Текст книги "Журнал Наш Современник №5 (2004)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Читатель вылавливал из немногочисленных выступлений Шолохова на страницах газет информацию о завершении работы над романом и сразу слал в издательство письма с просьбой выслать последнюю книгу. Если учесть, что в это десятилетие отвечали на все читательские письма, то можно представить объем работы издательства, на который его обрекал “Тихий Дон”. “Сами не знаем”, – эта редакторская помета 1937 г. на одном из писем о сроках появления последней части “Тихого Дона” высвечивает весьма интересные и непростые вопросы, напрямую связанные с творческой историей романа.

Мы не знаем, докладывались ли Сталину читательская картина “Тихого Доне”, ее обширная география (письма со всех регионов страны, от зарубежных читателей, в том числе от русских эмигрантов), социальное представительство всех слоев (рядовые колхозники и сельская интеллигенция, рабочие, учителя, рядовые красноармейцы, политработники, белогвардейцы, школьники, студенты, преподаватели техникумов). Докладывались ли странные для советского писателя отзывы читателей и картина общенародного ожидания финала “Тихого Дона”... Исключить этого нельзя. Как свидетельствуют материалы архива ГИХЛ, письма (выборочно) перепечатывались в нескольких экземплярах. Для кого – конечно, для автора “Тихого Дона”. Шолохов ценил читательские письма.

Но не только автору “Тихого Дона” адресовались машинописные копии читательских писем. Они передавались также готовившему роман к изданию редактору. Замечания о противоречиях, описках, фактические данные, требования по чистке языка романа – “сознательные читатели”, без преувеличения, проделали колоссальную редакторскую работу (в каком-то смысле она и станет основой “исправленного” издания 1953 г.). Скорее всего, что именно машинописи читательских писем использовались также при подготовке обзоров – их писали критики, писатели, члены рабочего редсовета издательства (см.: Обзор отзывов читателя на романы Шолохова // РГАЛИ. Ф. 613, оп. 1, ед. хр. 156). Подобные обзоры готовились по всем заметным изданиям 1930-х, и не вызывает сомнения, что они также передавались в высшие инстанции. Продолжение читательской истории “Тихого Дона” нужно искать, на наш взгляд, в архивах Кремля и Лубянки. Историю ожидания финала “Тихого Дона” можно было прервать, к тому были весьма веские формулировки в письмах “сознательных читателей” (планируемый в 1938-м Вешенским НКВД арест Шолохова не обошелся без санкции Москвы). Тем более что в 1937-м классический соцреалистический пример завершения “народной эпопеи” был уже написан, его дал влиятельный Ф. Панферов, и “сознательные читатели” одобрили безбрежно-эпический финал “Брусков” и не раз при этом попинали “Тихий Дон” (отзывы на роман “Бруски” находятся в архивах ГИХЛ). Правда, в ситуации с финалом “Тихого Дона” все оказалось сложнее, ибо она не исчерпывалась “сознательными читателями”, а это было всенародное ожидание весьма сложного состава. Даже “сознательные читатели” проговаривались, что “Тихий Дон” – самая любимая их книга, и не скрывали, что читатель-народ в лице известных им “малосознательных” читателей неправильно читает романы Шолохова.

Между публикацией 3-й (1932) и 4-й книги “Тихого Дона” образовался большой временной разрыв. Его нельзя было списать на критику и редакцию, как в случае с задержкой публикации 3-й книги (1929 г. – начало, 1932 г. – завершение публикации). 4-ю книгу Шолохов планирует завершить в 1934-м: “В этом году мне крайне необходимо разделаться с “Т. Д.” и “Целиной”...”* (письмо Е. Левицкой от 15 янв.; 9, 157); “В этом году хочу непременно закончить «Тихий Дон»” (письмо Е. Левицкой от 7 апр.; 9, 159). В 1935-м: “К весне сдам “Тихий Дон”. Осталось еще одно последнее сказание – и все!” (письмо Е. Левицкой от 27 мая; 9, 164); “Кончу его в конце года, если добрые люди не помешают” (письмо Е. Левицкой от 16 окт.; 9, 165). В 1936-м: “4-я книга будет готова не раньше конца этого года” (письмо читательнице Кадышевой от 17 янв.; 9, 167); “В Сочи непременно приеду, как только разделаюсь с окаянной книгой” (письмо Н. Островскому от 14 авг.; 9, 167); “Яростно корплю над 4-й “Тих. Дона” и уже зрю конец” (письмо Ф. Князеву от 30 сент.; 9, 168). В 1937-м: “Я еще не закончил последнюю книгу “Тихого Дона”...” (письмо Г. Борисову от 5 янв.; 9, 169). Только в декабре 1936 г. и январе 1937-го начинают печататься главы 4-й книги. В 1938-м – публикация в первых трех номерах “Нового мира”, и – вновь остановка. В большом письме к Сталину от 16 февраля, полностью посвященном репрессиям 1936—1937 гг. в Вешенском районе, о “Тихом Доне” лишь в конце письма: “За пять лет я с трудом написал полкниги. В такой обстановке, какая была в Вешенской, не только невозможно было продуктивно работать, но и жить было безмерно тяжело” (письмо от 16 февр. 1938 г.; 9, 188). В письме от 16 октября – ни слова о романе: “Приехал к Вам с большой нуждой. Примите меня на несколько минут. Очень прошу” (9, 191). О том, что эта “большая нужда” заслонила литературные дела, признается в письме к Е. Левицкой: “...не пишу “Тих. Дон” вот уже 8 месяцев”. И здесь же: “Пишут со всех концов страны, и, знаете, дорогая Евгения Григорьевна, так много человеческого горя на меня взвалили, что я уже начал гнуться. Слишком много для одного человека” (письмо от 23 нояб.; 9, 19). 1939-й: “Полтора месяца не брался за перо и вот только сейчас сажусь отвечать на письма, а за “Т. Д.” что-то боюсь браться там уж возьмусь и докончу этот осточертевший мне и добрым людям «Т. Д.»” (письмо Е. Левицкой от 30 июля 1939 г.; 9,193); “На днях, после тринадцатилетней работы, я кончаю «Тихий Дон»” (письмо И. Сталину от 11 дек.; 9, 194). 1940-й – публикация последних глав романа (февральский и мартовский номера “Нового мира”).

За такой долгой дорогой к финалу романа, как мы теперь знаем, стояли свои веские внелитературные причины. О них рассказывают ставшие известными совсем недавно шолоховские письма Сталину 1930-х гг. (а сколько историй еще неизвестно!). По своему пафосу история ходатайств Шолохова по делам народным – пушкинская, в высшем смысле понятия традиции. Здесь явлен тот пушкинский выход из литературы и ее прямое “остранение” (вспомним лаконичный ответ Пушкина в письме П. Вяземскому от 3 авг. 1831 г.: “Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы”), которые скажутся и в самой стилистической ткани 4-й книги романа.

Публикуемые нами письма читателей хронологически относятся ко времени работы Шолохова над 4-й книгой романа и являются, как нам представляется, важнейшим компонентом ее творческой истории. В интервью 1937 г. Шолохов говорил о шкафах с письмами читателей. В годы Великой Отечественной войны дом в Вешенской был разрушен, и потому точно описать полки с читательскими письмами мы вряд ли когда сумеем. Поэтому архивные фонды ГИХЛ приобретают особое значение. Многие из публикуемых нами писем дошли до Шолохова. И в них тоже “много человеческого горя”. Много ненависти и того горя человеческого познания жизни, в организацию которого советская литература внесла свой существенный вклад. Шолохов, как известно, отвечал на письма читателей – можно ли найти эти письма, вопрос не из простых, но этот пласт шолоховского наследия нельзя упускать из виду в наших размышлениях о творческой истории и истории текста романа. Впереди была война, и многие из читателей “Тихого Дона” ушли на фронт...

В интервью 1937 г. Шолохов признавался, что он занят “перепроверкой материала”, на которую его наталкивает читатель: “Всякая ошибка, даже самая мелкая, не проходит мимо внимания читателя. Я работаю тщательно, не торопясь, однако и я получаю много замечаний от читателей. Когда писатель грешит против истины даже в малом – он вызывает у читателя недоверие. “Значит, думает читатель,– можно соврать и в большом”. С нашим читателем беда! Где-нибудь попадешься, а тебя сразу наколят! Диву даешься, как это читатель замечает всякую мелочь. Словно рассматривает каждую строчку в лупу. И не прощает оплошностей” (Э к с л е р  И. В гостях у Шолохова // Известия. 1937. 31 дек. С. 3). Это высказывание является одним из самых точных и лаконичных описаний чтения “Тихого Дона” читателями 1930-х и одновременно прямым ответом Шолохова не абстрактному читателю, а ответом в 1937 г. на конкретные письма, авторы которых представлены в нашей публикации. Много позже Шолохов не раз возвращался к теме участия читателей в работе над 4-й книгой и благодарил участников Красной и Белой армий за устранение фактических ошибок в хроникальной части повествования (см. стенограмму беседы писателя в декабре 1965 г. после получения Нобелевской премии со студентами факультета славистики шведского университета – 9, 44). И ни одного упрека читателю-народу Шолохов не выскажет, а уж материала для публичных откровений, скажем в эпоху оттепели, по поводу террора массового читателя у писателя было предостаточно.

Сегодня не только оппоненты, но и доброжелатели Шолохова пишут к “Тихому Дону” собственную хронику гражданской войны на Дону, некий параллельный исследовательский роман, по тем или иным причинам не написанный Шолоховым. Юмористический характер этим многотомным исследовательским проектам придают письма яростных читателей, совсем не по-книжному оппонировавших в 1930-е автору “Тихого Дона”. Комментарием от жизни к сцене последней встречи Мелехова и Кошевого может послужить письмо командира погранотряда с требованием провести уже в 1936-м дознание по известным и неизвестным преступлениям Григория Мелехова. Богатейший материал для понимания одной из сложнейших сцен в финале романа – диалогу Мелехова и Капарина о “мыслящей интеллигенции” – представляет пришедший в те же годы из эмиграции пронзительный рассказ-исповедь рядового корниловца. Кажется также вероятным, что советы читателей по поводу иллюстрирования “Тихого Дона” были переданы Шолоховым художнику С. Королькову и не потеряли даже сегодня своего специального значения. И конечно, в грустно-смешном сюжете читательницы романов Настасьи Филипповны Звягинцевой в романе “Они сражались за Родину” присутствуют фигуры многих “сознательных” читательниц “Тихого Дона” и “Поднятой целины”.

И все-таки, читая письма, нельзя отделаться от мысли, что финал “Тихого Дона” создается не только вопреки пожеланиям ведущих критиков и писателей. Он пишется в сложнейшем диалоге с читателем. Это был ответ “по существу” главных вопросов жизни, о которых ведала старая необразованная казачка Ильинична, чью волю наконец-то в финале романа исполняет ее любимый сын Григорий.

Текст Шолохова не вычисляет из массы прочих своего читателя, ибо все читатели (от идеальных до вовсе не идеальных, воспитанных на советской политической риторике) только и представляют состояние целого – не абстрактного, а реального народа. Лабиринты повествования в последней книге образуют идеальное и противоречивое эстетическое единство текст – читатель, предлагая последнему пройти (прочитать, пережить) труднейшую “эстетическую дистанцию” между горизонтом его представлений о финале и горизонтами, на которых настаивает финал романа. Этой эстетической дистанцией также по-своему обозначается граница размежевания авторов двух романов XX в. – “Тихого Дона” (4-я книга) и “Архипелага ГУЛАГ”, включивших в свою эстетику письма реальных читателей и представляющих читателя как историко-функциональные условия актуализации содержания текста. И Шолохов, и Солженицын приняли условия, выдвинутые им реальными читателями. Однако в отличие от Шолохова Солженицын выбрал “своего читателя”, выделив его из прочих читателей советской литературы, утвердил фигуру этого читателя во всем повествовании, отдав ему функцию манифестации правды в реальном и идеальном пространстве романа. Шолоховское повествование в широком смысле этого понятия упразднило сложившуюся в советской (и антисоветской) литературе парадигму отношений “учителя” и “ученика”, “своего” и “чужого” читателя. Все возможные формы раскола в читателе-народе были описаны уже в 1-й книге романа “Тихий Дон”.

Автографы и машинописи публикуемых писем хранятся в РГАЛИ (ф. 613, оп. 1, ед. хр. 699—710).

Дорогой тов. Шолохов!

По особому мотиву дышат Ваши книги от Ваших крестьянских писателей. Ставский походит на Панферова, у Шухова* тоже чего-то взятое у кого-то. Вообще многие из наших современников идут по готовому, уже созданному, в то время у Вас, тов. Шолохов, имеется свое – кровное . А это свое подошло под масть нашему советскому читателю. Зачастую приходится бывать в политотдельской библиотеке, в которой видишь, какие книги больше в расходе. “Поднятая целина” и “Тихий Дон” всегда на руках, их трудно захватить. “Поднятую целину” читает и рядовой колхозник, и начальник политотдела. А как много выпущенных книг не читает и не знает колхозник, у меня у самого заваливаются произведения больших писателей, их колхознику не всучишь, несмотря на ценность книги, а вот Ваши книги вконец потрепаны.

Рахчевский, Средне-Волжский край, Бузулукский район, коммуна “Искра”.

(ед.хр. 706, л. 17)

8 марта 1934 г.

Я лично ожидал, что Гришку Мелехова то ли убьют, то ли он перейдет к красным. И пора бы, пожалуй, уж прибрать его – как говорится – к рукам.

В первых 2-х книгах Шолохов нам ярко показал, что Мелехов (об остальных не говорю) принадлежит к одной из сознательных прослоек, что в Григории живет казачья “кровь” любострастия и он любит одну из красивых баб Аксютку, отвечающую ему взаимностью. Так зачем же растягиваете это в третьем томе (Шолохов породил в сердцах Григория и Аксиньи любовь до гроба – в то время это было уже не нужно). Вот когда читаешь “Поднятую целину” (его же), то там чувствуешь, что, если выбросишь одну страницу из книги, то смысл теряется, а здесь без ущерба можно выкидывать страницами, главами. А он (автор) наверно думает и в четвертой книге не доконать этого Гришку Мелехова. Ведь чувствуется, что он ведет его к перерождению – но тип к “переделке” не удачен. Если он будет и переделан, то плохой из него будет наш человек , а если его расстреляют, то зачем тянуть в четырех книгах – расстреляй его сразу и все, как вредного.

Слушая отзывы читателей – простых читателей, может быть, не придающих значения сознательной типичности героям романа, – выявляется, что мужчины захлебываются слюной в рассказе о красивой Аксютке, а женщины завидуют.

В заключение надо сказать, книга удобоваримая читателю: по стилю, по простоте языка, не как, например, у Шагинян, переворачиваешь слова, как камни тяжелые (“Гидроцентраль”*.), “ажник” спать хочется. У Шолохова все это вьется, как ручеек, журчащий по камням. Можно читать всю ночь – это его достоинство.

А Гришку все-таки надо кончать – к месту, к месту.

Сталинград, экономист, возраст – 30 лет.

(ед. хр. 701, л. 19—19 об.)

26 марта 1934 г.

Дорогие товарищи!

Только сейчас кончил читать замечательное произведение М. Шолохова “Поднятая целина”, и надо отдать справедливость, что прочитана она мною прямо-таки запоем. Как больной алкоголем не может оторваться от водки, так и я не мог оторваться от этого произведения и уделял ему весь свой досуг.

Тема романа отражает то, что мною видено в реальной действительности, и поэтому, читая это произведение, я ярко восстанавливал в памяти все прошедшие события описываемых Шолоховым лет.

“Поднятая целина”, по моему мнению, величественный вклад в сокровищницу советской, подлинно пролетарской литературы, дающая Шолохову мировую славу. И последнее его произведение, по-моему, должно выйти на мировую арену.

А какое разнообразие типов и характеров в нем! Нагульнов, например, никак не может отвыкнуть от партизанских методов работы и в результате несет тяжелое наказание – исключение из партии.

Наряду с вопросами общественного порядка параллельно им отражены вопросы быта, что делает роман еще более красочным и увлекательным.

Сцены трагедии в романе хорошо сочетаются с юмором; дед Щукарь, пустозвон и балагур, где бы ни выступал, везде у него не обойдется без каких-либо приключений, которые у читателя вызывают добродушный смех ото всей души.

Я, студент педагогического техникума, делюсь с вами своими впечатлениями об этом произведении под влиянием необычайного интереса к нему. В среде нашего студенчества “Поднятая целина” завоевала широчайший интерес. За недостатком экземпляров за ней устанавливается очередность в библиотеке. Книги переходят из рук в руки, с ними ходят в столовую и в ожидании, когда подадут, читают ее, а также проводят за ней все свободное время, вплоть до перемен между уроками. Книги не лежат не использованными, кончает читать один – берется другой.

А в заключение пожелаю дорогому товарищу, писателю Михаилу Шолохову много лет здравствовать и написать еще не одно подобное “Поднятой целине” произведение.

А сейчас буду с нетерпением ждать, когда выйдет его 2-я книга этого романа.

Студент  Михайловского  педагогического  техникума  М.  Ф.  Жуков.

(ед. хр. 708, лл. 8—10 об.)

28 марта 1934 г.

Я, проживая в глухом казачьем хуторишке Нехаевского района, куда мало попадает художественная литература и вообще книга, но все же имел большой интерес к книгам. Я с трудом их достаю в киосках Госиздата, через знакомых, за отцовы средства. Через посредство знакомого секретаря с/совета мне удалось прочитать две книги “Тихого Дона”, которые возбудили во мне небывалое чувство и любовь к книгам его сочинения. При поступлении в рабфак через преподавателя литературы удалось прочитать рассказ “Червоточина”. Простой и понятный язык Шолохова, его красочные рисунки обстановок; героическая смерть Степки-комсомольца заставила меня несколько раз прочитать этот рассказ и как комсомольца толкнула на борьбу с остатками кулачества в казачьем хуторе. Много выявлено – 12 человек расхитителей общественной собственности и некоторые суждены сельским судом.

После закрытия рабфака, в котором я учился, меня взяли в политотдел МТС* на работу инструктором по пионерским отрядам, где за полученные авансы купил 3-ю книгу, от которой не отрывался. Два дня с большим интересом читал книгу.

Героическая смерть красноармейцев за дело революции, как Лихачев, списки еланских коммунистов, Ивана Алексеевича, героическая месть Кошевого Мишки, зверский расстрел казаков-повстанцев с коммунистами – во мне возбудили ненависть к богатому классу казачества даже в своем родном хуторе. Описываемая природа Шолоховым и обстановка мне очень и очень нравится. Прочитав эту книгу, я убежден, что после подавления восстания Мелехов, Кудинов, Вороновский, Сафонов и др. белогвардейские сослуживцы расстреляны, а Кошевой получил в награду орден Красного Знамени. Шолохов является моим любимым писателем.

Я прошу, дорогие товарищи, дать возможность прочитать все книги Шолохова.

Я проживаю в хуторе Тушкановском в семье бедняка отца, когда-то приехавшего из Тамбовской губернии на заработки в казаки и оставшегося здесь на местожительство, до 26 года не пользовавшегося наделом казачьей земли, жил портняжеской профессией.

Сейчас семья моя, которая состоит из отца и матери, работает в колхозе, а я учился, но после закрытия рабфака остался оторван от учебы, о которой ужасно жалко, всего мне 16 лет.

Мой адрес: Сталинградский край, Нехаевский район, хутор Тушкановский.

С ком. тов. приветом Шкурин Михаил Васильевич.

(ед. хр. 699, лл. 6—7 об.)

6 апреля 1934 г.

От читателя книги Никитина Ильи Ивановича,

председателя с/совета Братовщины Зеленоградского района

Московской области.

Эту книгу я получил на областном совещании председателей с/советов и председателей колхозов 29/III-34 года. Урывками я ее прочел к 6/IV-34 года. Все время чтения я не раз, прячась от жены и детишек, плакал, не выдерживая себя. Какие трудности переносил Нагульнов. Меня слишком тревожило головотяпское действие районных организаций (т. е. отдельных коммунистов). Я часто сквозь слезы улыбался, читая эту книгу, не показывая слабость переживаний своих присутствующим.

Мне 34 года, работаю в партии с 1929 года, вся коллективизация проходила в непосредственном моем участии. Я при организации колхоза, первого в Звенигороде, вступил в него, и все левацкие заскоки и исправления их проходили при моем участии. Я много перенес на себе за эти годы. По профессии я сапожник, с 1923 г. работаю в активе села как бедняк. Грамотность – 2 зимы ходил в школу. В общественной работе подучился и работаю. Возможно, и с моей стороны были медвежьи услуги для нашей партии, т. к. я бедняк и много претерпел от кулаков. По всевозможным поклепам последних я там же был исключен из партии, после восстановлен. Эта книга все прошлое напомнила мне, и я, не перенося этого, плакал, несмотря на то, что, когда все это было со мной в работе, никогда столько слабости не имел.

Эта книга больно потревожила мои нервы. Зато я знаю, что не один я, а нас много-много подверглись головотяпским подходам к низовым работникам и поклепам кулачества.

Эта книга дала мне больше уверенности в победу. Указала еще больше методов борьбы со всякими ненормальностями внутри партии. Буду искать вторую книгу Шолохова для чтения.

(ед. хр. 708, лл. 19—20 об.)

7 апреля 1934 г.

Письмо от Павлова Егора Павловича. Горский район,

Васильковский с/совет, колхоз “Новый коллектив”, селение Алексино

Товарищи, я инвалид труда города Ленинграда, Путиловского завода, работал сталеваром 10 лет, где и получил глухоту на оба уха, от роду имею 49 лет. С 1920 года проживаю в деревне, и сколько, товарищи, я за это время перенес мытарства по приезду в деревню. В 1921 году меня лишили пенсии, и восемь лет я не получал. Но как я читал книги и газеты, “Крестьянскую газету” я читаю беспрерывно, с 1926 года через которую я добился пенсии, хоть и не той, которая мне полагается как сталевару. Трудно, товарищи, все описать мое положение. Хоть я и совершенно глухой, но книга мне помогла. Когда я читаю книгу или газету, которая волнует во мне кровь, тогда я беру в руки перо. Но только, товарищи, мало получаю чуткости к своей рукописи от товарищей, особенно в настоящее время. Бросаю читать, потому что, прочитавши, не могу, чтобы не писать. Через чего стал всем противный, и меня презирают, презирают со мной разговаривать, даже старые старухи. Но я ничего, товарищи, я это все понимаю, в чем дело, хоть и глухой, человеческого звуку мне мало приходится знать, но книга мне обо всем расскажет.

Товарищи, я прочитал вашу книгу “Поднятая целина”, Михаил Шолохов, книга № 1. Хоть я, товарищи, малограмотный, но в ней понял, потому что эта книга предсказывает вперед. Теперь, товарищи, я вам опишу практику этой книги.

Я в 1929 году вступил в указанный колхоз со своим семейством. Жена – 50 лет, дочь 21 год, сыну 15 лет. Колхоз наш состоит из 12 домохозяев, было больше, но улетели. И я, товарищи, хотел лететь, но книга меня удержала. Но все летуны теперь в колхозе, но только не в нашем. Как наш колхоз организован на бывшей помещичьей земле, поэтому к нам никто не желает, и руководство у нас еще почище, чем у помещика. Я 27 лет батрачил до революции, и такого издевательства не видел никогда, как нашим колхозом руководят два свояка Гаврилов В. и Павлов Василий. Смена руководства только бывает  муж и жена. Эти два семейства нельзя назвать кулацкими. Гаврилов В. – бывший крепкий середняк, Павлов В. – середняк, бывшие партейцы, но теперь исключены из партии. Но жены их еще в партии и руководят колхозом. Но только не по-партейному очень грызутся промеж собой, и людей грызут, но в книгу никогда не заглядывают. На что нам книга, мы и так все знаем. Но я читаю книгу и смотрю на практику, а практика показывает, что у нас было при организации колхоза. Было 37 коров, теперь– 16 коров, было у нас 12 лошадей, теперь – 10, из них 8 маток племенных, и мы за 5 лет не вырастили ни одного жеребеночка. Все надеялись на трактора, была у нас свиная ферма, теперь ее нет. Была у нас водяная мельница, теперь – нет. Были у нас две бани, теперь – нет. Заели вши и обмыть негде. Живем в общежитии и не имеем даже русской печи, чтобы, хотя бы по старинке, влезти в русскую печь попариться, а ведь были две бани, и все нам обещают, что будет. Но когда будет, вероятно, тогда нас не будет. Четыре года наши руководители жили рысково и нам было тогда плохо. Была общая кухня, работал – не работал, а садись да ешь. Четыре года от нас государство не видело ни одного зерна, ни одной копейки, еще нам давало. Несмотря на то, что нам своих было девать некуда. Забрали у государства 9 тысяч, наши руководители говорили: “Рви, ломай, нам дадут”, и верно давали. А я все читал книги и иногда говорил: “Товарищи, не дело вы делаете”. Но мне не давали говорить, раз не работаешь и молчи. Я говорил: “Товарищи, дайте мне по возможности работу”. Говорят: “Вставай с сыном вместе”. Я говорю: “Если бы я мог работать, я бы не ушел с Путиловского завода, как я специалист своего дела”. Они говорят: “С заводу выгнали, с колхозу выгоним”. Кому же, товарищи, верить, книге или же практике? Через книги я был исключен из колхоза. Если бы не московская бригада, может быть, и после находился вне колхоза. Московская бригада меня выручила как старого рабочего и поставила меня ревизионной комиссией нашего колхоза. Хоть я и глухой, стал действовать по всем правилам как селькор. Но не долго это было, только 3 месяца. Меня исключили из ревизионной комиссии безо всяких причин. Только за то, что я читаю газеты. Стал действовать как селькор, ничего не помогло, ни от Москвы, ни от района. Только не знаю как-то наши руководители Гаврилов и Павлов попали на скамью подсудимых за растрату. Без них меня поставили кладовщиком, но не долго это было. Когда Павлов и Гаврилов отбыли принудительные работы, возвратились опять в колхоз, меня снимают с кладовой и начали меня обливать грязью. Товарищи, я обращался два раза в район, чтобы не дать им хозяйничать, райзо* два раза давало предписание, чтобы поставить опять меня кладовщиком, но правление колхоза на это не обращает внимания.

Вот, товарищи, до чего теперь доводят людей книги и газеты. Не знаю, кому верить, практике или книгам.

Товарищи, я вам сообщаю, что эта книга (“Поднятая целина”. – Н. К. ) говорит сущую правду, что будет.

Только пожить, товарищ, хочется. Но жизнь не дорога, эту мы, путиловцы, пенсию имели до революции.

(ед. хр. 710, лл. 17—20 об.)

5 мая 1934 г.

Отзыв на книгу

Мих. Шолохов – “Поднятая целина”, роман, кн. 1-я, ГИХЛ, 1934 г., 1 р. 20 коп.

Книга возмутительно испещрена местными словами (провинциализмами), вернее, она написана не на русском языке, а на донском казачьем говоре, и это смазало ее достоинства. Откройте стр. 271 (это без всякого выбора) и Вы найдете до 14 вывихов: зараз (сейчас), нету (нет), вшов (вшей), про митингу (про митинг) и т. д. Тут же целые фразы: “нету зараз митингов!” Ведь это же целый букет из шипов, никто не превзойдет такого “художественного” языка. Что хотел показать или достичь автор, употребляя такие слова, как “хучь” (хотя), “ажник” (даже), на каждой странице? Фиглярство какое-то!

Шолохов до того защеголял, что часто пишет слова, какие на Донщине никто и не говорит: “раскакую” нужду, “споверх”! – почему бы уж не насповерх или еще что-нибудь нелепее.

Шолохов – донской казак, он старается показать, щегольнуть единственным, что осталось от Всевеликого войска Донского, – исковерканным выговором донским.

Наводит на размышления и тот факт, что такой вывихнутой речью автор наградил главных героев – красных партизан, коммунистов с многолетним стажем – председателя с/совета Разметнова и секретаря партячейки Нагульнова, а наряду с ними дед Щукарь, нигде не бывший за пределом своей станицы и соседних хуторов, говорит правильно.

Удивительно, почему у автора не хватило нахальства испохабить речь ленинградского рабочего Давыдова.

Из-за таких “художеств” книгу читать трудно. Читателю, незнакомому с донским выговором (напр., Московская обл., Ленинградская, Северный край), во многих местах книга непонятна будет.

В таком виде книгу больше издавать нельзя, ее нужно перевести на русский литературный язык.

Читатель , учитель, 40 лет.

Станица Новая Цымлянская Цымлянского района, Азово-Черноморский край.

P. S. Если можно, то перешлите копию этого письма Шолохову, и пусть он не пишет больше на таком вывихнутом языке. Я бы непосредственно послал, да адреса не знаю.

(ед. хр. 710,  лл. 22—23 об.)

15 июля 1934 г.

Уважаемые товарищи!

Я просила бы ответить мне, почему у т. Шолохова так отрицательно выведены женщины? Даже в книге “Поднятая целина” то же самое. Меня это очень огорчило, и я решила написать вам свое мнение.

В романе нет ни одного положительного типа женщины. Все персонажи женщин (получились) выведены Шолоховым с отрицательными чертами. Если взять фигуры мужчин, то некоторые из них привлекают к себе или умом, или храбростью, но типы женщин – это что-то ужасное.

Женщины в изображении Шолохова – это или самка, или просто идиотка. Аксинья, красавица, но ни на что больше не способна, как на “любовь”, это безвольное существо, которое кто приласкает, к тому она идет. Дарья после убийства мужа, что голодная волчица, набрасывается на коммуниста Ивана Алексеевича и убивает его. Какая-то баба очень хорошо сидит в седле и умело правит лошадью. Таковы “героини” романа (III книга) Шолохова, героизм которых выразился или в чрезмерной любви к мужчинам (Аксинья), или в глупой жестокости (Дарья), или хорошей посадкой на лошадь (баба). Спрашивается, а где же участие женщин в гражданской войне? Неужели из нескольких десятков тысяч казачек не было ни одной, которая шла бы вместе с мужчинами в бой или в тылу работала на пользу бойцам? Неужели не оказалось ни одной казачки, сочувствующей Сов. власти? Чтобы ее можно было противопоставлять вот всем этим жалким существам, выведенным в романе.

Книга хорошая, читается легко и весьма интересная. Имеет большое историческое значение, т. к. в ней художественно оформлены походы империалистов всех стран, их попытка всеми силами и средствами восстановить старую власть в России, а тем самым сохранить день империализма, вернуть свои капиталы, вложения и поставить “всемирного жандарма” на Востоке.

М. А. Коркилова, Ленинград, студентка рабочего факультета,

бывшая трактористка.

(ед.хр. 705, лл. 4—7)

20 июля 1934 г.

Не читав произведения Шолохова, я был непримиримо настроен к сословию и знати и особенно казачеству. После прочтения у меня вместо прежней ненависти временно внушилось сочувствие к казачеству, ихнему героизму, стойкости за свои интересы, и даже зародилась некоторая любовь к Григорию как мужественному борцу за честь потомства.