Текст книги "Мой личный доктор"
Автор книги: Надежда Мельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
– Я дочь Бориса Михайловича, Майя, – гордо заявляет подруга, идёт, что называется, ва-банк, а потом сгребает свои волосы и зачем-то накидывает себе на лицо, изображая чёлку.
– Кажется, начинаю припоминать. – Отпускает меня Ткаченко.
Медленно выпрямляется и смотрит на неё, как будто на него нападает прозрение.
– Ты была гораздо…
– Худее, да, и блондинкой с густой чёлкой.
– И постоянно ходила в джинсовой мини-юбке.
Ого, какие подробности.
– Мы с тобой... – аккуратно начинает Ткаченко.
– Да. У папы в кабинете! – Почти что прыгает Майка, радуясь, что он её всё-таки вспомнил.
– Ты совсем ещё молоденькая была, точно, – смеётся доктор, и Майка рдеет словно маков цвет.
Ну слава богу. Хеппи-энд. Можно уходить отсюда. Как могу неуклюже выключаю воду и, стряхнув с пальцев капли, собираюсь покинуть помещение.
Но не тут-то было. Внезапное появление бывшей любовницы никак не меняет стратегии поведения доктора Зло.
Ткаченко действует молниеносно. Как Человек-паук, умеющий раскидывать липкие сети, он бросает в меня свой полупрозрачный паучий белок, обогащённый глицином, аланином и серином… И хватает мою частично здоровую конечность за запястье. Тянет к себе, приказывая принять положение стоя. Возле него! Наши взгляды опять спотыкаются друг о друга.
Печалюсь. Сама не знаю почему. Я -то думала Майка сочиняет. А выходит-таки, было у них. Фу, фу и ещё раз фу. Значит, и Костя, скорей всего, его сын. Делаю попытку вырваться.
– Зря мы тогда всё это затеяли, неудобно получилось. Твой отец чуть не застукал нас. Извини, что сразу не узнал. Ты изменилась.
Не знаю, как Борису Михайловичу было тогда, но мне сейчас очень неловко. Между ними происходит обмен взглядами. Чувствую себя лишней. Очень надеюсь, что Майя не додумается сию минуту громогласно объявить ему о том, что у них есть общий ребёнок.
Я бы вообще предпочла в этом не участвовать.
Подруга про сына пока молчит, зато начинает рассказывать о том, что с ней произошло за эти годы. Я делаю ещё одну попытку слинять с прямого эфира передачи «Жди меня». Но Константин держит крепко, умудряясь слушать её и делать замечания мне:
– Успокойтесь, Ульяна Сергеевна, я ещё не привязал ваш палец к пальцу.
Майка вещает, Ткаченко кивает, больше делая вид, чем слушая.
Раскрасневшуюся, запыхавшуюся Майку не узнать. А ведь мы давно знакомы. Она столько раз помогала мне, защищала перед начальством, последние деньги одалживала, лечила от гриппа, приезжала в больницу навестить после операции по удалению кисты на яичнике. Майя всегда была рядом, в беде не бросала, переживала за меня, поддерживала, могла указать и на ошибки, если я поступала неправильно. Но эту часть её сущности я ещё не видела.
Что на неё нашло с этим Ткаченко?! Она как будто не она вовсе.
– Я сама привяжу палец к пальцу. Это несложно. Необязательно заканчивать для этого мединститут!
– У вас не получится. У вас одна рука в гипсе, а другая болит, – переругиваемся мы с Ткаченко.
– В зале полно докторов.
– Травматологов вряд ли.
– Да вы бабнитолог, а не травматолог, – не сдержавшись, хотя это не моё дело, конечно. – Шагу не можете ступить, чтобы в бывшую не вляпаться! – Пытаюсь вывернуться и обрести долгожданную свободу. А Ткаченко только смеётся. Если бы не гипс на второй руке, я бы смогла отодрать его щупальце от своего запястья, но в этом положении я могу лишь тянуть, а у него настолько сильные и жилистые руки, что у меня уже кровь не поступает в ладонь.
Я кряхчу, верчусь. И, честно говоря, рада бы уже поискать ибуфен. Палец болит. А Майка продолжает распинаться.
– Я очень рада нашей встрече, Костя. Столько лет! А вот ты совсем не изменился.
Дверь в мужской туалет открывается.
– Это что тут за собрание? Я отлить пришёл, а не участвовать в митинге!
– Приветствую! – Протягивает Ткаченко руку грузному мужику в сером костюме. – Мы уже уходим.
Втроём наконец-то торжественно покидаем санитарный узел. Ткаченко с Майей по старой, нержавеющей с годами любви, а я – взятая в плен.
– Костя, я слышала, ты теперь кандидат наук. – Идёт рядом с ним Майка, то убирая за уши волосы, то вытаскивая их обратно. – Какая же у тебя была тема кандидатской?
– Ой, мамки мои, как интересно! Как бы я послушала это на досуге перед сном. Уверена, это захватывает даже больше, чем пупочная грыжа, – вставляю едкий комментарий.
Услышав, Ткаченко усмехается, продолжая тянуть меня за собой.
Зажмурившись от боли, тащусь за ними. Подходим к нашему столику, при этом бабнитолог с учёной степенью рассказывает Майке:
– Тема моей работы – «Оптимизация заготовки аутосухожилий “гусиной лапки” при артроскопической реконструкции передней крестообразной связи коленного сустава».
Усаживая меня на стул, он сейчас реально похвастался этими своими «гусиными лапками», аж в лицо заглянул. Алё, гараж, я завуч в музыкальной школе! Прямо сейчас мне надо составлять расписание, заниматься методической работой, внутришкольным контролем, воспитанием учеников и, ко всему прочему, сотрудников, а не вот это вот всё.
– Боже мой, как бы я хотела прочесть! – опять не могу сдержаться и комментирую.
– И я! – Садится напротив Майка, окончательно растеряв где-то между туалетом и банкетным залом мозги.
Я-то прикалываюсь из последних сил, а она серьёзно.
Пока суть да дело, доктор властным жестом подзывает порядком заскучавшую Александру к ноге. И та, видимо, привыкла ему подчиняться, потому что тут же слушается.
– Найди мне бинт. И ножницы, Сашенька. И ещё какой-нибудь анальгетик.
– И ружье, чтобы я могла застрелиться, – добавляю ей вдогонку.
Константин Леонидович, в тысячный раз усмехнувшись, наконец-то высвобождает и аккуратно укладывает мою руку на стол. А сам, опираясь на спинку стула, встаёт позади меня. Блокирует пути отхода.
– Болит?
– Болит ужасно.
– Хорошо
– Что хорошего?
– Значит, живое.
Закатываю глаза, наблюдая за тем, как Майка не сводит влюблённых очей с доктора. То и дело начинает какие-то темы, пытаясь завязать разговор. Ещё бы плакат достала: «Костя, люблю тебя». И Константин вроде бы участвует, из вежливости, но при этом контролирует ситуацию со мной.
Александра шустрая, как жидкий стул после трёх стаканов напитка с бифидобактериями на ночь. Не успеваю я оглянуться, как она уже оказывается рядом.
Доктор ловко выдавливает таблетку из блистера и запихивает мне в рот. При этом его шершавые пальцы касаются моих губ. В общем-то, чисто технически, он прав. Чем бы я её сейчас туда засунула? Но, во-первых, учитывая моё сексуальное к нему притяжение, от этих его выпадов жжёт низ живота, а во-вторых, он мог хотя бы обговорить этот момент. Ещё и запить мне даёт в стиле «по усами текло, а в рот не попало».
Он садится рядом и снова осматривает мой палец. А Майка рассказывает, как двадцать лет назад ездила с папой на медицинскую конференцию в Копенгаген, что там было интересно и много всякого. Причём она так и говорит – «всякого».
Устав закатывать глаза, жду, когда подействует таблетка.
– Гематома под ногтем образовалось. На снимок поедем!
– Нет.
– Ульяна! Если человек вовремя не обратится за помощью в случае перелома пальца или будет неправильно лечить его, он столкнется с серьёзными проблемами: снижением функции хвата кисти, остаточными болями даже при незначительных нагрузках на руку. Вы же музыкант!
– Господи, до меня только что дошёл весь ужас того, что вы наделали, Ткаченко!
Глаза в глаза.
– Всё будет хорошо. Не похоже на перелом.
– Её вы тоже не узнали с первого раза, – тычу гипсом в Майку, препираясь с доктором, который во время осмотра и перевязки касается моего лба своим. – Откуда мне знать, может, и с переломом так же.
– Переломы я вижу чаще, к тому же, мне кажется, я был пьян.
– Вы были пьяны?
– Мне кажется, да. Но это не точно. – Разрезает бинт, натягивает, перекручивает.
Если он был выпивши, то слава богу, что Костик-младший получился нормальным, без особых проблем со здоровьем.
А его мать в это время живёт какой-то своей жизнью, рассказывая теперь уже об Амстердаме. Очень нервничает. Волнуется. Прям трясет её. Я точно отведу её к психиатру. Такая сумасшедшая любовь до добра не доводит.
Глава 10
– Покажи мне. – Поднимается Ткаченко и идёт навстречу молодому дежурному врачу. Отобрав у парня в белом халате снимок моей конечности, просматривает его на свет. – Нет тут перелома. Хорошо.
– Очень хорошо, просто замечательно, – комментирую, сидя на стульчике у двери с чёрно-желтым треугольником.
Далее, положив телефон на соседнее сиденье и управляя одним пальцем, зачитываю Ткаченко фразу о том, что рентгеновский аппарат является источником ионизирующего излучения, передозировка которого ведёт к разрушению целостности ДНК-цепочек.
– Вы не только мне карьеру ломаете, Константин Леонидович, вы ещё регулярно портите мой генетический код. Что, если самое лучшее не передастся моим внукам?
Ткаченко, глубоко вздохнув, садится рядом, при этом он задумчиво потирает свой щетинистый подбородок.
– Давайте подведём итоги, Ульяна Сергеевна. Первый раз я был виноват, согласен, хотя вы и не соблюли технику безопасности, но допустим. Второй раз, имея вывих пальца, а значит, нестопроцентную работоспособность, вы, Ульяна Сергеевна, напялили туфли на каблуках, что в принципе опасно и вредно. Эта нагрузка может привести к появлению натоптышей.
– Лучше бы у меня образовались натоптыши, чем чёрт принёс меня в вашу дорогущую частную клинику! У меня просто болели руки от перенапряжения, а теперь я даже в носу не могу поковыряться! – психую, приподнимая две перемотанные конечности.
Константин смеётся.
– Простите, но третий раз вы упали на работе в шести километрах от меня, – разводит руками. – Так что тут я тоже ни при чём.
– Если бы у меня не была подвёрнута нога, я бы не упала!
– Ну а в четвертый раз – согласен, не досмотрел. Потерял бдительность.
Слушаю его, поддерживаю этот нелепый диалог и качаю головой, сокрушаясь.
– Я так устала быть уродом, – саркастично страдаю, в шутку изнывая, прикалываясь над ситуацией.
Хотя, конечно, в каждой остроте только доля юмора, потому что теперь я как недоделанный кузнечик с кривыми лапками.
Наигранно хнычу, трагично откидываясь на спинку стула.
– Вы не урод, Ульяна Сергеевна, вы очень даже красивая женщина. А гипс скоро снимут.
Он, безусловно, бабнитолог, но от его комплимента по телу непроизвольно растекается тепло.
– Ой, да бросьте, Константин Леонидович, вы это всем говорите.
– Вы живёте одна или с кем-то?
– А это вам зачем? – перепуганно поворачиваюсь к нему, а он, словно в нас встроены магниты, – ко мне.
– Ну вам сейчас просто необходим помощник в быту.
– У меня гражданский муж и двое маленьких крикливых детей.
Ткаченко ещё какое-то время смотрит на меня, затем опускает голову и отворачивается.
Начинаю ржать.
– Вы бы видели себя, Константин Леонидович!
Он в недоумении и не понимает, правду я сказала или соврала. В этот момент из туалета возвращается Майка. Она так быстро бежит к нам, что я не могу сдержать усмешки, подруга явно опасается, что мы успеем что-то дурное. Ну да, стратегически важные части тела у меня ещё не под гипсом, при желании можно извернуться. И по фиг, что мы находимся под дверью рентген-кабинета. Мне даже показалось, что Майя с нами и внутрь зайдёт, чтоб исключить разврат на столе под аппаратом(эх, забавные снимки могли получиться!), она вообще не хотела от нас отлипать. Но организм взял своё.
– Ну что, есть перелом? Или нет? – Садится она не со мной, а с доктором, по другую сторону от Ткаченко.
Надо же, прям удивила, забеспокоившись. Она, конечно же, поехала с нами на снимок. Залезла к нему на переднее и всю дорогу до больницы дурила мужику голову.
– Нет. Перелома нет, – сообщаю я ей.
– Слава богу! Костя, ты такой молодец, так оперативно отреагировал, во всём разобрался! Я восхищаюсь тобой, как специалистом. Всё же врач – это профессия свыше, – щебечет моя подруга, не затыкаясь.
В этот момент у Ткаченко звонит телефон. Его вызывают, апеллируя тем, что он по слухам и так в больнице. Доктор пытается спорить, но в итоге соглашается.
Майка старается продолжить встречу, а я как могу выталкиваю её своими перемотанными руками, даю по жопе гипсом.
– Майя, если не угомонишься, то следующий раз придётся по голове!
Доктор Ткаченко, извинившись, покидает нас, а мы идём к лифтам и спускаемся на первый этаж, где полно народу. Травматология привычно набита под завязку. Майка грустит и неожиданно сильно желает выпить кофе, тянет время, опять на что-то надеется, мы застреваем у автомата.
Двери приёмной распахиваются, и в травматологию толкают каталку. Дежурный врач скорой помощи, разгоняясь, ввозит частично раздетого полуживого человека. Катит его мимо нас, дальше по коридору. Туда, где его уже ждёт полностью переодетый в белый рабочий костюм и совершенно собранный Ткаченко. Мы прижимаемся к стене, чтобы не мешать движению.
– Всё произошло молниеносно, Удар, лязг и грохот, – хрипит пациент.
– Сознание он не терял, вырезали из искорёженной машины, ввели препараты, – врач скорой называет вещества и дозировки, – наложили шину.
Пациента закатывают в одно из помещений, в суматохе двери остаются распахнутыми.
– Прошу вас, только не режьте кофту. Это моя любимая кофта, – бредит пациент.
– В шоке. – Подходит к каталке Ткаченко, светит фонариком в глаза.
Вместе с медсестрой разрезает остатки штанов, проводит первичный осмотр, затем начинает перечислять:
– Так, тут, скорей всего, закрытая черепно-мозговая, сотрясение головного мозга, закрытый вывих левого бедра... Тут больно? А так? А здесь чувствуете? – Пациент стонет. – Закрытый перелом большеберцовой кости, открытый оскольчатый перелом левой голени со смещением, рваные раны левой голени, открытый вывих фаланг всех пяти пальцев левой стопы, рваные раны левой стопы, травматический шок второй степени. Вы записываете? Или нет? – гаркает на медсестру. – Готовьте операционную. И передвижной рентген пусть уже прикатят наконец!
Открыв рот, слежу за Ткаченко. Сейчас Константин Леонидович, по-другому я не смею называть его, просто бог своего дела.
К нему присоединяется ещё один врач, кажется, заведующий отделением, они вместе проводят осмотр и опрос пациента. Распашные двери то открываются, то закрываются, отчего звук то появляется, то исчезает.
– Ой-ой! Думаю, что тут по меньшей мере пять вывихнутых плюснефаланговых суставов стопы. Костя, что делаем?
– Вправлю левое бедро, наложу аппарат наружной фиксации голени, ну и надо оперировать.
– Ты лучший! – Хлопает Ткаченко по плечу незнакомый мне врач. – Дерзай. Только тебе такое под силу. А я пойду разделю поступающих пациентов на плановых и экстренных. Что-то мы зашились. С выходного пришлось тебя дёрнуть. Прости.
Ткаченко кивает.
Прижавшись к друг другу, мы с Майкой, открыв рты, прилипаем к двери, наблюдая.
– А почему здесь посторонние? – Вздрагиваем, отходим, на нас кричит тот самый мужик, который вызвал Константина на работу. – Что за бардак у меня в отделении? Вы пациенты или кто? – смотрит на мой гипс. – А ну марш отсюда! По всем вопросам в регистратуру! Нечего тут топтаться.
Наткнувшись на суровый взгляд Ткаченко, послушно отползаем к выходу. Это какой-то другой доктор Зло. Серьёзный, собранный, строгий и как будто бы всемогущий.
Нас выгоняют, но мы всё ещё под впечатлением.
Глава 11
– Какой же он классный! – охает Майка и едва держится на ногах, аж заваливается на капот жёлтой машины такси.
– Дверь мне открой! Пожалуйста, – указываю на ручку дверцы автомобиля.
Подруга продолжает витать в облаках, а я с трудом усаживаюсь на заднее сиденье. Она залезает ко мне. Интересный факт: с доктором Ткаченко она ехала на переднем, а тут, не задумываясь, присоединилась ко мне.
После того как я увидела доктора Зло за работой, меня особенно сильно раздражает этот факт.
– Успокойся уже, – едва сдерживаюсь, когда Майка начинает петь о любви. – Ты меня пугаешь.
– Ты меня поймёшь, только когда встретишь любовь всей своей жизни. Помнишь, ты говорила, что ждёшь принца? Вот его встретишь и поймешь. – Ложится на моё плечо подруга, раскрывает сумку и достаёт оттуда початую бутылку красного вина.
Прикладывается к горлышку.
– А я-то думаю, зачем тебе такая большая сумка?
У меня двоякое ощущение. С одной стороны, он всё ещё бабнитолог, но с другой… Я уважаю профессионалов своего дела. Это подкупает. А ещё, когда он серьёзный и в этой своей медицинской спецодежде, все умные и рациональные мысли вылетают из головы сами собой.
Майка поскуливает, напиваясь, а я думаю о том, как же мне раздеться перед сном и принять душ. Одно дело – держать один гипс в стороне от воды, совсем другое – две перемотанные руки.
Такси останавливается у моего дома. Слава богу, горемычная Майка догадывается, что мне надо помочь. Хотя и просит таксиста подождать, но доводит меня до двери подъезда, на которой опять не работает домофон. Поднимаемся на мой этаж, она открывает квартиру ключом.
Подруга уже сильно пьяна, поэтому от дальнейшей помощи я отказываюсь.
Собственное жилище превращается в полосу препятствий. Сказать, что мне неудобно – это ничего не сказать. А ещё приходится снова выпить таблетку, потому что боль возвращается.
Кое-как помывшись, надеваю лишь верх от розового атласного комплекта для сна на бретельках с кружевной отделкой и такого же цвета трусики. Даже на шорты сил не хватает. Так я и засыпаю, стараясь держать обе руки вверх.
Рано утром звонит мама. Один бог знает, чего мне стоит поднять трубку. Оказывается, вчера пьяная Майка умудрилась сообщить ей перед сном, что теперь у меня не работают сразу две руки. Мама причитает, что приедет к нам с Хомей на помощь. Речь идёт о моем любимом джунгарском хомячке. Он живёт со мной в спальне в шикарной розовой клетке с невероятно сказочными аксессуарами и игровой площадкой.
На самом деле, приехать к нам с Хомей идея не самая плохая, учитывая тот факт, что справляюсь я так себе. Снова укладываюсь спать, предварительно сообщив матери, что домофон не работает и звонок перегорел, поэтому ей придётся стучать громко и решительно, пока я не услышу и не доползу до прихожей.
В следующий раз я просыпаюсь как раз от громкого стука. Сонная и неуклюжая, я с трудом сползаю с кровати. Как же бесит беспомощность, даже слипшиеся глаза не могу потереть. Зевнув, аккуратно, чтобы не повредить ещё что-нибудь, берусь двумя пальчиками за замок, проворачиваю, затем опускаю ручку и распахиваю дверь.
И, отшатнувшись, прихожу в состояние шока.
За дверью стоит он. Ткаченко. Устало привалившись к косяку, он поднимает к лицу какие-то бумаги. Читает, уткнувшись носом.
– Смотри-ка, не врёт медицинская карта амбулаторного больного. Адрес правильный.
Я хочу возмутиться, но до меня вдруг доходит, во что я одета. Константин Леонидович приподнимает брови и, наклонив голову к плечу, медленно меня осматривает. Буквально пожирая глазами. Ещё бы, сейчас я просто девушка по вызову, эскортная мечта участников экономических форумов: волосы распущены, губы искусаны и припухли, щёки розовые, глаза горят, с плеч сползает то одна, то другая бретелька облегающей атласной маечки, от холода скрутились соски, а внизу только трусики.
Он так на меня смотрит, что я даже возмутиться не могу. Язык прилип к нёбу. Кожа горит, сердце кувыркается, а ещё я чувствую, как горячая кровь буквально закипает в моих жилах, при этом по всему моему существу разливается сладкая истома.
Как может кто-то так сильно возбуждать, даже не прикасаясь, смерив одним лишь взглядом? Это какая-то магия.
– Бедный Шурик! Если вы так на работу ходите, Ульяна Сергеевна, – хрипит Ткаченко, – то мне его очень и очень жаль, ваше общение неизбежно приведёт к фрустрации, проблемам эндокринной системы и заболеваниям сосудов.
– Это ещё почему?
– Да вы огонь, а не завуч, Ульяна Сергеевна! У него отсохнет, – прекратив бесстыже ползать взглядом по телу, смотрит в глаза. – Можно я к вам в школу подам документы? Когда там надо? Первого сентября? Или в августе, заранее? Буду на ваши уроки фортепиано ходить и слюной на клавиши капать, – прибалдев, качает головой Ткаченко.
Опомнившись, дёргаюсь вправо и срываю двумя здоровыми пальцами
с вешалки плащ. Как могу обматываю нижнюю половину тела, но при этом теряю бретельки маечки, оголяя добрую половину груди.
– Ух, смотрел бы и смотрел!
Сглатывает слюну, бросая хищный взгляд на кружевную часть костюма.
А я беру себя в руки, становлюсь ровно, опять поправляю одежду, сдуваю упавшие пряди с лица. Хоть и чувствую дикое влечение, но не поддаюсь.
Я ему не Майка! Не Иришка! Не Сашенька! Вот именно! Я – Ульяна Сергеевна! Я на доске почета вишу… иногда!
Меня этими его штучками не возьмешь!
– Вы зачем сюда пришли в... – строго смотрю на часы на стене, – в восемь часов утра?!
– Переломы и вывихи подошли к концу, а вот недосказанность между нами осталась. Поэтому я пришёл лично удостовериться, что никакого гражданского мужа и детей у вас нет.
– Это с чего вдруг такие выводы?
– У вас взгляд борющейся с самой собой женщины! Дамы замужем смотрят исподтишка и ведут себя иначе.
– А это что значит?!
– Вы меня хотите, но слишком круты и непокОбелимы, чтобы признаться в этом даже самой себе.
– А не пошли бы вы, Константин Леонидович, в... – Делаю паузу, задохнувшись. – Обратно в травматологию!
– Нет! Не пойду! Всю ночь там отпахал!
Доктор Зло ещё раз жадно осматривает меня с нескрываемым интересом. И, засунув медкарту под мышку, шагает мимо меня.
Внутрь квартиры! Прямо в обуви! Без приглашения! Совсем офигел!
Из-за пульса, бьющегося в ушах, я не могу начать ругаться. Опять падает давление. А ещё я дышу как при острой нехватке кислорода.
Кажется, у меня появилась Ткаченкофобия – это такое заболевание, для которого характерна патологическая боязнь закрытого пространства, особенно наедине с доктором Зло.
Глава 12
– Он педиатр, что ли, не пойму?
– Мама, ну какой педиатр, ей-богу? – Веду плечом и сжимаю недовольно губы. – У нас что, дети в доме есть? С чего вдруг у меня в кровати будет спать педиатр?
– А с чего у тебя в принципе в кровати спит какой-то доктор?
– Ну потому что он устал. У него было много пациентов срочных всю ночь.
– А, ну это всё меняет, – понимающе приподнимает брови, поправляя очки, слышу – издевается.
– Мама?!
– Сейчас терапевта не дождёшься, разве что с давлением пятьсот на триста, и то скажут: фигушки, вызывайте скорую и умирайте по дороге в дежурную. А тут пришёл сам и спит. Поэтому я и решила, что он педиатр.
– Очень логично, прям очень-очень, Наталья Викторовна.
– Ну не все такие умные, как моя дочь, не каждому достаётся должность завуча в школе, некоторые просто ведут кружок по рисованию.
– Изостудия – это не просто кружок по рисованию. У вас в Доме учителя есть мольберты и палитры, значит, вы почти что приличное учебное заведение.
– Так почему он здесь спит, доченька? Этот твой «не педиатр».
– Потому что он травматолог, а у меня куча травм.
– О как. Интересное дело, когда у меня начались проблемы с коленями, Лев Валерьянович ни разу не приходил ко мне спать. Это инновационные методы лечения, что ли, не пойму? У вас, молодых, сейчас всё по-особенному.
Закатываю глаза.
– Слушай, доченька, а он красивый, может, мы не будем поливать его из чайника и ты ляжешь рядом?
– С какой целью, мама?
Мы стоим у изголовья моей двуспальной кровати, наблюдая за тем, как Ткаченко, развалившись поперёк, обнял подушку и сладко спит.
– С такой, что тебе тридцать пять, а у меня всё ещё нет внуков.
– То есть ты, Наталья Викторовна, хочешь внуков от кого попало?
– Ну почему же сразу от кого попало? Сама же сказала, что молодой человек – доктор.
– И в каждой перевязочной у него по невесте.
– А нам только семечко нужно. Ты всё равно уже не сможешь с кем-то жить, разве что с Хомей, слишком затянула, привыкла одна. А вот внуки у меня должны быть.
Вздохнув, командую:
– Поливай!
– Не могу. А если молодому человеку не понравится, что мы разбудим его таким образом?
– Ему и не должно нравиться. Мы пытаемся его выставить вон.
– В тридцать пять лет таких мужиков из квартиры не выставляют. Уля, он же как зарытое в земле сокровище.
– Этому сокровищу, мама, от твоей любимой доченьки нужно только одно!
– Что не так уж и плохо, когда тебе тридцать пять!
Охаю.
– Давай мне, мама, чайник, я полью его сама.
– Последние пальцы поломаешь. Тяжёлый чайник на четыре литра. Куда его удержать двумя пальцами?! Как вообще получилось, что этот привлекательный мужчина с высшим медицинским образованием валяется у тебя в кровати?
– Он пришёл проверить, с кем я живу. Прошёлся по квартире, покрутил одинокую зубную щётку и розовые тюбики в ванной. И, сняв туфли, грохнулся лицом вниз, заявив, что очень устал.
– Интересный экземпляр.
– Ты и про Шурика так же говорила.
– Он принёс ромашки с маминой дачи, меня подкупило. Но теперь я повелась на внешность и переметнулась.
В стомиллионный раз закатываю глаза.
– Ты будешь лить или нет?
– Ладно, – зажмурившись, мама, в лучших традициях романтической комедии советского кинематографа льёт тоненькую струйку на лицо Ткаченко.
Встрепенувшись, доктор машет руками, отбрыкивается, просыпается.
– Что происходит?
– Это душ, Константин Леонидович, он у нас каждые полчаса срабатывает.
– С ума сошли! – Стряхивает воду с волос.
– Пока нет, но, учитывая чёрную полосу в моей жизни, есть очень большая вероятность, что сойдём.
– Кто вы? – округлив глаза, смотрит на мою маму.
– А сложить два плюс два никак? Это моя мама. Наталья Викторовна. Она пришла ко мне помочь избавиться от вас. Мне надо спать в этой самой кровати, а вы её заняли.
– Вы уже спали сегодня, Ульяна Сергеевна! Достаточно. – Вытирает моей простынёй лицо, косится. – Теперь понятно, откуда у вашей дочери такое искромётное чувство юмора.
Мама заливается смехом, восприняв это как комплимент.
– Он такой интересный.
– Это пока пальцы тебе не прищемил крышкой от унитаза!
Глава 13
– Не слушайте её, Наталья Викторовна. Я таким не занимаюсь, – используя всё своё очарование, улыбается доктор и, поднявшись с кровати, мотает головой, чтобы проснуться окончательно. Тут же начинает медленно расстёгивать пуговицы. – Ну вот, рубашку промочили, теперь ждать, пока высохнет.
Вытаскивает из петель одну за другой белые пуговицы, а я как загипнотизированная наблюдаю за появлением между полами крепкой груди, коричневых сосков, рельефного живота. И кожа у него чуть загорелая, покрытая золотистыми волосками...
– Дочь, как хочешь, но нам нужно добыть его семечко! – заторможенно шепчет мама и толкает меня локтем, по-бабски охнув.
И спасибо ей за это большое. Потому что благодаря ей я выхожу из состояния транса. Как можно быть одновременно таким красивым и таким умным, талантливым?
Я не знаю даже, каким должен быть хороший врач. Наверное, работящим, выносливыми, сообразительным, смекалистым, уверенным в себе, спокойным, коммуникабельным. Он должен знать анатомию человека, различные заболевания и их проявления, симптомы и синдромы, правила оформления медицинских бумажек, в конце концов!
А Ткаченко точно хороший врач, значит, всё это про него!
– Мама, прекрати, мы позоримся! – Стараюсь не прогуливаться взглядом вдоль торса в распахнутой белой рубашке.
– Думаешь?
– Сто процентов.
– Тогда пошли на кухню. – Берёт меня мама под руку, и мы синхронно разворачиваемся. – Хотите чаю, доктор…
– Константин Леонидович, – помогаю.
– Хотите чаю, Константин Леонидович? – повторяет мама, и мы с ней, как офицеры почётного караула, шагаем в ногу на кухню.
– А я думал, чай уже был, – усмехается Ткаченко и идёт за нами, намекая на то, что мы полили его из чайника.
Кто бы меня облил после того, что я только что увидела под его одеждой. Мама с ошарашенным лицом подходит к шкафчику, достает заварочный чайник, коробки с полки. Начинает сыпать, ложку за ложкой.
– Мама, это кора дуба. Мне её стоматолог прописывал, рот полоскать.
– Ой! – Спохватившись, Наталья Викторовна высыпает всё это добро в раковину.
А Ткаченко, не удосужившись застегнуть рубашку, садится на табуретку между столом и холодильником.
– Мало того, что не выгнали его, так ещё и раковину теперь засорим.
Кидаюсь выгребать траву двумя пальцами со дна мойки. А мама ставит на плиту чайник. И достаёт с полки пакетики, ибо на самом деле рассыпной заварки у меня нет.
– У вас красиво, – пытается разбавить затянувшуюся паузу Ткаченко.
– Ой, вы знаете, Константин Леонидович. – Достаёт моя мама наш самый лучший сервиз из костяного фарфора. – Ульяна уже который год планирует ремонт. Но одной женщине тяжело. Всё же мужчина в доме – это всегда плюс.
Меня это бесит. Что это за дешёвая реклама с ненужными унизительными подробностями? Бросив дубовый сор, пытаюсь отобрать у мамы чашки с золотой каёмочкой. Так мы с ней и тягаем туда-сюда блюдца, таращась друг на друга и переглядываясь.
Она мне говорит взглядом:
«Ты с ума сошла, дочка?! Такой мужчина! Да за него надо хвататься двумя руками, а не выгонять!»
А я пучу зенки и отвечаю:
«Да он кобель! Сдался он нам?! Поматросит и бросит! А у меня карьера! Завуч – это же “учитель учителей”! Я должна заниматься контролем за учебно-воспитательным процессом, а не поить дамских угодников чаем с конфетами!»
Мама побеждает. И, выхватив у меня чашку, ставит её на блюдце перед Ткаченко.
– Благодарю. Я могу воспользоваться вашим санитарным узлом? – спрашивает он у Натальи Викторовны, а не у меня.
Та его даже провожает, включая свет, показывая полотенца и мыло. Хотя он там уже был и лапал мою зубную щетку. Кстати, надо не забыть обдать её кипятком после этого.
Подталкивая маму гипсом, выпихиваю её обратно на кухню:
– Ткаченко – отец Костика, сына Майки! – шепчу я прямо в лицо матери, применяю тяжёлую артиллерию.
Мама смотрит прямо на меня, затем спокойно выключает чайник. Размышляя, льёт кипяток в заварник, снова поправляет сползшие на нос очки. Лезет за конфетами. Распаковав птичье молоко, выкидывает целлофан в урну.
– Это всё усложняет, – согласно кивает. – У неё есть доказательства?
– Мама, какие доказательства? Он её узнал, они ещё посмеялись, что не надо было в папином кабинете.
– Что не надо было? Ты узнала, о чём конкретно они говорили? – шепчет мама.
Самое интересное, что нам с ней для чаепития мама ставит обычные ежедневные кружки, как бы спасая лучший сервиз от коричневых чайных разводов.
Проявив непослушание, беру чашку из набора. Какому-то Ткаченко, значит, золотая каёмочка, а мне – мишка, летящий на красном шарике?
– Я тоже хочу красивую чашку.
– Обойдёшься, Ульяна, не капризничай, – отбирает мама и ставит красоту на место.
Надувшись, сыплю себе сахар в старую слегка поцарапанную кружку.
