Текст книги "Журнал Наш Современник №5 (2002)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Решающий час наступил в 1204 году, и дальнейшее известно: “четвертый крестовый поход навсегда уничтожил блеск Константинополя”, святыни его были разграблены и поруганы, множество людей убито и с поношением брошено без погребения. Именно за эти ужасы принес покаяние папа почти восемь веков спустя. Сегодня, разумеется, говорить о новых “крестоносцах” нелепо, хотя некоторые православные публицисты и любят злоупотреблять этим словом. Однако само по себе стремление к продвижению на Восток (как, впрочем, и в других направлениях земного пространства) сохранилось и по определению не могло не сохраниться у Церкви, позиционирующей себя как вселенская. А от этой посылки Рим не отказывался никогда, с чем, в частности, связано и непризнание им принципа канонических территорий – ultima ratio Московской патриархии в ее нынешнем споре с Ватиканом. И первой же своей энциклике “Redemptor Hominis” (1979) новый понтифик дальновидно сформулировал принципиальный тезис: “Границ для Христа не существует”.

В преддверии же его визитов в Грецию, на Украину, в Казахстан и Армению Ватиканом (точнее, Конгрегацией по вопросам вероучения) 30 июня 2000 года был подготовлен документ, носивший конфиденциальный характер, именуемый “Нота о выражении “Церкви-сестры”. В сопроводительном письме кардинала Йозефа Ратцингера, в частности, выражалось сожаление в связи с тем, что “в некоторых публикациях и произведениях некоторых богословов, участвующих в экуменическом диалоге, распространилось обыкновение употреблять это выражение для того, чтобы обозначить Католическую Церковь, с одной стороны, и Православную Церковь – с другой, заставляя людей думать, что на самом деле единой Церкви Христовой не существует, но что она должна быть восстановлена через примирение двух Церквей-сестер”.

Между тем, как объяснялось в Ноте, “в собственном смысле слова можно говорить о Церквах-сестрах в отношении поместных католических и не католических Церквей... и в этом смысле поместная Римская Церковь может также называться сестрой всех остальных поместных церквей”. Но – и это в данном контексте главное – “нельзя правильным образом заявлять, что Католическая Церковь является сестрой какой-либо поместной церкви или группы церквей. Это не просто терминологический вопрос, а прежде всего вопрос соблюдения основной истины католической веры – о единстве Церкви Иисуса Христа... Есть только одна Церковь, и поэтому множественный термин Церкви может относиться только к поместным Церквам...”

Документ, по оценке ряда наблюдателей, бескомпромиссно свидетельствовал об ужесточении позиции Рима в межцерковном диалоге и уж, во всяком случае, выбивал основания из-под того размягченного, сентиментального толкования понятия “Церквей-сестер”, которое довольно широко распространилось в России*. И такое ужесточение вполне коррелировало с развитием восточной политики Ватикана, четко заявившей о себе уже в начале лета 1997 года, когда в древней польской столице Гнезно состоялась встреча Иоанна Павла II с президентами семи стран Центральной и Восточной Европы (Германии, Венгрии, Польши, Чехии, Словакии, Литвы и Украины). Об этой встрече в свое время довольно подробно писала газета “Русь Православная”**, но, судя по всему, в Московской патриархии тогда не слишком внимательно отнеслись к поданным из Гнезно сигналам. В противном случае в дальнейшем мы бы не столкнулись с реакцией такого удивления и даже обиды при каждом новом и решительном шаге Ватикана. Ведь последний именно в Гнезно безо всяких недомолвок обозначил основные параметры своей восточной стратегии, приведя ее в соответствие не просто с общей стратегией Запада на этом направлении, но и, конкретнее, с расширением НАТО на восток. А также с весьма впечатляющими и символически значимыми историческими прецедентами. Выбор времени, места, имени святого покровителя встречи – все было не случайно, все было продумано до мелочей и носило следы тщательной подготовительной работы, печатью которой будут отмечены и последовавшие затем папские визиты в восточное пространство.

Итальянская газета “Corriere della sera” (4 июня 1997 г.) писала тогда: “Войтыла возвращается на то место, где 18 лет назад он обратился с призывом к ликвидации на европейском континенте железного занавеса... 3 июня 1979 г. в Гнезно папа Войтыла обратился со своим историческим призывом к единству Европы, разделенной в то время железным занавесом. Спустя 18 лет в том же месте и в тот же день Войтыла, который находится в преклонных годах, но старается их не замечать, вновь обращается с подобным призывом, имея теперь целью духовное единство христианской Европы”***.

Не забыты были, однако, и дела вполне земные: здесь же, в Гнезно, папа порекомендовал при расширении НАТО не обойти вниманием страны Балтии и Балкан, не оставить их в мрачной тени “ностальгических имперских воспоминаний России”. “Европейская интеграция не будет успешной до тех пор, пока все страны бывшего советского блока не получат приглашения соединиться”, – уточнил понтифик. Слова же эти звучали тем более весомо, что были осенены именем епископа Адальберта Пражского (по словам “Коррьере делла сера”, “духовного покровителя Европы”), тысячелетию гибели которого был посвящен гнезнинский съезд и усыпальница которого находится здесь же, в кафедральном соборе Гнезно. Его же память осеняла состоявшийся в 1000 году первый гнезнинский съезд, в котором участвовали создатель польской государственности король Болеслав I (Храбрый) и германский император Оттон III. Болеслав, известный своими набегами на Киевскую Русь, был большим почитателем Адальберта, именно он и выкупил (на вес золота) у пруссов тело недавно убитого ими епископа, поместив его в Гнезно. И именно он, после опустошительного набега на Киев, подарил императору Оттону руку Адальберта – “как символ небесной помощи в победах”.

Не так уж часто текущие политические события оказываются погружены в столь насыщенный, многообразными нитями связанный с событиями давности тысячелетней символический контекст. И символизм этот предстанет еще более масштабным, если напомнить несколько черт из облика самого Адальберта. Выходец из знатного чешского рода (первое имя – Войтех), он, тем не менее, был ревностным искоренителем славянского богослужения. “Слово Бог, – пишет С. Соловьев, – напоминало ему славянского идола, только слово Deus заключало для него понятие истинного Бога”. А поскольку Адальберт жил и умер еще до великого церковного раскола 1054 года, то эта его “латиномания”, не имевшая отношения к вопросам догматическим, предстает выражением именно цивилизационного влечения к Западной Европе, и он, действительно, как никто другой, может служить олицетворением той же тяги, охватившей сегодня бывших членов восточного блока, да и немалую часть самой России. В довершение всего стоит сказать, что в западной историографии имеет хождение (хотя и не подкрепленная вескими доказательствами) версия о принятии Русью крещения именно от Адальберта. И присутствие в Гнезно президента Украины в ряду руководителей именно тех государств, которых, как писала “Коррьере делла сера”, “коснулась тысячу лет назад миссионерская деятельность св. Адальберта”, не могло не быть событием знаковым.

Тем не менее, именно после этого столь знаменательного гнезненского съезда должна была состояться встреча патриарха Московского и всея Руси с папой римским, – состояться в рамках экуменического собрания, открывшегося 23 июня 1997 года в австрийском городе Грац. Собрание это “Коррьере делла сера” назвала “Маастрихтом христиан”, что сразу поместило его в соответствующий политический контекст; на превосхождение Запада тонко указывало и место встречи – по определению той же газеты, “столица Штирии, город-символ, западный аванпост, выдвинутый по направлению к славянскому миру” (“Corriere della Sera”, 23 giugno 1997).

О том, что конкретно стояло за этим словом “аванпост”, хорошо известно из сравнительно недавней истории: именно под Грацем в годы Первой мировой войны, в местечке Талергоф, располагался австрийский лагерь смерти, который без преувеличения можно назвать предтечей аналогичных немецких лагерей и где мученическую кончину обрели десятки тысяч русин (или карпатороссов) – казненных именно как православные и как “московофилы”. Их отправляли сюда целыми семьями, даже с грудными детьми, ровняя с землей их села. За малейший проступок подвешивали к столбу вниз головой и избивали до потери сознания; при этом роль конвойных и палачей, как свидетельствуют архивы, обычно выполняли “украинофилы” – униаты, что не может не напоминать о сербах и хорватских усташах*. До сих пор не могу понять: неужели об этом не знали в патриархии и как могли назначить встречу в подобном “городе-символе”? Встреча, однако, не состоялась по причинам разного свойства – и давления части православной общественности, и главное, позиции Ватикана, самостоятельно снявшего с повестки дня вопросы об унии и ситуации на Украине. Но ведь уже за год до того, торжественно отметив 400-летие Брестской унии, Рим достаточно ясно продемонстрировал свою позицию по этому вопросу. На что адекватным ответом со стороны Москвы могло бы быть только твердое, пусть и спокойное напоминание о мрачных сторонах унии – чего и ждали столь часто поминаемые в пререканиях с Ватиканом православные Западной Украины. Однако в Москве дата прошла почти незамеченной.

Что же до несостоявшейся встречи в Граце, то еще до открытия “Маастрихта” газета “Москоу таймс” (14.06.1997), со ссылкой на пресс-секретаря Ватикана Ж. Наварро-Валлса, привела выдержку из письма патриарха к папе, в котором высказывались “настойчивое” желание, чтобы эта встреча все же состоялась”, а также надежда на продолжение диалога*. Несколько забегая вперед, отметим, что примерно такая же позиция была озвучена после решения Ватикана об организации католических епархий на территории РФ. В заявлении, принятом патриархом и Священным синодом, негативно оценивавшем это решение, в заключение все же выражалась надежда, “что несмотря ни на какие трудности, связанные с ошибочным курсом Ватикана по отношению к РПЦ, связи между православными и католиками будут развиваться и станут важным фактором сохранения христианских ценностей в жизни Европы и мира”.

А поскольку заявление, под рубрикой “Новости”, приводится в том же самом номере “Радонежа”, из которого мы получили потрясающие сведения о некрещености папы римского (как и всех католиков вообще – так о каких же христианских ценностях речь?) и на первой странице которого над Красной площадью нависает угрожающая тень этого самого “некрещеного папы”, сопровождаемая слоганом: “Папа объявил России войну”, то, право, есть от чего впасть в задумчивость. К сожалению, здесь налицо прямая корреляция с общим политическим стилем нынешней России, которая неудержимо пятится, время от времени принимая угрожающее выражение лица (нелепости, вроде только что упомянутого открытия “Радонежа”, и призваны, видимо, имитировать такую угрозу), – разумеется, никого не могущее ввести в заблуждение.

Так было и в конце 90-х годов, когда именно после “христианского Маастрихта” в Граце началась уже прямая подготовка визитов папы в восточнохристианское и, конкретнее, постсоветское пространство. В конце лета 1998 года президент Румынии Эмиль Константинеску направил папе приглашение посетить страну, и осенью того же года оно было подтверждено патриархом Феоктистом, несмотря на распри последнего с униатами из-за церковного имущества. Летом же 1998 года состоялся официальный визит в Рим румынского премьер-министра Раду Василе, который со своим итальянским коллегой Проди обсуждал проект гигантского международного нефтепровода Констанца – Триест, предназначенного также и для перекачки каспийской нефти. Тогда же “Коррьере делла сера”, опубликовала статью, выразительно озаглавленную “Италия – Румыния: нефтяная ось”, но папский визит в Румынию примечателен не только своей уже отмечавшейся соотнесенностью с общей стратегией продвижения Запада на Восток в постблоковой Европе, но и удивительной его беспроблемностью – тем более удивительной, что это была первая православная страна, посещенная понтификом после церковного раскола 1054 года. Ни тени протестов, всеобщий восторг – все говорило о правильности выбора места дебюта, ибо, хотя и православная, Румыния исторически засвидетельствовала о себе как о носительнице, пожалуй, мощнейшего в Восточной Европе комплекса влечения к Риму, сочетающегося с не менее мощной и устойчивой русофобией. В этом отношении она едва ли не превосходит даже католическую Польшу, и потому выпавшую ей роль – гостеприимно открыть Ватикану врата восточнохристианского пространства – в мае 1999 года исполнила безукоризненно. А осенью того же года, 8 ноября, нога Иоанна Павла II ступила на землю Грузии, и этот новый визит также был вписан в систему важнейших стратегических и даже военно-стратегических достижений Запада: принятых на саммите в Стамбуле решений о выводе российских войск из Грузии и Приднестровья и прокладке нефтепровода Баку—Тбилиси—Джейхан (Турция). Кроме того, пресса особо подчеркивала тот факт, что понтифик прибыл в Грузию, возвращаясь из Дели, т. е. следуя Великим Шелковым Путем , о центральном значении которого для США заявила тотчас по вступлении в должность президента Дж. Буша его советник по вопросам национальной безопасности Кондолиза Райс.

В Грузии визит папы внешним образом протекал более драматично, нежели в Румынии, с протестами немалой части монашеского духовенства. Однако за ним не последовали толпы негодующих мирян, сам католикос Илия приветствовал папу, а что до высшего политического уровня, то с него прозвучали заявления вообще удивительные. Президент Шеварднадзе назвал прибытие папы в Тбилиси самым крупным событием в истории христианства на Кавказе (а мы-то полагали, что таковым – по крайней мере, для Грузии – было прибытие сюда ее просветительницы Нины, по преданию, сестры Георгия Победоносца). Что же да католикоса, то именно из его уст прозвучали слова, что “визит папы римского поможет представлению Грузии на самом высоком уровне в мировом сообществе”. Тем самым было обозначено существо проблемы, а именно: то, что выбор странами восточнохристианского мира вектора и даже идеала вхождения в “цивилизованное общество”, понимаемое как сообщество, основанное на ценностях Запада, лишал опоры и обессмысливал прежний многовековой формат противостояния, основанный на восходящем с Византии представлении о ее не только цивилизованном равенстве с латинской Европой, но и об ее превосходстве. Справедливость требует признать, что для этого были немалые основания: ведь восторженные строки Византии посвятил сам Данте, и вплоть до XI—XII веков она для всего христианского мира представала средоточием не только огромных богатств, но и великолепной, блестящей культуры. Тогда – недосягаемой для Запада, в большинстве провинций которого, по признанию современного английского историка Рансимена, культурный уровень был гораздо ниже.

С учетом всего этого посещение папой кафедрального собора Святицховели в древней грузинской столице Мцхета, а также отслуженную им во Дворце спорта мессу следует считать событиями огромного символического значения. Аргументы “от статистики”, к которым так любят прибегать иногда православные оппоненты – мол, не так уж много людей пришло на папскую мессу, совершенно не умаляют этого значения, да и вообще не выглядят убедительно. Учитывая, что речь идет об исконно православной стране, и трудно было бы ожидать, что на мессу будут рваться толпы; но гораздо важнее то, что не протестовали толпы, что атмосфера на улицах была абсолютно спокойной. Такое же спокойствие будет отмечать и все последующие визиты папы в восточное пространство, в том числе и самый “острый” из них – на Украину. А это значит, что энергия массового противостояния исчерпала себя – по причине ли далеко зашедшей секуляризации, либо понимания того, что в Европу не входят, отрицая самое ядро, из которого она развилась, – католическую церковь, но исчерпала себя, судя по всему, необратимо. Ссылки же на советское семидесятилетие, разрушившее религиозную традицию, опровергаются прецедентом визита в Грецию, предшествовавшего посещению Украины.

*   *   *

Уже 11 ноября 1999 года, т. е. сразу же после грузинского визита понтифика, в Афинах открылась генеральная ассамблея Совета епископских конференций Европы, в которой приняли участие 34 представителя католиков. Она следовала за специальной сессией Синода епископов Европы, проходившей в Риме с 1 по 23 октября, в повестке же дня ассамблеи были намеченные в Риме вопросы – в частности, о подготовке иерархов католической церкви к юбилею 2000 года, а также об экуменических мероприятиях текущего года в Европе. На ассамблее в Афинах присутствовал и глава украинских греко-католиков кардинал Любомир Гузар, роль которого окажется особо значимой в ходе визита Иоанна Павла II на Украину. Мероприятие прошло совершенно спокойно, без каких бы то ни было негативных общественных реакций, и мне не очень понятно, на чем основана высказанная тогда “Радонежем” гипотеза, согласно которой “проведение католического форума в греческой столице явилось одной из форм давления Ватикана с целью вынудить греков дать согласие на папский визит”.

Греция вовсе не банановая республика, по отношению к которой могли бы быть применены (и кем?) столь грубые формы давления; она член и НАТО, и Шенгенского соглашения; а кроме того, не следует забывать о королеве Софии – греческой и, стало быть, по крещению православной принцессе, обвенчанной с королем Испании по католическому обряду и имеющей детей-католиков, что ничуть не шокирует большинство греков.

Так же неверно и то, будто бы Иоанн Павел II пошел на извинения за Четвертый крестовый поход лишь под давлением некого массового недовольства греков, окружавшего его визит (“НГ-религии”, 16.05.2001). Вопрос об ошибках Ватикана по отношению к Византии поднимался много раньше, о чем сообщает в своей книге Воейков: при Пие XI для ученых были открыты секретные до тех пор архивы, касающиеся церковного раскола XI века, а в 1939 году профессор Грегуар прочел в Афинах доклад, в котором, в частности, учреждение в XIII веке “Латинской империи в Константинополе” назвал “величайшей исторической ошибкой Запада”. Выступление это вызвало равно сочувственный отклик в католической прессе и в греческих православных кругах. А еще за полтора года до визита папы в Грецию на пресс-конференции, предшествовавшей упомянутой ассамблее, президент Совета кардинал Мирослав Влк, архиепископ Пражский, заявил, что Иоанн Павел II считает необходимым принести покаяние за грехи, совершенные в свое время крестоносцами, и готовит в этой связи некий документ.

И, кстати сказать, именно упорное нежелание русской православной общественности замечать эту тщательную подготовительную работу Ватикана стало причиной того, что как-то без внимания остался визит, нанесенный президентом Назарбаевым главе Ватикана еще в конце 1998 года. Тогда было подписано Соглашение о взаимопонимании между Св. Престолом и Республикой Казахстан, что, разумеется, было элементом подготовки визита понтифика в эту страну – так же, как еще до визита в Армению между понтификом и католикосом всех армян в ноябре 2000 года, во время визита Гарегина II в Ватикан, было заключено соглашение о взаимном признании священства и таинств – особенно впечатляющее на фоне распространившегося в Москве обычая русских православных священников отказывать крещеным в Армянской Церкви в исповеди и причастии.

Однако Казахстану и Армении предшествовали Греция и Украина. Официальное приглашение посетить Грецию президент страны Константин Стефанопулос сделал папе во время своего визита в Ватикан в начале 2001 года, сам же визит состоялся в начале мая. На какие-то сложности, возникшие в этот промежуток, таинственно намекнул уже во время пребывания папы в Киеве пресс-секретарь Ватикана Наварро-Валлс; отвечая на вопрос о возможности посещения папой Москвы, он ответил, что за два месяца до поездки Иоанна Павла II в Грецию она представлялась почти невозможной, “но потом все изменилось” (“Радонеж”, №11—12 (114) 2001 г.).

25 апреля и 2 мая в Афинах состоялись предводительствуемые духовенством митинги протеста, в день же прибытия папы над многими храмами плыл погребальный звон, стены монастырей оделись в траур, а 4 мая в аэропорту “Спата” понтифика не встречали ни патриарх, ни Афинский митрополит. Элладская Православная Церковь выступила также против традиционного целования папой земли, однако одна монахиня (утверждают, что самочинно, но позволительно усомниться в этом) все же поднесла ему горсть. В целом визит состоялся как паломнический (а для паломничества, подчеркнул митрополит Христодул, “он не закрывает дверей”) и пастырский, т. к. встречи Иоанна Павла II с верующими ограничились проживающими в Греции католиками. Тем не менее двери Греции раскрылись для него, что дало возможность огласить покаяние Рима, и это было главное – жест уже вошел в историю. Население же в целом, несмотря на впечатляющие демарши духовенства, оставалось спокойным, молодежь – нередко спокойно заинтересованной, о чем мне известно от непосредственных свидетелей событий. Тем самым не будет преувеличением сказать, что теперь и Греция стала одной из “станций” на папских маршрутах, призванных в физическом пространстве планеты засвидетельствовать вселенское присутствие Римско-Католической Церкви. Впечатление усугубило посещение понтификом знаменитой мечети Умайяд (Сирия) – первое за всю историю, что имело особое значение и в контексте восходящей роли ислама, и, конкретнее, грядущей поездки в Казахстан, где апостольский нунций архиепископ Мариан Олесь за месяц до прибытия папы в эту страну ознакомил казахстанцев с отношением папы к исламу.

Но до Казахстана, после отдохновительного триумфального посещения Мальты, последнему предстояло самое серьезное испытание – испытание Украиной.

*   *   *

Если в Греции события XIII века – уже далекая история, к тому же не имевшая продолжения в каких-либо вопиющих актах утеснения греков латинянами, да и память о Четвертом крестовом походе не помешала греческой духовной интеллигенции после падения Константинополя в 1453 году в массе своей устремиться в Италию, а не на единоверную Русь (что своей причиной имело прежде всего отсутствие комплекса этно-цивилизационного превосходства западноевропейцев по отношению к грекам), то на Украине все обстояло существенно иначе. Противостояние унии здесь все еще кровоточащая история, дожившая до конца ХХ века, а само это противостояние было на протяжении всего времени отмечено резкими чертами не только религиозного, но и этносоциального противоборства. Отношение польских магнатов и шляхты, равно как и польского духовенства – а именно оно стало в Малороссии передовым отрядом Рима, – к восточнославянскому населению, в особенности же к простонародью, мало чем отличалось от отношения рыцарей Тевтонского ордена к самим полякам. С той лишь разницей, что речь здесь шла еще и об иноверном “быдле”, и потому сегодня не только от представителей УПЦ МП (“москвофилов”) можно услышать хрестоматийные строки Шевченко:

Ще як були ми казаками,

А унii не чуть було,

Отам-то весело жилось!..

Аж поки iменем Христа

Прийшли ксьондзи i запалили

Наш тихий рай. I розлили

Широко море сльоз i кровi,

А сирот iменем Христовим

Замордували, розп’яли...*

 Нет, о том, что такое была уния, помнят и в “раскольническом” УПЦ КП (т. е. у “филаретовцев”), и в УАПЦ (т. е. у “автокефалов”). Так, еще в 1996 году, в разгар религиозных противостояний на Западной Украине, епископ Мефодий, управляющий делами канцелярии Украинской Автокефальной Православной Церкви, рассказывал, знакомя корреспондента “НГ” с той малознакомой даже и российским поборникам православия страницей украинской религиозной жизни, какую являет противостояние именно автокефалов и греко-католиков на Западной Украине. Сетуя на отсутствие поддержки со стороны МП, к которой УАПЦ обратилась в начале этого противостояния, епископ Мефодий поведал, что их, кого в Москве именуют раскольниками, униаты считают “агентами Москвы”, борьба же принимала формы самые жестокие: “Если берешь в руки исторические хроники XVI—XVII веков, книги, написанные кровью и слезами, и смотришь на сегодняшние методы католицизма, то это почти один к одному. Становится страшно – та же ложь, та же ненависть. На религиозной почве тут многие готовы просто уничтожать друг друга... Население на Западе разделилось. Насилие почти тотально. Недавно застрелили псаломщика, закололи вилами православного старосту. Многие запуганы больше, чем в советское время” (“НГ”, 20.06.1996).

А в издаваемом УПЦ МП журнале “Православний вiсник” за год до прибытия папы в Киев можно было прочесть интересную статью Михаила Рожко по истории православных церковных братств XVI—XVIII веков, где напоминалось, что этот новый тип братств родился в ответ именно на Люблинскую (1569 г.) и Брестскую (1596 г.) унию. “...Первоочередной задачей их была защита святого украинского православия, над которым навис беспощадный смертоносный меч латинизации, полонизации украинского народа. Отсюда народились братства, основная деятельность которых была направлена на защиту родной Церкви и своего народа от западного оккупанта, который хорошо усвоил принципы времен Римской империи: если хотите уничтожить народ – убейте его язык, веру, культуру”.

При такой, как видим, живой и всеобщей национальной памяти, к тому же актуализированной текущими событиями на Западной Украине и явно ощущаемым присутствием за ними Польши (об этом прямо говорил епископ Мефодий), не без оснований можно было ожидать мощной и широкой волны протестов.

Разумеется, по самой специфике церковной жизни такие протесты потребовали бы и духовного руководства, и благословения, но именно таковых и не было. В известном смысле, события на Украине развернулись в формате, прямо противоположном греческому: если там, при впечатляющих демаршах духовенства, явно не хватало потенциала живой кровоточащей памяти в народе, то на Украине, при наличии весьма мощного потенциала таковой, он остался не задействованным. Причем, на мой взгляд, именно вследствие сознательно выбранной тактики поведения духовенства, в первую очередь – УПЦ МП, которую все, естественно, ожидали видеть лидером такого протеста. Однако “московская” Церковь, заявив о своем несогласии с визитом понтифика и проведя в его преддверии несколько довольно многочисленных демонстраций, затем обратилась к верующим с призывом соблюдать спокойствие и воздержаться от “провокаций”. И в самый день прибытия папы тщетно было бы искать на улицах украинской столицы монашеские процессии, подобные греческим, да и просто крестные ходы протеста. Последний – несомненно, сознательно – оказался сосредоточен за стенами Киево-Печерской лавры, и, приехав туда, я обнаружила не очень большое число вымокших до нитки людей (в Киеве в этот день шел сильный дождь), обходящих крестным ходом Успенскую церковь. Желающим раздавали листовки с процитированными мною строками Шевченко, фрагментом выступления на варшавском сейме в 1620 году волынского посла-депутата Лаврентия Дервинского с рассказом об ужасах унии и завещанием Феодосия Печерского. Сама процессия состояла, главным образом, из селян, явно ночевавших здесь же, в лавре, вымокших и усталых, но непреклонных, как и их предки, когда-то отстоявшие в жестокой борьбе православие на Украине. Они же стояли 24 июня у собора Св. Софии – дабы не допустить прибытия в него папы; но это была небольшая группа (никаких 300 человек, о которых повествовали московские апокрифы, не было и в помине) – в основном худенькие старушки, отнести которых в сторону для милиции не составило бы никакого труда. И если группой сопровождения понтифика (или им самим) было принято решение посещение Софийского собора отменить, то, разумеется, не по причине мифической массовости демонстрации протеста, а, думается мне, дабы избежать нелепой и смешной сцены. Более же всего, полагаю, потому, что особой необходимости в таком посещении, при всем его символическом значении, не было.

Главное уже было выиграно, и этим главным как раз и была беспротестность, спокойная атмосфера визита. “Наш Киев дряхлый, златоглавый”, словно не помня зла, гостеприимно распахнул перед римским гостем свои врата – символически, свои легендарные Золотые Ворота, напоминающие о светоносном, сияющем Киеве еще не только домонгольской поры, но и эпохи доцерковного раскола, эпохи Ярослава Мудрого, одну за другой выдававшего своих дочерей за западных государей. И отблеском этой памяти папа (сам-то, как показали дальнейшие события, ничего не забывший) сумел воспользоваться вполне.

*   *   *

Разумеется, сдержанная позиция Церкви, в том числе УПЦ МП (что до УПЦ КП и УАПЦ, то они, несмотря на все сказанное ими об унии, тотчас же и охотно пошли на прямой контакт с понтификом), диктовалась соображениями прежде всего политическими, той позицией, которую заняло высшее руководство страны. А вряд ли можно спорить, что для Л. Кучмы, донимаемого кассетным скандалом, прибытие столь высокого гостя было истинным подарком. И это показали первые же часы – да что там, минуты – пребывания понтифика на земле Украины.

Сама пышность встречи в Борисполе, сочетание высокого официального ее уровня (присутствие президента, представление членов дипкорпуса и т. д.) с процессиями “парубков и дивчат” в национальных костюмах и хором девчушек в веночках, восклицающих “Хай живе папа!”, говорили о большем, нежели только о прибытии высокого официального гостя и пастыря душ проживающих на Украине римо– и греко-католиков. Сразу же замечу, что я не считаю корректным обсуждение права Украины как независимого государства выбирать гостей, форму их встречи, равно как и право римского первосвященника на посещение шестимиллионной паствы. Однако уже в Борисполе стало ясно, что Иоанн Павел II отнюдь не собирался ограничивать себя рамками лишь государственного и пастырского визита и что предоставленные ему возможности (прямая трансляция всех важнейших событий по первому национальному каналу, разнообразие и масштабы полученных для соответствующих мероприятий территорий) он в полной мере использует для проповедей, обращенных не только к католикам, но и ко всей Украине. И не только к Украине, а urbi et orbi. Стало понятно также, что проблемы политические и исторические едва ли не потеснят в этих проповедях вопросы сугубо религиозные. Акценты же, расставленные в них, оказались таковы, что зафиксировать и оценить их российские политики и аналитики не только имеют право – они просто не имеют права уклониться от брошенной всей нашей исторической памяти вызова.