почти бесследное исчезновение изданий того периода, тиражи коих вряд ли достигали сотни экземпляров. Здесь книга читалась до полного износа, чтобы затем послужить для хозяйственных нужд (от оклейки сундука до растопки печей), в лучшем случае – пойти на макулатуру ближайшему переплетчику. И здесь наиболее ходкими – что было важно, ибо возмещало затраты товарищества, – были не столько книги, сколько тексты практического, но преходящего значения вроде донатов, календарных прогнозов и подобных, которые от всякого времени остаются в ничтожном проценте. Другое дело, эту ли задачу – зарабатывать за счет ходкой продукции – ставили изобретатель и страсбургское сообщество. Шрифты Гутенберга говорят о широкой (в том числе литургической) книжной задаче, достойное решение которой – а в этом, судя по шрифтам, Гутенберг мерил на высший образец – и нужное количество шрифта требовали непосильных для его страсбургского окружения средств. Нужды ученой книжности, заведомо обеспеченной сбытом и часто простой по оформлению, гутенберговскими шрифтами не предусматривались, что может означать как отсутствие кругозора (включая коммерческий), так и выбор направления деятельности. Бегством ли и от чего было его исчезновение из Страсбурга после марта 1444 г., где он был в течение следующих лет, продолжало ли сообщество эпизодически печатать после его отъезда или прекратило, в связи ли с тем, что типография в предместье Зеленой горы была, как и бумажная мельница Хейльманов, разрушена арманьяками осенью 1444 г., или по иным причинам, свидетельств нет.

Глава IV
Хельмаспергеровский нотариальный акт
Процесс Фуста против Гутенберга

Сцена присяги и персонажи (внизу слева и справа) судебной процедуры Jacobus de Theramo. Belial. Магдебург, 1492 г. Рукописный колофон П. Шеффера. 1449 г.

После четырех с половиной безвестных лет Гутенберг в Майнце: по акту от 17.X. 1448 г. в его присутствии дальний его родственник Арнольд Гельтхус берет для него в долг 150 гульденов под залог своих рент. Отсюда явствует, что сам он некредитоспособен, т. е. не обладает в Майнце ни недвижимостью, ни капиталом, обеспечивающими возмещение долга. Время его прибытия неизвестно. Разрешение на въезд в город изгнанным после очередной победы цехов патрициям было дано 26.11.1447 г., но смысл долгового обязательства Гельтхуса предполагает приезд скорее недавний, и, видимо, обзаведение каким-то делом. В 1453 г. Гутенберг упоминается среди свидетелей при договоре между майнцским монастырем св. Клары и одним из членов примонастырского братства. От 1453–55 гг. есть записи о выплате страсбургской ренты. И, наконец, от 6.XI.1455 г. – снова фрагмент судебного процесса, листок пергамена, обозначаемый как Хельмаспергеровский нотариальный акт – по имени составившего и заверившего этот документ клирика бамбергской епархии Ульриха Хельмаспергера, присяжного нотариуса епархии майнцской.

На сей раз в качестве истца выступал майнцский делец Йоханн Фуст, по-видимому, ростовщик (до 1446 г. числится как Fürsprech – адвокат, далее – без указания занятий), который предъявил Йоханну Гутенбергу иск, содержавший не менее двух пунктов. Нотариальный акт представляет извлечение из прений сторон (не весьма четкое) и приговор суда по первой статье иска. Документ подлежал вручению тяжущимся в любом требуемом числе заверенных копий и должен был остаться в судебном архиве.

В подлиннике сохранилась только одна копия. Современная процессу надпись на обороте позволяет заключить, что копия предназначалась для подшивки к делу, которое в остальном не дошло. Судя по тому, что у нее срезан именно левый край, она некогда была из подшивки вырезана, причем скруглены верхний (с ущербом для начальной буквы) и нижний углы, где, видимо, проходила скреплявшая подшивку нить. Хельмаспергеровский акт, в XVII в. известный по пересказу Залмута, опубликован был в 1741 г. Келером и с тех пор по ключевому своему значению для начала книгопечатания в Майнце неоднократно толковался и перетолковывался как в отношении языковых и юридических деталей, так и по существу дела, которое из-за ряда ложных посылок до сих пор от понимания ускользало.

Хельмаспергеровский нотариальный акт. Фрагмент

В чем же состоял первый пункт иска Йоханна Фуста? По собственному его изложению, сколько-то времени назад между ним и Гутенбергом было заключено соглашение, скрепленное записью (Zettel irs uberkummens): Фуст под 6 % годовых ссудил Гутенбергу 800 гульденов на завершение некоего дела (domit er das werck volnbringen solt), причем деньги сам занимал под проценты. Гутенберг жаловался, что денег ему недостаточно, и тогда Фуст, хотя по соглашению «будет это стоить больше или меньше», его не касалось, ссудил ему еще 800 гульденов, так как «всегда желал его удоволить». За вторые 800 гульденов он – Фуст – ко времени иска внес 140 гульденов процентов. Кроме того, он должен был платить проценты с первых 800 гульденов (их накопилось 250 гульденов), ибо Гутенберг ни разу их не вносил, и 36 гульденов сложных процентов (т. е. для выплаты процентов тоже занимал деньги под проценты). В итоге сумму долга он исчисляет в 2020 гульденов. Ответ Гутенберга иначе освещает дело: долгом были только первые 800 гульденов, взятые им в свою пользу, на улучшение и изготовление (zurichten und machen) своего оборудования (geczuge), которое и было заложено Фусту в обеспечение ссуды. Вторая сумма (Гутенберг здесь указывает, что Фуст обещал вносить по 300 гульденов в год) предназначалась на общее дело – на оплату найма помещения и людей, на покупку пергамена, бумаги, черни (dinte); договор в этом случае был устный. Если бы далее они с Фустом не сошлись, Гутенберг должен был вернуть первые 800 гульденов и тем выкупить свое оборудование. На общее «дело книг» (werck der bucher) он из ссуды не обязан добавлять средства и по второй сумме не должен платить проценты. Однако ссуду он от Фуста получил не сразу, как записано, а по частям, и не всю; от процентов Фуст отказался. В употреблении вторых 800 гульденов он готов отчитаться. После вторичных – «многими словами» – высказываний сторон суд, исходя из указанного Гутенбергом разделения – ссуды и пая Фуста в совместное предприятие, принял предложение отчитаться в расходах по общему делу. Если он больше получил, чем израсходовал, то разница пойдет на восполнение ссуды, если он из этих денег перетратил на свое дело, то разницу он должен выплатить Фусту. Если Фуст при помощи присяги или свидетелей докажет, что сам занимал под проценты, Гутенберг должен оплатить и проценты в соответствии с «записью соглашения». Возможно, что она была в руках судей.

Далее следует присяга Фуста 6.XI.1455 г., после которой решение суда вступало в действие. При этом требовалось присутствие тяжущихся с их свидетелями. Происходила она во францисканском монастыре. И акт сохранил ряд неюридических деталей, словно нотарий хотел подчеркнуть драматизм момента. Присяга была назначена между 11 и 12 часами дня. В трапезной монастыря собрались, кроме Хельмаспергера и его писца, истец со своими свидетелями. Гутенберга не было. Представлявший Фуста его брат Якоб зачитал объявление, гласившее, что согласно приговору суда Йоханн Гутенберг должен в данный назначенный день присутствовать при присяге Йоханна Фуста, затем послал в залу, где еще находились монахи, спросить, здесь ли Гутенберг или кто-нибудь от него и пригласить прийти. Явившихся на это бывшего (etwan) священника майнцской церкви св. Кристофора Хейнриха Гунтера и помощника и слугу (diner und knecht) Гутенберга Хейнриха Кеффера и Бехтхольда из Ханау Якоб Фуст стал допрашивать всех вместе и каждого порознь, что они здесь делают, зачем они здесь, имеют ли полномочия от Гутенберга. За их ответами, что им хозяин (junckherr) Йоханн Гутенберг поручил «послушать и посмотреть, что будет происходить в делах», последовало заявление Йоханна Фуста, что он хочет соблюсти назначенный день, что он ждал своего супротивника Йоханна Гутенберга до 12 часов и все еще ждет, но раз тот сам не явился (nit gefuget – не подчинился), то он – Фуст – вправе и готов выполнить постановление суда по первой статье. Далее было зачитано то извлечение из судебных протоколов и приговор по этому пункту тяжбы, которые включены в акт, затем произошла с положенной клятвой на Евангелии и призывом в свидетели «господа и всех святых» присяга Фуста; она по данной им записке воспроизведена в акте. Присяга отличается от жалобы: теперь Фуст различает два вложения – ссуду Гутенбергу и свой пай в дело – и снижает общую сумму с 1600 до 1550 гульденов (т. е. признает недодачу ссуды), настаивая, что все деньги занимал под проценты, с тем, чтобы после отчета Гутенберга получить ту их часть, которая не пошла на общее дело, и проценты с нее.

Таково содержание того единственного документа, которым располагает современная наука для реконструкции связывавших этих двух людей дела и взаимоотношений. В том, что «дело книг» Гутенберга и Фуста было типографским, сомнений нет. Из участников процесса очень вскоре будут типографами или владельцами типографий сам Фуст вместе с названным среди его свидетелей как клирик Майнцской епархии Петером из Гирнсхейма (т. е. компаньоном Фуста по первому же изданию, впоследствии – главой солиднейшей майнцской фирмы Петером Шеффером), а из свидетелей Гутенберга двое – Хейнрих Кеффер с 1470-х гг. в Нюрнберге и Бехтхольд (Бертольд Руппель) из Ханау с 1468 г. в Базеле. Никакое, кроме типографского, книжное дело не требовало таких затрат на помещение, людей, материалы, ни столь дорогого оборудования. И в какое иное книжное дело мог вступить изобретатель книгопечатания? Сложнее другие вопросы. Предполагало ли общее «дело книг» выпуск одного или нескольких изданий? В ближайшем будущем множественным числом в подобных контекстах обозначался тираж. Само условие договора – если бы партнеры по окончании дела не сошлись бы – говорит об одном издании, а стоимость производства – об издании большом. Менее ясны сроки заключения как долгового обязательства, так и договора. Из указанных Фустом 250 гульденов процентов при 6 годовых вытекает, что от Zettel irs uberkummens до иска истекло 5 лет и 2,5 месяца. Дата иска не указана, однако позднее, чем в конце лета 1455 г. (на судебную процедуру тоже ушло время), он вряд ли мог иметь место. Таким образом это «соглашение» вероятней всего относится к концу зимы или к весне 1450 г. О времени договора можно судить по соотношению фустовского пая и его дробления на ежегодные квоты, которое дает срок в 2 года и 8 месяцев, что позволяет относить начало общего издания на осень или, может быть, на лето 1452 г. Существо предприятия судом не рассматривалось, в акте geczuge Гутенберга не конкретизировано. Оборудование собственно типографии – печатные станы, словолитные инструменты и пр. – крупных денег стоить не могло, тем более, что в печатне Гутенберга вряд ли было больше 3–4 прессов. (Мнение, что прессов было 6, разбивается о простой расчет: позднее, при сильно упрощенной наборной практике, дневная работа двух наборщиков обеспечивала 1 пресс, анализ же связываемого с общим «делом книг» издания показал, что над ним работало 2, 3, затем 6 наборщиков.) Поскольку пробный период изобретения был позади, правомерно считать, что под geczuge подразумевались прежде всего шрифты (которые и впоследствии были наиболее дорогой частью оборудования всякой печатни). Было ли ко времени процесса закончено то издание, которое являлось целью совместного предприятия тяжущихся? Наиболее принято, что печатание было уже закончено, но продажа не начиналась. На это возражают: в таком случае результаты общего дела и будущие доходы с него должны были фигурировать в судебном постановлении, раз о них при всех денежных расчетах не упомянуто, издание к моменту суда закончено не было, откуда и конфликт между партнерами. Считается, что для «дела книг» был установлен срок, который Гутенберг все оттягивал, чем довел своего компаньона до иска в суд. Определение срока в такого рода договорах было правилом, но правилом же были сроки круглые – на сколько-то полных лет. Если исходить не из совпадения обеих сумм – ссуды и пая Фуста (последняя говорит лишь о реально внесенных им в дело деньгах), а из указанных Гутенбергом ежегодных взносов, то ближайший – и наиболее реальный – трехгодичный срок суммой фустовского пая не покрывается. Это означает, что Фуст нашел повод прервать свои взносы за 4 месяца до договорного срока. Доходы от совместного издания этим отодвигались: в отличие от следующих десятилетий, когда части тиражей перевозились в несброшюрованном виде, продавались без переплета, с пустыми местами для начальных букв и т. д., на том этапе штабели листов, хотя бы отпечатанных до последней точки, завершенным «делом книг» не были, требовалось еще превращение их в готовые тома, т. е. время, деньги, труд – на инициалы, рубрикацию, переплет. Господствует мнение, что совместное издание разумелось уже при долговом обязательстве, иначе не имело смысла определять назначение ссуды на geczuge. Но: в «запись соглашения» назначение ссуды, как видно по изменчивости его определений на суде, занесено не было, только залог. И в тот момент – до zurichten und machen, о котором говорит Гутенберг, – его geczuge (ничего иного он явно предложить в залог не имел) стоить 800 гульденов не могло. Казалось бы, в улучшении и умножении имущественного обеспечения своей ссуды Фуст был заинтересован. Но почему-то выдачу ее растягивал (вряд ли по недостатку средств, ибо он, хотя на суде прибеднивался, был из числа богатейших граждан Майнца). После начала общего дела дробление ссуды и дробные же взносы его пая создавали неясность в распределении обеих сумм: изменения в шрифты Гутенберг вносил и по ходу работы над изданием, учитывать стоимость производственных «накладок» – испорченных оттисков, всех шероховатостей рабочего процесса (принципиально нового и большинством участников осваиваемого впервые) вряд ли было реально. Возможно, что опущенная в акте часть прений сторон содержала попытку Фуста – после того, как выяснилось, что вторые 800 гульденов назначались на общее дело (надо думать, тому были свидетели), – обвинить своего компаньона в растрате части этих денег «в свою пользу». Предложение Гутенберга отчитаться в их употреблении показывает, что в денежной стороне он был уверен. На первый взгляд ничто в акте не предвещает последовавшей за процессом катастрофы.

14. VIII.1457 г. вышла в свет великолепная служебная Псалтырь (Psalterium Moguntinum) в двух крупных, разного кегля шрифтах, украшенная двуцветными – печатанными с литых металлических форм – инициалами, красными строками и заглавными буквами, оттиснутыми одновременно с черным текстом, в конце коей значилось, что она сделана при помощи нового изобретения Йоханном Фустом и Петером Шеффером, через два года – аналогичная первой Псалтырь бенедиктинская с таким же колофоном. И эта фирма (после смерти Фуста перешедшая к ставшему его зятем Шефферу) существовала почти 100 лет, а ее основателям вкупе и порознь уже в XV в. приписывалось изобретение книгопечатания. Сведения о Гутенберге и далее отрывочны. 21.VI.1457 г. он упомянут среди свидетелей при продаже недвижимости в акте, составленном тем же Ульрихом Хельмаспергером в присутствии Леонхарда Менгосса, каноника майнцского монастыря св. Виктора. В записях страсбургского монастыря св. Фомы с 1457 г. появляется отметка о возбуждении дела об аресте его (и его поручителя Брехтера) за невыплату процентов по долгу 1442 г., с 1461 г. там же помечено обращение в имперский суд, в 1462 г. в Майнц, но безуспешное; иск этот тянется и после смерти изобретателя. Майнцская хроника событий 1461–63 гг., разыгравшихся по поводу смещения папой Пием II архиепископа Дитера фон Изенбурга и утверждения вместо него Адольфа Нассау, сообщает, что воззвание восставшего Дитера было во многих экземплярах напечатано «первым печатником Майнца Йоханном Гутенбергом»; других упоминаний о его печатной деятельности нет, совместного с Фустом издания как не бывало. Сохранилась грамота Адольфа от 17.IV. 1465 г., гласящая, что за услуги, оказанные ему и его епархии, и в расчете на будущие услуги он назначает Йоханна Гутенберга пожизненно своим придворным. Запись современника о том, что Anno domini М°. CCCC.LXVIII uff sankt blasius tag (3.II) starp der ersam meinster Henne Ginsfleiss dem got gnade [2]2
  В год господен 1468 в день св. Власия умер почтенный мастер Хенне Генсфлейш, да помилует его бог.


[Закрыть]
на эльтвилльском экземпляре раннего шефферовского издания, после 1916 г. пропавшем (предполагалось, что запись сделана упомянутым каноником Менгоссом, имевшим в Эльтвилле приход). Расписка бывшего майнцского городского синдика – доктора канонического права Конрада Хумери в получении 26.II.1468 г. оставшихся после Гутенберга, но принадлежавших Хумери «форм, букв, инструмента» и пр., относящегося к печатанию, с обязательством не употреблять их и не продавать вне Майнца (если майнцский гражданин предложит столько, сколько чужой). Упоминание в списке сперва живых, затем среди умерших членов братства при монастыре св. Виктора. Все в совокупности говорит, что в конце 1455 г. Гутенберг оказался неплатежеспособен и что дело его отошло к Фусту: типография (за малым вычетом); и совместное издание, иначе он мог бы типографию выкупить. Эта катастрофа предполагает злоупотребление – либо Гутенберга в предыстории, либо Фуста в самой тяжбе (но тогда вместе с ним и судей). И процесс Фуста против Гутенберга в известном смысле длится поныне: с сочувствием ли к изобретателю – сводя предысторию тяжбы к конфликту между художником и дельцом, или порицательно – и в делах Гутенберг был безответствен, и вообще с чужими деньгами обращался вольно, и пытался обмануть суд, и т. д. – гутенберговеды исходят из правоты Фуста. Она как бы задана авторитетом Шеффера, импозантностью – по богатству, крену в академизм, рекламе, длительности – его издательской карьеры. Для обоснования этой правоты приходится прибегать к сложнейшим – часто наперекор смыслу акта и правовым нормам – юридическим и финансовым домыслам, рассматривать процесс вне контекста, как шахматную партию, опуская суть – то, что знали и Гутенберг, и Фуст, и их свидетели, и составивший акт нотарий, и, вероятно, судьи: дело шло не вообще о рабочих приспособлениях, а о новом изобретении, и не частности – особого молоточка или т. п. (таких тяжб XV век знал достаточно), а «нового искусства писать», дававшего не один, а сразу много экземпляров любого текста. И не вообще о совместном предприятии тяжущихся шла речь, а о реализации этого изобретения в общем их «деле книг», которое, кроме дохода, должно было принести еще и славу. Без этой посылки все анализы тяжбы, а тем более – реконструкции ее предыстории и последствий идут мимо цели.

Есть основания считать, что, вернувшись в Майнц, Гутенберг обзавелся небольшой типографией. Часть ее оснащения – словолитный инструмент, пунсоны, матрицы, небольшие отливки шрифта – должна была быть у него с собою; заем Гельтхуса был нужен, чтобы привести ее в рабочее состояние. Находилась она, видимо, – так сообщает Вимпфелинг в 1505 г. – в доме цум Гутенберг, хотя вряд ли унаследованном: владение им обеспечило бы кредитоспособность изобретателя (которой, как видно по долговому обязательству Гельтхуса, не было). Возможно, что вдовый с 1443 г. его деверь Клаус Витцтум предоставил ему там убежище; в чьи руки перешел Гутенбергхоф после смерти Витцтума в начале 1450 г., неясно; предполагается, что Гутенберг тогда сменил жительство на дом цум Хумбрехт, принадлежавший другому его родственнику – Хенне Залману, жившему во Франкфурте. Так же неясно, имелись ли у него изначально помощники и кто они были, какие пути свели его с Фустом и когда именно. Однако без работающей типографии, без зримой убедительности ее наличного geczuge и намечаемого нового, т. е. без показа проб набора и печати первого их «соглашения» не могло быть: под залог эксперимента Фуст денег бы не дал. На что мог рассчитывать Гутенберг, подписывая такое огромное при скудости своих средств долговое обязательство? Предназначать заем только на geczuge значило заведомо запродать его Фусту (что можно было сделать более простым способом). Расчет изобретателя мог состоять только в том, чтобы на эти деньги, расширив свою типографию и отлив достаточно шрифта, выпустить отвечающее его планам и в то же время интересам многих людей – явно значительное – издание, продажа которого позволила бы ему расквитаться с заимодавцем. На одно типографское оснащение, включая шрифты, единовременных 800 гульденов не требовалось (подтверждение, что подразумевалось издание, – в словах Фуста, что ссуда назначалась на завершение некоего werck, так орудия производства не обозначались). Судя по тому, что договор об общем «деле книг» состоялся спустя более двух лет после ссуды, Гутенберг пытался сперва обойтись своими силами и пошел на совместное издание, только убедившись в их недостаточности. Этому несомненно «помогло», что Фуст ссуду выдавал по частям. Гутенбергу он, вероятно, каждый раз мотивировал неполноту очередной выплаты невозможностью достать нужную сумму. А на самом деле? Чтобы дать немалые деньги под залог малочисленного, а частью лишь проектируемого geczuge, Фуст должен был увидеть перспективу, т. е. не какую-то вообще продукцию, а издание, отвечающее его представлению о солидности и почетности дела, и услышать от Гутенберга о том большом издании, которое последний собирался осуществить на его ссуду, что единственно могло обеспечить ее возврат. Этот момент, сам по себе неизбежный, был и фатальным, ибо, плюс к стимулу выгоды (который к объекту своего приложения безразличен), вводил сильнейший – честолюбие: как видно из последующего, Фуст вознамерился стать соучастником (вряд ли сразу собственником) славы нового способа делать книги. Этого ни Гутенберг не учел, ни вслед за ним гутенберговеды. Условием Фуста при ссуде это быть не могло: он мог опасаться, что Гутенберг откажется от денег и поищет другого случая. Получив от Гутенберга вексель – таковым по существу была «запись их соглашения», – причем на полную сумму при вручении какой-то ее части (здесь изобретатель, видимо, попался на доверии), Фуст становился вроде бы хозяином положения: мог остальной части ссуды не давать, ежегодно требовать проценты с 800 гульденов, т. е. создавать для Гутенберга максимально невыгодные условия и тем вернее, казалось бы, получить его geczuge. Фуст этого не сделал, наоборот: не брал с Гутенберга процентов, ссуду растягивал, но выдавал (судя по недоданным 50 гульденам, после первой небольшими порциями). Для такого поведения были веские причины. Во-первых, на том этапе без Гутенберга, т. е. без владения секретом типографии, ценность его типографского имущества, сколь угодно умноженного и совершенного, немногим превысила бы стоимость затраченных на него материалов. И по относящейся к geczuge оговорке в векселе, что заимодавца не касалось, «будет оно стоить больше или меньше», учитывая тогдашнее состояние гутенберговской печатни (а не роль этого условия при развязке), можно заключить, что для Фуста в то время стоимость самого оборудования действительно была второстепенной: главное впечатление составлял «новый способ писать» и раскрытые изобретателем перспективы его применения. Иного пути стать причастным к тому и другому, как через общее «дело книг», у Фуста не было. Для того чтобы оно могло состояться, нужно было, с одной стороны, сорвать задуманное Гутенбергом издание, с другой – сохранить доверие и за собою – роль благодетеля. Ибо риск, что тот найдет другого компаньона, оставался (и залогом оборудования Фусту это право не исключалось). А нарастание процентов, увеличивая долг Гутенберга, само работало на Фуста (тем более, что изобретатель его намерению процентов не брать поверил). Во-вторых, взимание процентов при неполной ссуде как с полной законным не было и при наличии свидетелей (вряд ли без них обошлось) могло вызвать неприятности. Так что отказ Фуста от процентов – скорее всего на предложение Гутенберга к концу первого годового срока – диктовался не только его дальним прицелом, но и осторожностью; вероятно, что Гутенберг предлагал проценты с реально полученных им денег, поставив этим Фуста перед выбором – либо отказа от них, либо саморазоблачения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю