Текст книги "Тот, кого выбрал Туман (СИ)"

Автор книги: Надежда Вонсович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Волк подошёл к Макару, ткнул его мордой в живот, а сам отправился вглубь леса. По всем правилам, наказать псов этих надо. И если правильно в голове у Макара все ниточки сошлись, то за этим волк и пошёл. Это работа его, первостепенная работа.

Теперь и им пора уходить.

Только одно дело было у Макара. К бабке Вецене по-разному можно относится, но никогда ещё она Макара не подводила. Сон ли это был, видение ли, навеянное Силой, но помнил его Макара. И от того и выполнил его беспрекословно. Забрал он клык Бера, мёд едящего.

Много поверий было связанных с клыком медвежьим. Многие охотники из их деревни носили пояса с нашитыми клыками, а ночью их под голову клали, чтобы дух медведя защищал их и в темное время.

Подвешивали клыки к колыбели. Просили Бера караулить чадо малое, сильным просили сделать и смелым, как он сам, да чтоб по правильной тропе всегда ходил.

Да, и в родительском доме есть клык свой. Всю жизнь, как себя помнит Макар, клык этот, в косяке входной двери торчит. То защита, сильная защита семьи и дома.

Весь вечер Макар работал с клыком.

Отскоблил его ножом, потом наждачной бумагой легкой прошёл. Взял шнур, обвязал его узлом вокруг клыка и готов оберег для Волчонка.

После ужина, когда спать готовится стали, Макар и поймал момент для подарка своего.

– Я хочу дать тебе одну вещь, Беловук. Раньше, в далекие времена, оберег был высшей защитой от злых духов, от всякого зла и несчастья, а ещё силу он дарил обладателю своему. Верили, что оберег спасёт и сохранит от всего дурного. Верить в это, твоя воля. Но иногда человеку нужна всего лишь маленькая помощь и все он одолеет, со всем справится. Пусть этот оберег и будет для тебя этой маленькой помощью.

Макар аккуратно надел клык на шею мальчику.

– Война, охота, Сила, – тихо зашептал Макар. – Война внутри тебя, добро и зло борются. Чистый источник запоганили, но должен он очиститься. На охоте есть жертва и охотник. Не жертва ты, горе твоё кровью очистили. Сила твоя в этом клыке, как рассыпется он, так и силу обретёшь, а с ней и спокойствие придет.

Беловук вздрогнул всем телом, от Макара отстранился. Из глаз его слезы градом полились. Он хватал ртом воздух, точно задыхаться стал, из горла его звуки вываливаться стали, громкие, лающие, надрывные.

Господи, как же хотелось прижать его к себе, ласкать его и нежить. Всю боль его и отчаяние ласками этими забрать или хотя бы облегчить страдания его.

Беловук проплакал всю ночь. Сдерживал себя, в подушку выл, но в ночной тишине рыдания эти, казалось, разносились на многие километры.

Макар тоже не сомкнул глаз. Вместе с мальчиком своим переживал эту страшную, долгую ночь.

А за окном шёл дождь, сильный, холодный. Молнии на мгновение прогоняли ночную чернь, а после сильные раскаты грома, заглушали всхлипы ребёнка.

Природа рыдала и выла, грохотала и взрывалась вместе с маленьким мальчиком, уже хлебнувшим совсем не детские страдания.

Нет ничего лучшего, чем слезы. Они избавление. Избавление от страхов и боли, от ужасов прошлого и неизвестности будущего. Они природное снадобье, которым владеют все.

Но не все им, почему-то лечатся.

32

Макар проснулся, когда солнце уже было высоко. Ярко в избе было, аж глаза слепило. Не заметил он, как заснул и не понимал, как вообще заснуть смог.

Макар подошёл к Беловуку, тихо наклонился к нему, в лицо всматриваясь. Он припухший весь был, веки красные, тяжелые. Пол дня не будил его, жалел. А когда вечереть стало, заволновался.

Подошёл к нему, ещё раз посмотрел внимательно. Руку на лоб приложил, а он точно печка в самые холода, раскалённый весь.

Макар, растерялся, по избе как болван забегал. За что хвататься не знает. Как впервые раз жар у кого увидел.

Потом успокоиться себя заставил. Холодную, влажную тряпку на лоб положил, питьё сделал. Только в Беловука ни капли ни попадало. Всё обратно из него выходило.

Макар всю ночь рядом просидел, беспомощно на мальчишку глядя. Не помогало ничего. Жар крепко держал.

А потом, как прозрение пришло. Что же он, окаянный, глупый, да неразумный такой. Сила! Вот к чему впервую очередь обращаться надо было.

Макар положил ладонь на голову Беловука. Аккуратно, нежно стал вливать Силу в мальчика.

И пришло облегчение, и Волчонку и ему. Жар стихал.

Так они два дня и промаялись. Два дня Макар в мальчика Силу вливал. Волк тоже рядом был. Как два санитара дежурили подле Волчонка, выхаживали, точно мамки чадо своё.

На третий день жар окончательно ушёл.

Беловук оживать стал. Не спал теперь целыми днями, просто лежал, вялый, слабенький и мокрый весь.

Макар сел рядом, озабоченный и серьёзный. Волк тоже рядом был, морда его на ногах Волчонка лежала.

– Беловук, мне тебя переодеть надо и обтереть насухо. Пот, болезнь твою выгоняет, его на теле держать нельзя.

Сказал и ждёт. Готов был, что мальчишка опять шарахнется от него, как от прокаженного, но Беловук лежал спокойно и смотрел открыто как-то, по-доброму что ли.

Потом неуклюже, слегка качаясь, присел на лавке и руки кверху вытянул.

Макара захлестнула волна облегчения. Неужели, ниточка между ними завязалась, такая долгожданная ниточка доверия.

Макар стянул мокрую, липкую одежду, обтер насухо и надел на мальчика свежее белье.

– С Русаем побудь. Я в мыльню схожу, сполосну одёжу твою. Не хочу, чтоб болезнь в доме копилась. Смою её проклятую.

Макар вышел из избы. Солнышко чудно пригревало. Хорошо было. Полной грудью вздохнул Макар и в мыльню потопал. Там яростно, на три воды одежку Беловука выстирал, да в дровянике повесил. Пусть продувает.

33

Приближался праздник трёх костров, день когда Макар родных своих навещал.

С радость ждал он этот день и с печалью великой. Ещё год назад семья была полная, ещё год назад мама с ними была. Последний раз он её тогда видел.

Макар зашёл в дом, вдохнул запах родной, отца приветствовал, завсегда первого отца привечают. Мама стояла и ждала когда к сыну и ей прикоснуться можно будет и дождавшись уже не отпускала.

Никогда мать не сдерживала себя в ласках, ни в детстве, ни во взрослой жизни детей своих.

– Чадо в любви взращённое, силу имеет великую и крепкую веру в себя.

– Излишняя любовь, как и равнодушие-клетка для ребёнка. Из неё потом, ой, как тяжело вырваться.

– А я лишнего не даю и до конца не заполняю.

Извечный спор матери и отца. Всю жизнь он Всемилу придерживал в чувствах её, хоть и сам детей своих украдкой нежил.

Другая встреча в этом году будет, но на смену одной Всемиле – другая пришла. Первый раз дочку Светозары увидит. Маленькую Всемилу, в честь бабки названную.

Все мысли у Макара о встречи были. Но Сила его новая отвлекала, будоражила и кипела в нем, точно чугунок на печи с закрытой крышкой. Выход ей нужен был.

Пока Беловук не окреп ещё после болезни, Макар оставлял его в избе. Аккурат у окна посадит, а сам на поляне с волком Силу свою новую пробует. Беловук, как зритель у них был, во всех глаза наблюдал.

Макару никогда так интересно и увлекательно не было. Тоже чувство было и в детстве, когда отец охоте его учил. Макар всегда любил что-то новое узнавать. «Не стыдно не знать, стыдно не учиться»– всегда так Русай приговаривал.

Волк долго между березами ходил, к каждой боком прикоснется, постоит, послушает дерево. Макар за ним. Тихие были деревья, здоровые. А потом точно прилип Русай к березке одной. Макар к ней ладонь приложил. Старое дерево, шумное, болезное. Но помочь ему можно, с их помощью оно ещё несколько лет глаз радовать будет.

Волк на несколько шагов от дерева отошёл. На Макара посмотрел, мол наблюдай, парень, учись.

Медленно, откуда-то из груди волка стал выходить Туман. Плотный, густой, глубокого молочного цвета. Широкий туманный столб направился к дереву, он аккуратно проник в землю и уже оттуда, из самых корней, по спирали стал обнимать березу. Туман пополз по стволу вверх, окутывая его точно покрывало. Достигнув вершины, он начал исчезать, казалось, само дерево втягивает его в себя.

Макар во все глаза смотрел и как только Русай закончил, сам был готов попробовать.

Макар обратился к Силе. Она была тоже готова, только скажи и всё сделает.

Он вытянул руки вперёд и начал неторопливо вытягивать её из себя.

Легкий, прозрачный пар отделился от его рук. Макар даже расстроился. Он ощущал в себе Силу мощную и великую, и все на что он способен – это пар? Он ещё несколько раз пытался выпустить из себе хоть что-то напоминающее Туман, но все его попытки были никчёмны.

Макар закрыл глаза, задышал глубоко и ровно. Ему надо успокоиться. Он пытался вспомнить, что-то хорошее, доброе. Картинки мелькали перед ним. Мама, отец, племянники, Беловук… но все они исчезли, растворились перед другим, таким ярким, почти осязаемым образом.

Он увидел Беляну. Она просто и нежно улыбалась ему. Волосы, обрамляющие лицо её, точно туман, серые, дымчатые. Он тоже улыбнулся ей.

И в момент этот, явственно ощутил колыхание Силы. Она сконцентрировалась в его груди и потекла из него.

Макар открыл глаза и замер. Ему не было страшно, это было потрясающе.

Яркий, ослепляющий столб стремился из его рук к дереву. Это был не Туман, как у волка, это было точно жидкое, живое Серебро и оно медленно облепляло ствол дерева. Оно поднялось вверх к самой макушки, а потом, замерев на мгновение, рассыпалось на миллионы блестящих искр. Они разлетелись в разные стороны, как волшебный, серебряный дождь. Макар чувствовал в каждой капле Силу и ко всему к чему она прикоснулась, к соседним деревьям, кустам, земле, всем она дарила жизнь.

Макар глазам своим не поверил, несколько мгновений просто стоял, как истукан. Потом медленно перевёл взгляд на Русая.

Волк не шевелился, тоже точно окаменел. Его большие желтые глаза не мигая смотрели на Макара. С каким-то испугом, с каким-то сомнением прожигали его насквозь.

– Это плохо? Да? – как-то сдавленно, спросил Макар.

Волк вздрогнул всем телом, как очнулся от стопора своего и медленно подошёл к Макару. Уткнулся в ладонь ему, на мгновение замер и потрусил в лес.

Макара остался стоять на поляне растерянный и напряжённый.

А в окне белела мордашка. Огромные глаза, цвета мёда неотрывно смотрели на Макара. Беловук улыбался, точно чудо увидел.

34

Макар проснулся от толчка в живот.

Резко отрыл глаза, будто и не спал вовсе. Всегда просыпался сразу. Голова быстро от ночных нег просветлялась.

Посмотрел на Беловука.

Тот спал. Как всегда свернулся весь калачом, голова колен касается, руками себя за плечи обнимает и спит так всю ночь, не шелохнётся. Макар всегда удивлялся, как в положении таком спать-то. И ночью напряжён, точно защищается от кого.

Макар перевернулся на бок, руку под голову заложил. Показалось ведать, во сне, поди что померещилось.

Глаза только прикрыл, и точно в пружину все нутро собралось.

В избе кто-то был.

Чувствовал Макар присутствие это, явно чувствовал.

Аккуратно глаза приоткрыл.

Напротив его лица, на расстоянии вытянутой руки, застыла дымка. Она тянулась аккурат от двери, прям, как змейка какая.

Легко покачиваясь из стороны в сторону, она разглядывала Макара. Неотрывно, испытующе, опасливо. И Макар её разглядывал.

Потом вздрогнула, да к двери потянулась, как кто её снаружи тянуть из избы стал.

Макар встал. Тихо, чтобы не разбудить Беловука, оделся и вышел из дома.

Только не на улицу Макар попал, не было тут ни поляны его, аккуратно вычищенной сегодня от снега, ни опушки леса, ни пригорка с его огромным, старым кедром, ни луны, ни звёзд – ничего. Ничего, кроме сплошной стены тумана. Точно в молоке плескался, а не на улицу вышел.

Туман был густ и осязаем.

Он давил со всех сторон, точно пытаясь уменьшить, сжать Макара, подмять под себя, испугать и растоптать. Во всяком случае, Макару именно так показалось в тот момент.

Враз все пропало: звуки, запахи. Он ничего не слышал, только легкое гудение, и точно мхом уши забило. Ни одного запаха, пахло – ничем. Никогда он не чувствовал такого. Запах, который пахнет – ничем.

Он сделал шаг назад. Ещё шаг. Спина его должна была уже упереться в дверь избы. Но за спиной ничего не было, кроме тумана. Там была пустота.

Он повернулся и протянул руку. Она мягко скользнула в молочное марево и пропала. Туман был на столько густой, что видел Макар руку свою только до локтя.

Неторопливо нарастала тревога. Медленно начали пробиваться первые ростки страха.

Макар глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и потянулся к своей Силе. Она не среагировала. Была внутри, он чувствовал её, но она как – будто не слышала его или не хотела слышать.

– Макар, – как-то ласково, растягивая гласные, позвали от куда-то слева.

Он резко развернулся и застыл.

Никакая бы сила не смогла сдвинуть его сейчас, даже если бы сам захотел – не смог. Каждая его клеточка застыла, превратилась в камень и только сердце бешено билось о грудную клетку.

Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук.

Она стояла совсем рядом.

Дыхание его, шевелило её волосы. Они распущены были. Густой, блестящей волной спускались до самых бёдер.

Как давно он не видел волос её, все под шашмурой прятались. С детства не прикасался к ним, не запускал ладошку, пропуская каждую прядку сквозь пальцы.

И сейчас всю волю свою Макар собрал, до боли сжал ладони свои. Только не прикоснуться, не спугнуть, не развеять её в туман этот чертов.

Она была молодая, без таких родных и привычных морщинок. Макар жадно вглядывался в каждую чёрточку, в каждую родинку её.

Много у неё родинок было. Все лицо, руки ими усыпаны. Мелкие, как крапинки. Только две большие. Над лёвой бровью, ближе к переносице и на подбородке, точно под губой.

– Зимой это было, раным рано. В избе темно еще. А ты сидишь на лавке, маленький, скукоженный весь, казалось, тебе, что от каждого движения ещё холоднее становится. Замер, точно куколка. А я смотрю на тебя и все мне таким идеальным кажется, и волосы твои чёрные, и каждая прядка, что в тугой локон завивается, и ладошки твои на коленочках, каждый пальчик, каждый ноготок. Всё безупречно, всё кристально. Из печурки носочки достала, да к тебе присела. Ножку твою взяла, а она точь-в-точь в ладонь мою легла. От пяточки до пальчиков, вся уместилась. Я каждый пальчик поцеловала, и шепчу, шепчу, молитву творя: «Господи, дай этим ножкам здоровья, сил, счастья им дай, Господи! Чтобы долго они землицу нашу топтали! Не утомлялись, не маялись, из сил не выбивались. Господи, помоги, сохрани, Господи». Носочки надела. Они шерстяные, колкие. Щекочут ножку твою, тепло даря. Ты подогрелся, точно ожил от шерстянки этой тёплой. Обнял меня. Ты всегда ласковый был, мягкий.

Макар, казалось, не дышал пока мама говорила. Слезы медленно катились по его щекам. Не горькие, сладкие слёзы, счастливые.

Это было его воспоминание. Самое первое, самое ценное. Именно после этого зимнего утра Макар начал жизнь свою помнить. Хранил он в памяти его, свято и бережно хранил. Для него и сейчас счастья – это мама и шерстяные носочки.

– Всему есть свое время, и для каждого дела под небом есть свой час. Время рождаться, и время умирать. Для чего Сила тебе дана, ведаешь?

Макар молчал. Он не знал. Он пока ничего толком-то и не знал.

– Одно помни! Никогда не смей в Бога играть. Даже мыслить о том не смей. Щедро делись Силой, мудростью своей, любовью. Делись легко. Но если почувствуешь, а ты это почувствуешь и увидишь, Макар, что у края человек-отпусти. Облегчи страдания, но отпусти.

Мама аккуратно, почти не весомо к щеке его прикоснулась. Погладила.

– Услышь меня, Макар! И смотри, во все глаза смотри. Важен Туман этот, важен.

Потом оглянулась, точно окликнул её кто. На секунду замерла, резко прильнула к сыну, обняла крепко-крепко и тихо, еле слышно выдохнула.

– Всегда выбирай любовь.

Отстранилась и сделала шаг назад. Этого было достаточно, чтобы раствориться в тумане. Секунда и нет её.

Макар долго стоял туман разглядывая.

Слезы высохли, оставив на щеках дорожки, тоненькие черточки, толи счастья, толи печали. На сердце было спокойно, тепло и до сих пор ноздри щекотал запах укропа.

Макар развернулся спиной в ту сторону, где изба должна была остаться, и уверенно сделал шаг вперёд.

Она выскочила на него внезапно. Макар даже вскрикнул, застигнутый врасплох. Звук получился тусклый, сдавленный, точно в подушку крикнул.

Девка была молодая, красивая, шустрая. Глаза, как два озера. Глубокие, синие, яркие. Платок синий, что шашмуру покрывал, глаза её ещё ярче гореть заставлял. Красивые, завораживающе красивые глаза.

Ну, уж больно маленькая она была. Росточком всего ничего, чуть выше локтя Макара.

Девка точно искала кого-то. Взглядом всё по туману шарила, по Макару, а потом в глаза его впилась. Замерла на секунду, схватив Макара за плечи, и зачастили.

Он сначала-то и не понял, что она говорила. А ей и не важно было, слушает он её или нет, точно не с ним беседу вела.

– Десятый день уже! – она ощутимо так тряханула Макара. – Ты заснула что ли? Да, не засыпай, слышишь. Десятый день уже отвар этот из пижмы пью. И ничего. Три раза по три больших ложки, по всем правилам. Ни больше, ни меньше. Говаривали, что уж на шестой день он изгоняется. А ни кровинки, ни боли-то никакой нет. Есть ещё способы. Все испробую, слышишь, все. В бани в тазу с кипятком сидеть буду, поясницей аккурат к топке, луковицу, если надо поставлю, она корнями своими, все обволакивая схватит, вытащу и делу конец. Даже спица не испужает. А лучше с крыши сигану. Чё, глаза-то выпучила? Ну, не уж-то, по не аккуратности, думаешь, бабы с крыши, да лестницы летают. Осуждаешь меня, да? Я сама себя сейчас ненавижу. Истинный крест, ненавижу. Но все сделаю, лишь бы чадо его выжить. Не будет оно во мне жить, не будет. Через год развод стребую. И с любимым буду. Уговор у нас. Ждать он меня будет.

Макар честно пытался понять о чем девка трещит, а когда понял, когда дошла до него вся гадость разговора этого, скинул руки её с себя. Зачем слушать ему речи её срамные.

А она, выговорившись, притихла. Стоит и за спину Макару внимательно так смотрит, точно разглядывает что – то.

Макар тоже повернулся.

Да в избе оказался.

Все углы, вся утварь туманом, как покрывалом занавешена. Только лавка освещена.

Девка эта, что рядом с ним сейчас стояла, на лавке той лежала. Он и не узнал её сразу. Осунулась вся. Лицо, точно сажей замазано, серое, страшное. Под глазами тоже чернота. Только губы белые.

Она лежала с глазами закрытыми и стонала. Никогда Макар стонов таких не слышал. Тихие, хриплые, точно само нутро её, извергало из себя стоны эти не человеческие.

Помирает девка и ученным быть не надо, чтобы понять это. Последние часы сердечко её трудится. Считай у самого края стоит, если уже одной ножкой его не переступила.

В избу вошёл парень.

Молодой ещё, зеленый, даже бороды-то толком не наросло. Так пару волосков торчит.

Макар напрягся. Он знал этого парня. В каждом движении, в каждой черточке его все было знакомо.

Чёрные, кудрявые волосы. Чёрные, точно уголь глаза, брови. Чернота такая только у Лапиных была. Чернее их и не сыскать на деревне.

А потом взгляд выхватил шрам.

Ещё мальчишкой бровь он рассек. Кровищи было много. После этого бровь его левая на две разделилась. На месте шрама не росли волосы, тонкая дорожка там была.

И сейчас Макар явственно видел её, дорожку эту.

Сомнений и быть не могло.

Перед ним стоял молодой Русай Лапин.

Парень быстро подошёл к лавке. Остановился, наклонился, всматриваясь в девку, точно не узнавал. Глаза его желтеть стали. «Зрение перестраивает»-мелькнула у Макара мысль.

Русай покрывало отдернул. Руку девкину поднял, рассматривать стал. «Странно, ей-богу, как на диковинку любуется»

Макар тоже зрение своё изменил, и после этого и сам от девки глаз оторвать не смог. Про все забыл, про Русая, про туман, про Беловука, оставшегося в избе.

Кожа её была точно серебро. Она блестела, как снег под солнцем, переливалась белыми, синими, голубыми, серебряными бликами. Казалось, что изнутри девушки свет идёт, подсвечивает все это великолепие. Это было безумно красиво. Красиво и жутковато.

Макар, словно заворожённый стоял, словно дышать разучился.

Никогда Макар о таком не слышал. Неужто чудо он настоящее видит. Только откуда чудо в этой избе появиться могло?

У Макара, на секунду сердце кольнуло. Мысли забегали, что-то здесь было не так. «Думай, думай, Макар»– сам себе нашептывал. А потом слова недавнишние вспомнились, те что мама говорила: «Но если почувствуешь, а ты это почувствуешь и увидишь, Макар, что у края человек – отпусти. Облегчи страдания, но отпусти»

Неужто это и есть край, неужто именно так смерть-то и выглядит. Красиво, завораживающе, сверкая.

Пока Макар думы свои думал, Русай девушку накрыл, аккурат до подбородка покрывало натянул.

Присел рядом с лавкой, пальцы в волосы свои смоляные запустил. Долго сидел, как болванчик качаясь.

Потом встал резко, да к окошку кинулся, занавески задернул. На двери крючок опустил и повернулся к лавке. Смотрел сосредоточено, внимательно, точно с собой борясь, а потом, взлохматив себе волосы, к лавке бросился.

Аккуратно ладонь на голову девки положил. Силу выпустил. Видел Макар, как ладонь его думкой окуталась. Медленно по телу ладонь поползла. Понял Макар, что надумал Русай. Не лечить он её будет, у смерти вырвать хочет.

Именно в этот момент Макар понял, всю неправильность поступка этого. Не в праве решать они, кому жить, кому умирать. Права Мама. Но он не осуждал Русая. Всем сердцем знал, что так же поступил бы. Не бросил бы мать умирать и мучиться. Вырвал, выскреб бы у смерти. И будь что будет.

Рука Русая замерла внизу живота.

Он напрягся, даже пот на лбу его выступил. Тяжело ему было со смертью бодаться.

Со стороны будто ничего и не происходило, стоит парень рядом с девушкой, рукой живот ей накрывает. Но стоило изменить зрение, то открывалась совсем другая картина.

Серебро с девки медленно, тонкой струйкой, в ладонь парня сочилась. Перетекала, точно ручеёк блестящий.

Русай бледный был, сосредоточенный. Вторую руку девки на лоб положил и медленно Силу в неё вливать стал.

Казалось, ещё минута и сам Русай рядом с этой девушкой ляжет. Больной и выжатый.

Макар к ним дернулся, помочь хотел, но точно на стену невидимую напоролся.

– Ты там сторонний, чужой. Неужто прошлое изменить захотелось.

Макар даже вздрогнул, совсем забыл, что рядом Баба эта стояла, точно приклеило её к Макару.

– Он спас меня. С того света вытащил. Жизнь мне подарил, а потом эту жизнь забрал.

Девка изменилась, казалось, постарела, осунулась. Глаза не блестели боле, синь их не радовала чужой глаз. Потухли они, точно туманом покрылись, выцвели.

– Через два месяца муж мой утонул. Я радовалась, дура. Дышать стало хорошо, свободно. Думала, вот оно счастье-то. А Русай меня не принял. Не потому что грех на себя взяла великий. Убить ведь чадо в утробе своей, страшнее убийства. Не этого испугался Русай. Он ничего не боялся, кроме одного. Пришёл он ко мне после похорон. Всё рассказал, и про волка своего, и про Силу, и про судьбу его и будущее. Я не струсила. Я поверила. А потом встал он, как вкопанный, глазища свои огромные, чёрные на меня выкатил, слезы даже проступать стали и точно прощается, смотрит так не хорошо. Понял он тогда, Сила показала, что чрево мое пустое. Всегда сухим и калеченым будет. Никогда не понесу, бездетна я теперь. Вот этого Русай и испугался. Любил меня пуще всего на свете, но отказаться смог. Ему дети, внуки, правнуки нужны были. Горяй – сын его, Болеслав– внук и ты, Макар-правнук. К тебе ниточку вёл. Ради тебя, ради продолжения Силы жил он. А у меня, Макар, от Силы той, что Русай в меня влил, дар открылся. Много вижу, много знаю, да и живу уже, ой как долго, всё помереть не могу. Век землю топчу одна одинешенька, как неприкаянная. Как проклятая. Всех схоронила, всех пережила. Любови приходят и уходят, и мужики меняются, а дитё всегда при тебе. Самое главное, это в жизни. Дура была молодая, не ведала, что от такой благодати отказываюсь. Ну, и пусть, что не от любимого, от чёрного и злого. Зато мой! Родненький!

Макар давно уже понял, кто стоит перед ним. Всегда она особенно относилась к нему. Не раз помогала. Точно к родному сердечко её тянулось.

Макару не было её жалко. Тоскливо было, обидно и больно за всех баб, что грех такой творят. Молитв от аборта, которые снимают грех, не существует. Всю жизнь крест баба на себе несет.

Но есть способ облегчить свою совесть. Помощь оказать тем, кто надумал грех совершить, остановить их. Не зря Вецена, как только почует, что понесла баба, как коршун над ней вилась. Ведать и отговаривала, и помогала, и вымаливала дитё оставить. Кто ж знает скольких она чад, да баб спасла.

– Господь, видя покаяние и плод, достойный покаяния, дела милосердия, спасительное терпение скорбей, силен помиловать любого кающегося грешника, – тихо сказал Макар и сам сделал шаг назад.

Девка растворилась в тумане. Макар опять остался один.

В голове пусто, точно этот Туман в неё проник. Ни одной мысли, ни одного звука и образа – тишина. Одна сплошная, давящая тишина.

Макар просто хотел домой, хотел чтобы все это закончилось.

Но как же редко наши желания воплощаются в жизнь.

– Знаешь, сказ про Чомора, Макар?

Макар встрепенулся. Сердце быстро затрепетало в груди.

Из тысячи узнал бы этот голос. Спокойный, глубокий и такой родной. Очень много времени прошло, с тех пор когда он слышал его в последний раз, но не сомневался ни секунды. Это говорил Русай. Его голос услышал сейчас Макар, его.

Перед Макаром тропинка выстелилась, а по ней, медленно на встречу ему шёл волк.

Казалось, чему можно ещё удивиться в этом Тумане? Казалось, уже ничего не поразит и не встревожит Макара.

– Почему я слышу тебя, Русай? – почти не слышно, спросил Макар.

– Ты становишься сильней. Ты готов.

Волк остановился совсем рядом. Всматривался куда-то в Туман, точно ждал кого-то.

– Знаешь, сказ про Чомора, Макар?

– Знаю, – тихо отозвался Макар.

Волк медленно перевёл свой взгляд на него.

– В сказаниях мало правды бывает. Искажается правда-то. Порой нарочно, порой по глупости людской. Из уст в уста идёт сказ, да каждый под себя его сказывает. Где потом правду искать, неведомо. Смотри, Макар, в самый Туман смотри. Туман-это Сила наша. В ней правда вся, в ней.

Макар никогда не смотрел телевизор. В деревне у них его не было. Пару раз у мирских его видел, принцип действия понимал.

Так вот сейчас в тумане картинки стали меняться, точно телевизор этот бесовской перед ним.

Макар даже верх глаза отвёл, чтоб не мараться.

– Давно это было. В ту пору звери и птицы говорили ещё на одном языке, люди умели понимать язык этот, а звёзды, видевшие те события, поседели от времени, – тихо, толи говоря, толи напевая, затянул Русай. – Смотри, Макар. Во все глаза смотри. Важен Туман этот, важен.

Макар опустил взгляд.

В Тумане виднелся человек. Высокий, красивый. Чёрные кудри его до плеч струились. Он был в лесу. Шёл по тропе.

Макару не по себе стало, точно поглядывает он, точно смотрит, то что не для его глаз было.

А Русай тихо продолжал свой рассказ. Озвучивая, всё то, что в тумане происходило.

Сказ про Чомора

Быль

– Жил человек, по имени Чемир.

Ладно жил, сына растил, жену любил. Да и охотник был славный, удачливый.

Вначале лета это случилось.

Шёл Чемир по лесу, не так уж и далеко забрёл от деревни.

На тропе, в раскисшей земле от вчерашнего дождя, Чемир увидел следы волка.

Читать следы охотник должен уметь отлично. Порой легкий, поверхностный взгляд приводит к неудачи и зряшной трате времени на охоте.

Зверь всегда прячет свои следы, будто понимает, что это ниточка ведущая к нему. А тут грязь сыграла на руку Чемиру.

Чемир присел. Пальцами ощупал следы, слегка надавил, проверяя, как сильно взялась грязь.

Она была мягкая, свежий след, утренний.

Следы были крупные, очень крупные и слегка округлые, значит матёрый шел, не волчица.

Утренний прямой, размашистый след говорил, для опытного охотника одно: к логову шёл волк. Это вечером он петляет, уводя от логова.

Интересное дело получалось. Бывало несколько суток логово ищешь, а тут удача такая.

Чемир был рад. Внутри все заклокотало, встрепенулось в предвкушении добычи.

Он стал более чутко приглядываться, принюхиваться.

Медленно пробираясь вперёд, Чемир все чаще стал видеть разваленный помет. Самец кучки оставляет, самка – разваливает. И все в одном месте оправляется, далеко от логова не отойдёт.

Значит, правильно идёт Чемир, правильно.

Чуть левее вороны закружили, закричали, будто зазывая Чемира, мол сюда-сюда. Здесь, логово, здесь оно.

Чемир и свернул туда.

В нос ударил острый запах мочи и гниющих остатков пищи.

Вот он и на месте.

Сжал рогатину, наклонил её готовясь встретить выбегающих из логова хищников.

То что они будут убегать от человека Чемир не сомневался. Волки не защищают своих волчат. Даже когда из логова изымаются беспомощные щенята, родители не пытаются их защищать. Почуяв человека они убегают, в очень редких случаях вступят в борьбу.

Если не успеет Чемир добыть их выбегающими из логова, тогда начнётся другая история. Не раз уже он заманивал их с помощью волчат и добывал всю семью.

Через несколько секунд, неприметной тенью, из логова выскочила волчица. Чемир выставил рогатину и рубанул ей по лапам. Она завизжала, закрутилась, забилась вся. Не теряя ни секунды, он, уверенным, выверенным движение нанёс удар ей в сердце.

Наступила тишина.

Чемир резко поднял голову. Он всматривался в лес, кусты, пытался уловить любое движение. Пытался выхватить любой звук.

По всему в логове должна быть вся семья. И первым, это Чемир знал точно, по многолетним наблюдениям, должен быть выскочить матёрый, за ним только самка. Значит, обознался Чемир. А это могло стоить ему жизни.

Чемир стоял долго, вслушивался, вглядывался в лес. Но так ничего и не заметил.

Из логова послышалась возня и слабый скулёж. Чемир прислушался. Не уж то один щенок. Редко такое бывает.

Убив волчицу по волчатам не плачут. Соорудив палку с петлей, он извлёк волчонка.

Чемир замер.

Яркое, блестяще-белое серебро держал он в руках. Каждая шерстинка, точно снег искрилась. Как диковинку, Чемир крутил волчонка в рука.

Глаза голубые, точно небо ясное, огромные.

Странное, необъяснимое чувство аккуратно кольнуло в груди: «Не по тебе добыча, Чемир! Помню клятву свою, помни!»

Чемир насторожился, натянулось все внутри, точно пружина.

Понял он, что за серебро держит в руках. Всё понял, да только, столько желания было у него владеть этой красотой, столько желания сыну своему единственному на зиму шапчонку такую справить, что не хватило Чемиру сил противится.

Через секунду сердечко волчонка серебряного, сделав последний удар, затихло навсегда.

Сняв шкуры, оставив туши тут же, Чемир расставил самоловы по тропам у логова и ушёл.