Текст книги "Зеркала"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Амани Мухаммед

С Амани Мухаммед я познакомился по телефону. Разговор она начала с обычных любезностей и комплиментов, попросив затем разрешения задать несколько вопросов по поводу какой-то телевизионной передачи. Меня расположили к ней ее интерес к искусству и желание достать книги, которые помогли бы ей расширить свой кругозор. Я пригласил ее зайти ко мне на службу. Однако она заявила, что не выносит атмосферы казенных учреждений, и предложила встретиться в городе. Встреча состоялась в кафе у пирамид; был конец весны 1965 года. Я ожидал увидеть студентку или девушку, только что окончившую университет, а явилась полная дама лет сорока, накрашенная так, что невольно возникал вопрос: что это – смелость современной женщины или бесстыдство потаскушки? При виде ее у меня мелькнула игривая догадка, что разговор между нами пойдет не только об искусстве. Особых эмоций эта мысль во мне не вызвала, и я предоставил все воле случая. Мы сидели в небольшом садике, откуда открывался вид на лежащий внизу город, испытующе поглядывая время от времени украдкой друг на друга.

– Прошу прощения за смелость, – проговорила она, картавя. – Мне необходимо было повидать вас. – Я заверил ее, что страшно рад встрече, и она продолжала: – Искусство заполняет пустоту моей жизни. К счастью, я не лишена способностей.

– Вы работаете?

– Нет, и я не получила высшего образования. Закончила только среднюю школу. Но я очень много читаю и написала несколько пьес для радио.

– К сожалению, я не имел счастья их слышать.

– Ничего удивительного.

Я произнес несколько любезных фраз и поблагодарил за высокое обо мне мнение.

– Для работы над моей новой вещью мне будут нужны исторические источники, – сказала Амани Мухаммед. – Я хочу написать о знаменитых женщинах Востока, особенно о тех, что прославились в любви.

– Весьма щекотливая тема.

– Мне хотелось бы, чтоб именно вы помогли мне в работе, – улыбнулась она игриво.

Сославшись на большую занятость, я решительно отказался.

– Составьте мне библиографию и снабдите необходимой научной литературой. Вы и сами можете написать на темы, которые вам будут интересны.

– Библиографию я вам составлю.

Не обратив никакого внимания на мои отговорки, она, глядя на верхушки деревьев под нами, протянула:

– Мы будем работать в саду… – и, немного помолчав, продолжала: – А может быть, вы согласитесь прийти ко мне домой.

Эта новая атака заставила мою оборону дрогнуть.

– К вам домой? – переспросил я.

– Я не рассказала вам о себе. Разошлась с мужем и живу со старой тетушкой. У меня сын и дочь, они живут с отцом.

– Да, но ваша тетушка?..

– Мы же будем работать. Для работы у меня вполне подходящая обстановка.

– Но…

– Что «но»?

– Откровенно говоря, весьма прискорбно, что такая женщина, как вы, лишена радостей супружеской жизни.

– Моя супружеская жизнь была неудачной с самого первого дня.

– Странно.

– Я и до свадьбы не любила мужа. А после свадьбы он сделал все, чтоб я его возненавидела.

– Почему же вы согласились стать его женой?

– Я вышла замуж шестнадцатилетней девочкой. У меня не было ни своей воли, ни мнения.

– Много счастливых браков начиналось именно так.

– Он грубый и жестокий эгоист.

В подробности она не захотела вдаваться, и я потерял интерес к этой теме, тем более что речь шла о прошлом, и весьма далеком. Но одновременно отодвинулась будто в тень и тема искусства. Неожиданно холеная рука дамы легла поверх моей.

– Я так нуждаюсь в человеке, на которого могла бы положиться…

Не очень-то веря в искренность ее слов, я тем не менее почувствовал к ней жалость.

– Вы до такой степени увлечены искусством? – шутливо спросил я.

– Искусством и жизнью, – засмеялась она.

Вскоре, когда мы гуляли возле пирамид, искусство, история были преданы забвению, и все свое внимание мы сосредоточили на настоящем. Она рассказала о доме, о почти глухой, преклонного возраста тетке, не преминув заметить о ее крепком сне.

– Но, может быть, вы предпочитаете встретиться в другом месте?

Однако мысль о предстоящем приключении уже овладела мной; в крови бурлило желание.

– Давайте встретимся сегодня, – сказал я.

– Дай мне все подготовить, – тут же откликнулась она, радостно и бесхитростно.

Когда мы наконец остались наедине в комнате, где смешанный аромат духов и вина волнами накатывался в красном, приглушенном свете торшера, мною овладели далекие воспоминания – не думал я, что когда-нибудь они всплывут в моей памяти. Вновь я почувствовал себя словно связанным шелковыми путами, покорно отдающимся пьянящей власти желания и вдруг очнувшимся, так и не испытав настоящей любви. А Амани была само воплощение нежности. В безграничной тоске по любви и ласке, с сердцем, жаждущим доверия, она, казалось, обрела наконец тихую пристань. В последующие встречи Амани уже откровенно рассказывала о себе:

– С деньгами у меня все в порядке. С этой стороны мне не на что жаловаться…

Или:

– Да простит аллах моего отца. Это он был причиной всех моих бед.

Или же:

– Нынешним молодым людям совсем нельзя доверять. Да убережет аллах мою дочь…

Я понимал, что взял на себя большую ответственность. Это ощущение особенно усиливалось при мысли о том, что наша связь не имеет под собой реальной основы и недолговечна. Для прочных отношений одной физической близости мало.

Однажды в конце лета или в начале осени того же года меня посетил в моем служебном кабинете Абдо аль-Басьюни. Он сильно изменился, но я узнал его сразу и встретил как своего доброго старого знакомого, словно и не было тех двадцати пяти, по меньшей мере, лет, пролетевших со дня нашей последней встречи. Я подумал: почему же он так переменился, ведь он старше меня всего на несколько лет.

– Что поделываешь? – спросил я.

– Хочешь узнать, – вместо ответа задал он мне вопрос, – что привело меня к тебе после такого долгого перерыва?

– Надеюсь, дружище, ничего плохого не случилось? – еще ни о чем не подозревая, простодушно воскликнул я.

– Я пришел к тебе как муж Амани Мухаммед[19]19
  В Египте женщина, выходя замуж, сохраняет девичью фамилию.


[Закрыть], – проговорил он, спокойно глядя мне в глаза.

Не сразу я уловил смысл сказанного, а когда уловил, меня будто током ударило. На какое-то мгновение я оказался в состоянии полной отрешенности, потеряв всякое представление о времени и пространстве. Видел перед собой лишь смуглое круглое лицо Абдо Басьюни, не сознавая при этом, кому оно принадлежит. Оно казалось мне застывшим ликом статуи. Я молча глядел на него. Не знаю уж, какое выражение было в этот миг на моей собственной физиономии, но Абдо покачал головой и благодушно сказал:

– Не пугайся. – И, улыбнувшись, добавил: – Ты ведь ничего не знал. Успокойся. Я не собираюсь мстить.

Я постепенно приходил в себя, но все вокруг продолжало казаться мне нереальным, готовым в любой момент исчезнуть, растаять как туман.

– К счастью, время, которое я провел в Париже, не пропало даром, – донесся до меня голос Абдо.

– Может быть, ты имеешь в виду другую женщину? – спросил я упавшим тоном.

– Я имею в виду женщину, у которой ты был вчера.

– Но она разведена!

– Клянусь совестью, я ее муж!

– Вот незадача, – пробормотал я.

– Но я пришел к тебе не за тем, чтобы поссориться или мстить.

– Клянусь аллахом, я глубоко сожалею о случившемся.

– Твоей вины тут нет. Ведь и ты – всего-навсего одна из ее жертв.

– Что?!

– А то, что ты не первый и не последний. Всякий раз я вмешиваюсь, чтобы удержать ее от окончательного падения, спасти будущее сына и дочери.

– Все это ужасно. Но… я не понимаю, зачем ты взвалил на себя эту ношу?

Другого выхода нет. Я не даю ей развода, хотя она и настаивает на нем.

– Но почему?

– Она мать моих детей, стоящих сейчас на пороге юности. Развод привел бы ее к окончательному падению. Она превратилась бы в профессиональную проститутку.

– Может быть, она вышла бы замуж вторично?

– На это она уже не способна.

– Да, сложная ситуация.

– Поэтому я и настаиваю на ее возвращении в семью. Хочу спасти то, что еще можно спасти. К счастью, мое пребывание в Париже оказалось не напрасным.

– Тяжелая штука жизнь! – произнес я с грустью.

– То-то и оно. Наверное, она говорила обо мне. Мне тоже есть что сказать. И все же я намерен спасти то, что можно спасти.

– Вот уж не предполагал, что могу оказаться перед тобой в таком положении.

Абдо ничего не ответил, взял сигарету и, прикурив, задумался. Он казался старым и утомленным. Взглянув на меня, он вдруг спросил:

– Ты, конечно, помнишь мою прошлую жизнь?

Конечно, я помнил. Годы, проведенные нами в университете. Поездка Абдо в Париж за свой счет для завершения образования. Бесславное возвращение через два или три года. Избрание в парламент. Прекрасное положение, занятое им благодаря семейным и партийным связям и депутатскому званию.

– Когда произошла июльская революция, – продолжал Абдо, – я воспринял ее как нечто неизбежное. Она не противоречила моему свободному образу мыслей. Я честно служил ей, но был несправедливо обвинен в участии в заговоре вместе с группой партийных лидеров. Меня арестовали, какое-то время держали в тюрьме, а на имущество наложили секвестр. Я оказался буквально на улице. – Не зная, что сказать, я молчал.

– Но у жены твоей есть средства!

– Она беднее бедного, – рассмеялся он. – Богата ее тетка, но у той есть наследник. Очевидно, и тут она тебе солгала.

Мы помолчали.

– Это и испортило вашу совместную жизнь? – спросил я.

– Вовсе нет. С первого же дня я серьезно принялся за работу. Занялся переводами, обратился к старым друзьям-журналистам, чтобы они помогли их опубликовать. Но пережитое сказалось на моем характере. То и дело у нас с женой стали возникать размолвки.

– Такое может случиться в любой семье, и это поправимо, – заметил я.

– Чем дальше, тем хуже становились наши отношения. Амани глупа и не стоила того, чтобы ее удерживать, если б не дети. – Запнувшись на мгновение, он признался: – Однажды меня взяла такая злость, что я поколотил ее, и она не может мне этого простить.

– Да, не повезло тебе в жизни.

– Прошу тебя, порви с ней.

Сам не веря своему избавлению, я поспешно воскликнул:

– Можешь не сомневаться!

– И попытайся убедить ее вернуться в семью.

– Сделаю все, что в моих силах.

– Ну, хватит об этом, – махнув рукой, словно отсекая что-то, сказал Абдо.

Я вздохнул с облегчением, а он принялся вспоминать былые времена и в числе старых знакомых вспомнил доктора Ибрагима Акля и доктора Махера Абд аль-Керима. О последнем он сказал:

– Я не бывал в его салоне с тех пор, как уехал в Париж. Теперь думаю возобновить свои посещения. Семья лишилась земель, и дворец в Мунире продан. Доктор Махер приобрел виллу в Гелиополисе[20]20
  Гелиополис – один из новых районов Каира.


[Закрыть] и перевез туда старую мебель из прежней гостиной.

– Мне это известно. Ведь я бываю у него регулярно с тридцатого года.

Абдо Басьюни принялся восторгаться моей деятельностью и успехами.

– Я бьюсь изо всех сил, – сказал он, – чтобы сохранить свое достоинство. У меня обширные планы: буду переводить книги, пьесы, сценарии.

– Ну и отлично.

– Но мне нужно, чтобы со мной заключали договоры.

– У тебя есть что-нибудь уже готовое?

– Мне дали понять, что вопрос не только в том, что я могу предложить. Чтобы заключить договор, нужны деньги. А денег у меня нет!

– Не верь всяким сплетням.

– Или нужно писать хвалебные статьи о тех, от кого это зависит.

– Говорю тебе, не верь!

– Я готов публично утверждать, что любой из этих ослов гениальнее самого Ахмеда Шауки[21]21
  Ахмед Шауки (1809–1932) – известный египетский поэт.


[Закрыть], но в этой области слишком много конкурентов, а у меня нет имени. И в довершение всего я не работаю ни на радио, ни на телевидении и никого не могу пригласить участвовать в программе. Остается лишь одно…

Он усмехнулся, а я почему-то почувствовал еще большее облегчение и постарался всячески ободрить его. Напомнив мне о своей главной просьбе, Абдо встал. Я еще раз заверил его, что сделаю все, что от меня зависит.

И выполнил обещание. Не успел я заговорить об этом, как Амани воскликнула:

– Этот зверь уже побывал у тебя!

Глаза ее зажглись злобой. Я напомнил ей о долге по отношению к дочери и сыну.

– Ты не знаешь его! – сказала она.

– Я знаю его с давних пор. Он не такой плохой человек, как ты думаешь. Он куда лучше многих.

– Нет… ты его не знаешь… Хватит, не принуждай меня, – отвечала она на все мои доводы.

– Но я тоже имею право тебя упрекнуть. Почему ты сказала мне, что разведена, если на самом деле муж не дает тебе развода?

– Он не дает развода вовсе не из-за любви ко мне, – возразила Амани.

– Он любит детей.

– Он любит только самого себя.

– Дело в том… – начал я.

– Дело в том, что ты меня не любишь, – перебила она. И, утирая слезы, добавила: – Любовь давным-давно покинула этот мир. Ни разу ты не сказал мне, что любишь. Но я тебя не упрекаю…

– Ты достойна огромной любви, просто я уже не способен на сильные чувства, – пробормотал я, словно оправдываясь.

– Слова, слова, слова…

– Твой долг – вернуться в семью.

Я ушел от нее с ощущением вновь обретенной свободы, испытывая в то же время некоторую неловкость. К этому чувству примешивалась и легкая грусть. Мне было жаль и старого приятеля Абдо Басьюни, и жену его Амани Мухаммед. Я ждал, что Абдо вновь появится у меня, но он не давал о себе знать. Я хотел было связаться с Амани, спросить, чем она занимается, да только случая для этого так и не представилось. Позднее я несколько раз при разных обстоятельствах встречался с Абдо Басьюни и по тому, как он держался, мне стало ясно, что он успешно продвигается к своей цели.

Оказавшись как-то в 1968 или 1969 году на улице Рамзеса, я увидел идущую от здания телефонной станции навстречу мне Амани. Я машинально протянул ей руку, и она в замешательстве пожала ее. Почувствовав, что сделал что-то не так, я смущенно пробормотал:

– Надеюсь, у тебя все в порядке.

– Слава аллаху, – ответила она, не останавливаясь.

Она показалась мне чрезмерно располневшей, а замешательство ее убедило меня в том, что она оберегает свою репутацию и не склонна на улице здороваться за руку с «незнакомым» мужчиной.

Анвар аль-Хульвани

Это имя воскрешает в памяти целый мир. Маленькая площадь Бейт аль-Кади, зажатая между кварталами Гамалийя, Хан-Гаафар и Наххасии. Деревья, отягощенные птичьими гнездами. Старое здание полицейского участка Гамалийи. Фонтан посреди площади – место водопоя для мулов. Общественная водоразборная колонка. Тут прошли мое детство и отрочество.

Не помню дня, чтобы я не провожал внимательным, долгим взглядом Анвара Хульвани, когда тот выходил из соседнего дома или возвращался обратно. Это был незаурядный юноша, и его, студента Школы прав, считали одним из первых образованных людей в нашем квартале. Меня приводили в восхищение его высоченный тарбуш[22]22
  Тарбуш – высокая красная феска с кисточкой.


[Закрыть], густые усы и элегантный костюм. Несмотря на молодость, ходил он размеренной походкой степенного человека, и мне страшно нравилось ее копировать. Я хорошо помню, как по случаю успешной сдачи Анваром экзаменов на степень бакалавра меня угощала шербетом его мать, простая деревенская женщина. Ее манеру говорить я тоже с удовольствием копировал.

И вот пока я, ничего не ведая, беззаботно играл в тени деревьев, на нас тем временем надвинулись грозные события. Однажды рано утром меня разбудили громкие голоса, доносившиеся из дома соседей. У нас тоже царило смятение. Причиной его было известие, что наш молодой сосед Анвар аль-Хульвани убит во время демонстрации пулей английского солдата. Мне впервые довелось услышать слово «убийство» не в сказке, а в жизни и узнать о таком детище цивилизации, как пуля. Новым для моего слуха было и слово «демонстрация». Не приходилось мне еще слышать и о представителе человеческого рода, именуемом «англичанин». Потом в разговорах у нас дома и в квартале эти слова часто повторялись вместе с другими: «революция», «народ», «Саад Заглул». Они обрушились на меня, словно поток, породив множество вопросов, которые я настойчиво задавал взрослым. Убийство… что такое убийство? Куда делся Анвар? Что ожидает его в том, другом мире? Кто такой «англичанин»? И почему он его убил? Что значит революция? Народ? Кто такой Саад Заглул? И все в том же духе.

Между тем события с головокружительной быстротой вторглись на самую площадь. Спрятавшись за деревянной решеткой окна, я во все глаза смотрел на густую толпу людей в костюмах, джуббах, кафтанах, галабеях[23]23
  Джубба – мужская верхняя одежда типа халата с широкими рукавами.
  Галабея – длинная, до пят, рубаха.


[Закрыть]. На повозках и в машинах сидели женщины, они размахивали флагами и что-то выкрикивали. И тут я услышал, как свистят пули, – услышал первый раз в жизни. Стреляли сверху – из грузовиков и с лошадей. Увидел я и англичан в высоких шлемах, с пышными усами на странных, чужих лицах. На площади повсюду лежали трупы. Кровь заливала землю, в крови была одежда людей. «Да здравствует родина!», «Умрем за Саада!» – громко выкрикивали голоса.

Бадр аз-Заяди

Он был моим одноклассником в средней школе. Веселый толстяк, Бадр любил хорошо поесть, любил девушек. И был настоящим патриотом. Отец его работал классным надзирателем в нашей школе. Мы учились при отце Бадра лишь два года, а потом его, не помню уж, при каких обстоятельствах, обвинили в оскорблении личности короля и отдали под суд. Суд приговорил его к шести месяцам тюремного заключения условно. С должности его сняли. Бадр страшно гордился смелостью отца и его патриотизмом. Мы разделяли эти чувства – в те времена оскорбление личности короля воспринималось как своего рода подвиг, и совершивший его мог претендовать на почетное место в ряду героев-патриотов. В классе Бадр считался средним и довольно ленивым учеником, но на школьном дворе популярность его была велика. Он как магнит притягивал к себе ребят из нашего и других классов. А когда оказывался в центре внимания, то необыкновенно оживлялся и был неистощим на выдумки. Декламировал патриотические стихи, рассказывал забавные анекдоты, отпускал соленые шуточки. Однажды он спросил нас, какое место больше всего годится для любви. Каждый отвечал, что на ум приходило. Но Бадр лишь насмешливо качал головой; когда же наше воображение иссякло, сказал:

– Кладбище!

Удивленные, мы засмеялись, а он пояснил:

– В праздники много народу остается ночевать возле могил своих родственников, и женщин бывает в несколько раз больше, чем мужчин. А в темноте иной раз такое случается!..

– Не очень-то подходящее место для любви, – возразил кто-то.

– Любовь сладка в любом месте! – убежденно заявил Бадр.

И рассказал нам, как он подмял служанку в пустой комнате, а в соседней – лежало уже облаченное в саван тело его тетки, и во дворе рыдали плакальщицы. У него было в запасе множество историй такого рода. Но подлинной ареной его славы было футбольное поле. Он был центром нападения в школьной команде и, несмотря на полноту, отличался быстротой и легкостью движений. Резвость Бадра, столь неожиданная при его весе, всегда вызывала взрывы смеха на стадионе. Он умел к тому же необычайно искусно обводить игроков противника и подолгу держать мяч, словно тот был приклеен к его ногам. Проделки Бадра выводили соперников из себя, а от его ловких подножек они валились наземь. Удар его был необычайно силен. Бадр готовился играть за какой-нибудь спортивный клуб и мечтал об участии в Олимпийских играх. Мистер Симпсон, главный тренер при министерстве просвещения, восторгался им и однажды после школьных соревнований посоветовал ему чуточку сбросить вес. В ответ на это Бадр во время чаепития, которое устраивалось обычно после соревнований, один съел весь торт, не считая несметного числа бутербродов и пирожков.

Однажды утром Бадр аз-Заяди вышел вместе с другими на демонстрацию в защиту конституции 1923 года[24]24
  Первая египетская конституция, созданная после провозглашения Египта независимым королевством в феврале 1922 г.


[Закрыть] и против диктатуры.

Король Фуад уволил в отставку Мустафу Наххаса и назначил премьер-министром Мухаммеда Махмуда[25]25
  Мухаммед Махмуд – реакционный политический деятель, неоднократно бывший премьер-министром в 30-е годы.


[Закрыть], который объявил о приостановке действия конституции на три года с правом продления этого срока. Все школы, в том числе и наша, объявили забастовку. Были присланы полицейские, они окружили школу, преградив выход ученикам на улицу. С целью самозащиты мы вооружились палками, ими служили стволы вырванных во дворе деревцев, выломанные рамы и доски дверей, запаслись в столовой тарелками, кастрюлями, черпаками, вилками и ножами. Наши воинственные крики неслись по всей округе, достигая стен королевского дворца. Однако полицейские атаковали внезапно, сразу из всех дверей, и обрушили на нас свои длинные дубинки, в то время как унтер-офицеры, англичане, стреляли для устрашения в воздух. Бой был неравным. Ни один из нас не избежал ударов, многие были ранены, двое – убиты, один из них сторож. Убит был Бадр аз-Зияди – удар дубинкой пришелся ему по затылку. Мы решили на следующий день устроить ему торжественные похороны, но полиция окружила госпиталь Каср аль-Айни, куда доставили трупы погибших учащихся из разных школ. Из госпиталя их под охраной полиции перевезли на кладбище. Мы по одному пробирались в дом нашего старого классного надзирателя, чтобы выразить ему свои чувства скорби и участия. Он жив и по сей день. Ему, наверное, около семидесяти пяти. Иногда, когда мне случается быть в Аббасии, я вижу его сидящим в маленькой кофейне неподалеку от дома. Старость и невзгоды сделали свое дело. Трудно узнать в этом изможденном старике человека передовых взглядов, смело глядевшего когда-то в лицо жизни и поплатившегося за это потерей должности и гибелью сына. Из окна кофейни наблюдает он за проносящимися мимо машинами, в которых, развалясь, горделиво восседают преуспевшие в жизни люди, не принесшие себя в жертву высоким идеалам. О чем думает он? А может, возраст и время стерли в его памяти былое, и он живет лишь нынешней минутой?..

А Бадр запечатлен на фотографии нашей школьной футбольной команды. Стоит посредине, у ног его мяч, и веселым, уверенным взглядом смотрит в объектив,