Текст книги "Сосед по Лаврухе"
Автор книги: Надежда Кожевникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Сан-Солей: вудистские тайны и тайны творчества
Собирать картины – удовольствие, доступное немногим. Хорошая живопись всегда редкость, а в наши дни особенно. Правда, бывает, что в «отдельно взятой стране» вдруг происходит бум, и таланты родятся, кажется, ну просто пачками. Так было в России в памятные еще времена. И вот на одном из карибских островов, в стране Гаити, это случилось: почему?…
Дорогой это было уже трудно назвать: гравий размыло дождем и возникшая в вязкой почве колея напоминала русло реки с высокими, как берега, бортами.
Провалиться, так уж не выбраться. Даже на «Тойоте Лендкрузер» с четырьмя ведущими. И все в гору, тащась вдоль края обрыва, не видного, а только угадываемого в густом тумане.
Но что делать, если Проспер Пьер-Луи выбрал местожительством именно Кенскофф. Там, правда, гораздо прохладней, чем внизу, в Порт-о-Пренсе, и виды открываются прямо-таки альпийские, но туда, куда Проспер забрался, надо бы отправляться с запасом еды, питья и веры, что путь этот необходимо преодолеть.
Я же, признаться, несколько засомневалась. Когда же эта как бы дорога встала практически вертикально, готова была уже от задуманного отказаться, повинясь и признав, что действительно обнаружившаяся у меня страсть к гаитянской живописи добром не кончится.
Но тут неожиданно, сквозь туман и дождь, прорезалась фигура, и это был он сам, мэтр Проспер.
В его облике ничего не свидетельствовало ни об его профессии, ни о признанности, известности уже международной. Мы бы проскочили мимо, если бы не наша спутница, швейцарка, давняя его поклонница. И только когда поздоровались, обнаружилась его особенность: он улыбался иначе, чем большинство из нас. Про таких говорят: не от мира сего. Блаженный. Или – художник.
… Мир узнал о существовании этого феномена – гаитянского искусства – недавно, в сороковых годах, и началось такое открытие с работ Гектора Гипполита. Известность пришла к нему нежданно и мгновенно: картины враз расхватали по частным коллекциям, пошли выставки, но только прижизненный этот успех недолго длился: Гектор Гипполит умер на пороге славы в 1948 году.
Тут как бы некий рок в Гаити присутствует: едва артист прорывается на большую арену, с ним непременно что-то случается. Недавно – смерть восходящей звезды, Стивенсона Маглора. Его убили. Соседи. И – с концами. Все были в курсе, но никто наказания не понес. Полицейская служба, как и многое в этой стране, лишь фикция. Цена жизни – копейка. И градации отсутствуют, к о г о вдруг не стало. Ну подумаешь художник! Да на Гаити чуть ли не каждый второй рисует.
И правда. Страна, где, в особенности после эмбарго, практически все импортируется (за исключением разве что пива «Престиж» да рома «Барбанкур») в изобилии лишь предметы искусства: картины, скульптура, из камня, дерева, металла, художественные промыслы. Вот это – на каждом углу.
Поначалу шалеешь. Я по приезде хотела было скупить все у первого же уличного торговца, если бы не препятствие в лице мужа, после бесполезных увещеваний отрезавшего: денег – не дам!
Грубо. Но, как оказалось, справедливо. Потому что вскоре обнаружились галереи, и тут началась совсем уже другая стадия. Но тоже, выяснилось, не последняя.
Когда галерея напоминает кондитерскую, где хочется всего – на этом этапе клиент обречен, хозяин просто-таки обязан его облапошить, что он и делает, с сознанием как бы даже долга. Обманутые, отрезвевшие, униженные собственной доверчивостью, но зато закалившиеся и при всем при том сохранившие свою страсть, – такие являются в те же галереи вновь, но в иной ипостаси. Не отвлекаясь на возникающие соблазны, для чего лучше вообще не глядеть по сторонам, идя прямо к цели, давно (чем дольше, тем лучше) запримеченной, облюбованной. Но обязательно с выражением скуки, равнодушия.
(Признаюсь, мне это ни разу не удалось.) Таков ритуал. Хозяин тоже интереса особого не проявляет. А что вы думали, это вам не магазин готового платья!
Затем начинается игра, и хотя результат известен, покобениться обеим сторонам тоже по ритуалу положено. Но так, чтобы еще и уважение друг к другу выказать. Хозяин, чуть уступая, одобряет – но сдержанно! – вкус покупателя.
Покупатель в свою очередь намекает – но очень тонко – что именно этой галерее отдает предпочтение. Расстаются как близкие друзья, единомышленники.
Только при соблюдении всех этих нюансов можно почувствовать удовлетворение. Теперь картина ваша, и во сколько она обошлась значения уже не имеет.
Зато у каждой остается своя история. Когда проезжаешь мимо галерей «Мопу», «Монин», «Бурбон-Лали», «Надер», «Исса», представляются лица их владельцев (кстати, все они по происхождению иностранцы, на Гаити осели, так сказать, из любви) и наши взаимоотношения. Они развиваются, не только когда приобретаешь что-либо. Можно просто зайти посмотреть. Картины, если и товар, то живой, то есть видоизменяющийся, потому что ты сам раз от разу по-разному их видишь.
Полгода прошло с той поры как я кидалась к уличным торговцам, восхищаясь сочными декоративными холстами, что мне мнились прямо-таки шедеврами. Завораживала и дешевизна. В Европе разве что постеры столько стоили. Но эйфория миновала. Хотя в Гаити и в самом деле чуть ли не каждый второй рисует, настоящих художников немного. Иначе и не может быть. Но нет сомнений, что гаитяне – народ с бесспорным артистическим чутьем, ярким живописным даром. И не только наивностью, первозданностью гаитянская живопись пленяет. Тут встречаются авторы столь изысканно-прихотливые, что и не верится, что все они – самоучки.
Впрочем, не совсем так. Они учатся – друг у друга, а что вот самородки
– это да. Но, например, живопись Теара или Датортю авангардна настолько, что гаитянский корень в ней уже трудно узреть. Хотя у таких выдающихся мастеров, как Сежурне, Гургю, при всей их утонченности, безудержности воображения, все-таки природное, национальное всегда проступает.
Еще тут есть направление, так сказать, историческое. В этой манере работали Андре Пьер, Вальсан, братья Блез. Излюбленные сюжеты – герои-освободители, генералы Десалин, Петион, Лювертюр, Кристоф, объявивший потом себя императором, по той же схеме, что и Бонапарт, которому гаитянские вожди старательно подражали, начиная свою деятельность с освободительства, а заканчивая диктатурой. Кстати, Французская республика революцию на Гаити поддержала, одобрила, что восставшие рабы жгли поместья проклятых угнетателей, тоже, между прочим, французов по происхождению. Уж пролилось кровушки! В уцелевшие же поместья победители, как водится, заселились, с поугасшим уже революционным пылом.
Таковы факты. Но чистая прелесть, когда на картинах Блеза – в синих мундирах с эполетами, в треуголках, на лошадях гарцуют, или в салонах, на европейский манер обставленных, беседуют, дамы в кринолинах жеманятся, а физиономии африканские. Уже одно это очаровывает: эдакий сдвиг, сшибка, прямо-таки сюр, а на самом деле самая что ни есть реальность. Так оно и было! А кажется стилизацией, буффонадой. Смесью «французского с нижегородским», очень, впрочем, жизненной, смачной.
Наивное, но и ведьмовское что-то. Сродни Михаилу Шемякину, серии его петербургских карнавалов петровской эпохи, и по тщательности, выписанности интерьеров, подчеркнутой сценичности ограниченного как бы рампой пространства напоминает эскизы к театральным постановкам мирискусников. А вот уже самого Блеза особенность – золотистый колорит, замечательно гармонирующий с темнокожими лицами.
На современных гаитянских купюрах, называемых гурдами, изображены те же доблестные генералы, что и у Блеза, в эполетах, высоких с шитьем воротниках и с негроидными чертами лица.
Кстати, о богатом соседе. Судя по книге Селдена Родмана, американского критика и поэта, вышедшей недавно в Нью-Йорке вторым изданием, наиболее ценные образцы гаитянского искусства принадлежат коллекционерам из США. И когда, книгу листая, видишь даты этих приобретений, слюна закипает: значит прелесть такая была доступна еще совсем недавно, в 70-80-ых. Изучая каталоги, скажем, собраний Тиссенов в Лугано, подобных эмоций не испытываешь. К владельцам Лукаса Кранаха, Гольбейна зависти не возникает, не так ли?
Многие западные интеллектуалы, включая Андре Мальро, посетившего Гаити в 1975 году, удивлялись: как, почему на этом именно карибском острове (к тому же только в части, где расположена Гаити) полуграмотные крестьяне вдруг начали писать так, что профессионалы от восторга задохнулись? Откуда что взялось? Ведь какие на Гаити традиции? Свезли сюда рабов, держали в скотском состоянии, в итоге рабы восстали. Было это почти двести лет назад. Но и освободившись, Гаити ни богатой, ни просвещенной не сделалась. Грабили, помыкали уже, правда, не белые, а свои. Результат: из всех стран карибского бассейна у Гаити самое плачевное положение. Так откуда же? Чтобы в середине XX века открылся внезапно столь причудливый мир, такие образы фантастические, не имеющие аналогов, должны же быть какие-то предпосылки. Но и прошлое ничего не подсказывало. Отнюдь не Индия, не Китай, где понятно с каких глубин что всплывает. Тут же вроде как на ровном месте, прежде совсем не обжитом. И что, выходит, чудо произошло? Наверно. А почему нет?
Бывает, что дикарские поделки оттого только, что они сделаны вручную, распаляют сердце туриста, одуревшего от ширпотреба. Хороша и ракушка с отбитыми краями, потому что достали ее со дна. Но это далеко от искусства. В Гаити же не поделки – искусство царствует. И, что поразительно, на фоне общего невежества, нищеты. Хотя, кто его знает, может так как раз и бывает.
По-ахматовски: из сора стихи растут…
Гаитянская живопись на сегодняшний день включает в себя и наив и модерн. В сущности, они соседствуют, но и очень разнятся. Одно дело, когда жирафам автор придал ослиное обличье (поскольку жирафов в Гаити не водится, а ослов пруд пруди); или когда в жанровой сцене петушиных боев, петухи, по-боксерски дерущиеся, изображены в рост человека – тут сама казусность умиляет. Ну до того свежо! Ах, тянет в «пампасы» жителя большого города! Но совсем– совсем другое, когда встанешь у картины Тига или Проспера Пьера-Луи, в очередной раз дивясь, какое же тут разнообразие приемов, с какой виртуозностью они выказаны. Холст кажется осязаемым, иной раз кружевным, иной раз затканным, как гобелен, плотно. А что за краски! Какая отвага в их сопряженности. Желтый светится даже в темноте, лиловый с ним рядом бездонен, А что там изображено? Это приходит на ум в последнюю очередь. Лично мне.
Правда теперь, какое-то время в Гаити прожив, я работы этих художников воспринимаю уже иначе, чем раньше.
Да, с одной стороны в живописи прежде всего ценна именно живопись, что равно справедливо и для музыки, и для литературы. «Страсти по Матвею» Баха, конечно, прежде всего гениальная музыка. Но еще и История Христа. И только понимая про что там речь, можно осознать в полной мере, что произведение это божественно. Бах, как известно, был религиозен, и потому е м у так вот глубинно, целомудренно, как избранному свыше, открылся евангелический текст.
Да, надо признать, что есть в мире нечто, что без религиозной интуиции неосуществимо. Как писал в своих трудах протоиерей Александр Мень, чем больше развит у человека интеллект, тем явственнее открывается ему мистическое, неподвластное анализу. И Бетховен, и Пушкин верили. Без веры нельзя быть творцом.
Когда в галерее мадам Бурбон-Лали я впервые увидела работы одного из лидеров группы «Сан Солей» (святое солнце), Экзиля, меня притянули – именно так! – его клубящиеся, растекающиеся, подвижные как ртуть лики. Казалось, в облаках, космосе они зародились и взирают сверху на нас, на землю. Или это души умерших, отлетающие с последним «прости». А может быть – менады, порождение колдовства? Словом, загадочно и прекрасно. И каждый штрих, при всей затейливости, снайперски точен. В целом впечатление создается завораживающей переменчивости, как в калейдоскопе. Манера очень характерная, но при едином общем зерне открываются возможности бесчисленных вариаций, версий, трактовок, как для автора, так и для зрителя.
Картины Экзиля я восприняла тогда как чистый модерн, выплеск ничем несдерживаемого, буйно-изысканного воображения артиста. Но спустя недолго оказалась в Баптисткой Миссии в Кенскоффе и зашла в тамошний музей, умещающийся в двух комнатках, где была витрина, с выставленными в ней культовыми предметами вудизма. Как указывалось рядом в табличке, своими ведьминскими промыслами вудисты навлекли на Гаити бесчисленные беды, болезни, нищету. Оценка для вудизма довольно-таки лестная, коли он признается христианами такой грозной силой.
Так вот, там в витрине была скамеечка, расписанная точь-в-точь такими же растекающимися как ртутные капли ликами, что и работы Экзиля. И тот же был точечный узор и мелко-мелко заштрихованные извилистые, диковинного очертаний фигуры. Правда, в тех культовых предметах отсутствовала пульсация, исходящая от полотен художника. То, что у Экзиля сверкало, искрилось тут, было как бы пылью припорошено. Но связь одного с другим была очевидной.
Содержательность картин группы «Сан-Солей» вудистскими символами не исчерпывалось, но безусловно ими направлялась.
Словом, то, что казалось артистическими фантазиями, было, как выяснилось, проникнуто сакральным смыслом.
Так что же такое вудизм и откуда он – религия, суеверие? – взялся?
Вудизм был вывезен черными рабами со своей африканской родины, в основном Гвинеи и Бенина. Прибывшие в Гаити в цепях, униженные, бесправные, люди эти из поколения в поколение передавали единственное, что нельзя было у них отнять – то, во что они верили.
Будь господа-угнетатели не так невежественны, ослабь они на рабских выях удавку, глядишь, и изжил бы себя вудизм. Но 6елые господа в темноте своей – в ту эпоху – прислуге черной равнялись. Вот и здравствует вудизм до сих пор.
Когда-то рабам удавалось ощутить себя свободными только впав в транс.
Обстоятельства изменились, но навык остался.
В шестом-восьмом веке до Р.Х. нечто сходное происходило в Элладе, когда греки, казалось бы, стремившиеся к гармонии во всем, впали в дионистический культ. Доводили себя до исступления плясками, одурманивались конопляным дымком. И оргии их тоже воспринимались как служение, приобщение к божественному. Так позднее было в России, в секте хлыстов. А совсем– совсем после – правда, слабым, выхолощенным отголоском – возвернулось в нынешних дискотеках, где в красноватом мерцании софитов молодые притворяются бесноватыми, но это в основном уже спорт, до священного шабаша не тянет. Так что, выходит, только вудизм теперь сохранил древние традиции.
В настоящий момент все практически население Гаити крещено в христианскую веру, исправно посещает церкви, где на воскресных проповедях, не протолкнуться. Но они же, эти самые дисциплинированные христиане, от вудизма тоже не отреклись, продолжают его исповедовать, собираться на ритуальных церемониях, впадая в священный транс, в котором что кто не выкинет, хоть голову живому петуху откусит, – все свято, высшим смыслом осенено.
Двоеверие тоже не новость. Оно встречалось и в глубокой древности, к примеру, у израильтян, когда при совместном существовании с ханаанеями среди народа Ягве, Бога Единого, стало распространятся язычество. Хотя двоеверие, по словам Александра Меня, свойственно народам низкой культуры, воспринявшим высокую религию.
В Гаити вудизму, периодами, то покровительствовали, то яростно с ним боролись. Генералы Лювертюр, Петион, Десалин, не только переняли пленившую их французскую моду – им хотелось показать себя людьми просвещенными, идущими вровень с веком, и они крепко взялись за вудизм, чтобы начисто искоренить его в своей стране. Но, как это и бывает, вудизм лишь в подполье ушел, обретя еще мощное очарование запретности. А потом уж и покровителей обрел. При Дювалье вудизм уже чуть ли не с лояльностью к режиму отожествлялся, и кто рвения на церемониях не проявлял, оказывался под подозрением. Но даже такое насильное внедрение не погубило, не подорвало вудизм. Выходит, действительно сила?
Теперь вудизм признан в Гаити официально. Первое ноября объявлено нерабочим днем: по вудистскому календарю это едва ли не самый главный праздник, когда чествуют мертвых. Культ смерти – одна их основ вудизма, и в вудистских «святцах» его олицетворяет Барон Суббота, персонаж внешне весьма зловещий, в цилиндре на голом черепе, или же, в период Папы Дока, изображаемый в темных очках, по примеру тонтон-макутов, опричников диктатора Дювалье.
Считается, что «зомби» именно на Гаити возникли, и что и поныне вудистами практикуется воскрешение мертвых. Гаитяне пуще всего боятся умереть несовсем, тогда, умеючи, можно завладеть их волей, и они сделаются слепым оружием в чужих. руках. Но кто умер всерьез, тому – почет, уважение.
Покойника помещают в домик-склеп, богато лепниной украшенный, отштукатуренный либо в розовом, либо в голубом тоне. Такие веселенькие поселения мертвых вплотную подступают к дороге, соседствуя с лачугами живых и выглядят ну куда солидней, основательней.
В праздник же Первого Ноября на гаитянских кладбищах до того многолюдно, шумно, что, как говорится, и мертвый проснется. Там-тамы чуть не лопаются от оглушительной дроби, в монотонности которой кайф, верно, и ловят. Пляска длится часами и тоже разнообразием не отличается, но задача – довести себя до такого предела, когда уже впадаешь в транс. Периодически присутствующие себя «подогревают». Чаще всего используется кларет, но годится и ром. Но все это только – преддверие. А вот чего именно, рая или ада, это уж трудно определить. Потому что в вудизме и рай, и ад в христианском понимании отсутствуют, а существует нечто иное, целостное, где парит, несется в воздушных потоках душа, не ведая ни добра, ни зла. Из чего следует, что она безгрешна. А коли нет понятия греха, никто, значит, ни в чем не виноват. И каяться не надо. То есть, простить можно себе все.
Оригинально, правда? 06 этом надо бы отдельно, но не могу не сказать, что в данном аспекте вудизм весьма повлиял на менталитет гаитянской нации. И отнюдь не в лучшую сторону.
Теперь, когда вудизм не преследуется, ритуальные церемонии стали уже и бизнесом, вошли в индустрию туризма. Тому, кто покупает тур, скажем, в «Клуб Мед», в Гаити выдержанный в обычном международном стандарте, помимо, например, игры в теннис, в гольф, бесплатной выпивки и прочего, еще и водистские ужасти предложат, с приворотными зелиями, в духе мандельштамовского супа-варева «из ребячьих пупков». Можете считать, что приобщились к вудизму.
Ну а если кто захочет еще основательнее подковаться, материалы имеются.
Книга, написанная Альфредом Метро, может быть самая тщательная, основательная попытка проникнуть в вудистские дебри. Уж так все там расписано, и что какой символ обозначает, и все ритуальные церемонии препарированы, разложены как в анатомическом театре. Вот только духа нет, колдовства, волшебства. Того нет, почему в это верят.
Наверно такая задача исследователями и не ставится. Ее берут на себя артисты, художники. Вот кто настоящие апологеты веры. В дух, в личность, в себя самого? Но уж тут самая что ни наесть мистика. Откуда он, этот дар берется? Гаитянская живопись – чудо покруче вудизма. Тига, Проспер, Сежурне
– вот чьи образы на гаитянских купюрах следовало бы изображать, а не генеральские. Но это ж сколько раз нужно помереть, чтобы соотечественники тебя признали?
Впрочем, в Гаити на рынке картин смерть художника отражается мгновенно: конъюнктура изменяется, можно сказать, еще до похорон, цены на работы умершего вздергиваются в два-три раза. Да что там, в десятки раз! Недавно вот в частном доме продавалась картина Сежурне – 30 тысяч американских долларов. И еще считалась, что это скромно. Работы Стивенсона Маглора, который вкалывал как конвейер (кстати, потрясающая продуктивность – тоже особенность художников-гаитянцев, знающих будто какой им отпущен короткий земной срок) недавно еще пачками, без подрамников лежали на полу в галереях, и вдруг в рамы дорогие оказались окаймлены, и цены выставлены – ну те самые, что ему и положены. Не по гаитянским уже меркам – по мировым. Причина тут не в признании: что талантлив – слепому было ясно. Но требовалось еще и помереть. Всего-то.
А пока живут – работают как заведенные, что отмечается и в популярных книжных сериях о разных странах: гаитянские художники, там говорится, работают «фул тайм». Мне довелось быть тому свидетелем. Видела еще не просохшие картины Проспера, – в книге Родмана он назван доминантой группы Сан-Солей, а в книге Юрбона «Тайны водизма», его работы даны как иллюстрации к этим тайнам, – что называется, с пылу – с жару, и этой свежей продукцией все стены ангара в Кенскоффе были завешены. Какую же надо иметь просто даже физическую выносливость, чтобы так вкалывать. Что же до остального – тут явно не обошлось без колдовства. Такая мощь воображения, бесконечное разнообразие деталей, любовно, с явным наслаждением выписанных – да что по сравнению с этим все вудистские заклинания! Хотя если Просперу они помогают
– пусть. Полотна его и вправду дышат, несут в себе заряд. Мироздание, наверное, он ощущает и как реальнейшую в каждой своей клеточке плоть, и как мистерию, завихрение духа. Словом, настоящий артист, в котором и божественное присутствует и дьявольское, чертовское.
Снимая со стены ту работу, что мы выбрали, Проспер, обернувшись, сказал: холст вправду хороший, добротный. И улыбнулся. Если бы не эта улыбка, не выражение глаз, совершенно бесхитростное, мы бы не поняли, что он имеет виду именно холст – как холст! Как материал, орудие производства. А что на холсте? – да так, пустяки… Из ряда тех «безделиц», что пушкинский Моцарт между делом сочинил и показал Сальери.
Когда этот материал готовился к печати, пришло известие о смерти Проспера Пьера-Луи.
1997 г.
