Текст книги "Тот, кого выбрал Туман (СИ)"

Автор книги: Надежда Вонсович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Макар в мыльню побежал, дров забросил и мать туда отвёл. Малым наказал все сундуки, замки, двери и окна – всё в доме открыть, чтобы легче раскрыться ей было. Сам за бабкой Томилой побежал. Это мать отца, больше и не знал к кому бежать. Она и его, и всех сестер с братьями в свет вывела, и шестого убережёт. Верил в это Макар.

Когда с бабкой прибежали, мама в муках на полу мыльни корчилась. Крови много было. Макара замутило даже. Выйти хотел, бабка остановила:

– Макарушка, мне сейчас помощь нужна будет. Заклинаю тебя, родной, держись. От нас только их жизни зависят, только от нас.

Ни слова не сказал Макар, как вкопанный встал. И все делал, что бабка говорила.

А потом в один момент свет яркий в глаза ударил, аж ослеп на время. И мурашки побежали по телу, и тепло стало, как будто на печи завёрнутый лежишь. Макар сразу понял, к чему все это и успокоился. Первый раз за весь этот бесконечно долгий и страшный вечер, успокоился. Всё будет хорошо, свет – это жизнь. Тепло-это жизнь. Здоровым родится ребёнок. Не обманывает предчувствие!

Макар тогда и не понял, что произошло. Чётко выполнял всё, что бабка говорила. Это потом он разговоры слышал, что не правильно ребёнок лежал, поворачивала его бабка, но все равно попкой вышел.

А когда крик услышал первый, такой мир и благодать на сердце легла, что стоял Макар и плакал.

– Плачь, Макарушка, плачь. Ты чудо сегодня видел, – приговаривала бабка.

Макар сам сестре имя в святцах выбрал. Светозара. Озаряющая светом, значит.

Мама…

Не знал Макар, что там у отца с матерью в молодости было, да только холод между ними был. С уважение жили друг к другу, но рядом когда Макар был с ними, то холод чувствовал. Как первые заморозки. Вроде и листва пока на деревьях есть, а снег уже морозит щеки.

Когда Макару шесть лет было, на мать епитимью наложили на пол года. Она тётке Усладе окна бить ходила. Почему – Макар не знает. Да и знать не должен был, но разговор родительский подслушал. Отец шибко злой был, а мать плакала. Ушла в стайку и выла. Макар к ней прокрался, и нежил её. А она только повторяла:

– Господи, дай детям моим счастья!

А потом взяла его личико в ладони свои и очень серьёзно сказала:

– Во всем отца слушай, Макар! Он самый главный человек твоей в жизни. Но никогда, слышишь, никогда не слушай его выбирая жену себе. Это только твоя воля! Ничья больше!

Мама…

Именно она его тогда надоумила к врачам мирским идти. Ничего не бояться, никого не слушать, смело идти к своей цели. Не ожидал он такого от матери. А она одно твердила:

– Не грех это, за своё счастье бороться и детей желать. Не грех это, Макар. Поэтому идите и не оглядывайтесь.

Мама…

Бог не может быть везде одновременно – поэтому он создал матерей.

Мама… Вся жизнь в этом коротком слове… Весь мир… Всё…

7

Макар на двор вышел. За ним сразу к матери сестры зашли. Братья с отцом стояли.

Отец осунулся, сам в старичка превращаться стал.

– Ты как месяц назад ушёл, прохворала мать, – отец говорил, глядя куда-то поверх его головы. – Сначала внутри у неё болело. Потом есть перестала. Ничто не помогало. За неделю, как всю жизнь из неё высосали.

– Надо было к мирским везти, тятя. – тихо сказал Макар. – Ради этого и нагрешить, не грех.

– Возил.

Макар посмотрел на отца.

Он, который был против всего мирского. Великим грехом считал, грязью всё извне. Даже когда Макар с Беляной к врачам ходили, отец слова, конечно, не сказал, но шибко не доволен был. А тут сам мать повёз.

– Ни чем они не помогли, Макар. Сказали, что ей уже никто не поможет, – отец молчал долго. – Больно ей было, Макар, а я ни одной таблетки ей не дал.

– Чувствовал боль её. Знаю. Но сейчас ей хорошо и мирно, тять. Это я тоже знаю!

Хоронили на третий день, утром, в четырехугольном гробу. Клали покойницу на стружку, которая осталась при его изготовлении, поверх стружки хвойный лапник, подушку набивали берёзовыми листьями. Крышки, по обычаю не было, закрывали полностью простыней.

У порога дома деревня прощалась с матерью. Вынесли гроб из избы, ногами вперёд, поставили на лавку, собравшиеся подходили с молитвами и поклонами. Вся деревня пришла. Крестили все вместе и хоронили тоже все вместе.

Гроб несли до кладбища на руках. Останавливались трижды: в середине села, на краю села и перед кладбищем.

Макар шёл, уставившись себе под ноги. Рядом шаркала бабка Вецена.

Никогда баба не молчала. Всегда рот открыт, что-то рассказывает, учит, вспоминает. Вот и сейчас, идя рядом с Макаром она говорила, говорила, говорила. В он не останавливал, слушал в пол уха. Трещит и пущай себе трещит.

– Раньше, если баба померла, то бабы-то её на кладбище и тащат. Мужика – мужики, а бабу – только бабы. Куда проще на лошади, так нельзя! Не чистое конь животное.

Я ведь, Макар, с месяц назад Всемилу встретила. Сразу от неё дурной запах почувствовала. Человек-то ничем не пахнет, лишь болезни, да пороки через дурные запахи являются. Я ей так и сказала: «О! Всемила, воняш, – закопают. Как есть закопают». Она меня, конечно, шугнула. А я права.

Тьфу, ты! Глянь, глянь, по протоптанной дорожке понесли. Всегда, Макар, раньше по нетореной дороге на кладбище-то гроб несли, чтобы покойный обратно не возвратился.

А тебя так не прокатят, Макар. Не здесь лежать будешь, бегать будешь, точно твой прадед Русай.

Сказала и хихикает. Платочек свой синий оправляет, точно не за гробом идёт, а на прогулке с кавалером.

Макар посмотрел на неё сверху вниз, вот ведь Баба неугомонная, ещё и Русая приплела.

– Душа-то мамкина, до сорокового дня на полотенце обитать будет, которое под иконой висит. На 40-й день вынеси полотенчико за деревню и трижды встряхни, освободи душу. Забыли, как раньше жили. Забыли заветы старые. Да, не лупи ты на меня глазища свои чёрные, знаешь для чего верили в это? Да, для спокойствия живых. Плачут по покойнику, убиваются, а глядь, полотенчико колышется. Сквозняк это, Макар, его теребит-то, дураку понятно. А человек исстрадавшийся верит, что движение это усопшего. И душе спокойно, рядом он значит, видит всё, успокаивает. Много, Макар, обычаев, ой много. Да не для мертвых они, для живых. Чтобы легче разлуку-то перенести, чтобы легче встречи дождаться, уже там, на другой стороне. Ты отцу, Макар, шепни про полотенчико. Шепни. Ему легче будет. Тяжело ему, шибко маетно без бабы своей.

Потом взяла Макара под руку, опёрлась и шла так до самого кладбища. Шла, тихо шаркая ногами, да руку его гладила. Аккуратно выводила каждую косточку, каждый пальчик мяла, утюжила.

Макар замер на мгновение, напрягся, что-то до боли знакомое в движении этом не замысловатом было, а потом сознание его порхнуло в детство.

Переболел Макар тогда ангиной сильной, долго его хворь держала, долго мучила, а после ножки отказали. С месяц ходить не мог. Мать всю домашнюю работу кинула, всё забросила и только рядом с Макаром сидела, да вот так же аккуратно выводила каждую косточку его, каждый пальчик мяла, да утюжила.

И сейчас провожая маму в последний её путь, он остро ощущал её присутствие. Точно прощалась она с ним через бабку.

А Вецена только улыбалась своим пустым ртом и гладила, утюжила и нежила его ладонь.

8

Он не мог не прийти.

Ждал долго, с самого раннего утра здесь был. Тихо ходил между деревянных восьмиугольных крестов, много их новых появилось. Давно он здесь не был. Очень давно.

Он остановился у свежевырытой могилы, медленно втянул в себя запах.

Запах земли.

Чем пахнет земля?

Затхлым, перегноем, прелыми листьями, кладбищем.

Нет… Не этим она пахнет.

Она пахнет – жизнью.

Даже сейчас, стоя рядом у могильной ямой, он вдыхал жизнь.

Смерть – не есть смерть, смерть – это вечная жизнь.

Он неторопливо подошёл к старым захоронениям.

Здесь не было крестов, здесь стояли простые столбы с двускатной крышей. Голбец – так называется это надгробие. На голбцах нет ни имени умершего, ни дат жизни, просто столбик.

Но ему не нужны были имена, он помнил, всё помнил.

Горяй, Есислав, Златояра, Тихомир – все его дети под этими голбцами. Отец, мать тоже здесь. Всех сам схоронил.

Он долго стоял у этих старых, замшелых столбов.

Было тихо, такая тишина бывает только на погосте, казалось, даже лес здесь хранит вечное молчание, пропитанное скорбью и слезами.

А потом он услышал приближающуюся процессию. Всемила едет…

Он спокойно зашёл в лес, встал в зарослях бузины и замер.

Идеальное место, позволяющее всё видеть, но оставаться не замеченным. Ему было это важно, быть не замеченным.

Он скользил взглядом по лицам стоящих неподалёку людей.

Болеслав, Макар, Яролик, Дарьян, Забава, Чаруша, Светозара.

Его род. Его кровь. Ради них он здесь.

Он закрыл глаза, потянулся нутром своим к ним. Он хотел помочь, облегчить боль потери, вытянуть скорбь и отчаяние.

В это же мгновение, он ясно почувствовал, что кто-то уже прикасается к ним, кто-то уже делает его работу.

Он резко открыл глаза. Замелькали лица, он просмотрел толпу, стоящую рядом с его семьёй. А потом он выхватил из толпы того, кого он искал.

Вецена…

Она аккуратно прикасалась к нитям боли и отчаяния, аккуратно тянула их, даря облегчения людям.

Вецена…

Всю жизнь её знает, а может и больше…

Красивая была. Глаза, как два озера. Глубокие, синие, яркие. Платок синий, завсегда носила, как чувствовала, что глаза её ещё ярче гореть синева эта заставляла. Красивые, завораживающе красивые глаза.

Благодарен был ей за помощь, знает своё дело.

Он собирался уже уходить, когда почувствовал на себе взгляд, взгляд уже белесых, точно выцветших глаз.

Он не был огорчён или озадачен, что заметил его синий платочек, скорее удивлен, что не был замечен раньше.

Стареет Вецена, стареет…

9

В доме было тихо. Об окно билась муха. Жужжала, как ополоумевшая. Макар лежал и слышал визг её.

Женская сторона была пуста. Не гремела посуда, не выводилась мелодия. Мама всегда пела себе под нос, иногда и слов не разберёшь, а мелодия красивая.

Тихо.

Неужели от неё столько шума всегда было? Никогда Макар мух в доме не слышал. Всё мать своими делами перекрывала.

Было такое равнодушие, безразличие ко всему. Так и лежал бы весь день, мух слушая. Макар понимал, что чем дальше, тем больше ему будет не хватать матери. Хоть и видел её раз в год, но душа-то знала, что она рядом. В своём углу гремит, поёт, землю топчет.

По обычаю траур у них не держали, а он бы на год все ставни закрыл и в черноте жил.

Не правильный он что ли какой-то? Все родные в дома свои разбежались, дела свои переделывают. А он, мучается лежит. А может от того, что семьи своей не имеет? Может и сам бы сейчас по хозяйству, да в малых с головой ушёл.

Встал Макар. Пошёл к отцу в мастерскую.

– Думал, до вечера не встанешь, – ухмыльнулся отец. – Ты в лесу у себя тоже так подушку мнёшь? А работает за тебя кто? Медведь?

Макар тоже улыбнулся:

– Может приготовить что-нибудь?

– Не надо! У меня три дочери есть. Решили они, что отец сам-то ничего не может! Каждая по дню дежурить на женской стороне будет. Ну и пущай! С недельку так поживу и прогоню, – отец засмеялся. – Дурехи. Мужики, всё сами делать умеют, только скрывают. Вот и я на недельку скрою.

– Какая из трёх дурёх сегодня придёт? – спросил Макар.

– Светозара.

Улыбнулся Макар. Любил он её пуще всех. Пуповину ей на веретене сам перерезал. Девочкам на веретене перерезают, мальчикам на топоре. Обычай такой.

Не зря ему тогда свет в глаза ударил, светлее человека Макар не встречал. У неё даже волосы светлые были, единственная в семье, цвет матери взяла. Остальные все чернее ночи были, как отец. Чёрные, как воронята, она одна лебедушкой среди них плавала.

– Воды в мыльню натаскай, Макар. Раз уж, ты здесь, то тоже отцу подсоби. Тоже, поди, думаешь, что отец не на что не годен стал?

Говорит, а сам в бороде улыбку прячет.

Макар воды натаскал, да в дом зашёл. Зашёл и обмер.

Дом ожил.

Мухи слышно не стало. Посуда брякает, варевом пахнет и с женской стороны мелодия тянется. Тихая, красивая, печальная. Макар чуть ли не бегом к занавеске кинулся. Отдернул и застыл.

У стола баба вьётся, ладная, плотненькая, а на плече полотенце приклеилось. Спиной стоит и песню выводит. А потом, как почувствовала его, вздрогнула и повернулась.

Как же он раньше не замечал, как Светозара на мать стала похожа. Как две капли, как две ягодки спелые. Одно лицо, одни повадки.

А она встала, руки в бока упёрла и строгости на лицо напускает.

Макар даже заулыбался. Ну, точно мать. Та тоже думала, что строгой умеет быть.

– Ты к зверям своим так подкрадывайся, бирюк! Это ж где видано людей так пугать.

И за полотенце схватилась.

Макар уже в голос смеялся. Схватил её, в объятия свои медвежьи, мял и нежел.

А потом живот крутануло, не больно, словно бабочки порхнули. Макар аж отпрянул от Светозары.

Она на него во все глаза смотрит и понять не может, что он замер-то.

– Не уж-то и брату своему не сказала бы? – спросил у неё Макар.

– О чем речь ведёшь не ведаю, – аккуратно так, как с полоумным заговорила сестра.

– Ты понесла, Светозара. Верно говорю?

Она глазёнки на него выпучила. Как на чудо глядит.

– Ты от куда знаешь, Макар?

– Прав, значит, – утвердительно кивнул он. – Не рано? Ты ещё Макарку кормишь. А тут вторым занеслась.

– Одним Бог много даёт, другим и половинки не прибавит.

Сказала и ахнула сама.

– Прости, Макар. Правду говорят, язык лепечет, а голова не ведает. Не хотела обидеть тебя.

Макар лишь отмахнулся. Что уж обижаться, тут и обижаться не на что.

– Никому не говори, Макар. Рано ещё, – садясь на лавку, зачастила Светозара. – Я совсем не давно узнала, матери лишь успела шепнуть. Пообещала, что если девочка, её именем назову. Всемила.

На деревне, если баба понесла, это была великая тайна. Ни в коем случае, о беременности и дате родов, не должны были знать посторонние. Считалось, что женщина в это время очень уязвима что ли. Боялись дурного глаза, дурных мыслей, и скрывали до последнего.

Порой и мужу своему баба не сразу говорила, сам узнавал, когда уже жену обхватить трудно становилось.

– Не скажу, не бойся.

Подошёл к ней и обнял. Она пахла как мать. Укропом. Волосы они им что ли полоскали, не понимал Макар. Но запах, этот самый родной, вздыхал он сейчас, и всей душой у Бога просил доброй жизни Светозаре.

На девятый день, после утреннего молебна, Макар к себе в избушку засобирался.

Тяжело ему было отца одного оставлять. Понимал, что один он справится. Но всю жизнь с бабой жил, не затосковал бы.

С собой звал. Но отец отказался:

– Мне бежать не от кого, Макар. Не от людей, не от себя. Лучше бы ты уже к дому своему тянуться начал. Не все же одному жить.

На том и разошлись.

10

Утро в лесу всегда наступает внезапно. Только царствовала ночь, одно мгновение и уже роса лежит на траве, и птицы наполняют лес своим пением, взлетают с насиженных мест, кружат над верхушками деревьев.

Он стоял и смотрел на небо. Легкие белые облачка, таяли прямо на глазах. Ясный будет день, погожий.

Тихо скрипнула дверь. Он даже не пошелохнулся, заросли папоротника надежно скрывали его от чужих глаз.

Макар вышел из дома, придавил дверь поленом. За плечами поняга, ружьё, путь его лежал в деревню.

Сорок дней прошло, как Всемилы не стало.

Считается, что сорок дней душа еще находиться на земле, но после этого дня навсегда её покидает и перемещается в отведенное ей место.

Важная дата, не мог Макар пропустить её.

Он дождался, когда Макар скрылся из вида, вышел из своего убежища, тихо, словно тень скользнул между сараем и домом, и пошёл на восток.

Он шёл на гору.

Завтра зазвучит его песня.

Тихо будет выводиться её мелодия, но громко прокатится эхо её.

Отстояв утренний молебен, Макар покинул родных.

Шёл быстро, голова была пуста. Ни одной мысли не крутилось, точно ведро пустое. Просто шагал и шагал. Как и не человек вовсе, а машина какая.

А потом, на пол пути, резко повернул налево и зашагал в сторону горы. Зачем туда Макара понесло, он сам объяснить бы не смог.

Гора эта не сильна крута была. Тропа на ней имелась, аккурат до самой верхушки. А с другой стороны, гора обрывалась почти пологой стеной. Такую не одолеешь.

С горы открывался изумительный вид.

До горизонта простиралась Тайга. Как море зеленое плескалось. Живое, могучие, всесильное. Захлебнуться можно от красот таких. Так бы стоял и дышал силой этой.

Нравилось Макару здесь. Жалко гора далеко от избушки, каждый бы день здесь бывал.

Здесь Макар и попрощался с матерью. Выпустил её, туда в красоту эту. Мама тоже была такой же, живой, красивой и всесильной.

Стоял Макар на горе этой и казалось ему, что не один он здесь. Ветер мягко гладил его, шептал нежности и плакал вместе с ним. А ещё лес забирал тоску и душа его расцветала.

«Смерть – не есть смерть, смерть – это вечная жизнь» – тихо шелестел ветер.

Обратно легче идти было. Спокойно на душе и светло. Улыбался Макар.

А потом, как на стену напоролся. Кольнуло предчувствие. Липкое, странное. Точно в мёд руку опустил. Только мёд тот, не сладок был.

Секунды хватило Макару, чтобы ружье в руки его легло. Не задумываясь, не сомневаясь. Годами выработанный инстинкт у каждого охотника.

И не спроста внутри всё дернулось.

Впереди, на тропе стояли волки. Четыре их было.

Вожак стоял немного впереди. Он был огромен. Стоит, красавец, залюбоваться можно. Морда здоровая, широколобая, слегка вперёд вытянута, а по бокам точно бакенбарды висят. Лучи солнца, пробивались через листву деревьев и мягко ложились на шкуру вожака, точно серебро разливали.

Вожак в упор смотрел на Макара, точно в душу заглядывал. Макар даже опешил.

А в голове билась одна мысль, не правильно всё это, странно. Волки за километр его почувствовать должны были, да и запах оружия должны знать, к вооруженному просто так не подойдут. Волк умный хищник, он редко идёт на неоправданный риск.

А тут стоят… тихо стоят и не рыкнут, просто смотрят.

Вот и вопрос: зачем им эта встреча нужна была? Не уж-то специально на Макара шли.

Паники не было. Голова была чиста, только мысли одна за другой бешено сменяли друг друга.

Слева, поднималась скала отвесная, справа в метре – обрыв. Назад и вперёд пути нет. Значит, надо другой ход найти.

С одним волком Макар и ножом справился бы, да и двух одолел бы, а тут четыре.

Секунды складывались в минуты, минуты в часы, казалось, бесконечно долго они друг против друга стоят. А возможно и мгновение прошло. Только не думал об этом Макар, гораздо важнее сейчас не спровоцировать атаку зверя и уйти от встречи этой живым.

Макар медленно на два шага отошёл к скале. Спину прикрыл. Камень горячий, на солнце нагретый. Макар с силой в него вжался, до боли ощутил каждый выступ, в спину врезавшийся. Но сейчас ему нравилось это, это придавало уверенность и надежду. Вот так и замер, освобождая волкам дорогу.

Стоит, ждёт. Если не верный ход сделал, придётся начинать бой. Легко Макар волкам не дастся. Пусть попотеют. Не простая он добыча. Ещё поглядим кто кого.

А волки, точно этого и ждали. Только дал Макар им дорогу, они как ожили. Как от сна очнулись.

Спокойно прошли мимо, не соблюдая осторожности, будто бы Макара здесь вовсе и не было. Не оглянулись даже ни разу, ни тявкнули, ни оскалились. Просто прошли мимо….и всё.

Макар даже опешил на мгновение. По глупости это или по умыслу какому, волки себя так ведут? Как хотели что-то, да не понял Макар. Кому рассказать, что четыре волка просто стояли и смотрели на него, без единого звука, не шелохнувшись – точно за полоумного примут. Совсем одичал, с волками якшается.

А самое главное, против природы всё это было, от этого и нервничал Макар.

Всё нутро кричало, что происходит что-то. Макар любил когда ясно всё и понятно. А то, что сейчас на тропе произошло, было Макару не ведомо. От этого и злился он.

Он стоял на самой вершине горы.

Несколько камней сорвалось с уступа и полетело вниз. Несколько мгновений – глухой удар.

Камни, обласканные солнцем, обветренные, зацелованные дождем лежали здесь на протяжении долгого, очень долгого времени, одно мгновение и они выбиты из привычной их жизни, лишились своего места.

Так и у человека, идущего сейчас от горы, точно, как и у камней этих, за одно мгновение изменилась жизнь.

Важная встреча была, почувствовал это Макар. Всем нутром почувствовал, но не понял. Пока, не понял.

Он внимательно следил за Макаром. Тот шёл быстро, уверенно, весь сосредоточенный на себе, на своих мыслях.

После этого случая, на гору Макар больше не ходок. Она у него теперь всегда со встречей этой будут вязаться. Странной и не понятной для него встречей.

Он очень хорошо знал Макара. Возможно, даже лучше его самого.

Все его мысли теперь только вокруг волков виться будут, только про них думать и будет Макар.

А ему это и надо.

Пусть думает.

Кто думает – тот живет.

11

Макар любил детей, а в своих племянниках души не чаял. Казалось, всю свою неистраченную любовь на них обрушивал.

Помнит Макар, как первый раз взял на руки Таислава, первого из Лапиных! Первого продолжателя рода!

Мужики всегда боятся к младенчику-то, прикоснутся. Сломать чего боятся или повернуть как-нибудь не ловко. Да и вообще, как прикоснуться к такому маленькому и такому хрупкому созданию.

Макар, не слушая крики невестки и причитания матери, ловка выудил свёрточек из колыбели и аккуратно устроил у себя на руках. Да, так складно и так проворно это получилось у него, точно всю жизнь только и делал, что таскал детей на руках.

Долго разглядывал племянника Макар. Тепло от младенчика перетекала к нему, его окутывал запах, такой нежный, такой мягкий.

Все нутро у Макара встрепенулось и отозвалось на него, на этот, ещё ничего не знающий и не понимающий свёрточек.

Макар оторвал взгляд от Таислава и посмотрел на Беляну. Улыбнулся ей, подмигнул, дескать, и у нас будет такое сокровище. Только наше! Самое любимое и такое долгожданное сокровище.

Макар любил Таислава. Не как дядька любил, как отец родной ходил за мальчонкой.

И сейчас глядя с пригорка на двух путников, приближающихся к его избе, улыбался и был счастлив.

Неожиданно появились на его пороге гости. Хотя и за гостей он их и не считал вовсе. Не его это дом, а отца, значит, и брат его Яролик и сын его, имеют полное право на эту избу, как и Макар.

К избе подошли почти одновременно. Таислав дернулся было к Макару, потом остановился и смотрит. Точно не знает, как быть-то. Вроде большой уже, не пристало по-детски с дядькой нежиться. Макар смотрел на него и улыбался. Сам подошёл и сгрёб, прижал к себе, поднял в своих объятиях и мял мальчонку.

– Точно к ужину подоспели. Проголодались поди? – не отпуская его, спросил Макар.

– Проголодались, дядька, ещё как проголодались.

После ужина, долго беседы вели. Подарки Макару вручали. Тёплых вязаных вещей на зиму привезли. Сестры навязали, за что Макар был им бесконечно благодарен.

Спать легли поздно.

Ночью Макар проснулся от странного ощущения, смотрит будто на него кто. Каждый охотник это чувство знает и никогда не игнорирует его. Бывало идёшь по лесу и всем нутром ощущаешь взгляд, точно следит за тобой кто. И не понять, ты охотник или ты чья-то добыча.

Знал Макар, не по рассказам этот взгляд, один раз и его так выслеживали. Два дня медведь его пас. Макару пришлось завалить его. Худющий был зверь. Точно, полакомиться Макаром захотел. Думал легкая добыча будет, да не угадал зверь.

Навсегда Макар это чувство запомнил. Запомнил, как взгляд зверя точно прожигает и холодом обдает одновременно.

Вот и сейчас, лёжа на лавке, Макар опять был под прицелом этого холода. Неуютно было, тоскливо. Макар тихо встал и к окну прилип. Долго вглядывался в черноту ночи, да только ничего там разглядеть было не возможно.

Луна, словно предательница, спряталась за тучи, не помогала, не освещала ничего вокруг. Макар потерся у окна, да опять лёг. Крутился долго, сон все не шёл. Да что ж так маетно – то? Не нравилось это Макару, ох, как не нравилось.

Под утро Макар задремал малёха, но тут уже и Яролик с Таиславом подъем начали. Не давить же бока при них. Пришлось вставать.

Пол дня Яролик вокруг Макара ходил. Чувствовал Макар, что бередит что-то брата, томит что ли.

После обеда Таислав из избы улизнул, одни с братом остались. Вот и вышел разговор. Наболело у Яролика, хотел совет взять у Макара, хотел просто выговориться:

– Начал я Таислава премудростям охотничьим обучать. Всё он в теории знает. Как и когда животных и дичь добывать. Как разделать тушу, как выделать шкуру. Всё знает.

– Это хорошо, Яролик. Семь лет уже. Мы в этом возрасте тоже уже все знали и могли.

– Я и не спорю, что хорошо это. Да только, не услышал ты, Макар меня.

Макар на брата смотрел и понять не мог, о чем молвит он.

Яролик не стал ждать пока до него дойдёт, сам все объяснил.

– Я сказал, Макар, в теории он знает. Понимаешь?

– Не совсем, – искренне не понимая к чему ведёт Яролик, сказал Макар.

– Ладно. Ты когда-нибудь видел у нас в деревне человека, которого от крови и кишок, вытошнило?

Макар задумался. Нет, не было такого. Деревенские почти каждый день с этим дело имеют. Дети с рождения видят и знают, как к ним на стол мясо попадает.

– Не видел, – честно признался Макар.

– А я видел, – хмуро ответил Яролик.

Он был серьёзен и всё волосы за ухом теребил. Яролик с детства волосы теребил когда, волновался или переживал. По рукам от отца часто получал. Так и не отучил его тятя.

– Беда у меня с Таиславом, Макар. Не может он ни животное добить, ни кровь его терпеть. Я по началу даже растерялся, думал ставит из себя чего-то. Ан, нет. И взаправду страх у него.

Макар тоже нахмурился. Странно ей-богу. Где ж это видано, чтобы будущего охотника от крови мутило. Охота-это всё на деревне. Это пропитание, это жена, дети и семья, это достаток, деньги. Это взаправду – всё.

– Может как-то постепенно его обучать, – не зная, что и сказать, отозвался Макар.

– Пробовал постепенно. Месяц над этим работали.

– Отец, что говорит?

– Я, Макар не говорил ему. К тебе пришёл за советом.

Интересно у них в семье было. Макар боготворил отца, только ему довериться мог. А Яролик с тем же трепетом и уважением относился к Макару. Всегда брат был у него на первом месте. Вот и сейчас к нему пришёл.

– Я, Макар, виноват перед сыном шибко. И эта вина, мне теперь трезво думать мешает. Я его заставил зайца добить. Глупо звучит, да? Заставил. Все мальчишки только спят и видят, как бы добыть самому. А я своего Таислава заставляю. Он упирался долго. А я надавил. Он неделю со мной не разговаривает. Нет, конечно, говорит, по делу. Но душу не раскрывает. Нам помощь нужна, Макар.

– Так чем я помогу-то, если я так же бы сделал, как и ты! Охота – главное ремесло, которым мужик должен овладеть.

– Не гони, Макар. Так-то оно так. Но может слова какие другие найдёшь, чтобы в голову его положить. Что бы понял малец.

На том и пореши.

Из избушки вышли, Таислав сидел подле, строгал что-то.

– Таислав, пойдём прогуляемся до ручья, – подходя к мальчику, предложил Макар.

Мальчишка отложил деревяшку, ножичек в ножны сунул и готовый стоит.

Шли они молча, потом Таислав сам заговорил:

– Я знаю, зачем мы к ручью пошли.

– Зачем?

– Вы меня уму разуму учить будете. Да, только всё я это ведаю.

Потом помолчал не много и тихо, еле слышно прибавил:

– Жалко мне их.

Макар даже остановился:

– Кого жалко, Таислав?

– Зверей убивать жалко. Стыдно мне, что жизни их лишаю.

Стоит, весь нахохлился. Как порицания ждёт или смеха от дядьки.

Макар присел на корточки. Лицом к лицу оказались:

– Не тот охотник хороший, который убивает, а тот, который бережет и охраняет. Стыдно, Таислав, должно быть, когда ради удовольствия или потехи ради убиваешь. Но ты же понимаешь, Таислав, что мы не ради этого зверя добываем?

– Понимаю, – тихо отозвался мальчик.

– Я за всю жизнь, ни одного зверька ради развлечения не убил. С уважением ко всему живому живу. Мы не браконьерничаем, Таислав. Каждое животное только в определённое время добываем. Нам не чего стыдиться.

Макар встал и пошёл дальше. Таислав за ним побрел. До ручья дошли, на валун сели. Макар на воду глядел, думал, что ещё Таиславу сказать, что бы в башке его нужные мысли поселить. А мальчик кидал камешки через ручей.

Шумный мальчонка, на месте не усидит. Ну, точно Яролик в детстве. Ох, и доставалось ему от отца. Особенно на рыбалке, гонял Яролика тятя. От того брат и не любит теперь рыбный промысел.

– Тебя отец на рыбалку берет? – лишь бы хоть что – то спросить, хоть как-то завести разговор, спросил Макар.

– Не, не берет. Он на неё сам не ходит, нам дед рыбу приносит.

– А с дедом ходил?

– Обещал взять, но пока не зовёт. Я бы пошёл! Обязательно пошёл бы.

– И, что не жалко будет рыбу – то удить? – усмехнувшись, спросил Макар.

– А чё её жалеть? Это ж рыба, – занимаясь своим делом, сказал Таислав.

Макар медленно перевёл взгляд на мальчика.

– Значит, зверей жалко, а рыб – нет? – переспросил Макар.

– Звери они живые.

– Рыба ведь тоже живая, Таислав! – теперь не отставал от него Макар.

– Звери под божьим солнышком ходят, мир видят, им с ним тяжко расставаться. А рыба, что? Плавает в темноте своей. Мне, кажется и ума-то у неё не сыскать, – тараторил мальчик.

Макар встал:

– А, ну-ка, иди за мной.

Макар шёл быстрым шагом, Таислав чуть не бежал за ним.

– Что-то случилось? – встревожившись, спросил мальчик.

Макар резко остановился, опять присел к нему, взял за плечи и заговорил:

– Любит тебя отец, Таислав. Пуще всего любит. Ради тебя сюда пришёл. Всем сердцем тревожится. Он этого зайца теперь никогда не забудет, не забудет, что ломал тебя, не простит себе. Я Яролика знаю. Ему, Таислав, хуже сейчас чем тебе. Ты прости его.

– Я простил. Да и не обижался я, это другое.

– Слушай меня, Таислав. Сейчас у вас с отцом дело будет, в котором помогать будете друг другу. Ни он, ни ты всех премудростей этого дела не знаете. Вот и будете постигать их вместе. Понял?

– Не совсем, дядя Макар! – заинтересовавшись отозвался Таислав.

Макар только в бороду усмехнулся.

До избушки дошли быстро. Яролик не далеко древо поваленное на дрова рубил. "Нашёл себе таки работу" – усмехнулся Макар.

– Ну-ка, малец, давай чурки к избе неси. У сарайки складывай, – сказал Макар.

Таислав две чурки подхватил, пыхтит, но пытается тащить.

– По одной бери. Нечего себе пуп рвать.

Таислав схватил одну и пошёл к избе.

– Ну, что, Яролик! Так и не полюбил, говорят, рыбалку?

Яролик на него поглядел не понимая, а Макар стоял и только что в голос не смеялся. Весело ему было.

– Придётся полюбить, брат. Если батька рыбак, то и сын в воду глядит. Мы из Таислава нашего рыбака сделаем.

– Из рыбы мясного супа не сваришь.

– Я пока шёл, думал. Ну-ка, вспомни Звана? Он за всю жизнь ни одного грибочка не нашёл. Они как разбегаются от него, не видит он их и всё тут. А суп на печи грибной всегда водится. Почему?