Текст книги "Тот, кого выбрал Туман (СИ)"

Автор книги: Надежда Вонсович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Русай, – тихо, одними губами прошептал Макар.

Он видел его.

Он стоял под старым, разлапистым кедром.

Здесь дождь не так был силён. Робел он перед этим вековым исполином, от того и не пытался пробиться через хвою. Всего несколько капель осмелились это сделать.

Из миллиона – всего несколько.

Он усмехнулся.

Будь он дождем, он был бы в числе этих капель, и человек, стоящий сейчас в центре поляны, счастливый и мокрый человек, тоже из числа этих смельчаков. Он не сомневался.

Макар стоял и ждал…

Вода потоками струилась по его телу, точно, как по стеклу. По щекам, по носу, по рукам выписывали капли свои дорожки. Весь Макар сейчас был исчерчен дорожками, как чужими судьбами. Но его дорога только начиналась, капля его не закончит свой путь, упав на землю. Она будет проникать дальше, к чему-то не известному, к чему-то могучему.

На Макара мчались струи воды, мчалось его будущее, мчалось его предназначение, его Сила.

Время пришло.

Он ещё мгновение стоял не подвижно, а потом, посмотрев на Макара, начал медленно спускаться на поляну.

Через мгновение Макар увидел, как сквозь пелену дождя, к нему медленно идет волк.

Он шёл спокойно и уверенно, впечатывая свои лапы в лужи и грязь. Мокрая шерсть облепляла его могучие тело, отчего казался он ещё крупнее и внушительней.

Макар, как заворожённый смотрел на вожака. Сила и уверенность сквозила в каждом его движении.

Лёгкий страх коснулся Макара, на секунду сердце забилось, как птичка в силках. Но Сила тепло и ласково успокаивала, даря мир, покой и уверенность.

Волк вплотную подошёл к нему и остановился, смотря прямо в глаза.

Макар медленно опустился на колени, вглядываясь в морду его, ища хоть какое-то сходство с Русаем.

– Ты? – тихо спросил Макар.

Волк встрепенулся, навострил уши, внимательно смотря на человека.

Макар аккуратно протянул руку к вожаку. Ласково коснулся морды.

Волк уткнулся в ладонь. Потерся мокрым носом, лизнул. Язык шершавый, тёплый, легонько прошёлся от кончиков пальцев до запястья. Потом волк бережно прикусил ладонь и потянул в сторону избы.

Макар враз понял, что просит волк. Встал и быстрым шагом пошёл к дому. Не оглядывался, точно знал, что идёт сейчас вожак за ним. Чувствовал его, всем телом чувствовал. Дверь приоткрыл, пропуская волка вперёд и зашёл сам.

16

Они просидели у печи всю ночь.

Сначала молчали. Смотрели друг на друга, а потом Макар начал говорить. Говорил, как долго все искали его. Как отец ночами не спал, по избе, из угла в угол шатался, утра дожидаясь, а когда только светало, отправлялся в лес его искать.

Рассказывал про мать, про братьев и сестёр.

Как тоскует по ним. Что к весне думает в деревню возвращаться.

А ещё рассказал, что пуще всего по Беляне изводится. Столько лет просто жил, а тут как наваждение какое навалилось и держит, томит и не отпускает.

Что Макар помнит каждую родинку её, каждую складочку. Все помнит, что любила Беляна, что радовало её. Часто во сне к нему она приходит, да и дня не было, чтобы не вспоминал и не желал он её.

Понимает, что не будет она его. Понимает, но сердце исходит грустью и печалью.

Рассказал все, что наболело и что тревожило. Делился радостью и горем.

А волк поскуливал, фыркал и ластился к нему, точно утешая.

Когда светать начало, Макар затих. Сидел молча и смотрел на большого, матёрого волка, который мирно лежал рядом. Волк положил морду на лапы, дышал глубоко, от чего бока его жили, казалось, своей жизнью. Шерсть его давно высохла, и сейчас, в лёгком утреннем свете отливала серебром.

Должно быть странно они выглядят со стороны. Человек и волк. Рядом. В мыслях допустить такого Макар никогда не смог бы. Но сейчас это казалось таким естественным, правильным, что и не удивляло и не страшило Макара.

Он вытянулся на полу избы. Лежал с закрытыми глазами, но сон не шёл. Макар думал о волке, который так же как и он сейчас блаженно лежал рядом.

Макар не видел, как медленно от серебра шерсти животного отделилась сизая дымка, как аккуратно она скользнула к его ногам. Не прикасаясь к Макару, будто боясь потревожить, она лениво потянулась вверх. Дымка окутывала его, даря волны спокойствия и неги.

Добравшись до груди дымка остановилась, собралась вся и проникла в Макара, полностью пропав в нем.

Макар вздрогнул, легонько, будто во сне дернулся.

Какое-то время ничего не происходило. Всё также спокойно лежал человек и волк, дрова в печи потрескивали, где-то в лесу стучал дятел и шумел ветер в голых ветвях деревьев.

Макар резко открыл глаза. Его взор затуманился, точно дымкой заволокло глаза, сизой с белыми прожилками. Он ничего не видел, сморгнул, глаза рукой растер, убирая не видимую преграду. Глаза прояснились, но были они уже не карие, они были желтые, как у волка, лежащего рядом.

И в туже секунду Макара придавила Сила. Мир вокруг взорвался. На него нахлынули запахи, звуки. Все вокруг выцвело в одно мгновение, стало серым, нет цветов, никаких нет цветов, всё чёрно-белое. Это пугало и завораживало.

Взгляд, как скаженный заметался по избе. Зрение его изменилось, он видел теперь каждую трещинку в брёвнах потолка, каждый узор паутины, висевшей в углах, а вон и сам паук, как непрошеный гость, забился между брёвен. Даже тельце его, густо покрытое волосками, видел. Всё видел.

В ноздри ударило тысяча запахов. В избе невыносимо пахло гарью, а ружьё стоящее в углу, и патроны лежавшие на столе, разносили по дому запах пороха. Это нервировало. Странный, опасный запах, приносящий смерть.

Но самое удивительное, что сейчас происходило с Макаром, это то, что он слышал. Лес был наполнен миллионами звуков. Он хрустел, шумел, каркал и выл. Макар пытался выхватить один звук, определить его, но все смешивалось и смазывалось в одно.

Все эти новый, яркие, живые ощущения сводили с ума. Голова гудела, казалось, ещё минута и она не выдержит такого шквала эмоций и впечатлений.

В какой-то момент Макар отключился. Во всяком случае ему так показалось, потому что когда он вновь открыл глаза, над ним возвышался волк. Передними лапами он упёрся Макару в грудь и держал его. Волк будто забирал сейчас Силу из Макара, высасывал её.

Макар дернулся. Не хотел он отпускать Силу. Ему нравилось, то что она давала ему. Он чувствовал себя всесильным. Только научиться надо управлять этой Силой, а потому при нем она должна быть. Не отдаст!

Макар схватился за лапы волка, пытаясь отодрать их от себя, и мысленно держал, крепко держал Силу в себе.

Волк почувствовав его сопротивление, зарычал. Этот тихий утробный рык, как ведро холодной воды, подействовал на Макара. Он замер, лежал тихо, смотря на вожака.

Волк медленно убрал лапы, сел рядом.

Макар чувствовал, что Сила ушла. Но не вся. Теперь он был наполнен ею гораздо больше, чем до встречи с волком.

Он продолжал чувствовать тоже, обостренный слух, зрение и обоняние. Всё это осталось, но было не таким ярким и нестерпимым.

Его заполняли Силой, бережно и осторожно, как сосуд наполняют горячей водой. Вольёшь быстро – он лопнет. Но каждый раз вливали больше и больше, и скоро Макар наполнится Силой до краев. Он ждал этого дня. Ему нравилось, то что приносила с собой Сила.

– Прости, Русай. Трудно отдать её. Трудно, – садясь перед волком, тихо сказал Макар.

Волк фыркнул, точно усмехнулся и уставился на дверь.

– Не хочу тебя отпускать.

Вожак медленно перевел взгляд на Макара. Положил свою большую голову на колени его, потерся и тихо заскулил.

Макар не имел права удерживать его, да и чувствовал, что теперь волк будет рядом.

Он выпустил его и смотрел вслед. Волк бежал до первых деревьев не оглядываясь. Потом остановился, повернул морду в сторону Макара, посмотрел и скрылся в лесу.

17

Весь октябрь Макар провёл в обнаженном, посветлевшем лесу.

Вот уж правду говорят: «В октябре – семь погод на дворе»

Нередки первые утренники, днём яркое, ещё тёплое солнце менялось на холодный и унылый дождь, а к вечеру и первый снег можно ожидать.

Макар, точно чадо малое, не разумное, учился всему заново. Ходить по лесу, слушать лес и замечать, видеть всё то, что раньше было ему неподвластно.

Макара, как магнитом тянуло к кедру. К этому вековому старцу, символу суровой и бескрайней Сибири.

От него волнами исходила энергия, покрывая, точно обертывала всё вокруг.

Древние дома в деревне легко опознать именно по растущему, в углу двора, кедру. Раньше, когда дом закладывали, непременно молодой кедр сажали рядом, чтобы изба и жизнь живущих в ней людей была долговечной и крепкой.

Отец всегда говорил, что у кедра есть душа. Оно и в правду так. Макар слышал, чувствовал жизнь внутри этого царя леса. Душа пульсировала в глубине ствола, барабанила сильно и мощно. Как раньше он этого не замечал и не слышал.

Он многого не замечал. Не замечал красоты заката, яркости цвета, дурманящего запаха леса, земли.

Не замечал, что брёвна избы тоже живые, хоть и срублены очень давно. Приложив к ним руку, Макар ощущал решительность и настойчивость отца, его запах. Он поставил эту избу, его дух здесь и чувствовался. Макару было безумно интересно – неужели все избы хранят энергию строителя?

Ещё изба держала его запах, Макара. Она приняла его, как хозяина.

И всегда рядом был Волк, даже когда Макар его не видел, он чувствовал его рядом.

Макар научился многому. В радиусе километра, он чувствовал любое живое существо. Мог точно определить кто это, сохатый или волк, песец или ворона.

Видел он тоже идеально. Цвета вернулись, но когда Макар хотел рассмотреть что-то, зрение перестраивалось и он мог уловить мельчайшие детали.

Макар часто разговаривал с Волком и готов был поклясться, что он его понимал. Всё понимал, только ответить не мог.

Исполнил Макар три условия из песни Русая.

Дай волку дорогу.

Дай волку еды.

В жилище своё

Ты его пригласи.

Осталось спасти волчонка седого…

Брачный период у волков ближе к весне. Потом самка месяца два вынашивает своё потомство. Так что, спасти волчонка, Макар сможет только в начале лета. Он был готов ждать долго. И дождётся этого седого волчонка, был уверен.

18

На улице светало, когда Макара разбудило предчувствие.

На него дул ветер, морозный, бодрящий. На миг до костей пробрало, а потом жарко стало. Он лежал на лавке, на лбу выступила испарина, тело приятно гудело, как после хорошей физической нагрузки. Макар улыбался.

Сегодня он увидит отца.

Как никогда Макар ждал снега. Не первого, который не успев лечь на землю, сходит и тает. Он ждал настоящий снег, по которому придёт на лыжах отец.

Весь день Макар был как на иголках. Натопил мыльню, наварил мяса, вычистил поляну свою от снега. Сидит, ждёт в избе.

Потом Макар услышал его: легкий скрип снега под лыжами, бряканье, встревоженная птица. Человек идёт.

Еще он услышал, как Волк, находившийся рядом с избой, рысцой уходил сейчас на безопасное расстояние.

Макар накинул тулуп и выбежал на улицу. Точно мальчишка, с улыбкой во все лицо он стоял и ждал.

Запах отца приятно щекотал ноздри, родной, знакомый запах. Близко, уже близко.

Отец показался через несколько минут. Медленно подошёл, снял лыжи, приставил их к избе:

– Всыпать бы тебе, за голову твою не покрытую и тулуп на распашку. Точно дитё не путевое.

Макар в голос смеялся. Обнял отца и не оторвать. И накатила волна такого беспредельного счастья, защищенности и уверенности. Рядом каменная стена, за которой ни чего не страшно, со всем справится, всё ему по зубам.

– Раздавить меня собрался? – улыбаясь, спросил отец.

А сам Макара не отпускает, сам его мнёт и нежит.

– Я соскучился, тятя, – куда-то в шею зашептал Макар. – Очень!

– Тоже тосковал, точно год не виделись, – согласился отец. – Так морозить и будешь? Или в дом зазовёшь?

Зашли в избу. Отец к печи прильнул, согреваясь:

– Стар стал. Раньше не заморозить меня было, как ты полуголый мог по морозу бегать. Сейчас даже после лыж подмерз. Слыхано ли дело, – усмехаясь, говорил отец.

А Макар на стол собирал.

Поели и в мыльню пошли. Парились знатно, долго. Любили они парные дела, обоих из мыльни не выгнать было.

Макар говорил не останавливаясь. Всё рассказывал, спрашивал, детство вспоминал.

– Одичал ты что ли, Макар? – качая головой, сказал отец. – Как баба стелешь. Я и не знал, что сын у меня балясник.

– Может и одичал малёха, – не переставая улыбаться, согласился Макар.

– Я там добро привёз. Занести на ночь-то надо. Завтра определим, что куда.

Макар оделся и вышел за дверь.

Отец сидел, попивал отвар и оглядывал избу. Усмехался в бороду себе. Раньше здесь берлога была. Ничего лишнего, печь, лавка и стол. Сейчас изменилась изба. Теплее стала, уютнее. Вот даже занавеска на окне повешена. Все чисто, с душой сделано. Доволен был отец, что сын его в чистоте живет. Чистота должна быть во всем – в мыслях, чувствах, домах. Чист источник – чист ручей.

Макар затащил в дом мешки:

– Полны сани добра! – растерянно сказал Макар. – Ты зачем мне всё это завёз-то!

– Огород с матерью засаживали, на двоих старались. Сейчас мне одному много, – тихо сказал отец.

Макар разделся, сел рядом. Ни слова о матери за весь вечер ни сказали.

– Ты как, тятя, без неё?

Отец посмотрел на Макара, долго не отвечал. Думал Макар, что так без ответа и останется вопрос. Глупый вопрос. Не правильный. Если бы его спросили, он бы тоже молчал.

– Ты сколько со своей Беляной жил?

– Четыре года, – тихо отозвался Макар.

– А мы со Всемилой больше тридцати. Вот и думай, как тятьке твоему.

Отец встал со стола, бодро встал, как стряхивая с себя что-то:

– Засиделись мы. Я не отдыхать пришёл. Охотника ноги кормят. Верно?

Отец заснул сразу. А Макар лежал и слушал, как он дышит. Глубоко, шумно. Макару было хорошо.

19

– Ребёнок. Мальчик, просыпайся, вставай. Утро на дворе. Иди работать, что кушать будем?

С самого раннего детства, так будил их отец. Присказка эта повторялась без конца, пока дети не вставали. Ох, как это раздражало в детстве. Казалось, куда проще, подойти и пихнуть. А сейчас Макар лежал с закрытыми глазами и улыбался. Точно в детстве оказался.

Вот уже больше недели отец утро начинал с этой присказки.

День в лесу проводили, силки ставили на соболя.

А по вечерам неизменно разговаривали, вспоминали, спорили. До позднего вечера не стихали речи в избе.

Макар очень любил зимние вечера в детстве. Делать особо было не чего. Мать затапливала на ночь печь, а отец с ребятнёй устраивались на лежанке. Он учил их молитвам, рассказывал истории.

И сейчас, лёжа на лавке, Макар слушал, как завывает буря, как в окно бьёт комьями снег. Отец тихо бубнил вечернюю молитву, поленья трещали в печи.

Закроешь глаза и кажется, что ты далеко-далеко от сюда, ты там, где нет проблем и всё ясно, как день Божий. А самое главное, рядом мама.

– Ты любил маму? – тихо спросил Макар.

Отец вздохнул:

– Любовь. Что за слово это вообще? У любого спроси, каждый по своему ответит. Любовь. Мелкое это слово, Макар, не выразит оно все, что чувствуешь, – помолчал и продолжил. – Раньше Макар по другому жили. Пятую заповедь помнишь?

– Чти отца твоего и матерь твою, да благо тибудет,

и да долголетенбудеши на земли – проговорил Макар.

– Верно. С малолетства нас приучали к безусловному послушанию, безропотному подчинению. Власть родителей от Бога, нарушение их воли – великий грех.

– Так ведь и нас так учили.

– Так, Макар. Да только, как бы мы не были умудрены опытом, и как бы нам не подсказывало родительское сердце, что хорошо, а что плохо для чадо нашего, но сейчас мы, родители, во многом даём волю своим детям. Раньше, Макар, чтобы ни сказал отец, чадо всегда обязано слушать и исполнять родительские наставления. Понимаешь, о чем говорю, Макар?

– Понимаю, тятя.

– Была у меня любовь. Дом в дом жили, точно как ты с Беляной своей. Да только, сосватали мне невесту другую. С Пригорного аж. Первый раз я её увидел до армии. Знакомили нас шумно и людно. Стояла она ни жива, ни мертва. Бледная вся, вздрагивающая. Да и я такой же был. Только у меня ещё сердце рвалось, Макар. Все нутро рвалось и противилось. Но я стоял и молчал. Ни слова, ни взгляда против отца не показал. В голове даже не было и мысли противится. Так воспитали, так жили, таков закон был.

Всемила и слова мне тогда не сказала. Нас и наедине не оставляли. Ни прикоснулись даже друг к другу. Знаешь же мать свою, знаешь её характер, так вот даже она, против воли родительской не шла. А вторая наша встреча была уже на брачевании. Первый раз друг к другу в молельном доме прикоснулись, после брачного молебна. Так и началась наша жизнь. Сам понимаешь, что не все гладко было. Притирались долго. Да, и Всемила чувствовала, что сердце мое не для неё бьется. Хоть я ни словом, ни делом, упроси Бог, не дал ей повода на переживания бабские. Ты как-то сказал, что не будешь рожать детей с нелюбимой. Только башка твоя и не чает, что когда женщина рожает тебе ребёнка – это больше, чем страсть, желание. Это больше чем любовь, Макар. Она дарит тебе такое нечеловеческое счастье. Я когда увидел тебя, у меня всё в душе перевернулось и заново сложилось. Маленький ты был, чёрный, точно зверёк какой. А для меня краше и желаннее на свете не было. После этого и на Всемилу другими глазами глядеть стал. Она для меня всем стала. Обо всем, Макар, забыл. Всё что раньше сердце рвало, ушло, как и не было.

Ну, что? Ответил на твой вопрос, сын?

– Ответил, – отозвался Макар.

В избе темно было, только от печи блики шли. Уютно было.

Первый раз отец о прошлом своём заговорил. Первый раз о делах их с матерью обмолвился. Макару до боли приятно было слушать про мать. Совсем мало времени прошло, как её не стало, а казалось, века прошли, так не хватало её.

– А я всегда один буду, тятя. Не первый год прошёл, как потерял я Беляну. Не правильно это, не нормально. Давно уже и забыть можно и заменить, а я как дурень живу. С утра встану, печь затоплю, по избе пройдусь и в лес меня гонит. Там до одури шатаюсь, только чтобы в избу пустую не возвращаться. Что же я за мужик такой, коли самого главного не смог ей дать. Всё к ногам её кинул, а главного не смог. Вырвать пробовал её из себя, да не только в сердце она моем, она меня всего заполнила. До краев, до самой макушки, только она. И до боли хочется прикоснуться к ней, запах её почувствовать, улыбку увидеть, только для меня чтоб улыбалась. Но голова-то всё понимает, что мечты это, а сердце не остановить – надеется окаянное. Я вернусь по весне в деревню, тятя. Буду проситься в дом твой. Не могу один жить.

Макар замолчал. Лежал, тишину слушал и благодарен отцу был, что не услышал жалости, упреков, советов. Ничего не услышал.

Макар повернулся на бок, глаза закрыл, сон призывая.

А рядом, на соседней лавки, лежал самый его родной человек. Глаза его смотрели в черноту потолка и из уголка медленно стекала слеза. От бессилия, сердце рвалось на мелкие куски, выжигало нутро. Не выносимой болью душа болела, за сына.

Ах, если бы можно было боль забрать, всю бы её в себя принял, без остатка забрал, только бы чаду его легко было, спокойно.

За окном мело. Ветер поднимал миллионы снежинок, крутил их и подбрасывал, не давая опуститься на землю, а они ликовали, отдаваясь ветру полностью, откликаясь на любое его безумие.

Ветер завывал в голых кронах деревьев, и ему вторил тихий, тоскливый вой. Волк грустил с людьми, уже мирно спавшими в тёмной избе.

20

Прощание с отцом было тяжелым. Макар долго стоял на поляне перед домом, слушал. Весь свой слух напряг! Каждый звук, каждый скрип и вздох отца уловить хотел.

Рядом с Макаром сидел волк. Тоже уши навострил. Тоже слушал.

Когда отец ушёл далеко и слышать его Макар уже не мог, он к волку присел, за бакенбарды потрепал:

– Ну, что одни мы остались.

Вожак аккуратно лапы свои на плечи ему поставил и толкнул назад. Макар на спину упал, лежит во все глаза на волка смотрит. Понять не может, к чему это он. А волк тявкнул, мордой снег сковырнул и Макара обсыпал. Стоит, поскуливает, да точно приплясывает на месте. Макар в голос засмеялся, ну точно, как в детстве Русай с ним играл. Закинет в сугроб и сверху снегом порошит. Макар долго не думал, сам на волка кинулся, пытаясь его увалить. Да только куда там.

Всю поляну вспахали, всё снегом завалили, борясь друг с другом.

Потом опять у печи сушились, да согревались.

Макар благодарен волку был, что отвлёк от грустных мыслей, что радость ему подарил, заместо уныния.

Потянулись серые, однообразные зимние дни.

Ох, и лютая зима нынче была. Порой, несколько дней на улицу нос не кажешь. Крепко держит мороз, точно в тиски всё стянул ледяными оковами. Трещит, скулит, выжигает все живое.

Волк давно не приходил и не чувствовал его Макар рядом. Зимой волки больше страдают от голода, чем от холода. На зиму у волка вырастает теплый и толстый мех, который не дает животному замерзнуть. Поэтому и не переживал Макар из-за пронзительных морозов, да и уверен был, что со своей стаей его волк. Объединившись легче поймать лося или зверушку какую.

Так Макар и коротал свою зиму один. И что радовала Макара, что не тянулась она, нескончаемыми минутами, бесконечными днями. Зима летела. Морозы прошли и легче стало.

Он чутко чувствовал увеличения дня, чувствовал медленное оживание природы.

А когда февраль постучался в окно избы, своими частыми вьюгами, то и вообще веселее стало. То весна стучалась.

21

Макар сидел у печки и штопал вещи свои.

С вечера вьюга разыгралась, то жалобно в окно скреблась, то билась сильными порывами леденящего ветра.

А днём яркая погода была, безоблачная, но солнышко ещё не грело, оно только с середины февраля щеки припекать начнёт.

От печки шло тепло, мягкое, ласковое. Поленья потрескивали, в окно царапалась вьюга. Дремотно было Макару. Положил последний аккуратный стежок и стал ко сну готовиться.

Потушил керосинку, на лавку лёг. Сразу заснул, даже не крутанулся ни разу.

А проснулся от света яркого. Точно, как на лугу в полдень заснул. Солнце в глаза светит, а лучи под веки забраться хотят. Спокойно, блаженно и укропом пахнет.

Макар лежал, смотрел в потолок и улыбался.

Озаряющая светом весточку прислала. Разрешилась, значит Светозара. И, спасибо Господу, благополучно. Укропом пахло, значит девочка. И имя ей Всемила будет.

С хорошим настроением встал Макар. Всё улыбался. Дядькой стал. Считай, одиннадцатый раз уже дядька.

У них почитали старые обычаи, по дедовски жили.

Считалось, что девять детей должно быть в семье. Каждого из родителей создало четверо, отец с матерью, Пресвятая Богородица и Господь Бог. И мы должны оставить за тех, кто нас породил потомство. За отца – четыре и за мать – четыре. А первый ребёнок считался первородным, он всегда принадлежал Духу Рода.

Предохраняться и прерывать беременность строго запрещалось. Вот и рожали баба, сколько Бог дал.

Макар любил детей и они его любили. Племянники облепляли его со всех сторон, стоило ему появиться в деревне. Макар приносил гостинцы от зайчиков. Берестяные колечки для девчушек и деревянные ножи и сабли для мальчиков.

Всю зиму считай и строгал и плёл подарки эти. В другое время на то и минутки не сыщешь.

Волк стал чаще приходить.

Когда первый раз, после крещенских морозов пришёл, аккуратно ещё Силу в Макара влил. Немного, но после этого Макар с неделю привыкал к новым своим ощущениям.

Казалось ему, что сам лес стал слышать и чувствовать саму природу. Каждое деревце и кустик он теперь трогал, нюхал, общался с ними.

Деревья старые пахли затхлым чем-то. Молодые – точно трава скошенная. Больные деревья тонко, еле уловимо вибрировали.

А если руку приложить на ствол и говорить с деревом, то оно откликалось, ей – Богу, откликалось. Через ладонь, точно струйки проходили, по венам текли, к Силе стремились. От здорового и молодого дерева – Сила питалась.

Со слабым и старым – Сила щедро делилась. И оно втягивало эту Силу в себя, подпитывалось ею и легче ему становилось.

Макару до безумия это интересно было. Толи будет весной и летом. Сколько всего обрушится на него. Сколько всего сделать сможет.

22

Все утро в лесу с волком ходили.

Погода стояла тёплая, добрая. Солнце яркое слепило глаза.

Волк проводил Макара до избы и ушёл.

Ближе к вечеру Макар уловил далёкие голоса, скрип лыж, запах пороха и чей-то сильный, застарелый кашель.

По всему, трое взрослых идут и ребёнок.

Что за странности? Не мог в ум взять Макар.

Когда путникам до избушки оставалось совсем не много, с получасу ходьбы, Макару в ноздри ударил запах. Такой яркий, родной, тёплый, такой сладкий, такой любимый. Из тысячи узнал бы его. Из миллиона запахов только его бы в себя вобрал и дышал бы только им.

Так Беляна пахнет. Его Беляна. Несколько лет он не видел её, не чувствовал, а сейчас всё разом накатило на него, и желание, и ревность, и любовь, и отчаяние. Как заново все эти годы переживал.

Когда-то Макар так же пах, но нет теперь на нем этого запаха, ни крупинки не осталось. На другом теперь этот дурманивший запах. Он то и нёс его на себе сейчас к Макару.

Сила колыхнулась, заворочалась. Всё внутри завибрировало, заклокотало, точно вулкан просыпаться стал. В грудине зажгло. Макар всю волю свою призвал, держал Силу, успокаивал. А она не унималась, точно своё почувствовала. Своё – родное. Ревностно вздыхала запах Беляны с другого и отчаянно рвалась, билась.

Макар почувствовал, как Волк заволновался, рядом кругами во круг избы заходил.

И вдруг стихло всё. Даже сердце не стукнуло, даже печь замерла.

Тишина, звенящая тишина.

А потом, сметая всё, от куда-то из глубины, мощным потоком, хлынула Сила. Прошла через него, разрывая путы и выплеснулась наружу, готовая разнести, затопить и разрушить всё вокруг.

Окна завибрировали, зазвенело все в избе, забилось. Серая дымка окутала всё, стол, лавки, печь. Они затрещали, под её тяжестью, застонали. Печь завыла, загудела. Огонь бешено бился о стенки и заслонку, ища путь на выход.

Макар стоял посреди всего этого безумия с огромными желтыми глазами. Его трясло. Сила толкала его в спину, заставляла сделать шаг, ещё один, ещё, ещё. Только одно желание било внутри, било снаружи. "Бороться за свою женщину! Вернуть!" А чтобы это сделать надо убрать Мирослава. Вот это и желала сейчас Сила, только это сейчас было важным, жизненно важным.

Сила полностью вошла в Макара, вся без остатка вернулась в его тело и толкнула его из избы. Не оглядываясь, не разбирая дороги бросился он, к идущим людям.

За секунду до удара, Макар заметил смазанную серую тень, слева от себя. Волк прыгнул на человека, обрушивая на него всю свою мощь.

Макар замер, а Волк уверенно держал его лапами, вдавливая в снег. Утробно рычал, не отрываясь смотря.

Макар не раздумывая ударил Силой. Ему некогда было сопротивляться и скидывать с себя Волка, ему во что бы то ни стало надо было добраться до Мирослава. Макар просто выпустил Силу из себя и направил её на Волка.

Волк, казалось, ожидал этого, потому что навстречу серой дымки Макара вышел густой, вязкий столб молочного, плотного тумана. Рядом с ним, Сила Макара, казалась, лёгкой, воздушной. Волчья Сила сильней, могущественней, она развеяла дымку не задумываясь.

Макар трепыхался, бился на снегу, точно припадочный. А потом застыл. Острые, железные тиски сомкнулись на его шеи. Слюна волка медленно стекала за шиворот рубахи.

Все пропало, мир, время, звуки, казалось, одни они во вселенной – волк и человек. И только бешено, неистово билась артерия, под клыками вожака. Один вздох, одно движение и челюсть сомкнётся, прерывая Макару жизнь.

Яркое свечение желтых глаз потухло, Макар обмяк, медленно приходя в себя.

Холод мгновенно проник в тело, мокрая рубаха нестерпимо жгла, ледяные иглы врезались в спину.

Макар застонал, сил не было терпеть тяжесть волка, капкан на шеи, всепоглощающий холод и скулёж. Это его Сила, забившись глубоко в Макара, скулила, точно извиняясь, точно стыдясь своего проступка, своей не сдержанности.

Волк медленно разжал челюсть и взглянул на Макара. В его желтых, горящих глазах, человек прочитал многое, и упрёк, и жалость, и гнев, и разочарование. Это последнее чувство, в конец отрезвило Макара. Хотелось зарыться в снег, спрятаться, хотелось умолять о прощении, хотелось обвинить во всем Силу, но Макар знал, что не на ней вина. Он несёт в себе Силу. Он управляет и ведёт её. Он не сдержал! Не смог! Он проиграл!

Волк отошёл от Макара, посмотрел, на все ещё лежавшего человека, и ушёл.

Макар медленно встал. Все тело ныло, каждое движение причиняло боль. Его била легкая дрожь, то ли от холода, то ли от пережитого. Полностью опустошённый, будто его выжгли изнутри, он зашёл в избу, переодел рубаху, умылся и одевшись вышел встречать гостей.

С чем пожаловали эти гости, он не знал.

Через четверть часа на поляну вышли четверо.

23

Эких птиц к нему занесло и зачем спрашивается.

Староста, Немир, мальчонка и Мирослав. Макар на нем взгляд задержал, потом медленно перевёл на старосту.

– Здрав будь! – сказал ему Макар и поклонился до земли.

Так всегда приветствовали старосту, как самого уважаемого человека в общине. Остальным Макар просто кивнул.

– Заходите! – тихо сказал и первым зашёл в дом.

Гости зашли не сразу, пока лыжи сняли, пока отряслись от снега.

– Мир твоему дому! – громко, обводя избу взглядом, сказал староста.

Этими словами он приветствовал Духа Рода, хранителя очага и порядка в доме. Зашел в дом – поприветствуй сперва его, потом хозяев.

– Благодарю, – отозвался Макар.

Мужики прошли и сели на лавки.

Макар молчал, и они молчали.

Странно все это было. Ни званы, ни прошены, в такую погоду, да в такую даль по пустому делу не придёшь. Только речи-то не начинались, только все молчание в избе висело.

– Кормить мне вас нечем. На всех моего варева не хватит. Отваром напою, да мёдом угощу, – подходя к печи, сказал Макар.

– Нам сейчас горячее питьё во благо будет. Благодарим, Макар. Попьём, поговорим, а завтра уж есть будем. Чай, до утра до дюжим.

Макар налил всем горячего, только снятого с печи, отвара. Поставил на стол миску с мёдом и сел рядом.

Староста повернулся к мальчонке, он у печи терся, и очень медленно и громко, как чаду малому, неразумному сказал:

– Я сейчас о тебе речь вести буду. Из избы не выгнать, так что прости, если что услышишь, что не для твоих ушей будет сказано.

Потом повернулся к Макару и уже по-человечески, по-нормальному заговорил.

– Он, Макар, немтырь. Хотя мамка его говаривала, что говорит он, и говорит хорошо. Да, только мы того не слышали. Молчит, как стена. Он один остался. Пять дней назад его мамка сгинула, – староста отпил из кружки, замер на секунду, будто готовясь к долгому рассказу и продолжил. – До первого снега они к нам пришли. Из Осиповки путь держали. Как Баба с пацаном такой путь сдюжили, то не ведаем. Да только остались они у нас. Знаешь, всех веры нашей привечаем, никого не гоним. Ведать на то воля божья была, к нам их завести. Сначала к бабке Вецене их приселили. По весне думали избу поставить. Пусть живут своим хозяйством. Да, только на другой день Вецена привела их в молельный дом. «Нет места им у меня в доме, – сказала. – от матери за версту горелым воняет, а мальчонка, лес ждёт». Ой, баба, как что втемяшит в голову, не выбить. Ладно, к Поладе я их отвёл. Полада вдова, детей нет, мужа не появилось, одна так век и коротает. Вот к ней-то определил ходоков. Жили нормально. Мать-то его работящая, лени в ней не примечали. Но странная была. Боязливая, и боязнь её перед всеми граничила с дикостью. Слова не вытянуть, прикоснуться к себе не даёт, точно скаженная. А мальчонка, – староста на мальчика глянул, он так подле печи и сидел. – Тоже не из умных, Макар. Тоже точно зверёк забитый. Только глазами своими шевелит, да народ пугает. По деревне слухи пошли, будто из деревни в деревню ходят, да беду носят. Пытался эти речи остановить, да бабы, сам знаешь какие. Как снежный ком, речи эти росли и множились. А пять дней назад, дом Полады вспыхнул. Огонёк небольшой, потушить его всей деревней легко можно было. Да, только, Макар, грех на душу возьму, а вот точно кто помог огоньку этому в адское пламя перерасти. Всей деревней поливали, да только дотла дом выгорел. Одна печь стоит. А с домом и Полада и матушка его сгинули. А малец, как выбрался никто не заметил. Только после, глядим, а он в сторонке жмётся. Днём общину всю собрал и слово молвил. Долго, ох как долго, уговаривал мальца пристроить. Да только, никто его не берет. Даже моя бабка Бажена, уж на сколько далека от предрассудков и то: «Не возьму его» и весь сказ! И выходит, значит, Вецена и говорит: «Собирайся в лес, бери двоих мужиков. Немира и Мирослава. Мальчишку к Макару ведите. Ждёт он его. Во все руки заграбастает». Сказала и зашаркала на выход. А мы, как дураки, ей-богу, стоим и вслед ей смотрим. А она в дверях остановилась, повернулась и тихо так, точно шепчет, молвит: «Хоть раз я не права была? Много говорю, порой и глупости из меня выходят, да только, и глупости я не за зря трещу. Немир, Мирослав и ты – староста в лес должны идти. Одно знаю, туда вам дорога. Иначе, завоняем, как есть завоняем». И ушла, тихонько дверь прикрыла, оставила нас тихими, да оглушёнными.