Текст книги "Тот, кого выбрал Туман (СИ)"

Автор книги: Надежда Вонсович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Когда на двор зашли, Беляна к калитке прислонилась, руками лицо закрыла:

– Господи, тошно-то как.

Макар медленно руки отвёл, по ссадинам пальцами прошёл.

– Макар. Мне сказать тебе много надо.

– Ты когда спала последний раз? – тихо спросил он.

Беляна грустно улыбнулась:

– Давно спала. Сильно видно, да?

Макар тоже улыбнулся и кивнул ей.

Они стояли и смотрели друг на друга. Молча. Не прикасаясь.

Было странное чувство покоя.

Как долгая, затяжная хвороба покинула тело. Вышла из него и вот оно задышало, расслабилось.

Как он жил без неё? Мягкая точно пух. Нежная и такая желанная.

Макару хотелось снять с неё шашмуру с платком. Распустить её волосы, чтобы снова увидеть туман над её головой.

Любовь. И взаправду, мелкое это слово, не выразит оно все, что чувствуешь.

В дом её отвёл. Отец кружку подал:

– На, Белянушка, пей. Дремуха это. Успокоит и усыпит с хорошим сном. Олеля у Забавы, приглядит, не волнуйся. Бог с тобой, родная, отдыхай.

38

На двор вышли. Сели на крыльцо и отец тихо заговорил:

– Пришёл я с утра, печь протомить, в дом твой, где с Беляной жили. А из трубы мыльни дым валит. Хотел было войти, а тут Забава выскакивает. Таз в руках, а там тряпьё кровавое бултыхается. Меня, как поленом по голове огрели. Стою, смотрю на неё во все глаза. Она меня сначала и не заметила. Не ожидала ведать, а как увидела, посерела вся, тоже стоит, смотрит.

У меня в голове только одна мысль, Макар была, спрашиваю: "Неужто, грех на себя взяла, Забава?"

Молчит. Съёжилась вся и глазищами на меня своими чёрными сверкает, точно зверёныш загнанный.

А я не отстаю: "Неужто намеренно дитё скинула?"

Говорю это, а сам не верю, что девка моя, от чада своего избавляться будет. Но только другого-то ничего на ум и не приходит.

А она молчит, точно немтырь какой.

"Забава! Если помощь нужна, только скажи. Я за сёстрами схожу. Только не молчи. Слышишь"

Уже и грешная мысль родилась, помочь ей скрыть-то это. Ежели узнают беда страшная будет.

Потом слышу в мыльне возится кто-то.

Забава подобралась вся, дверь в мыльню собой закрыла: «Не заходите. Беляна там»

Я даже рот не успел открыть, а она тихо зачастила.

«Ночью стук в окно. Деян, сами знаете, не дома сейчас, я испугалась сначала-то. Лежу, думаю, показалось. Опять стук и тишина. Я выглянула и обомлела вся. Олеля стоит. Я на крыльцо выскочила, а она в рубашечки ночной и дрожит вся, точно рябь на воде. Сказать, что-то пытается, да только вздохи судорожные из неё выходят. В дом её завела, водой отпоила. Она в меня вцепилась и говорит: «Тятя мамку убил».

Смотрю на неё и не верю. В голове-то не складываются речи эти.

«Мамка на дворе лежит. Помогите нам»

Толком ничего из неё не вытащила больше. Разбудила Голубу, наказала горячим Олелю накормить, да спать чтоб ложились. Сама к Беляне побежала.

Она и вправду на дворе лежала, отец. У рубахи весь подол в крови. Лицо разбито.

Я так испугалась, пап, что стояла над ней и пошевелиться не могла. Как льдом сковало. Головой понимаю, что делать надо что-то, а ни пальцем не пошевелить. Потом, как схлынуло всё. Мысли быстро забегали. За плечи её трясла. А она точно не живая лежит. Холодная вся. Ночи-то какие! А она на земле, в одной рубашке. Грешным делом и впрямь подумала, что покойницу тереблю.

Потом к груди её прильнула, дышит. По щекам пару раз хлестанула. Она как схватится за меня и по сторонам, как ошалелая оглядывается. Про Олелю спросила. Успокоила её, что у меня она, спит поди уже.

А она одно твердит: «Уведи меня, Забава, куда хочешь, но схорони»

Я говорю от кого хорониться-то будем? А она: «Всё скажу, только уведи»

К себе хотела вести, а она уперлась: «В дом наш старый отведи. Там искать не будет».

Вот мы и пришли к Макару. В мыльню зашли. Я затопила. Думала помыть её и чтобы согрелась. И тут скрутило её, отец. Занеслась она. Месяцев шесть, говорит, по её расчетам.

И, в общем. Даже не знаю, как говорить вам такое, отец. Но не будет у неё теперь ребёночка этого. Ребёночек этот в тазу вот в этом.

Сейчас она там, в мыльне. Оправляется»

Забава опёрлась спиной о дверь. Видно не просто им эта ночь далась-то.

«Не уж-то, Мирослав её так?»

Забаву аж передернуло, от имени этого: «Мирослав. Он не раз на неё руку-то поднимает. Скрывала Беляна, молчала. А когда на Олелю замахнулся, тут уж не стерпела. Да только, что баба, супротив мужика сделает. Он, говорит, озверел. Сильно бил её. Как Олеля убежала, да как на улице оказалась не помнит. Вы, отец, за братьями сходили бы. Он искать Беляну будет»

Я, Макар, за всю свою жизнь не то что бабу, мужика не ударил. Это ж каким надо быть человеком, чтобы на ребёнка и жену свою руку поднять. Да с такой жестокостью, да со всей своей силой мужицкой. Говорю тебе и стынет от ужаса и не понимания всё внутри.

Я за Яроликом и Дарьяном сходил. И не зря сходил. Заявился Мирослав.

Что, рот его скверный, говорил там, сказывать не буду. Да только столько желчи и злобы мы вкусили, что век не отмоемся.

Что бы там не говорили и как не наговаривали на Беляну, а мое мнение такое. Верно девка сделала, что ушла. От неё и родители отвернулись и деревня вся. При живом муже, одной жить, сам знаешь, не было такого и быть не может. Грех великий это. Да только верно она сделала.

Сам понимаешь, взять я её в дом свой не могу, да и на улице оставить, как? И коли ты и впрямь к ней чувствуешь, то что сказывал мне, поступишь правильно. От того и звал тебя.

Макар слушал молча. Каждое слово тяжелым камнем падало в него. И тяжесть эта дурманила голову. Злоба и ненависть притупляла ум. Хотелось только одного, уничтожить, разрушить Мирослава.

– Макар. Посмотри на меня, – от куда-то из далека доносились слова отца.

Сила, одуряющая, помрачающая рассудок, наполняла Макара. Но он уже давно научился сдерживать её. Да и не нужна ему была сейчас Сила. Он сам хотел идти к Мирославу. Без помощи, без Силы. Один.

Макар встал, не обращая внимания на речи отца, на руки, удерживающие его, на скулёж собак, охотничьи собаки всякого зверя брали, а от Макара в будки забились. Все мимо него прошло.

В тишине с крыльца сошёл, все точно в тумане было, густом, вязком, кровавом, в таком звуки все пропадают. Тишина оглушала, давила на уши, точно выдавливала из Макара все мысли, все желания, всю жизнь.

– Тятя!

Крик раздался в звенящей, зловещей тишине, а может это и не крик был, а шёпот, не понял Макар. Только звук этот, хриплый, не знакомый, но такой родной будто по рукам и ногам его связал. Застыл Макар точно в болоте увяз.

– Тятя!

В спину врезалось тельце, детское, костлявое. Ручонки вокруг Макара обвились, держат крепко, точно жизнь от этого зависела. Отпустит и смерть.

Макар оцепенел, и волна по всему телу прошла, жаркая, колкая.

Обернулся он, на колени рухнул, точно из-под ног его землю выбили. Заглянул в глаза, цвета липового мёда, большие, испуганные глаза. По щекам белым, прозрачным, слезы текут, как горошины крупные, с ресниц свисают и вниз падают.

Макар крепко сжал Беловука, к себе прижал, точно жизнь от этого зависела. Отпустит и смерть.

Мальчик прижался и куда-то в шею, еле слышно выдохнул: «Тятька»

Сын, сыночек! Господи пути твои неисповедимы. Ведь уже и не мечтал слово это услышать: «Тятька». А тут мальчишка немтырь его мне нашептал.

Тихо подошёл отец, руку на плечо Макара положил, мягко сжал.

– Чем помочь тебе, Макар?

– Рядом просто посиди, тятя.

– Посижу, сын, посижу.

Так они и сидели, все трое, посреди двора, крепко друг друга обнимая.

– Умягчи злыя сердца наша, и напасти ненавидящих нас угаси и всякую тесноту души нашея разреши. Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от нас.

На ночь Беляна ушла к Забаве.

Макар стоял и смотрел ей вслед.

Она медленно шла по двору, отворила ворота и тихонько их закрыла.

Он вспомнил момент, когда она также когда-то аккуратно прикрыла за собой ворота, уходя от него навсегда.

Много времени прошло. Много всего изменилось. Большие перемены произошли с ним самим, но одно осталось неизменным. Никогда Макар не переставал её любить. Чтобы не случилось, всегда она у него в сердце была, всегда.

И сейчас Макар смотрел на закрытые ворота спокойно. Твёрдо веря, что все будет хорошо.

Рядом стоял Беловук. Его маленькая ладошка крепко сжимала руку Макара.

Он перевёл взгляд на мальчика и улыбнулся ему.

– Пойдём спать, Волчонок, а то ты уж носом окуней ловишь. «Ляг да усни; встань да будь здоров! Выспишься – помолодеешь» так Русай наш всегда говорил. Пойдём, Волчонок, пойдем.

Спали они сегодня крепко, точно маковой воды напившись.

39

Утром Макар первым делом в молельный дом пошёл. Не привык от дел прятаться. Всегда любил когда ясно всё и понятно.

Староста сидел за столом уставший, взъерошенный, точно ночь ему не сладка была.

– Не сдюжу я с тобой разговор, Макар, – устало, глядя на него исподлобья, сказал староста. – Только не далече Мирослав ушёл. Позже заходи.

– Мне о Беляне с вами разговоры не о чем вести. То уже только наше с ней дело. Будет добро – завтра же с ней и Олелей в лес уйду.

– А если одумается, да к мужу законному вернётся?

Макар посмотрел на старосту прямо и открыто, ни чем себя не выдал. Плечи расправил, а на них будто железо повисло. Ворот рубахи развязал, а внутри холодом все стянуло. Пошевельнуться невозможно, от каждого вздоха ещё холоднее становилось.

– Отпущу, – тихо и уверенно сказал Макар.

– Отпустишь, Макар, – также тихо и твёрдо сказал староста. – К вечеру их двоих на разговор позову. Нечего мне с ними по отдельности разговоры вести, пусть сами друг другу в лицо все скажут. Я, Макар, до последнего семью соединять буду. Самое главное в жизни любого человека-семья и дети. И долг мой перед всеми вами важное это сохранять.

Староста налил себе воды, долго и жадно пил.

Редко его Макар видел таким. Уставшим, задумчивым и даже растерянным.

– Зачем пришёл, Макар?

– Вы мужиков в Осиповку отправили насчёт Беловука узнать?

Староста внимательно посмотрел на Макара, прищурился даже, чтобы лучше его лицо видеть.

– Избавиться хочешь, али прикипел?

Макар опустил голову и тихо, как-то обреченно ответил.

– Прикипел.

– Рано пташечка запела, рано, – староста постучал по столу костяшками. – На днях вернуться должны. Пять дней назад я отправил Немира с двумя мужиками нашими в Осиповку. Вот и считай, к пятнице должны вернуться.

– Я дождусь их. Только мне сначала скажите какие вести принесли. С мальчиком я сам разговаривать буду.

– Не волнуйся, Макар. Твои ворота будут первыми у меня на пути.

Макар поклонился старосте и направился к двери.

– Иметь сердце, Макар, это великий дар. Доверься ему. Для него законы не писаны. Ему все подвластно. Только оно подскажет правильный шаг. И это я сейчас не про Беловука говорю. Иди, сынок, и не оглядывайся.

Макар замер в дверном проеме, спиной старосту слушал. Когда тот замолчал, не сказав ни слова, вышел из молельного дома.

Макар обошёл дом и встал лицом к лесу. С пригорка, на котором стоял молельный дом, открывался изумительный вид. Большая поляна, речка, точно лента атласная вьётся, и лес. Молодой, изумрудный лес.

Макар вплёл в Силу послание для Русая и тихонько толкнул его в эту красоту. Волк получит его, Макар не сомневался.

– Видишь, как все получается, Макарушка.

Для Макара слова эти не стали неожиданностью. Он её давно почувствовал, хоть и тихо шаркала Вецена, как легкий ветерок не уловима.

– Живут все в мире, живут все в дружбе. Все соседи друг про друга знают, а самое главное проглядели. Неужто за каждым окошком горе живет, а мы его не видим. А почему, Макарушка? Может просто не хотим видеть. Может просто так удобнее жить. Ведь если уличить, так это признаться надо, что в окошко это тайком заглядывал. Я в каждую щель гляжу, во все приоткрытые ворота нос свой сую, ко всем шорохам прислушиваюсь. Думаешь, для интереса праздного? Нет, Макарушка. Я беду хочу увидеть. Поймать её окаянную. А вот Белянушкино горе просмотрела. Стара стала. Стара, Макарушка.

Макар повернулся к Вецене. Тот же синий платочек, глаза белесые, точно выцветшие. Только что-то изменилось в ней. Чувствовал это Макар, а понять не мог что.

Молча подошёл к ней и приложил ладонь к груди. Приложил и аж дух занялся.

От Вецены шла вибрация, мощная, жуткая. На мгновение показалось, что и рука Макара содрогается под ней. Он медленно перевёл взгляд с ладони на бабку.

– Ты знаешь? – спросил Макар, а потом увидев глаза её, уже утвердительно добавил. – Ты знаешь.

– Знаю и ведаю о чем ты думаешь, Макар. Я тебя, с Силой твоей и на малый шаг к себе не пропущу. Хватит! Полечили однажды. Я этого момента, Макар, век ждала. И с великой радостью глаза свои закрою.

Макар смотрел на маленькую, сморщенную старушку, а видел дух её, видел силу её.

– Желание с тебя стребовать хочу. Исполнишь мое желание, Макар?

– Говори.

– Не время пока. Пообещай, что исполнишь.

Макар не любил это. Ребячество какое-то. Как можно пообещать того, чего не знаешь. От того стоял и молчал. И Вецена стояла и молчала. Уперлась на него своими глазами бесцветными и молчала.

Сила легонько толкнула Макара, шевельнулась, точно погладила, за бабку прося. Сдался он.

– Обещаю, – глубоко вздохнув, сказал Макар.

Бабка заулыбалась, довольна была обещанием этим. Отошла в сторонку, путь Макару освобождаясь.

– Я конец истории твоей знаю. Шепнуть?

– С речами этими к другим иди. Я сам свою историю прожить хочу, без указки.

Помни обещание своё. Скоро за желанием приду. Жди, Макарушка, жди.

40

Весь день Макара тянуло к Беляне.

Казалось, куда проще, зайти к Забаве, и увидеть её. Но Макар держал себя, изо всех сил держал. Не хотел он до разговора её вечернего, совместного с Мирославом, видеть. Не правильно это. Беляна должна сама разобраться в жизни своей. Поставить точку и сама должна прийти к нему.

Не потому что гордость его мужская того хотела, не думал он и о том, что если сама ушла, то и вернуться сама, первая должна. Нет! Не поэтому. Макару, казалось, будет правильно, если Беляна сама решит, без давления и спешки с его стороны. Сама решит и придёт.

Вечер начался маетно. Перед глазами так и стоял дом молельный, староста, Беляна, Мирослав. О чем говорить будут, и самое главное, к чему придут.

Тихо ворота скрипнули, Макар встрепенулся весь, на крыльцо вышел.

К нему бежало маленькое чудо. Глазища, как смородина спелая, на голове чёрные, не покорные кудри, в тугие спирали сворачивающиеся. Ни дать ни взять – Лапинская порода. За версту видно свой, родной.

Макар подхватил крестника своего.

– Когда последний раз видел тебя, Макарушка, ещё и не ходил ты. А теперь богатырь стал, чуть с крыльца не своротил дядьку своего.

Макар поставил мальчика на крыльцо, а сам в два шага рядом со Светозарой оказался. Так прижать её хотелось, так стосковался по ней.

– Познакомься, Макар. Это Всемила.

Имя это такой сладостью в сердце отозвалось. Макар заглянул в свёрточек, который Светозара держала.

Малышка спала. Бровки, реснички светлые. Щеки тугие, розовые. Таких на деревне «пузырь» называли.

– Не чернявая, – разглядывая малышку, сказал Макар.

– Светленькая.

– Ты такая же, Светозара, была. И мама такой была.

– И характер, как у мамы. Уже веревки крутит.

Подошёл отец, забрал свёрточек и в избу снёс.

Сейчас все придут. Очень соскучились мы по тебе Макар, очень.

Позже все и собрались. Яролик, Дарьян, Чаруша, Забава и Светозара. Пришли с мужьями и жёнами, со всеми детьми.

Десять сорванцов по двору бегало, одиннадцатая у Светозары на груди висела. Беловук – двенадцатый. А тринадцатой Олеля была. Беляна её в молельный дом не взяла, так не одну же девчонку дома оставлять, Забава и её прихватила.

Шумно было и в избе и на дворе.

Макар часто к окошку прилипал, все за своего Волчонка волновался, как впишется он в эту сплоченную ораву. Но ни чего. Сначала всё у дровяника терся, потом, осмелев, гонял со всеми.

За столом все наперебой с Макара требовали рассказать, как он, какие планы дальше.

– Да, что рассказывать-то? Много ли в лесу новостей? Как вы тут живете-можете? Вы слово и держите, – только и приговаривал Макар.

– Тяять, а расскажите, как Макар коров боялся, – весело предложила Чаруша.

Все так и прыснули, уж больно все любили, когда отец им про детство их рассказывал.

Чаруша всегда первая эти разговоры начинала. За воротами тиха была, слово не вытянешь, а в семье самая хохотушка, да задира.

Отец тоже улыбнулся, на Макара посмотрел, прищурился.

– А помните, как Яролик в болоте утоп, – вставила, сквозь смех Забава.

– Помню, – просмеявший сказала Чаруша. – Забегает Дарьян, глаза огромные, губы трясутся и говорит не своим голосом: «Яролик в болоте утоп». Мама на дворе готовила, да так полный чугунок похлебки и слила на землю. Мы все, как вкопанные встали, как столбики замерли. И тишина такая, что слышно, как комар пищит. И заходит утопленичек наш. Мокрый весь, няшка болотная на нем, в волосах трава.

– Помним, помним. Потом неделю сидеть не могли. Да, брат? – толкнув Дарьяна, отозвался Яролик.

– А как водой колодезной себя на спор обливали, помните?

– Это я помню, – напустив на себя суровый вид, сказал отец. – Потом все с жаром лежали. И отругать-то было не кого.

– Не все, – тихо добавила Светозара.

– Да, ты просто маленькая была, до колодца дотянуться не могла, – потрепав за щёку Светозару, сказал Макар.

– А помните, как мы все Макара боялись? Думали, что он волк, – залилась звонким смехом Чаруша.

Макар замер на секунду. Улыбка медленно с его лица стекла.

– Почему волк? – тихо спросил он.

– Встретила Чаруша как-то бабку Вецену, – начала Забава.

Вдруг с полки чашка упала, на мелкие черепушки разлетелась. Все аж вздрогнули дружно. А Всемила маленькая, так и зашлась плачем. Спала она крепко, да звук резкий напугал малышку.

– Тише, пузырь, тише, – тихонько зашептал ей отец и отошёл убаюкивая внучку.

Светозара пошла за веником, а Забава продолжала.

– Так вот. Вецена ей и говорит: «Как ваш волк поживает?». «Какой волк?» – недоумевает Чаруша. А бабка Вецена улыбнулась и шепнула ей на ушко: «Макарушка ваш – волк». И пошаркала себе дальше. Чаруша домой прибежала и рассказала нам. Мы, Макар, за тобой два дня следили и днём и ночью. Дежурство даже устанавливали, всё поймать тебя хотели, на делах твоих волчьих.

– И ведь поверили! Да? – качая головой, сказал Яролик.

Все дружно засмеялись. Даже отец смеялся. А Макар напрягся чуток. Вот языкатая баба, зачем спрашивается такое сказала.

– Посмеялась тогда бабка Вецена над нами, – утирая проступившие слезы, сказал Дарьян.

– А помните грозу! – спросила Светозара. – Я такой грозы больше и не помню. За всю жизнь свою никогда такого не видела.

– Мы с речки бежали. От забора до забора. Молнии прямо в пятки были, – подтвердил Яролик.

– Только это не смешно, Светозара. Это страшно было. Жуть какая-то, – добавила Чаруша, поёжившись.

– Да, страшно. Но я это запомнила на всю жизнь. Секунда и нет тебя. – тихо вставила Светозара.

– Но смешных моментов было больше. Да? – обнимая Сетозару, спросил Макар.

– Да! Хорошо жили, весело, – как-то грустно сказала Светозара.

– А сейчас тебе, что плохо живётся? – спросил отец.

– Не плохо, тятя. Хорошо живётся. Но порой смотрю на детвору нашу и тоже так хочется с ними побегать.

– Так бегай, – улыбнулась Чаруша. – Я бегаю, когда никто не видит.

Все посмотрели на Чарушу и прыснули от смеха. Никто и не сомневался, что она бегает, во ей – Богу, не сомневались.

Долго они сидели в доме отцовом. По домам расходились по темноте уже.

Макар счастливый был. До одури соскучился по всем. Насмотреться, надышаться, наслушаться родными не мог. Отпускать не хотел, да дети уже на лавках должны были лежать, а родители всё чаёвничают.

Беловук тоже счастливый был. Хоть и хорошо ему было с Макаром в лесу, но столько живого, детского общения Макар ему дать не мог.

Заснули, только голова лавки коснулась.

41

Утро в деревне, сильно отличалось от лесного утра.

Собаки лаяли. Петухи кричали. Звякало всё вокруг, стучало, мяукало.

В лесу тоже свои звуки были, но были они нежнее что ли, естественней.

Макар проснулся поздно. Редко так долго бока давил.

Беловук на подоконнике висел, в окно уставившись.

– Доброго здоровья, Волчонок. Давно встал? – приоткрыв один глаз, поприветствовал его Макар.

Беловук вздрогнул всем телом от неожиданности и резко повернулся к Макару. Глаза горят, улыбка на пол лица.

– Пришла, – тихо, одними губами, прошелестел мальчик. – Она пришла.

Макара, точно ветром с лавки сдуло. Как дурной по избе забегалодеваясь.

Запах её, тепло её, быстро бьющееся сердечко, все чувствовал Макар, всё слышал.

Она пришла. Сама.

Макар остановился на мгновение.

Закралось сомнение, а может не остаться пришла, а пришла чтобы вновь уйти?

Отогнал мысль непрошеную и вышел на крыльцо.

Беляна стояла спиной к нему, с отцом о чем-то говорила. Потом, толи его почувствовав, толи скрип двери услышав, медленно повернулась к Макару.

Тишина навалилась со всех сторон. Сила тонко заныла и к Беляне потянулась. Не заметил Макар, как отец со двора пропал, как Беловука с окна сдуло. Только Беляну видел, только ей дышал.

Подошёл он к ней, очень близко подошёл. Не простительное, малое расстояние. На таком с чужой бабой не стоят, да, только не чужая она ему, совсем не чужая.

Они долго молча смотрели друг на друга, будто изучали, привыкали друг к другу заново. Глаза её медленно поволокой покрывались, сморгнёт и капли по щекам побегут.

– Столько сказать хотела, – прошептала Беляна. – Столько мыслей было. И где они?

– Может и не надо ничего говорить, – так же тихо, предложил Макар.

– Надо, – твёрдо сказала Беляна. – Я, Макар, только за одно прощение у тебя просить буду. Что боль тебе причинила. Шибко больно тебя было, знаю. Но за жизнь свою с Мирославом и семью нашу – извиняться не буду. От союза этого, самое дорогое у меня появилось, Доченька моя появилась. И извиняясь за брак с Мирославом, получается извиняюсь я за её рождение. Будто стыдно мне и противно, что появилась она на свет. Господи! Всё путается.

– Понимаю я, Беляна, понимаю, – перебил её Макар, а потом прибавил. – Шепнула мне бабка одна, слова верные после ухода твоего: «Не смей винить, да дурного желать бабе, которая дитё выбрала. Ты, Макар, счастья бабе пожелай. И гордись силой её». И я желал, каждое мгновение, счастья тебе желал.

– Олеля – всё для меня Макар. Она мой воздух. Сможешь чужое дитё полюбить? Сможешь, глядя на неё, не вспоминать ни о чем?

– Смогу, Беляна, – твёрдо ответил Макар.

– Ты понимаешь, что во грехе жить будем? Не разведут нас с Мирославом. Не простит и не примет нас деревня.

– Любовь-это не грех, Беляна. Здесь не останемся, через пару дней в лес уйдём. Согласна?

– Согласна, – прошептала она и прильнула к нему ласково.

Макар обнял её крепко, точно боялся, что пропадёт, как видение растает.

– Ты же понимаешь, что теперь я тебя никогда не отпущу.

Она закивала головой и сильнее вжалась в него.

42

Прошло два дня.

Тишина была от старосты. Не вернулись ещё мужики из Осиповки.

Неведение это тревожило Макара. Ждать – это самое трудное, особенно когда от тебя ничего не зависит.

Макар честно Беловуку сказал, что из Осиповки вестей о нем ждёт. Мальчик внимательно выслушал и побежал по делам свои детским. Ни на мгновение ни испуга, ни радости от встречи с родственниками не было.

Странно это Макару показалось, но он не стал выпытывать у Беловука ничего. Придёт время, придут новости, вот и поговорят.

Всё это время, Макар Беляну не видел, решили они не маячить на людях. Не к чему это, злить, да разговоры пустые рождать в них.

Хорошо было на душе у Макара, вот решить ещё благополучно дела с Волчонком и мир в душе тогда его будет. На долго, навсегда.

За полночь уже перевалило, когда Макар почувствовал зов. Тихо, но настырно звали его по имени.

«Макарушка…Макарушка…»

Макар привстал. На отца, да Беловука глянул. Спят мужики сном богатырским.

И опять раздалось:

«Макарушка…Макарушка…»

Макар на двор вышел.

Тихо, мирно было. Деревня спала, как и изба его, крепко и спокойно. Только, на секунду показалось, будто скребется в ворота кто-то.

Бабка Томила всегда в детстве всем внукам своим говорила: «Никогда ни дверей, ни ворот не отворяй, когда будто кажется тебе, что стучат туда. Остановись, прислушайся, коли показалось, отойди и забудь. То дурнота в дом твой рвётся. Откроешь, а на пороге никого. А она под ногами шмыгнёт и заселится у тебя и беды творить будет».

Макар никогда в суеверия всякие не верил. Мать всегда говорила: «Живых надо бояться, а не мертвых»

Макар аккуратно Силу выпустил, слух напряг. И впрямь, не один он в спящей деревни мается. Стучит за воротами сердечко-то, значит, живой просится.

– Да, отомри ты, окаянный. Тут под воротами и помру, коли не пустишь.

Макар сразу узнал голос. Вот ведь баба, и ночью покоя от неё нет.

Вецена стояла у ворот и улыбалась ему.

– Желание требовать пришла.

Макар даже опешил.

– А до утра оно не сдюжит? – удивленно спросил он.

– Оно сдюжит, а я нет.

– Ну, говори, – устало сказал Макар.

– О нем здесь просить нельзя, – оглядываясь по сторонам, прошуршала Вецена. – Иди за мной, Макарушка, иди.

И зашаркала к лесу. Ни разу не оглянулась, словно уверенна была, что идёт Макар за ней. И он шёл. Ругая себя и её – шёл.

Рот её ни разу не закрылся пока до леса шли. Обо всем узнал Макар, и у кого кошка окотилась и у кого глаз дурной. В какой-то момент, Макар просто выключил её голос в голове у себя. К чему всё это ему?

– А теперь слушай, Макар, – толкая его в бок, сказала Вецена. – Теперь для твоих ушей важность скажу.

Вецена остановилась, привалилась к дереву, дышит. Макар удивился. Ему почему-то даже не подумалось, что устать бабка может. Всегда, как помело по деревне шатается, без устали, без передышки. Только к вечеру в избу свою возвращается.

– Может присядем. Отдохнём, – предложил Макар.

Она зыркнула на него глазом свои бесцветным, платочек синенький поправила и дальше потопала.

– Вчера ко мне Белянушка твоя приходила. Травку просила, от бед её женских. Не бесследно для неё ночка та страшная прошла. Дала я ей травы нужной, да только не поможет она ей. Ты, Макар, сам бабу свою подлечи. Ей сейчас настоящая Сила нужна, а не травки мои. И ещё, – Вецена остановилась и внимательно, даже как-то серьезно на Макара уставилась. – Ты Беляну побереги, Макар. Не живи с ней сразу. Ей время надо, восстановиться баба должна. Понимаешь, о чем говорю-то?

– Понимаю, – тихо отозвался Макар.

Что он, зверь какой, на неё кидаться сразу. Сам понимал всё. Даже задели слова бабки.

– Нос не вороти и злись, Макарушка. Это хорошо, что сам понимаешь. Ну, сказать должна была. О таком молчать нельзя. Ну, да ладно. Пришли уж.

Макар огляделся. Они остановились на поляне. Не большая такая, ничем не примечательная, таких полян, тысячи в лесу.

– А теперь, желание мое исполни, Макарушка.

– Говори.

– Русая зови.

Макар ушам своим не поверил. Удивила она его.

– Зови Русая, Макарушка, зови. Желание это мое. Помни обещание своё, помни.

Макар не видел смысла отказывать ей в просьбе этой странной и обратился к Серебру своему.

Тонкие, лучистые нити потянулись из Макара, точно цветок распустился. Один лепесток, цветка того серебряного, огнём палил, другой холодом обдавал. Контраст этот нравился Макару. Он будоражил, заставляя кровь кипеть.

Макар стряхнул с себя нити, и они рассыпались в разные стороны.

Он уже давно научился быть во многих местах одновременно. Вроде стоит на месте, а нити уносят его на огромной скорости вдаль. Летели нити по лесу, огибая деревья, кусты, животных. Всё примечали, всё чувствовали, всё видели.

Макар и лечить и помогать мог теперь не выходя из избы. Ведать, так Хранители и охватывают огромную территорию, им принадлежавшую.

Одна нить серебряная дернулась, он на ней внимание своё остановил.

Волк стоял внимательно смотря на Серебро. Лепесток аккуратно с его Силой слился и потянул Русая за собой.

– Позвал. Идёт он к тебе, Вецена.

Бабка присела на дерево поваленное. И расслабилась. Руки, точно плетни свисают, ссутулилась вся.

– Пока ждём, ещё кое-что шепну тебе, Макарушка. Знаю, не любишь шепота моего, но выслушать должен. Когда семьёй собирались обо мне, вспоминали? – прищурившись, спросила Вецена.

– Вспоминали, – медленно проговорил Макар.

– Нет, Макарушка, не верно это. То не вы, а я вас вспоминала и сделала кое-что.

Макар замер. В мыслях вечер тот перебирать стал. Детство вспоминали, смеялись много, всё по-доброму было. Да и вскользь-то про неё разговор зашёл. К чему ведёт баба?

– Как мне Сила ваша досталась, то ведаешь, Макар. Крошечка мне досталась, но щедро я ей со всеми делилась. И врачевала, и путь верный указывала. По другому нельзя. Крошечку эту пуще всего берегла, но время пришло расстаться с ней. Она не уйдёт со мной, она и без меня жить будет. Передать я её должна. Это и сделала в тот вечер семейный ваш.

Вецена поманила Макара к себе. Он медленно подошёл к ней и наклонился. А она тихо, еле слышно шепнула ему:

– В пузыре крошечка та теперь, в пузыре.

Макар отпрянул от неё, во все глаза уставился. А Вецена серьезная сидела, ни шутит, ни пустомелит.

От бабки Макара отвлёк звук приближающихся шагов.

На поляну вышел волк. Он посмотрел на обоих, долго и вдумчиво.

– Ты звал или Вецена? – раздалось в голове у Макара.

– Русай спрашивает… – начал было Макар, обратившись к бабке.

– Я знаю, что Русай спрашивает, Макарушка. Я слышу его. Всегда слышу.

Вецена поднялась с дерева и пошла навстречу волку. Он тоже медленно шёл к ней. На середине поляны они встретились.

Макара душило предчувствие, с одной стороны – боль и отчаяние, с другой – спокойствие и умиротворённость и все эти чувство накрывала любовь. Огромная, всепоглощающая любовь.

– Я прощаться пришла. Хочу чтобы минуты мои последние с тобой прошли, раз уж жизнь наша долгая порознь пролетела. Страшно, Русай, страшно. Так ждала этого, готовилась, а оказывается, страшно. Господи, всю жизнь друг от друга бегали, лишь бы не видеть, лишь бы не вспоминать, а тропка последняя к тебе привела. Она всегда к тебе вела, как ни страшись и ни бегай.

– Вецена..

Макар резко разрубил нити с Русем. Не для его ушей речи эти. Права не имеет слышать их.

Они разговаривали долго. Вецена улыбалась, гладила волка своего.

Потом повернулась к Макару и сказала:

– Всегда выбирай любовь.

Она ушла тихо, ни единого слова больше ни сказала. Но тишина эта оглушала и громче любого крика была.

Макар подошёл к ней. Поднял её на руки. Маленькая, легкая, точно пушинка.

И как это не вязалось с жизнью её. Длинной, большой, долгой.

И как в тельце таком столько духу и Силы помещалось, не узнает уже никто.

Макар нёс её в деревню.

Лес молчал, провожая её в последний путь. Ветви деревьев цепляли её, гладилипрощаясь.