Текст книги "Мой личный доктор"
Автор книги: Надежда Мельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Смотрю на него исподлобья. Тоже мне остряк в белом халате.
– Вы же неглупый человек, Константин Леонидович, и прекрасно понимаете, что девушка просто оговорилась и округлила. Некрасиво так спрыгивать. Кабинет был. Мальчик есть. Чем чёрт не шутит? Вдруг ребёнок и вправду ваш?
Смотрю на него в упор. Не дышу. Ткаченко та ещё скотина, но сердце само по себе начинает искриться. Как же я хочу, чтобы он рассмеялся и сказал, что они с Майкой семечки грызли на подоконнике в папином кабинете, а не трахались на кожаном диване.
Скажи, скажи, скажи, что ничего не было… Не знаю, на фиг мне это. Я его, возможно, в последний раз в жизни вижу, но мне это необходимо.
– Без теста ДНК я даже обсуждать это не буду.
Твою мать! Значит, всё-таки было у них. И Костик, скорей всего, его сын. Не врёт Майка, хоть и чокнулась от любви. Прискорбно это слышать. Отворачиваюсь. Почему-то смотрю на Наталью Викторовну, сидящую в кресле. Мы с мамой переглядываемся, она, как и я, разочарованно поджимает губы.
– Пошли к Разумовскому. – Хватаюсь двумя пальцами за подругу. – Надо тебя спасать, вдруг перелом.
В этот раз Майка слушается, она будто потухла, расклеившись окончательно.
Плачет, но двигается. Не знаю, чего она от него ждала, но сейчас явно в состоянии шока и делает, что скажу.
– На кандидатскую ума хватило, а резинку натянуть не догадался, – комментирую сложившуюся ситуацию.
– Я уже говорил, что, кажется, в тот день был пьян.
– Гордиться алкоголизмом тоже, знаете ли, такое себе, доктор Ткаченко. Потому что, если анализировать ситуацию дальше, получается, что вы были бухим у начальника в кабинете.
Мама остаётся ждать нас, сидя в своем кресле. Майка, хныча то ли от физической, то ли от сердечной боли, послушно плетётся за мной. Я командую. Наш травматолог всея Руси в округе Санта-Барбара зачем-то ненавязчиво оправдывается:
– Насколько я помню, это был День медицинского работника. И моя смена давно закончилась.
Как будто ему очень важно доказать мне, что он не идиот. Поздно доказывать, я уже и так это знаю.
– Да мне неинтересно, Константин Леонидович. Хоть в операционной закидывайтесь. Мне-то какое дело? – продолжаю беседу, не оборачиваясь.
– А вы у нас, Ульяна Сергеевна, святая? – летит мне в спину.
– Ну в кабинете директора портки никогда не теряла.
– Правильная, суровая и непробиваемая женщина. И что только Шурик в вас нашёл?
Ничего не отвечаю и всё равно не оборачиваюсь. Веду потерянную и совершенно несчастную подругу к врачу.
– Садись сюда. – Опускаю дрожащую Майку на пластиковое сиденье. – Скажите, пожалуйста, кто к доктору Разумовскому крайний?
Отвечает старушка, сообщаю, что мы будем за ней. Кажется, Константина Леонидовича очень раздражает, когда кто-то не хочет у него лечиться. Надо умолять себя принять, тогда он на коне и прям павлин с редким танцем в брачный период. Но мы посмели обойтись без него.
Ткаченко зачем-то подходит и становится прямо перед нами. Несчастная Майка дрожит. Обнимаю её гипсом.
Чтобы я когда-нибудь в кого-нибудь влюбилась… Ну его на фиг! Лучше отксерокопировать двадцать методических пособий на нашем недоделанном рабочем ксероксе. Да что двадцать, все двести!
– Решили сами прорываться?
Вздыхаю. Поднимаю на него глаза.
– Вы бы лучше кровь пошли в пробирку собирать. Радоваться надо, доктор Ткаченко, сын у вас. Могу надуть для вас голубые шарики.
Он вздыхает, зарывается пятернёй в волосы и смотрит на меня так, будто во всём виновата именно я. Вообще не понимаю, чего он ко мне прицепился? Сижу, никого не трогаю, подругу спасаю от очередной глупости. Через мгновение он мечется в кабинет Разумовского, оттуда сразу же выглядывает медсестра. Называет Майкину фамилию, зазывая нас. Очередь возмущена! Не обращаю внимания и заталкиваю подругу внутрь. Слава богу, она не убегает из кабинета и остаётся на осмотр. Видимо, ей стало невыносимо больно.
Я же прохожу мимо Ткаченко и, даже не глянув в его сторону, решаю пойти к маме. Нам надо ехать домой. Планирую вызвать такси и довезти её на кресле до машины, потом как-то усадить внутрь, дальше дотащить до нужного этажа. И всё это двумя пальцами.
Задача не из лёгких.
– Почему она молчала семь лет? – возникает из ниоткуда доктор Зло и, поравнявшись со мной, начинает никому на фиг не упавший разговор по душам.
– Я не знаю.
– Странно это как-то. Отчего не пришла ко мне сразу?
– Я в ваши любовные перипетии, Константинович Леонидович, желания лезть не испытываю. У неё и спрашивайте.
Он хрипит.
– Можете хоть раз поговорить нормально?
– А почему вы считаете, что я с вами ненормально разговариваю, Константин Леонидович? – Поворачиваюсь и тут же ловлю на себе прямой, как угол в девяносто градусов, взгляд.
– Ну какие к чёрту любовные перипетии, Ульяна Сергеевна? У нас практически ничего не было.
– Было или не было, но результат налицо. Уже сто сорок сантиметров и тридцать килограмм.
– Хватит! Совсем не обязательно, что этот мальчик – мой сын.
– Боитесь? – И снова переплетаемся взглядами.
Из-за высокого роста ему приходится чуть наклоняться, чтобы заглядывать мне в лицо.
– Чушь не несите, Ульяна Сергеевна. Если пацан мой, я скрываться не стану.
Усмехаюсь.
– Какая интересная, однако, штука жизнь: одно неловкое движение – и ты отец.
Возле маминого кресла возникает заминка. Я пытаюсь и так и эдак. Но, учитывая гипс и два рабочих пальца, я могу лишь толкать коляску ногой или задом. Доктор Ткаченко понимает, что мы с ней сами не справимся. По крайней мере, добраться до дома будет сложно, поэтому он вызывается нам помочь. У него ведь закончилась смена.
Я этого не хочу.
– Ждите тут, я сейчас переоденусь и помогу вам.
– Спасибо, Константин Леонидович, мы как-нибудь сами, – объявляю ему вслед.
Но он не реагирует. Надеюсь, Майка просто поедет домой и не наделает глупостей, так-то у неё две ноги и рука в запасе. Нам же нужна помощь, поэтому я, изловчившись, звоню Шурику. Он живёт недалеко отсюда. На работу ему долго, а здесь пять минут пешком. Вот он и поможет нам с мамой.
Кстати о Наталье Викторовне, как только Константин Леонидович возвращается в свой кабинет, она хватает меня за руку.
– Уля! Хватит! Прекрати огрызаться! Ничего ещё не упущено. У нас есть шанс! Посмотри, как он распереживался, что ты про него плохо подумаешь.
– О боже, мама, какой шанс? Естественно, он разволновался, я единственная женщина младше сорока в этом коридоре, кому он ещё не делал детей, – тяжело дышу, пытаюсь двигать её коляску. – Полное разочарование! Это же надо, заделал и забыл, как звать. Ребёнок семь лет рос без отца!
– Глупости какие-то несёшь. Может, Майка придумала. Ну было у них, и что? Ты так-то тоже не девственница, – попрекает меня мама моими двумя половыми партнерами. – Мало ли у кого, чего и с кем было?! Пока теста ДНК нет, мы не будем называть Костю отцом её сына. А то, может, у Майки кто последний, тот и папа.
– Так, всё, я готов. – Вылетает из кабинета Ткаченко.
Одетый во всё тёмное и облегающее, он опять выглядит лучше всех встреченных мною за тридцать пять лет мужчин.
– Спасибо, доктор, но всё-таки не стоит. У вас, Константин Леонидович, наверняка полно послебольничных дел. Собака опять же невыгулянная.
Перед глазами тут же встаёт девушка-собачница.
Мама таращится и беззвучно рыкает. Машет кулаком, когда он, отвернувшись, расписывается в журнале, сдаёт ключи. Медсестра просит его разобраться с картами и, пока он теряет время, в травматологию, запыхавшись, влетает мой верный Шурик.
Слава богу! Кидаюсь ему на шею. Как могу обнимаю гипсом. Сама не знаю, что творю. Он в шоке. Но мне так надо. Понятия не имею зачем. Просто надо, и всё.
– Помоги нам с мамой, пожалуйста.
Мама продолжает таращиться, мол: «Какой на фиг Шурик? Ты вообще, что ли? Как ты могла? Нам нужен настоящий мужик, а не дешёвенький суррогат!»
– Да-да, конечно. Я так рад, что вы меня позвали, Ульяна Сергеевна. Ну не в смысле, что я радуюсь, что ваша мама повредила ногу. Имею ввиду: я счастлив, что вам понадобился. – Прыгает он вокруг коляски, как юный козлик, не зная, с какой стороны к ней подступиться.
Мама ставит локоть на ручку инвалидного кресла и с негодованием вздыхает. Недовольно подпирает щёку. Шурик, резко её развернув, быстро катит к выходу, неловко суетится. Извиняется за неаккуратность. Жутко воняет туалетной водой, явно вылил на себя полфлакона.
Мама, не удостоив его даже словом, лишь поднимает руку, мол: «Да ладно».
Больничные двери разъезжаются, а я оборачиваюсь.
Ткаченко всё так же стоит у регистратуры. Замер, не двигается с места. Больше на своей помощи не настаивает. Его лицо – ещё одна мамина простынь, на этот раз серенькая, цвета бледной поганки.
Глава 19
Со мной происходят какие-то странности. Три травмы назад я была серьёзным, адекватным и, самое главное, взрослым человеком. А теперь я, как трёхлетняя хулиганка в песочнице, радуюсь, что насолила доктору. Да, бабник! Да, нравится всем женщинам на свете! Да, пытался и меня соблазнить, но плохого-то ничего не сделал. Маме вон помог. А то, что Майка, возможно, ребёнка понесла, так это когда было? Я семь лет назад случайно нашему соседу Родиону Палычу в лифчике дверь открыла. Тоже особо нечем гордиться. Мало ли как события складывались? Может, Майка сама на него напрыгнула. Ох, аж неймётся мне от переживаний. Теперь я жалею, что отказалась от его помощи. Совесть мучит. Сердце ноет, и колет в груди.
Всей честной компанией мы усаживаемся в такси. Мама с Шуриком сзади, я впереди с водителем.
– Александр, я очень благодарна вам за помощь…
Оборачиваюсь, в ужасе машу рукой с гипсом. Все в школе зовут оркестровика Шуриком, но не в лицо же. Как-то неудобно. Это же, по сути, кличка.
– Пс-с, мама! Николай Иванович.
– Ты же сама говорила, что он Шурик. Поэтому я решила, что он Александр.
Учитель смотрит то на меня, то на маму, поправляет в недоумении очки. Хороший же парень, а попал в жернова моих медицинских страстей.
Мы с мамой наискосок, она сидит за водителем. Я, стараясь не слишком выставляться из-за кресла, таращусь на неё, пучу глаза. Надо было Шурика вперёд, а мне сесть назад. Как-то всё вышло неправильно.
– Николай Иванович. – Мама чуть вскидывает подбородок, вытягивая ногу. Знаю эту её коронную позу – настроение у Натальи Викторовны так себе. – Мы вам очень благодарны, но вы должны понять, что только что стали предметом мести. Моя дочь очень некрасиво с вами поступила. На самом деле ей нравится другой, очень уважаемый человек – доктор. Но, так как столкнулась с подобной конкуренцией впервые, она страдает по этому поводу тревожным расстройством, вот и позвала вас. А так-то вам не на что надеяться, она не разделит с вами кров и постель.
– Мама! – Округлив глаза до размера блюдец того самого парадного сервиза, из которого мы поили чаем Ткаченко, я снова выглядываю из-за кресла и кручу двумя здоровыми пальцами у виска.
Таксист ржёт. Шурик в ужасе.
– Я не хочу, чтобы вы строили воздушные замки насчёт моей дочери. Понимаете, она сопротивляется обоюдной страсти. Но я знаю её целых тридцать пять лет и могу с уверенностью сказать, что доктор её зацепил, именно поэтому она ведёт себя как ребёнок.
– Да мама, елки-моталки! Хватит уже! Он же работает в моей школе! Я же его начальник. Что тебе вколол этот доктор Ткаченко?
– Обезболивающее, – пожимает плечами мама, не в силах простить мне того, что я послала её любимца, выбрав истинного, верного, добродушного поклонника.
Неожиданно меня кидает вперёд. В грудь впивается ремень безопасности. Перед машиной возникает Майка. Она довольно резво оббегает автомобиль, открывает дверь и заглядывает внутрь. Осмотрев всех, кто в салоне, как будто успокаивается.
– Фу-ух. После приёма у Разумовского не нашла Ткаченко в его кабинете и подумала, что Костя с вами.
– С нами бог. – Взглянув в приложение на имя везущего нас таксиста, добавляю, улыбнувшись: – И Прохор.
Таксист снова веселится и кивает мне.
Первый шок, видимо, прошёл и подруга залезает в такси. Хотя её никто не звал, я рада, что она больше не плачет от боли. В итоге Шурик оказывается посередине, зажатым между мамой и Майкой.
– Майя, я не твоя мама, но старше и мудрее, и ответственно заявляю: ты должна взять себя в руки.
– Наталья Викторовна пошла вразнос, – комментирую я фразу матери, которая и раньше Майку недолюбливала. А теперь, когда решила заиметь внуков от Ткаченко, увидела в ней прямого конкурента. – Я предлагаю всем успокоиться.
– А я прошу проявить уважение к моей личной жизни! – Здоровой рукой поправляет подол платья Майка.
– Какая личная жизнь, Майя? – Выглядывает из-за Шурика мама. – Очевидно же, что доктору ты безразлична, вот и не надо ему навязывать чужого малыша! Это гнусно!
– Мама! – охаю. – Базар-вокзал! Бедный Ткаченко там весь, поди, изыкался.
– Вы, пожалуйста, так не говорите, Наталья Викторовна. Вы ничего не знаете, – грустным голосом.
– Может, я ничего не знаю, но я всё вижу.
– Ваша дочь поклялась, что к Косте не подойдёт. Поэтому остаюсь только я.
– Точно. Только ты и остаешься, – прыскаю со смеху, снова высовываюсь из-за кресла, на этот раз сильнее, ведь Майка сидит прямо за мной. – Кроме Леночки, Ирочки, собачницы и медсестры Александры.
– Тише можно? Я вообще-то пытаюсь вести машину, – перебивает Прохор и, покачав головой, смеётся.
– А вы на наш цирк шапито не обращайте внимания, Прохор. У вас тут сплошная творческая интеллигенция едет. Музыканты, учителя живописи и рисунка.
Мама недовольно куксится. И тут в разговор вступает Шурик.
– Скажите, пожалуйста, Ульяна Сергеевна: то, что сказала ваша мама, – правда? – интересуется совершенно убитым голосом.
Смотрю на маму, та гордо отворачивается к окну, никак не простит мне, что я пресекла всякие попытки Ткаченко вручить мне царственное семечко.
– Что именно правда, Николай Иванович?
– Что вам нравится этот доктор!
Оборачиваюсь, глядя на подругу. Майка открывает рот, при этом её физиономия становится серо-буро-малиновой.
– Ульяна! Ты же поклялась! Как ты могла? Ты предатель! Ты врунья! Ты падшая! – визжит Майка.
Ну всё, теперь она плеснёт мне в лицо кислотой на большой перемене. Однако визжит не только Майка, в этом любовном двенадцатиугольнике никак не успокоится Николай, повелитель гобоев и бубнов.
– Я, кажется, понял, вы всё специально устроили! Вы же завуч. У вас очень сильно развита способность организовывать и контролировать.
– Ой, Николай Иванович, давайте как-нибудь обойдёмся без ваших этих домыслов.
Но он меня игнорирует:
– Вы, Ульяна Сергеевна, специально проехали маме по ноге телегой в супермаркете, вы нарочно подвернули ногу на линейке, вы специально сломали себе руку, чтобы встретиться с этим похабным доктором!
Откидываюсь на кресло и последними пальцами бью себя по лбу. Прохор ничего не понимает, но смеётся громче, чем трещит этот табор.
– Так, так, так! Тормозим, товарищи! Что-то вас понесло. Вы, Иванович, сейчас неправы.
Подруга хнычет, шмыгая носом, очевидно поверив оркестровику.
– На меня говорила, Ульяна, что у меня болезни, а сама! Ты что натворила? С ума сойти! Ты маму повредила, чтобы к красавцу Ткаченко пойти?!
Они меня все уже откровенно бесят.
– Да! Да, Майка, ты права и Хиросима с Нагасаки – это тоже я! – Дальше обращаюсь к водителю: – Прохор, я вас очень прошу остановить вот там. Я с этими людьми в машине больше ехать не хочу.
– Я тоже, пожалуй, выйду, – быкует Шурик-Николай.
– Ну уж нет, Николай Иванович, мы без вас не справимся. Как мы доберёмся до нужного этажа?
– Позовёте доктора!
– Доктора мы уже прошляпили.
– Правильно, Николай Иванович, вам нужно на воздух, а то мы тут набились как селедки в бочке, а у вас, похоже, в душных посещениях синдром Шерлока проявляется.
Николай поднимается с кресла прямо на ходу, ударяясь башкой о крышу авто.
– Уля шутит, – пресекает мама его попытку выпрыгнуть во время движения.
– Уля не шутит! Уля размышляет, кого из вас троих отправить к психиатру первым.
– Я разочарован! – Поправляет свои окуляры Шурик. – Я даже представить не мог, что вы, Ульяна Сергеевна, такая хитрая, циничная, изворотливая женщина. Вы пользуетесь людьми для своих целей.
Не, ну это уже обидно.
– Вы, я так понимаю, премию в этом году уже не хотите, Николай Иванович?
– А вы мне, Ульяна Сергеевна, не угрожайте. Я имею право быть разочарованным.
Мама в это время роется в сумке. Охает, ахает.
– Доченька, я забыла в травматологии паспорт! Мне сказали забрать в регистратуре. Но меня так впечатлила твоя подруга, что я совсем запамятовала.
– Только этого ещё не хватало. Прохор, разворачивайте наш дилижанс. Я вас умоляю. Мы должны вернуть паспорт. Давайте, мы вызываем такси по приложению в обратную сторону.
Лихорадочно соображаю, как провернуть эту операцию с наименьшими потерями личного состава. Если мне не отдадут документ, то придётся тащить маму обратно в травматологию. А она уже расстроила Шурика, и он помогать откажется. Остаётся только Прохор. Майка плачет, не понимая, что мы снова у больницы. Как же всё сложно.
Выхожу из машины, перебегаю дорогу, благо нога уже полностью прошла, остался только гипс и повязка на пальцах.
И где-то на пешеходном переходе, возле стоянки служебных автомобилей замечаю чёрную иномарку. Внутри мужчина и женщина, никуда не едут, сидят. Двигая руками и губами, ласкают друг друга. Виден женский профиль и мужской затылок. Я замираю. Тонкие с красными ногтями пальцы перебирают короткие волосы. В груди неприятно ноет, поэтому что это не просто мужчина – это доктор Ткаченко тискает на переднем сиденье какую-то девушку.
Глава 20
Мне кажется, я впадаю в кому, только стоя. Всё быстрее уменьшается количество сокращений сердца, всё реже становится дыхание. Никак не могу себя заставить отвернуться, у меня уже всё расплывается перед глазами на нервной почве. А вроде бы чёрствая, непробиваемая женщина. Профессионал до глубины души. А шок получаю такой, что не соображаю, куда шла до этого.
– Вот забыл. Совсем вылетело из головы, и всё тут. Хоть убейте, не помню, Ульяна Сергеевна, как называется в психиатрии болезнь, когда любят подглядывать за людьми, занимающимися интимными процессами.
Вздрагиваю. Поворачиваюсь. Рядом со мной стоит доктор Зло собственной персоной. До чего техника дошла. И тут и там показывают...
Там Ткаченко и тут Ткаченко.
Ничего не понимаю. Я, кажется, тоже уже дошла. Сама. На лыжах. По асфальту. До того самого состояния, когда они-то едут, а вот я... Правда, секунду спустя, когда мужик за рулём перестаёт целовать бабу с красными ногтями, садится ровно и заводит мотор, чтобы отъехать от больницы, я осознаю, что тот Ткаченко уже вообще не Ткаченко. Вот затылок был похож, и одежда тёмная, цвет волос. Но в анфас, за рулем – не особенно.
Настоящий доктор Зло стоит рядом со мной. Разглядывает меня, усмехается. В руках звенят ключи от машины, под мышкой коричневая кожаная папка, набитая какими-то бумагами.
– Я просто подумала… – теряюсь, заправляю волосы за уши, лицо идёт пятнами.
Сейчас растекусь по асфальту от радости. Вот это я обозналась, так обозналась. Аж рот открываю от удивления.
– Позвольте угадаю, Ульяна Сергеевна. Вы решили, что это я, – с нескрываемым сарказмом. – Совершаю очередную гнусность с молодой медсестрой. У вас дальнозоркость или близорукость?
– Вдали плохо вижу, особенно мелкие надписи, – говорю на автомате, а у самой в животе бабочки выстраиваются на урок зумбы.
Это не он! В машине был не он! Я ошиблась…. Обозналась. Слепая курица! Не он это! Не мой личный доктор.
Поворачиваемся друг к другу. Ткаченко смеётся.
– Плохо видите и докторов путаете? Это наш узист. Игорь Семёнович с третьего этажа. – И добавляет шёпотом: – Со своей основной любовницей Викой.
– Аморальная у вас какая-то больница, Константин Леонидович.
– А у вас в школе не бывает романов на стороне?
– Понятия не имею. – Строго поправляю блузку, включая завуча.
И опять краснею. Никак не могу успокоиться. Радуюсь, аж кровь бурлит.
Да чтоб меня… Смущаюсь как наивная девчонка. Аж взлетаю. Ну не он, и не он. Откуда столько счастья? Надо скорее надевать панцирь стервы, а то сейчас, как Майка, начну его умолять искать вместе со мной паспорт. Вот как он на меня действует. Какие-то сплошные пошлые эмоциональные качели.
То, доктор, спасите-помогите!
То я вся такая неприступная и не для вас моя подвявшая роза цвела. А как только он с кем-то, так я сразу ревную.
– Значит, вы всё-таки с Шуриком, предпочли его помощь. И именно поэтому оттолкнули меня у себя дома. Хотя, если уж по чесноку, измена с вашей стороны всё-таки была. Но это ваше дело. Всё теперь понятно. Не просто так он вам помогал. Выбор, надо сказать, так себе. Вернее, даже не выбор, а недостаток выбора. – Перестаёт улыбаться, пристально смотрит на такси. – А здесь почему снова оказались? Любимый отпустил по-маленькому?
Ну гениально, чего уж там. Я, конечно, сама наивного бедолагу оркестровика гипсом обнимала, но всё равно гениально. Все неловко возникшие чувства катятся вниз, как снег с горы. Кошусь на «догадливого». Вместо того чтобы проанализировать всё сказанное Майкой и понять, что конкретно мне не нравится, он впёрся в Шурика. Ну да, именно этот милый парень и мешает нашему счастью. А не триста пятьдесят четыре его неофициальных жены, разбитое сердце моей подруги и внебрачный сынок – как вишенка на торте.
Как всегда бывает рядом с ним, закатываю глаза.
– Мы забыли мамин паспорт в регистратуре, Константин Леонидович. Эта такая штука, где есть фотография, домашний адрес и всякие циферки написаны.
Надо взять себя в руки и успокоиться. То, что он не зажимает прямо сейчас никого в машине, совсем не значит, что он не поедет зажимать кого-то у себя дома.
Нет, ну это невозможно… До смерти хочется доказывать, что Шурик и я просто коллеги, добрые приятели. Но тогда получится, что я дурочка, которая устроила цирк в травматологии. Я, собственно, она и есть. И уже давно об этом жалею, но коней на переправе не меняют.
Поэтому, пусть идёт как идёт.
Доктор продолжает смотреть на такси. Там Майка двумя руками долбит в боковое стекло. Причем так забавно: одной рукой сильно, а второй чуть-чуть. Похоже, Прохор закрыл их всех изнутри. Отличный мужик, надо будет запомнить номер.
– Меня беспокоит ваша подруга. Как вы думаете: то, что она сказала, – правда? Ей можно верить? Она выглядит эмоционально неустойчивой.
Неустойчивой? Да шизофреничкой она выглядит, чего уж там, – думаю я, но говорю, естественно, другое:
– Она просто своеобразная!
– Я сделаю тест, для того чтобы точно знать, мой это сын, или ваша подруга врёт. Свою кровь я бросать не собираюсь. Но, честно говоря, побаиваюсь её.
– Правильно.
Мы смотрим друг на друга. Внутри горит, аж вспыхивает. И я, глядя ему в глаза, вдруг отчётливо понимаю Майку. Всё, что мы ищем в этом мире, всё, что может быть по-настоящему важным и долговечным: истинное счастье, радость, покой, свет, любовь – всё это спрятано внутри того самого, единственного мужчины. Вот только человека моё внутреннее чутьё, тело, сердце, да чёрт его знает что ещё… выбрало неправильного. Ткаченко – он как парк аттракционов. Ох и весело может с ним быть! Правда, недолго. Слишком хорош, чересчур заманчив для остальных.
Не моё.
– Нужно найти мамин паспорт.
Разворачиваюсь и быстро иду в сторону приёмного отделения.
Глава 21
Паспорт мне не отдают. Говорят, что Наталья Викторовна должна явиться сама. На все мои доводы о том, что ей тяжело ползти обратно, медсестра лишь пожимает плечами. И спокойным тоном отмечает: вдруг я вообще не её дочь? Что сейчас они выдадут мне паспорт, а потом Наталья Викторовна им предъявит претензии. Нужно свидетельство о рождении и, если я меняла фамилию, то свидетельство о браке. Я спрашиваю, не понадобится ли справка от гинеколога и анализ мочи на микроальбуминурию? На что меня отправляют туда, откуда я пришла.
Кажется, этот день никогда не закончится.
Выхожу на улицу. Сердце буквально выпрыгивает из груди. Вот сама же от него сбежала, а теперь до смерти хочу снова встретиться. Надеюсь, что он ещё не уехал. Это какой-то юношеский кошмар. Перепады настроения, смута желаний и винегрет из самых разных чувств. А ещё под гипсом очень чешется рука. Надо будет одолжить у Натальи Викторовны спицу и как следует поелозить там.
Но вообще мне срочно нужна моя работа. Зароюсь, как таракан, в бумажки и не буду думать о нём. А то вся моя жизнь превратилась в разгадывание ребусов «Ткаченко ли это сын?» и «Кто эта красивая женщина рядом с Константином Леонидовичем?»
Но всё уходит на второй план, а душа пикирует прямо в пятки, когда я снова вижу его! Доктор уехать не успел. Рядом с его машиной стоит Майка. Видимо, она каким-то образом вырвалась от Прохора.
Доктор открыл дверь и, сидя за рулем, слушает её эмоциональные речи. Наверное, она признаётся ему в любви и договаривается насчёт теста ДНК.
А мне что делать? Это ведь не моё дело, верно? Я вообще не имею права лезть в их отношения, хотя спасти Ткаченко очень хочется. Но подходить к ним как-то глупо.
Поэтому я иду к такси, за которое, учитывая простой и ожидание, мы, наверное, должны уже всю мою зарплату. Ну почему у меня всё всегда через заднепроходное?
Едва передвигаю одеревеневшими ногами. Если в конце этой истории Ткаченко женится на Майке, подобрав Костика, я умру от потери крови. Трагически погибну, катаясь на воздушном шаре, зацепившись за дерево и упав при этом с отвесной скалы.
Ткаченко по закону жанра не должен достаться никому!
Но что, если Майя успокоится? Ведь была же она нормальной до того, как высмотрела его в социальных сетях. Вполне себе адекватной, пока не вспомнила, что он отец её ребенка. Это потом она поимела психологический кризис. Покатилась по широкой дороге сумасшествия, стекающей спиралью по огромному пологому склону бешенства. А до этого-то мы общались без проблем.
В любом случае сейчас я ничего не могу поделать. И однозначно к ним лезть не должна. Я завуч, я должностное лицо. Я педагог, в конце концов.
Два здоровых пальца трясутся. Окружающая обстановка от эмоций размазывается, и чувство координации громко вопит, что тело должно слушаться. Но телу не до меня. Оно мандражирует. У него там, в машине, сидит безумная страсть. И тело к ней тянется.
Но я остатками воли тяну его совсем к другому автомобилю и, заглянув в салон такси, сталкиваюсь с новой проблемой. Сбежала не только Майка. Внутри остались только мама и Прохор.
– Мама, паспорт не отдают. А где Николай?
– Я с тобой не разговариваю, – в который раз дуется Наталья Викторовна, отворачиваясь к окну.
Вот стоило появиться в нашей жизни волшебному доктору, так лучшая подруга умом поехала, а любимая мать встала на тропу войны.
– Мы вас не слишком задерживаем, Прохор? – улыбаюсь обнявшему руль водителю.
– Да мне-то что? Деньги ваши, счётчик тикает.
– Мама, я сейчас кресло подкачу и поедем обратно. Они не отдают твой документ мне.
– Не надо мне паспорт. Мне внуки нужны.
– Нет, ну вот что тебе прямо сейчас-то приперло, я не пойму? И всё-таки где Николай?
– Я его отпустила, – властно машет рукой мать куда-то в сторону жилых домов. – Ты когда с доктором на стоянке столкнулась, я аж перекрестилась. Думаю, вот оно, наконец-то сейчас всё случится! Мы с Прохором Майку буквально держали. А потом ты в одну сторону, доктор в другую. Господи, у меня аж сердце схватило, пришлось валидол под язык класть. И теперь она с ним любезничает, а ты опять ни с чем.
Ошарашенно качаю головой.
– Мама, ты хотя бы понимаешь, насколько это некрасиво? Вот так грубо лезть в мою личную жизнь?
– Да как можно лезть в то, чего нет, доченька?
– Хватит, мама. Пошли за паспортом! Я начинаю нервничать.
– Я, кстати, не женат, – подмигивает мне Прохор в зеркало заднего вида.
Вздохнув, улыбаюсь ему из любезности.
Мама открывает дверь, продолжая бурчать:
– Пока мы тратим время на ерунду, Майка заграбастает лучшего мужчину этого города.
– Я не понимаю, вы все с ума посходили, что ли? Погоди, не вставай, я кресло из-под навеса прикачу.
– Нельзя допустить, чтобы он сдал этот тест. Это дело чести! – Цепляется мама за мою одежду.
– Мама, если он отец Костика, то пусть сдаёт тест!
– Какая ж ты глупая, доченька. Сейчас он свободен, а так Майка захватит его себе.
– Знаешь, если его так легко захватить, тогда и нечего эту тему обсуждать!
Иду под навес. Тяну на себя кресло. Слышу хлопок двери. Поднимаю глаза. Доктор закрыл машину и идёт ко мне, при этом оставляя что-то говорящую ему Майку позади. Помочь. Точно, он идёт помочь. Он ведь настоящий мужчина. Моё сердце колотится. Всё внутри расцветает. Я забываю обо всём. И вроде бы решила, что мужчина, который нравится абсолютно всем, мне совершенно не нужен, но не могу совладать с реакцией на него. Страсть топит разум. Тело танцует лезгинку. Появляется лёгкая головная боль. Я рискую грохнуться в обморок от переизбытка чувств.
И в этот момент ему наперерез, слегка пошатываясь и выписывая восьмерки, на велосипеде едет Шурик. Доктор останавливается. Я удивляюсь.
Мой кавалер спрыгивает. Под алюминиевым креплением багажника лежит букет.
– Ульяна Сергеевна, вы должны понять: вы мне небезразличны! – Пытается отодрать от багажника цветы.
Глаза блестят, координация нарушена. Он что, стакан водки выпил не закусывая, пока я за паспортом ходила? Где он успел так быстро и качественно набраться?
Доктор уже не двигается в мою сторону. Он думает – я с Шуриком. И я уже ничего не могу изменить. Оркестровик прямо передо мной.
– Николай Иванович, помогите мне лучше с креслом. Хотя вы так криво стоите. Вы что натворили с собой? Впервые вижу вас в таком состоянии. Вы же педагог! Вы же в школе работаете, а если вас ученики увидят?
– Это случилось не сегодня дорогая, Ульяна Сергеевна. И натворил я это давно, сразу как на работу пришёл. – Икнув и собравшись с духом: – Я люблю вас! – Отдирает стебли цветов от багажника без бутонов – они остаются под зажимом – и, шелестя целлофаном, вручает мне.
А доктор будто вкопанный. Следит за нами, не отрываясь. От Майки прям отмахивается, явно просит помолчать. У меня скулы сводит от того, как он смотрит в упор.
– Отлично, – окончательно запутавшись в ситуации, нюхаю палки Шурика. – Я очень рада. Вы сбежали из такси, чтобы нажраться и полюбить меня?
– Полюбить вас? Я даже не смею надеяться.
И ржёт. А доктор смотрит. Прямо. Убийственно. Не скрываясь. Уверена, хоть и не могу этого видеть, – его глаза поменяли цвет. Не привык наш красавчик к соперничеству.
– Вам только кажется, Николай Иванович. Я первая женщина, с которой вы общаетесь, вот вас и накрыло. Положите велосипед и берите кресло. Задача вернуть мать обратно в больницу. Забрать паспорт. Потом снова в такси.
